Репетиция

На улице шел снег. Ветра не было совсем, поэтому снежные хлопья просто парили в вечернем небе. На фоне красоты февральского снегопада, здание театра выглядело скромно. С новыми стеклянными дверями и обшарпанными стенами, это двухэтажное помещение лишь год тому назад было переоборудовано под театр. Хотя, на фоне соседних зданий старой Одессы, оно смотрелось не так уж и плохо.
На втором этаже, где собственно размещалась сцена и небольшой зрительный зал, шла репетиция. Актеры, Артур и Лиза, уже в который раз проигрывали эпизод спектакля, однако режиссер оставался недоволен их игрой и требовал повторить заново. Освещена была лишь сцена, зрительный зал, где стоял Станислав Дмитриевич, был погружен во тьму.
– Знаешь, что-то изменилось во мне. Я не в состоянии дать этому адекватное объяснение и все же. Когда ты рядом, мне хочется прижаться к тебе, целовать, всеми движениями показывая, что можно, все можно. И сколько раз я представляла себе подобную сцену, но все не решалась воплотить ее в жизнь.
– Боже, как нелепо и по-детски мы могли лишится возможности насладиться жизнью. В этом сумраке обыденности нам выпало быть желаемыми друг другом. И ты столько времени молчала, не проявляла свой интерес ко мне. Да и я хорош тоже.
– Я стеснялась и не была уверена в том, что нравлюсь тебе. А позже, когда мы стали чаще общаться, не хотела показаться распущенной и легкодоступной.
– Лена! Ты мое майское солнышко. Знай, я влюблен в тебя, мысли мои лишь о тебе да о нас с тобой. Я хочу тебя, ты самая прекрасная и единственная. Лена. (Артур обнимает и целует Лизу).
- Стоп, стоп, стоп. Это что еще за самодеятельность? Артур, я уже собирался похвалить тебя, а тут этот нелепый монолог? Эмоции переданы, но надо и текст читать. Откуда взялась «прекрасная и единственная», что это за сладострастные обжимания?
- Так Станислав Дмитриевич, я подумал, что если Елена, то обязательно прекрасная, а если так, то поцелуй более чем уместен.
- Ты бы лучше подумал о том, как с девушкой себя вести следует, когда она тебе душу открывает.
- Ну это лишь представить и можно. Сейчас таких отношений нет, вернее времени на них нет. Есть он, есть она, они молоды, хороши собой, секс необходим каждому, зачем тратить время на все эти глупые прелюдии?
- Да хотя бы по тому, что ты актер! И играешь душещипательную пьесу. И платят тебе за это деньги, твою мать. И дают выходить на сцену, чтобы ты сорвал аплодисменты тех, кому за. И кстати вот именно они тебя и отметят и наградят по-своему.
- Станислав Дмитриевич, Вы что? Да о чем Вы говорите?
- Я говорю о пустоте, которая заливается в души ваши. Но нет, это лишь представляется пустотой, но на самом деле оно есть суть безразличия потребительского образа жизни.
Артур и Лиза не без удивления глядят то на режиссера, то друг на друга.
- Ладно, Бог с вами. Я увлекся. Артур, если исключить твои порывы наполнить пьесу «недостающим», то к твоей игре, в принципе, вопросов нет. Разве что, почитай на выходных книг о том времени. Представь себе, что ты живешь тогда, а не сейчас. Но в целом, не плохо. Можно сказать «принято». Иди домой, для тебя репетиция окончена.
Артур откланялся и был таков. Едва за ним захлопнулась дверь ведущая в помещение сцены Новаторского Театра, Станислав Дмитриевич достал трубку, неспешно набил ее табаком, присел на ближайшем стуле и не без удовольствия закурил. Лиза осознавала, что она совершила ошибку но, не понимала в чем именно. Однако остаться на разбор полетов, значило одно – «облажалась».
- Лиза, почему ты не уходишь?
- Но ведь Вы сами сказали, что к Артуру вопросов нет, значит, есть ко мне. 
Проговаривая свой монолог, Лиза смиренно склоняла голову, поворачивая в сторону двери свое личико.
- Логика железная. А какие у меня к тебе могут быть вопросы?
- Я не знаю? Не без удивления ответила актриса.
- Ложь! Актер должен знать, чувствовать слабые и сильные места своего выступления, иначе грош ему цена.
Лиза преображалась. Она становилась похожей на грозовую тучу, которая вот-вот должна разразиться ливнем. Она часто дышала, по не многу всхлипывала и готова была уже заплакать. Её щеки налились яблочным (антоновским) румянцем, она опустила глаза и вдруг. Устремила свой взгляд на режиссера и уже холодным голосом спросила.
- Я не знаю, Станислав Дмитриевич, не знаю, что Вам во мне не нравится. – Голос актрисы набирал силу с каждой новой репликой. – Я вообще не понимаю, чего Вы от меня хотите? Вначале выделили из всей труппы, дали главную женскую, а теперь корите! Да где там корите, всю душу из меня выматываете и тем довольны.
- Нет, я, не доволен. Да и как я могу быть довольным? Ведь ты же бесчувственное бревно! Ты скрипка, на которой можно лишь пиликать. Диван, который следует довести до изнеможения и кончить на остатках. Вот скажи, что ты должна была показать зрителю?
Лиза, теперь уже без наигранности, чуть не плача, растягивая и подвсхлипывая на гласных пролепетала: желание, робость, возможность.
- А что сделала ты?
- Незнааю! – Уже переходя на рыдания, произнесла Лиза.
- Вот именно, вот и я не знаю. И зритель не узнает. Именно тот, кто должен был понять и почувствовать, в ком должно было проснуться светлое чувство нежности и любви. Причем, возбуждаемое твоей игрой. А что сделала ты? Заставила ли ты их желать прекрасного? Или ты показала, что готова отдаться первому встречному, ибо тебе тоже хочется? Что ты сделала? Почему далась целовать тебя, почему не отвергла его?
- Так он же красивый и хороший. Он же Ваш любимец. Как ему отказать. Вернее, ему отказать, значит вас отвергнуть?
- Откуда ты эту глупость себе взяла?
- Неужели Вы думаете, что я не понимаю. Я все понимаю и на все согласна.
Произнося последнюю фразу Лиза с вниманием посмотрела в глаза режиссера. Реакция которого не заставила себя долго ждать.
- Ах, вот в чем дело.
Станислав Дмитриевич бросил дымящуюся трубку на пол, в два шага достиг невысокой сцены, на которой стояла ошарашенная происходящим Елизавета, взял ее за руки и прижался своей головой к ее животу.
Он чувствовал как пульс девушки тарабанит запредельные ритмы, но молча, всё также не отпуская рук, стоял и ждал. Вот и сердцебиение стало размеренным. Стас всегда удивлялся природе противоположного пола. Их необъяснимой возможности даже в самой нелепой ситуации ожидать адекватного развития событий. Только женщина может орать: нет, пошел прочь, чтобы уже через несколько мгновений нашептывать и умолять о продолжении раннее начатого. Так и сейчас. Пульс близок к стабилизации. И понятно почему. Ведь действия от «агрессора» нет. Он лишь держит ее руки и прижимается головой к лону…
Следует сказать, что не совсем о таком развитии событий помышляла себе молодая актриса Елизавета Коршунова. Она то, была совершенно уверенна, что сила ее красоты срежет наповал в принципе не старого режиссера. И поначалу, то все шло правильно. Из всех – она одна.  И улыбки тебе и отрешенный взгляд. А что еще не встретились, ну так это ясно – в заботах человек. Но вот сейчас, видно момент настал и Лиза, что уж тут говорить, сама была не против…
Станислав Дмитриевич просунул свои ладони под вязанный свитер Лизы. Его руки, холодными линиями обожгли ее пылающее тело, добрались до хитросплетений лифа и запутались в таинстве его раскрытия. Лиза выдохнула, помогая сталкеру понять, как следует раскрыть этот отягощающий её грудь конструкт. Чувствуя поддержку Лизы, Станислав Дмитриевич расстегнул ее лифчик, и с трепетом прикоснулся к прохладной, упругой и безумно прекрасной груди. Что-то давно уснувшее, то что осталось в ванной комнате, когда он впервые почувствовал на ощупь женскую грудь, пронеслось в его мыслях. Станислав Дмитриевич трогал, наслаждался ощущениями и возбуждался. Грудь Лизы была великолепна: полна, игрива, упруга и объемна. Его руки то сжимали, то отпускали нежнейшее и великолепнейшее из того, что им довелось осязать ранее.
Станислав Дмитриевич упивался растекающимся по его телу возбуждением, чувствуя как Лиза, не меньше его, изнемогает от желания близости. Но он был старше, он верил в свое превосходство. И таки был прав. Лиза уже дышала страстью. Но в момент, уже казалось бы полного отрешения, поводырь впился ногтями в соски ведомой, и она вознеслась на иной уровень терпимости. Лиза снова вернулась к реальности и вопросительно смотрела на того, кому отдавала бразды своего тела. Она смотрела на стоящего ниже ее человека и лишь взглядом спрашивала: правильно ли я все делаю, доволен ли ты?
Станислав Дмитриевич чувствовал исходящий на него огонь. Он не противился пламени, и всецело погружался в его вихри. Возбуждение, пропитав все части его тела, требовало выхода и сконцентрировалось в районе члена. Подобного желания близости в жизни Станислава Дмитриевича еще не было. И дело тут не в молодой и прекрасной девушке, дело в ином. В таинственной и вседвижущей силе. Той, которая соблаговолила сохранить человечество до сих пор.
Станислав Дмитриевич упивался растекающимся по его телу возбуждением, чувствуя, как Лиза наполняется сладкой истомой.
В этот момент Лиза ощутила, что ей наплевать на все рамки и условности. Она так четко осознала, что истинно желает чтобы ее оттрахал именно этот человек. И наплевать как это звучит, ей важен результат, а в нем она не сомневалась. И осознав свое желание, она дала свободу своему телу. Руки порхали, ноги обвивали, тело горело, лоно просило. Но в это мгновение восхождения включился разум. И может не включился бы, но Станислав Дмитриевич был одет. Более того, рубашку на себе он не рвал. Да, он гладил ее и впивался в ее плоть, но не более того. Он стоял ниже, можно сказать у пупка. А может у него вообще не стоит? Разум нашептал резонный вопрос: А что я здесь делаю? Кто-то лапает мою грудь и … И именно в этот момент руки Станислава Дмитриевича отстранились от тела Лизы. Нет, он не отошел от нее далеко, но больше не ласкал. Лиза тяжело дышала, была возбуждена, но при этом, да и после всего произошедшего с некоторым стеснением и робостью смотрела на режиссера. Ей хотелось молить о продолжении, но позволить себе подобного она не могла. И не то чтобы боялась, просто считала недостойным девушки просить о таком.
То, что произошло дальше, вообще выбивалось из сложившихся в Лизиных опытах случаях. Ее руки потянулись застегнуть лифчик, как вдруг она услышала звук расстегивающейся молнии. Лиза так и замерла с занесенными за спину руками.
Станислав Дмитриевич снял джинсы, стянул стягивающий у шеи свитер и бросил его на пол, одним движением сорвал футболку и снял трусы.
Лиза, молча и ошарашено, смотрела на стягивающего носки режиссера и ощущала новую волну возбуждения. Именно сейчас и должно было произойти то, чего она хотела и к чему была готова. И уж если ожидания оправдались, то подвести их некачественностью нельзя. Так решила Лиза, и с подобающим актрисе ее уровня манером сняла свою одежду.
Для удобства Станислава Михайловича, возбужденная Лиза легла ближе к краю сцены и умеренно широко развела ноги. Режиссер не без удовольствия водил своим членом по ее сочному и пылающему жаром влагалищу. Лиза чувствовала как член Станислава Дмитриевича замер у самого входа. О, это мгновение казалось ей вечностью. В ее голове смешалось все, возможность, робость, страсть. Она истекала желанием словно вся превратившись во врата наслаждения.
Но действия не было. Станислав Дмитриевич остановился и отошел от Лизы. Она с удивлением подняла голову и увидела, как режиссер одевается. На смену возбуждению подкатывала волна негодования, но Лиза сдержала эмоции, не дав им выплеснуться.
Станислав Дмитриевич подобрал трубку и неспешным шагом направился к выходу. На полпути он обернулся к сидящей и нелепо прикрывающей свою грудь Лизе, выдохнул клуб сизого дыма и произнес.
- Надеюсь теперь то ты ощутила, что значит истинно желать, чувствовать скромность, иметь возможность реализовать вожделенное и силу, чтобы контролировать эти таинства.
- Наверное да, но зачем, к чему все это?
- Занавес, аплодисменты…