Пока вальсируют цветы

ПОКА  ВАЛЬСИРУЮТ  ЦВЕТЫ

   Летнее раннее утро будило только одну сторону городской улицы, в то время как жилой массив ещё долго дремал. Шевелением  торговых рядов просыпался центральный рынок. Редко проезжали машины. Некоторые останавливались у проснувшейся стороны и, выгрузив товар с шустрыми людьми, тут же уезжали. Нельзя. ГАИ.
   Здание напротив сонно открыло одно окно на втором этаже. Показался мужчина в белой майке. Он подкурил сигарету и, громко прокашлявшись, далеко плюнул в ветви тополя, где  царствовал пух… Вдруг, словно предчувствуя что-то, пушистая гроздь летнего снега отделилась и с высоты полетела вниз. В этот момент на всю улицу грянул музыкой вальс Чайковского… По краю тротуара уверенной походкой шла девушка. Высокий каблучок, строгая узкая юбка, легкая кофточка, волновали встречных мужчин. Она привычно отбросила назад прядь волнистых каштановых волос и узкой ладонью провела по лицу. Пух еще не летел, но уже чувствовался. Девушка остановилась  и посмотрела на дорогу…
   Она еще не знает, что через полчаса её, наконец-то, примут на работу. Коммерческий киоск, где торгуют прохладительными напитками, «картонными» горячими сосисками и еще много чем, что еженедельно нужно будет пересчитывать, станет на этот год её спасительным кругом. Но запомниться, только мелочный счет чайными ложечками - майонеза, кофейного песка, кетчупа. Её уволят за… Шёпот всегда страшнее крика. Недостачи, недостачи – будут слезы, обиды. Маленькая зарубка злости останется где-то внутри, а нежность душевного покоя вспыхнет, и сгорит… 
   Появиться он. Легкая свадьба, как слабое вино, ударит в голову и через два года  развод. Как хорошо, что не успели, будет думать она. Теперь стало понятно, что дети это камешки в обуви на дистанции жизни. И уже случайные касания других сердец воспринимались как рекламные щиты. Все неслись мимо, увлекая её чем-то радужным. Вот завтра – наступит. Если не сейчас, то в понедельник точно допрыгнет до радуги…
   Оставляя отпечатки пальцев в интерьерах современных магазинов, киосков, палаток, она не оставит себе ничего, кроме знакомых товарок, с которыми можно посплетничать. Кофе, чай, кухонные, телефонные разговоры на темы неудач и слепоты хозяев жизни приведут ее в лоно церкви. И она послушно будет ходить туда. Сначала с подругами, затем одна. Покупать духовную литературу, восковые палочки для огня. И что-то с крестиком, и что-то с крылышками. Потому что утешает... Оттого, что смысл виден… И показалось, что понят…
   Однажды в храме к ней подойдет «певчий» и ласково улыбнётся. Зашепчет… Они выйдут на улицу и человек заблестит глазами, и признанием в том, что уже давно наблюдает. Все его мысли о ней, и сердце стучит для нее… И будет август… Сидя на диване, они  тепло разговаривают о душе и осторожно о боге… Он достанет бутылочку кагора и два яблока. Выпьют в тишине. Она сделает вид, что ей хорошо, что чуть хмельна. Отложив в сторону то, что осталось от яблока, смущенно попросит еще. Мужчина растерянно разведет руками… И тут же, сбросив стыд, словно нищий одежду, начнет приставать, умолять, упрашивать. И добьется своего… Будет скрипеть расшатанный диван и неожиданно, с подлокотника, упадут на пол два огрызка, роняя переспелую слизь и зерна на темный блеск паркета. Она опустит  палец в эту мякоть и ногтем станет скользить, улавливая такт стонущего партнера…
   Уже после, стоя в прихожей у большего зеркала, неторопливо застегивая юбку, вдруг поймет, что грудь стала чужой. Не такой, как прежде. И станет гадко и стыдно. А затем и больно, когда уходя, увидит на кухне вазу полную яблок...
   Вскоре уйдет отец и за ним, будто догоняя его, мать. И люди, знавшие их, станут прохожими. Она останется одна, словно никого никогда и не было рядом. Будет ходить по этим улицам, в которых жили они. Дышать этим воздухом. И тихо, ежемесячно рассказывать всё - могильным плитам…
    Тени чего-то  большого и тайного коснутся души. Станет легко, безразлично и скучно. Очень, очень скучно вечерами… Она не выносит животных и поэтому заведет себе «мужа». Оденет, обует,  выведет погулять, не требуя ничего взамен кроме покорности и ласковых ночей… Однажды, получив паспорт с последней фотографией, вернётся домой и станет зло и тупо пить водку, как научили весёлые ряды торговых прилавков. Затем, плакать и материться на «мужа» до поздней ночи. Человек, которому дали роль мужчины, закроется на балконе, и спокойно будет курить, рассматривая вместе с тусклым торшером журнал «Плейбой».
   Утром ей обязательно позвонят. Как звонят всем, кто меняет телефон надежды на более дорогой – одиночество. В  широкой, несвежей ночной рубашке, тонкой ладонью с неухоженными ногтями она снимет трубку. И услышит о том, что все прошло. Что некуда больше спешить...
   Отчаяние заставит полюбить животных. Станет собирать и носить дворнягам объедки, которых так много возле ее рыбного прилавка. Улыбаться очередному хозяину, который хоть и обманывает, но позволяет и ей немного забыть о совести. И совсем скоро, упав на рабочем месте в обморок, в больнице она узнает о своей новой болезни. И дни медленно и однообразно закапают, аптеками, знахарками. Редкими беседами с соседками у подъезда по поводу маленькой пенсии, с шепотом ядовитых брызг на прохожих.
   Однажды она вернётся с очередного обхода закоулков до боли родного рынка. Только что болезнь грызнула как никогда. Память с трудом возвращала сегодняшнее утро. Ходила получать пенсию. Потом зашла на мясные ряды, где с колод старательно нащипала себе кусочки костей и мяса. Старые рубщики ещё не забыли её. Пускали. На заднем дворе рынка разгружали машину с мешками. Всегда что-то рассыпается, и  позволяют собрать. Её помнят. Вот и макарон немного. Затем в подвал, где в мусорном контейнере набрала просроченные консервы. Был полный целлофановый пакет, а теперь  куда-то исчез. Пропала и пенсия… Но не это сейчас мучает. Что-то ещё… Что-то дорогое и близкое. Она подойдёт к подъезду и вдруг почувствует пустоту. Будто жильцов из дома  выселили. Под сердцем станет тревожно... Старушка поторопится. Задыхаясь, поднимется на свой этаж и застынет от ужаса. Все двери раскрыты и лишь её распахнута настежь. Она войдёт и обнаружит, что в комнате выдвинут на середину стол, на котором стоит продолговатый ящик с крышкой, оббитые чёрной материей. И зеркала завешанные простынями. И тут она вспомнит, что искала. Последняя её мысль будет о перстенёчке, который подарили родители. В память о наступающей взрослой жизни…
   … А пока, девушка стояла и смотрела на дорогу. Возле неё затормозил автомобиль. Из него вышел молодой человек и неожиданно из-за спины протянул букет белых роз.
   - Это вам…  Я давно за вами наблюдаю, целых… - он оглянулся  на дорогу и улыбнулся, - короче, с начала перекрестка. Вам нравиться Чайковский?
   Девушка словно наткнулась на свою серьёзность, но тут же уронила её и кокетливо улыбнулась.
   - Это «вальс цветов», да?
   Она покраснела.
   - Берите, это вам... Просто вы мне очень понравились, так бывает…
   Девушка осторожно протянула руку. На одном пальце сверкнул камушком перстенёк.
   - Спасибо…
   Где-то у входа в рынок что-то произошло. Невидимое волнение улицы вызвало интерес. Парень заслонил ладонью глаза от солнца, посмотрел в ту сторону… 
   Потом он сядет в машину и уедет. Будет кататься по улицам этого провинциального городка и найдет себе спутницу лишь в новом районе. Потом они зайдут в супермаркет, и он не считая, будет доставать из пухлой кожаной сумочки деньги и расплачиваться за выбранные ими бутылки, свертки, фрукты. Выходя с большими пакетами в руках, мужчина восхищенно глянет на молодое создание, и ущипнет воздух  автомобильной сигнализацией. Они долго будут усаживаться в машину, подшучивая друг над другом. Подойдет нищий и попросит копеечку. Девушка, по-хозяйски, станет его отгонять, но молодой человек будет щедр. Как будет щедрым и дома, когда они останутся наедине с тишиной. И нарушая ее, он поймет, что эти манящие глаза видели слишком мало вёсен. Попытается выпроводить, но как-то нехотя и ненастойчиво. И уже через минуты, дикое сумасшествие плоти вспыхнет пламенем потных тел на белой постели, словно завтра не обещали больше жизни. Но, оказалось, обещали. Через три дня он почувствует ласковый шорох болезни… 
   Торговля лесом. Высокий достаток. Женщины, дарующие наслаждения и боль в трусы. Всё это пролетало дорожными столбиками мимо. Время рублями шинковало жизненный путь, по которому он мчался в уютных машинах иностранного производства. И как-то наблюдая за собой в жаркой бане, после очередного подарка Венеры, он пронзительно поймёт, что веники не стоит выбрасывать, а можно использовать еще, не боясь заразы…
   С тех пор соседнее сиденье его автомобиля с удовольствием обнимет гибкий стан кудрявой и веселой. Она было в том возрасте, когда животы подруг наводят на какие-то волнующие и незнакомые доныне мысли. И только одно она не понимала, что носки должны лежать у кровати, а не в ванне, как хотелось ей. Что брюки – на спинке кресла, а не в шкафу. Что нижнее бельё можно выстирать в машинке, а не покупать каждый раз новое. Что… Такие женщины достойны собственной прислуги, размышляла «жена», размахивая руками с растопыренными пальчиками, что бы высох маникюр. На ногтях уже прилипли мошками две-три холостых кандидатуры…
   Красавица ушла, когда зеркало проявилось сединой…  Далёкая, малочисленная родня давно откусила его и выплюнула, как отгрызают червивое место в яблоке. Поэтому, когда случилась беда, в больницу никто не пришел, и дорожно-транспортное происшествие превратилось в аварию одного человека. Порванную на мелкие части сторублевку мастерски склеил доктор. И теперь, без ног,  он лежал, смотрел в потолок и думал, думал, думал…
   Свою сороковую осень мужчина встретил в инвалидном кресле. И даже в нем он нашел всех, с кем работал, кому давал и у кого брал, и всем посмотрел в глаза. В них, кроме блеска валютных восходов, больше не было ничего. Его кинули, словно мяч об забор, как раз в то место, где торчал гвоздь. За груду автометаллолома он выручил немного и распорядился суммой необычно. Если бы Господь знал, что можно купить место у церкви, цена была бы дешевле. И не под могилу. Под шапку… И начались непростые будни нищего. Конечно, можно сделать надпись на картонке, что участник событий или страдающий от обмана, или… Много фантазии у свободного человека. Но он ничего не писал. В мороз, зной, в снег и листопад, инвалид выставлял напоказ свои розово-синие обрубки и, развалившись в кресле, надменно курил, сплевывая иногда так сильно, что на землю летели зубные протезы. По праздникам он их совсем снимал. И когда проходили давать милостыню, мило улыбался  лысым перекошенным ртом… За бродягами зорко следил «старшой», что бы ни ушли с деньгами. Инвалид платил честно, по «понятиям». Может быть потому, что редко баловался спиртным, или ещё по какой причине, но его не трогали. Остальных же частенько били за сараями прихода, отбирая всё до копейки. Водка, наркотики, всё умиротворяло, делая всех одного, нужного кому-то роста…  За пять с лишним лет, шлифуя колесами коляски пороги храма, он видел, как меняется жизнь. Сменилось четверо священников и, удивительное дело, такое же количество «старших». Память всё чаще и чаще напоминала о мягкой обуви. И однажды бродяга пропал... Ходило много слухов. Будто миллионер. Что коляска, из чистого золота. И конечно, что спился, и убили…
   Далеко-далеко, но в России, на окраине глухой деревушки, где дворов осталось, что гвоздей на кресте, есть большое заросшее  кладбище. Там, среди ветхих покосившихся крестов-домиком, стоит высокий памятник из белого мрамора. Две огромные человеческие ноги. Словно верхнюю часть обломали и украли…
   …Заслоняясь ладонью от солнца, молодой человек и девушка смотрели через дорогу, откуда доносилась музыка…
   Продавец «дивидисиди» дисков каждое утро начинал с этого вальса. Он не был революционером, просто его интеллигентность с консерваторским образованием бросало вызов этой мещанской попсе, что так навязчиво мечется среди прохожих в поисках копеечного восторга. Парень уже расставил товар, когда проходящая мимо бабушка вдруг взяла и легла рядом с его торговой точкой. Он на мгновенье удивился, но взглянув сверху вниз – успокоился. Не мешает и ладно. Рынок. Здесь таких чудаков можно увидеть… Старушка что-то бормотала. Парень сделал громкость чуть тише и придал себе вид занятости. Лишь изредка, сквозь порванный брезент, поглядывал на лежащую женщину. Та, положила между ног целлофановый пакет и крепко прихватила его ногами. Она боялась, что собранное ею «добро», могут украсть. Положив под голову мятый бумажный короб, что бы ни разбить затылок об асфальт, стала ждать. И в последнюю минуту в голове мелькнула мысль, что кошелек с пенсией забыла в пакете, и надо бы переложить, но судороги уже схватили тело. И бешено запрыгали облака…
   Звуки оркестра стали стихать. Продавец обернулся и с негодованием заметил, что рука старушки попала в прорезь брезента и дергалась у самых его ног. Он выглянул из палатки и увидел инвалида без ног, который стремительно разворачивался, что бы уехать прочь. На его обрубках лежал смятый целлофановый пакет. Парень осмотрелся. Редкие прохожие спешили по своим делам. Что-то беспокоило его. Может этот перстень на пальце дрожащей руки, а может зубной протез, валяющийся рядом… Он осторожно обвёл глазами отрезок улицы и, в окне дома напротив, заметил белую майку…
   Пожилой человек, докурил сигарету, когда музыка смолкла. Он посмотрел вниз и увидел, как двое молодых людей, парень и симпатичная девушка с цветами в руках сели в автомобиль и уехали. Затем, повернулся и кому-то в глубину комнаты ответил:
   - Ничего особенного, сегодня снова Чайковский…
   Окно закрылось…
   От пуха и от наступающего зноя…