Рубиновые кляксы на золотом песке. Рассказ третий

«Шторм – это наивысшее состояние души!»
                /Из записной книжки отца/

   Три дня никто не выходил в море.
   Чёрные тучи, низко нависшие над заливом, косматыми седыми прядями лизали воду. Пенящиеся волны, обрушиваясь на скалистый берег, взрывались, шипя и ворча, откатывались в бездонную, слившуюся воедино небесно-пучинную мглу. Ни одного огня, ни одного звука оповещающего о земной жизни, о присутствии в этом хаосе – человека!
  Только рёв моря, свист ветра, гудение прибрежных скал…

  На раскиданных по берегу нешироких деревянных мостках, шагнувших в море, кверху днищами сиротливо лежали маленькие чёрные плоскодонки и тяжёлые четырёхвёсельные килевые баркасы, прикованные, глухо звенящими от прикосновения волн, цепями к намертво вбитыми в тяжёлое морское дно посоленным толстым кольям.
  Днём, когда ветер утихал и, волны откатывались от мостков, словно пасуя перед их прочностью и надёжностью, на берегу появлялся высокий худой человек в плотно запахнутом дождевике.
  Засунув мозолистые ладони в карманы, широко расставив, обутые в прорезиновые сапоги ноги, он долго стоял, вглядываясь в туманную, пенящуюся, бесконечную за стеной дождя, серость. Медленно, по-хозяйски, проверив крепления цепей на лодках и кольях, также медленно и молча, поднимался, ни разу не соскользнув с сырых, насквозь пропитанных солёными брызгами камней, вверх, по тропинке, извивающейся средь редкого кустарника, к одиноко стоящей на самом краю скалистого обрыва, избушке.
  Наверху останавливался и - обернувшись к морю, подняв вверх натруженные руки, резким взмахом головы скинув капюшон, подставляя заросшее плотной небритостью лицо яростно хлеставшим дождевым струям, обнажив белые ровные зубы – громко смеялся, выплёвывая воду, выкрикивая что-то вверх и вдаль…
Глухо хлопала  дверь избушки… и снова – только рёв моря, только свист ветра, только гудение прибрежных скал…

                = = = = = = = = = = = = =

  Мы купили этот домик недорого, вместе с двумя лодками.
  У отца открылись фронтовые раны и он, по совету врачей взяв отпуск «за свой счёт», на всё лето перебрался на берег моря.
  Мне, тогда двенадцатилетнему парнишке, всё это казалось чудом, восторгом… познанием чего-то нового, необычного. Романтика Гриновских рассказов, которыми я бредил в ту пору, дышала рядом горько-солёным ветром.

  По ночам мне снились удивительные сны:
  - то мы вдвоём с отцом на маленькой плоскодонке среди ревущего, оскалившегося зубцами огромных волн, моря – отец в развевающемся дождевике стоит на носу утлой лодчонки и, перекрикивая громыхание обрушивающихся на нас валов, подаёт команды, а я, ловко орудуя вёслами, уворачиваю наше судёнышко в тот самый момент, когда оно неминуемо должно быть раздавлено беснующейся – от неумолимой юркости дерзкого корабля, осмелившегося вступить в спор с ней – дикой, обезумевшей водной стихией;
  - то я один, бросая вызов самому человеческому существованию, подобно чайке мчусь на самом гребне «девятого вала» в обнимку с пеновласым Ветром посреди кипящей, фосфорической,  жутко визжащей преисподни… Резко взмываю вверх, разбивая в клочья мрачные тучи и, также резко, ныряю вниз, останавливаясь у самой пузырящейся, искрящей поверхности, чтобы затем вновь, играючи, взмыть вверх и там, отдыхая в объятиях Ветра, смеяться над неиствующим, от моих проделок, морем;
   - то, промчась вихрем, я у самой воды подхватываю чайку с перебитым крылом и нежно опускаю её в гнездо, расположенное на самом уступе; и её родители кричат резкими человеческими голосами, благодаря меня за доблесть и отвагу, превознося перед небесами отца, вырастившего такого смелого и отзывчивого к чужой беде, юношу…

                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  Время, проведённое в этом рыбацком домике, и сейчас вспоминается  как лучшие дни детства; детства, овеянного романтикой и научившего меня осмыслять жизнь трудом своих рук: - трудом тяжёлым, изматывающим; трудом, от которого лопались, незаживающие неделями, разъеденные солью моря, кровавые мозоли; трудом, от которого страшно болела спина и мышцы рук, натянутые до звона; трудом, от которого рассыпались в глазах разноцветные круги…

  … Первые несколько дней мы с отцом бродили по побережью и разговаривали с рыбаками, приглядываясь к их немудрёным крабо и рыболовецким снастям, выпытывая секреты ловли, секреты изготовления и постановки снастей, секреты изготовления наживки и ещё многие всяко-всяческие рыболовецкие хитрости.
  Затем взялись за работу…
  Найдя на свалке толстую, в мизинец проволоку, гнули её в круги – полтора метра в диаметре, переплетая эти круги тонкой медной проволокой, («откопав» её, опять же, на свалке), в сеть с диаметром ячеек в десять-пятнадцать сантиметров, натягивая проволоку твёрдо, без прогиба… Если теперь к этой полутораметровой круглой решётке привязать тридцатиметровый телефонный шнур с деревянной крестовиной на конце, то краболовная снасть будет готова…
  Но вот здесь-то мы и столкнулись с трудностями! – нового шнура /старый, изношенный не годился – он «рвал» руки, да и просто был ненадёжен, мог порваться/, у нас не было. «Не было» его и у местных рыбаков. Не было его и в городских предприятиях. Был он только… у военных моряков!..
  Но кто же даст «просто так» километр нового провода!?. А – «не просто так», а за деньги или за «что-то» - не положено!!!
  Долго мы «обтирали» пороги инстанций, но всё было бесполезно.
  И тогда нам посоветовали:
  - Не просить надо, а пойти… и – взять!..
  - …………………?!
  И показали место, где «можно взять»…
  И мы пошли – ночью! – и… «взяли»! /Да простит нас Военно-морской флот и его сторожевые посты!/

   … И вот настал день, когда тридцать новеньких краболовок были готовы. Рано утром мы наловили камбалы и разложили её на берегу «подтухнуть», для наживки. Дело в том, что краб, хотя и имеет вращающиеся, как у рака, глаза, но видит ими плохо, больше полагаясь на своё обоняние, и чувствует запах разложения на больших расстояниях.
  Итак, разбросав рыбу, мы довольные вернулись в избушку, чтобы перекусить и отдохнуть, но буквально минут через десять вынуждены были выскочить назад, услышав громкие крики…
  Над песчаной кромкой береговой полосы, в том месте где «тухла» наша камбала, ругаясь между собой и горланя… носились сотни чаек!..
  Пока мы поняли, отчего это происходит, пока – крича и размахивая руками, спускались (где на – задах, где на – ногах) по узенькой тропинке, цепляясь за кусты, к берегу – от нашей «наживки» практически ничего не осталось.
  Наглые птицы моментально набросились на нас, словно это мы пришли забрать то, что принадлежало им!..
  Отец, рухнув на колени, хохотал, прикрывая голову от пикирующих на него с резкими криками, бьющих его крыльями, чаек, а я, обиженный за напрасно пропавший труд, со слезами на глазах гонялся за ними по берегу и суковатой палкой «резал» воздух, с истинным желанием – перебить всю эту воровскую стаю…
 Потом отец сграбастал меня в охапку, и мы сидели в стороне, смеясь, (не знаю - отчего смеялся и я, со слезами на глазах) смотря на это буйство и торжество природы.
  Когда «всё было кончено», мы сели в лодку и наловили рыбы, и разложили её… на чердаке нашей избушки, где было очень душно от жаркого солнца и морской вездесущей сырости – и рыба «запахла» в несколько часов.

  «Ночью краб идёт лучше!»

  …Ночью мы загрузили оснащённые наживкой краболовки в баркас, предварительно разведя под большим – пятидесяти литровым, наполненным морской водой, котлом, водой и вышли в первую нашу «путину», на милостиво отведённый нам, новичкам, старожилами, участок.
  Оказывается весь залив, как картофельное поле, был поделён на участки и местными рыбаками-краболовами строго соблюдались границы «своего поля».
 
    … Вы когда-нибудь видели море – ночью?..

   Зрелище – неописуемое!.. Особенно когда море тихое, спокойное…
   Ласковый ночной бриз чуть слышным шёпотом накатывает волны на берег. Каждое твоё неосторожное движение резким ненужным звуком отзывается в лёгкой, гулкой прохладе. Свежесть воздуха пьётся ненасытно, она пьянит, обволакивая тебя всего бодрящим настоем…
   Слегка бурлящий след, светящимися пузырьками вырываясь из-под еле слышно поскрипывающих в уключинах вёсел, из-под кормы лодки, ещё долго остается на тёмно-бирюзовой глади…
  Боясь нарушить эту очаровывающую тишину, и мы разговариваем шёпотом.
  - Чуть правее...
  - Есть…
  - Так держать…
  - Понял…
  Длинные разговоры излишни. Мы понимаем друг друга с полуслова…
  - Стоп… Давай здесь?..
  - Попробуем… - я вынимаю вёсла из воды. Отец переходит на корму.
  - Ну, с богом… - «буль-ль-ль-ль-к»… - первая краболовка ушла в чёрную тридцатиметровую глубину.
  - Ты смотри, как точно легла. Подтягивать не надо… - отец закуривает. – Ну, с почином, сынок!
  - С почином, батя!.. – отвечаю я и чуть «протягиваю» вёслами.
  Наша первая краболовка, светясь зелёным кубиком крестовины (окрашенная фосфорной краской), закачалась на поверхности ночи.
  Вторую снасть ставили дольше – попали в яму. Длины шнура не хватало, и крестовина уходила под воду. Взяли левее – метра два, - слабина… - пришлось подматывать шнур на крестовину… Наконец и вторая наша снасть светящейся точкой запрыгала за кормой…
  Так, часа за три, мы, «с грехом пополам», расставили все краболовки.

  Светало.… Оба были мокрыми с головы до ног. Грубые брезентовые штаны на коленях взбухли жёстким солёным панцирем. Ладони саднило, мышцы одеревенели. Глаза слипались и рот, раздираемый зевотой, почти не закрывался. Лодку покачивала лёгкая утренняя волна и я, примостившись на корме, задремал…
  … Проснулся от резкого толчка, свалившись на дно лодки.  Ничего не понимая спросонок, огляделся… Лодка стояла, уткнувшись в песчаный берег. Синее-синее небо, бирюзовая, спокойная, словно покрытая льдом, гладь залива, узкая призрачно-розовая полоска горизонта – как бы подчёркивали лёгкость и прозрачность наступившего дня…
  Меня бил озноб. Казалось, дрожала каждая клеточка тела, впитывая не успевшую ещё прогреться, бесконечность. Стуча зубами, я сжался в комок, стараясь согреться у чуть теплившихся под котлом головёшек, и вновь задремал.

  ...Вспыхнувшее пламя разбуженного отцом костра, отбросило меня в сторону… Солнце стояло высоко и жужжало мухами…
  - Ну, что помощничек, не спёкся?.. Вставай пробу снимать.
  Я вскочил, моментально вспомнив ночной «десант», и заглянул в котёл. В бурлящей воде растопырились ярко-красные, даже – пунцовые, огромные – не меньше метра, оканчивающиеся когтями, пупыристые лапищи.
  - Вынимай, готово!
  Я сунулся в котёл, но, тотчас же, отдёрнул руку, озираясь – чем бы подцепить это чудовище… Отец, улыбаясь, подал мне большой медный крюк.
  - Держи, краболов…
  Подцепив краба, я стряхнул его на песок.
  - Вываливай всех.
  Прыгая вокруг котла, жмуря разъедавшие дымом глаза, в каком-то радостном возбуждении крича – «Дым, я масло не ем! Дым, я масло не ем!..» - я выбрасывал наших первых, казавшихся мне огромными, крабов. Выбрасывал одного за другим… Одного за другим… Из котла – наземь!..

  «Рубиновые кляксы – на золотом, мягком, холодящем мои босые ступни, песке…»

 … Наш первый улов. Первое зримое ощущение своего труда. Первый, заработанный тобой, твоей усталостью кусок «хлеба». Первое… - через боль мышц, через ссадины и вздувшиеся мозолями ладони, через бессонную ночь… Первое… Первое, ломающее привычную, вроде бы такую понятную безоблачность необременительного существования… Первое… - рождающее внутри тебя непонятное, раздирающее и давящее чувство…
  Опустившись на колени, почти зарывшись лицом в прохладную серость песка, я заплакал. Редкие крупные слёзы скатывались по, до боли, сжатым челюстям, солоня обветренные, искусанные, припухшие губы…
  С ненавистью глядя в море, я швырял в его, до огромности страшную, непонятную, притягивающе-манящую бирюзовую бесконечность пригоршни песка, с каждым броском освобождаясь от чего-то тяжёлого, приносящего лёгкость… и пустоту.
  Отец, молча, сидел в стороне и курил. Потом подошёл и… ласково сжал мне плечо…
  - Что-то проголодался я. Пойдём наверх… - и уже там, у нашей избушки, стоя на самом краю скалистого обрыва, обняв меня рукой и обернувшись к морю, крикнул в уходящую за горизонт, мерцающую солнечными бликами, бесконечность: - Э-ге-ге-гей! Мо-о-о-р-ре! Спа-си-бо-о-о-о! Мы придём ещё-ё-ё-ё! Будь ласково к нам! Э-ге-ге-гей!..
  И мне показалось, что море, подкатившись словно собачка, лизнуло мои босые ноги, скуля высокими криками чаек, помахивая белесым хвостом затухающего костра…
  Я понял, что Оно – признало нас! Покорилось нам.… Стало нашим… моим!..
  Мы приручили Его! Наше Море…
 
                …………………………………………………………