Переходный возраст

               


Отрочество. Когда сам хорошо усвоил, что уже не мальчик. Сердце сложный путь ворожит. Детство – оно рядом, ещё не ушло за порог. И как бы смотрит из-за стеклянных дверей в шаловливом солнечном луче. Ты уже ушёл оттуда. Прикрывая дверь. Но ещё можно, оглянуться, посмотреть и многое мысленно увидеть, вернуть, вспомнить. Всё так свежо в памяти. Последний лучик солнечного детства плывёт по небу и освещает путь дальше в юность.

Но, в то, же время, ты уже не мальчик. Наверное, то и другое и третье, всё вместе.
А что, там в юности ему предстоит узнать, будем ждать.

Время грешных мыслей, необузданных желаний бесконечно меняющим настроением. Время притаилось, грустно текло медленно с одной неотступной мечтой: скорей бы вырасти.

Однажды в школе организовали бал для старшеклассников. Ребятам хотелось побыть в среде старших школьников.

Он важно, степенно подошёл к ней. Всё-таки наклонил тёмно-русую голову, вежливо, но не просяще,- вот, как надо, учись! И она запорхала с ним по залу, ловко перебирая яркими туфельками. Взмахивая цветным платьицем и наклоняя голову на повороте. Танец следовал за танцем, ни разу она не стояла у стены.

Всё это время, оставалась у стены, стояла толстушка – подружка.
Пока, наконец, беспомощно улыбнувшись, не отошла от неё и не села на старый диван, который зачем то стоял здесь. Не глядя на танцующих. И по красному младенческому лицу от напряжения было понятно. Тяжесть и боль смешалось всё в сознании.

Как знать, в первый раз ли приходилось ей испытывать эту боль. Девочка как бы заглянула в будущее, ещё полна мечтательных детских надежд, не омрачённая страхом – отверженная. Ещё никогда не была так несчастна, как сегодня. В подростковый бал, на который было так много мечты, надежд.
Под звуки школьного оркестра, жизнь показала ей холодную изнанку ошеломляющую и озадачивающую. Ещё не  научилась терпеть, кусать, почти уходить в себя, занимать себя чем – ни-будь, отвлечься, пока не привыкла.

Все ли задумывались. Как больно ранит слово в десять. Как обидно пренебрежение в одиннадцать, двенадцать. Как ясны, открыты чувства вся и всем в тринадцать. А если тебе пятнадцать или более, ты может, удержишься, не заплачешь – только от напряжения спрячешь руки в зад,  до боли сожмёшь в кулаки.

Вспомните, в подростковом возрасте, всё это случалось и не один раз с вами!
Всё – таки, всё – таки! Было ему больно.  Могла же она проявить внимание. Случаются же чудеса! Только мы верим в чудо, а чуда – то и не бывает. Может, бывает. Только приходит оно редко. Наверное, не каждому достаётся, а ждут все. Почувствовав усталость, он отошёл от колонны: голова отупела, ноги плыли, мучила жажда. Всё перепуталось в его сознании.

Когда вышел на улицу, была совсем ночь, весенняя и прозрачная с  высоким небом. Густо темно было, лишь у заборов. Свежесть ночи охватила его. Он почувствовал облегчение. Напряжение начало понемногу оставлять его тело.
Он шёл медленно, вернее сказать устало брёл. Иногда останавливался, тянул, вдыхал лёгкий запах ночи и наслаждался, медленно вдыхал, цедил свежесть воздуха.

На улице не было ни души. Но его не пугало, не насторожила тьма и безлюдье. Всё соединилось с его настроением, тишиной и одиночеством.
Пахло сомкнутым одуванчиком, ручьём он журчал неподалёку, травяным запахом, кто – то недавно подстриг двор, влажной черёмухой и молодой крапивой. Он различал эти запахи и даже, не удивлялся, хотя раньше чуял их как - то смутно.

Вдруг до сознания донеслось. Звук был протяжный, чистый и томный. Юнга узнал его. В чёрном саду в углу на яблоне соловей пробовал свой чмокающий голос.
- Я замер: в том чмоканье, фиканье, замираниях и робкой стукотне, в осторожно – вкрадчивых началах и обрывах было нечто робкое, жалостное, таящее большую невыплаканную силу. Словно прилип, не мог идти дальше, только трогал пересохшие губы, наклоняясь, вглядываясь в ночную темноту, глушь. Хотелось, чтоб соловей запел. А он умолк. Сад таился в темноте, скрывая его.

Память сохранила это, со всеми запахами, даже, с тихим звоном в ушах. Не то звенела тишина, не то где – то искал ухо комар. Юнга ждал и дождался. Он щёлкнул, зарокотал, запел, закричал его ив-ив-ив-ив – так неожиданно, звучно, что по нему дёрнуло морозом. У-у-у – глухо, желанно повторил соловей, упрашивал кого – то,  грозя кому – то. И тут – же закрыл желание высоким, торжественным раскатом. Сколько он пел и сколько стоял я? Может очень недолго, быть может, неопределённо долго. Где-то послышались голоса, залилась громким лаем собака. Всё оборвалось – уже ничего не было. Только темнота, улица да хриплый лай присоединившейся ещё одной собаки. И он побежал, не мог идти, ему хотелось как – то разрядиться, словно к чему – то приблизиться, да уж, очень поздно было. Мальчику было легко и грустно.

Счастливые минуты ВЫ запоминаете связанные с детством, двором, садом, домом - яснее, чем десятилетия.