Синяя звезда

Я в темноте брожу по дому. Меня не видно, меня не слышно, меня давно уже не существует. То забываясь, то восставая опять, я исчезаю и появляюсь в самых различных местах. Неделю назад, вот, слонялся по улицам. А теперь... брожу по дому.
 Не знаю, сколько уже это длится. Не могу сказать точно, когда именно я стал призраком. Это случилось... быть может... именно в тот момент, когда я дотронулся до звезды. До синей звезды.
 Люди обычно их не видят.
 Медленно, очень медленно наступает день. Просыпается дом. Просыпаются те, кого уже никогда не сможет порадовать моё существование. Но не всё так плохо. Ведь я ещё есть. А значит, я буду кому-нибудь нужен. Хоть кому-нибудь.
- Ух ты! Витя, ты что, бабочку поймал? – слышу я, как будто, издалека.
- Тише, не пугай её... – доносится ответ – Не мешай её поиску.
 Поиску... Точно. Я здесь, потому что я посвятил себя поиску. Потому, что ни жить, ни даже умирать нельзя, если смысл всему этому не найден. Я тут, потому, что я ищу. Да вот только, что?
 Задумчиво вглядываюсь в зеркало. В былые времена, там отражался бы один мой знакомый. Такой, в клетчатых штанишках, драной футболке, и с необычным ирокезом. Четыре года назад, я назвал бы его собой. Но сейчас, там уже никто не отражается.
 Я здесь, чтобы найти себе новый смысл. «Мистерпанк». Так меня когда-то звали. Единственное, что я помню.
 Ах да, был ещё один сосед. Его считали нелюдимым, и общался с ним только я. Дядя Борис. Мы любили играть с ним в качталапортфмян. Однажды, он сказал мне, что купил себе новую машину. Мне тогда было всего-то лет семь. Я обрадовался, потому что думал, что теперь мы сможем уехать в Африку. Но он очень строго посмотрел на меня, и сказал: «Нет». Я на него обиделся. И с каждым днём, с каждой новой неделей, дядя Борис отстранялся от меня всё дальше. Его повысили на работе. Так он сказал. «Поэтому, сейчас важно, чтобы ты не царапал мою машину. Я должен выглядеть приличным человеком». Стало смешно. «Приличным человеком», «должен выглядеть» - всё это само по себе казалось мне смешным. Но дядя меня не понял.
 Прошло несколько месяцев. Играя сам с собой, в глубокой грусти, я рисовал серьёзную картину. Она называлась «дружба навеки», и на ней были коряво изображены я, и дядя Боря в стране качталапфортмян. Получалось не очень, конечно, но я старался. Мелков у меня тогда не было, так что пришлось отламывать цветные кирпичики от забора детского сада. К тому же, на улице была не самая благоприятная погода: повсюду стояли лужи, и только один небольшой участочек оставался полностью сухим (в нём то и уместился весь мой причудливый рисунок). «Ты остров, среди большого океана» - сказал я ему – «Ты дружба. Вокруг тебя много грязи, но ты хранишь в себе людей. Это прекрасно».
 В тот миг, я не чувствовал себя одиноким. И не чувствовал осеннего холода вокруг себя. Мне было по-настоящему радостно, просто потому, что радостно было моим качталапфортмянам, на островке. От сладости таких ощущений, я зажмурился.
 «Би-и-и-и-и-и-ип!!!» - резко зазвучал гудок машины. Я испуганно отскочил назад, и в ужасе уставился на землю. Огромные, чёрные шины, с брызгами грязи, исполосовали мой рисунок, вскоре, полностью перекрыв его волной ближайшей лужи.
 Я закричал. Это была машина дяди Бориса. Он не спеша вышел из неё, и уставился на меня, будто видел впервые. Меня разобрала злость. «Ты убил их! Ты убил остров дружбы, ты убил качталапфортмян!» - я, неосознанно, заплакал – «Ты уничтожил их, и даже не извинился!»
«Каких ещё...?»
«Там, под машиной!»
 Снова сев в этот зловещий робот, дядя отъехал чуть назад. Я подбежал к погибшему рисунку, и снова разрыдался. Завидев, что ничего серьёзного не случилось, и, досадуя на мои всхлипывания, сосед разозлился. Он сказал, что я веду себя глупо, и что я плачу совсем как девчонка, по пустякам. Он подарил мне машинку. Но я не взял эту машинку, я ненавидел машины! И я стал бояться их.
 «Неужели все мои друзья испортятся, если купят себе машины?» Это действительно пугало.
 Открываю глаза. Сейчас дядя Борис уже переехал отсюда. Я не видел его больше, с тех самых пор. Помню только, что он тоже что-то писал в блокноте, сидя возле моего затопленного острова.
 Наверняка, свою ерунду по работе.
 Не суть. Сейчас я ищу другое...
 Охватив ещё раз взглядом зеркало, коридор, и кухню, бегу дальше. Ещё дальше...
Бац! Нога с силой ударяется, будто бы, ни о что, и я, вскрикнув, останавливаюсь.
 Спустя считанные секунды, понимаю, что видим для кого-то. Это... очень странное ощущение.
- С тобой всё в порядке? – спрашивает мальчик в серой пижаме – Что произошло?
- Я споткнулся о воздух – отвечаю честно. Конечности действительно болят, и я радуюсь этому, потому как, давно уже не чувствовал ничего похожего.
- Он иногда бывает твёрдым – с умным видом, кивает ребёнок – Нога в порядке?
- Больно – внимательно рассматриваю стены – Но не потому, что я ударился, а потому, что я уже был в этой комнате раньше. Такая... странная боль...
Теперь, с удивлением, отпускаю ступню. Прошло.
- Это моя комната – пожимает плечами малыш – Хотя, мама говорит, что, когда-то, здесь жил мой брат.
- Твой брат... – вспомнив несчастную, за собой, мать, произношу я - Мы знали друг друга. Но, сколько помню, он был жутким идиотом.
 «И верно.» - проносится в голове. Я разворачиваюсь, заглядывая в лицо младшему. Когда-то, у меня было похожее. Любознательные, с огоньком, глаза, хрупкое тельце, искренняя улыбка... Когда-то, такое было у каждого из нас. Ещё в детстве.
- Как зовут?
- Витя.
Последний раз это имя звучало в значении того, за кем просили присмотреть. Родители часто уходили тогда, и требовали остаться с Витей, накормить его... Я про это забывал, и мы просто играли. Во что ни попади. У нас был свой мир.
 Потом возвращались мама и папа. Но Витя никогда не выдавал меня, что хочет есть. За это, я и любил его. Хотя, вряд ли сейчас он это помнит...
- Что у тебя на голове? – брат, всё так же улыбается. А я, прощупав голову, и ощущая, что эта отличительная особенность снова со мной, тихо радуюсь:
- Ирокез.
 И не было тогда ничего такого, что удручало бы. Витя первый, и, возможно, единственный, кто меня всегда понимал. По крайней мере, так казалось.
 Но он видел меня. Когда даже родители не видели. А если бы они и могли... то навряд ли стали бы говорить со мной, как он. Брат радовался нашим разговорам, а значит, я был в чем-то нужен ему. Иногда, это важно: быть нужным. Хоть кому-нибудь.
Изредка, этому чудаку удавалось говорить со мной мысленно. Конечно, так не всегда было, и я не совсем понимал: он ли это говорит со мной, или это я сам себе так думаю.
 Всё продолжалось, как и раньше. Я всё ещё не слышал своего сердца. И, вроде живой, я считался всеми мёртвым, что удручало. Оставаться с Витей постоянно – тоже не мог. Мою бледную оболочку мотало по самым разным местам. Случалось и забываться. Тогда всё, по кругу, начиналось снова. И воспоминания о дяде Боре, и ходьба по улицам, и отсутствующее отражение в зеркале.
 Исчезало и меркло всё, постепенно – кроме брата и синих звёзд. С ними я был живой, как и раньше.

В этот день, моя семья навещала кладбище. Мне было беспокойно.
Я слышал обрывки мыслей матери, когда она смотрела на это хладное надгробие с моей старой фотографией. ( Я на ней очень плохо получился). «Ну вот, сыночек, – звучало изнутри – пришли мы к тебе. Спи спокойно, не потревожим. Хорошо ли тебе тут...?»
- Я не там! – кричу я ей – Я не там, я с тобой!
 Но, в этот раз, меня не слышит даже братец. Ему кажется, я кричу беззвучно. Он думает, я снова играю.
- Ирка, - нарушает зависшую тишину отец – принеси из машины цветы, а я пока бурьяны повыдёргиваю.
 Мой друг отстраняется от него, и смотрит на звёзды, что не заметны ночью.
- Красиво, правда? Ты ведь тоже это видишь? – я наслаждаюсь тем, что могу находиться рядом с ним, и делать то же, что и он. Минута забвения.
- Да. – неожиданно отвечает Витя на мой, конечно, риторический вопрос – Ты сказал, что был знаком с моим братом... так ведь?
- Ну и? – враждебно настораживаюсь.
- Расскажи, как он умер.
 Такие просьбы никогда не радовали.
Я едва ли помню сам, и копаться здесь, довольно безрадостно, однако...
- Он глупо умер. Погиб, задушенный свободой.
 И больше ничего не хочу говорить. Только продолжаю смотреть на могилу. Там, под ней, тот, кто был нужен всем этим людям. А здесь – я, который едва ли нужен даже сам себе. Вздыхаю.
- Знаешь, такое бывает – говорю, уже себе же – Ты стоишь на краю высокого обрыва, и смотришь вниз. Высота пугает, но, ещё больше, захватывает. Хочется вдруг ринуться туда, неожиданно полететь... Иногда это чувство бывает непреодолимым. Так случилось и с ним. Он прыгнул, и с огромной скоростью полетел вниз, а, как ему казалось, вперёд. Словно вихрь, свобода, внезапно обретённая ветром, послужила ему незабываемым, но последним ощущением. На финальной секунде своей жизни, я чётко видел, как он дотронулся до синей звезды.
 Сложно. Я ещё никогда такого не говорил, и не хотел бы, чтобы кто-нибудь знал, как именно погибало моё тело. Теперь-то оно не со мной... какая разница.
 Отворачиваюсь. И всё же, счастье чувствуется. Потому, что есть, кому рассказывать всё это. Сколько ещё предстоит мне бродить, вот так, по миру? Не знаю. Но Витя не расскажет родителям, что я умер добровольно. Он и раньше не выдавал мои тайны. Тем более, что это... не совсем было самоубийство. Я просто не осознавал, что сейчас умру, действительно умру. Я просто не успел стать взрослым. Такое бывает.
- ...Иди помогай! – брат откликается на это, и бежит.
А я исчезаю. И, вот уже, где-то не здесь.

 Следующее утро. В комнатах бывшего дома светло, уютно, и сидит мой брат. Он читает Карлсона – когда-то, и я читал Карлсона. Становится радостно, от того, что снова попал в свой дом. «Теперь ты похож на остров дружбы».
- Адж дух ныр вхнуриап прыншхру! – говорю, на языке его жителей, чтобы не испортить атмосферу.
- Чего?
- На качталапформянском языке, это значит: пошли гулять. – объясняю подробнее.
- Хорошо. – отзывается Витя, куда-то убежав
Я, с насмешкой, наблюдаю за ним. «И как можно такого не знать?»
На улице ярко светит солнце.
Уже не мёртвым, а, на самом деле, живым человеком, смотрю прямо на него. Просто, никто меня не замечает. Ничего страшного. Я здесь. Я есть. А это – главное. Важно лишь не потеряться в глубине себя же.
 В конце концов, призраки – это ведь те, кто не смог быть счастливым после смерти. Так мне говорили раньше. «И когда они находят свою радость, то успокаиваются. И улетают на небо». В тот момент, показалось, что я уже нашёл свою радость.
 Но почему я тогда здесь?
 Бежим с братом на улицу. Тут расположена детская площадка, и валяется куча оружия – из дерева, конечно. Подбираю, и не перестаю удивляться: такие хорошие. Почему же взрослые ещё не разобрали их?
 Неужто, все обзавелись машинами?
- Дерёмся! – вызываю на поединок чуть ли, не те тогдашние лужи, воинственно добавив – На жизнь!
 Братишка играет за врага. Иногда, друзьям приходится играть за врагов, чтобы мы становились сильнее. И, чаще всего, в тот самый момент, им тоже кажется – что это мы играем за врагов. Не стоит забывать об этом.
 Незаметно, темнело. Я согласился, что Вите пора домой, и отпустил его.
 - Сегодня мы переезжаем. Все вещи готовы. – из неоткуда слышен голос отца – через несколько минут подъедет такси.
 И становится невыносимо больно. Они уезжают из того дома, где я когда-то жил. Они уезжают из дома, по которому я брожу ночью, в котором есть моя комната... На новом месте моей комнаты не будет. Там вообще не будет места для меня. Новая квартира, и новая жизнь. Без учёта тех, кто к ней не относится.
 Протяжный стон. Болят, опять, не только ноги.


 Весь наступивший день я спал где-то глубоко под землёй. Не знаю, где именно.
Во сне мне снилось, что я больше никогда не увижусь с братишкой. Путь в их новый дом стал мне перекрытым. Я не могу там появляться.
 Так и было на самом деле.
Но что-то подсказывало: «Нет, вы увидитесь!». Я поверил этому, и, к вечеру, оказался близ старого ветвистого дуба – он находился возле больницы. Из окна, на меня посмотрел мой братец.
«Что ты там делаешь?» - мысленно забеспокоился я, но, через миг, он уже стоял рядом, и мы снова смотрели на небо.
 Ах вон оно что... теперь ты тоже ищешь там своё успокоение?
 Стало грустно. Смерть – всегда грустно, хоть на моём месте любой бы и радовался. Всё-таки, теперь навсегда вдвоём. Куда больше, чем это? Но я оставался призраком. А значит, всё ещё находился в поиске чего-то, что больше.
 На следующий день, отпевали. Витя проснулся как раз на середине, после чего доверчиво спросил «Зачем мы здесь?». Я показал ему на толпу. Четыре года назад, такая же стояла и возле моего гроба. Они пришли попрощаться с другом. Даже если до этого, никогда и не называли усопшего другом. Всегда так бывает.
 Священник, как и тогда, напевал молитвы. Мама, как и тогда, отчаянно плакала... Делать боль родным при жизни, а после смерти тоже оставлять лишь боль. Мне это было понятно, хотя Витя, словно, не осознавал, что здесь происходит.
 Я застываю. Обряд проводится настолько похожим, на мой, что, поневоле, вспоминается и он тоже. Тогда, как и сейчас, плакали все, кроме дяди Бориса. Он переехал. Он был больше не здесь.
 Наверняка, он уже даже и не помнил меня.
 - Я с ними! – Витя несётся к родителям
- Лучше не надо – глухо отзываюсь я.
- Надо! – он качает головой, и следует за теми, для кого погиб – Если что, жди меня во дворе.

 Легко сказать.
 Но, всё таки, я порываюсь за ним, и достигаю этого двора.
Сейчас он вернётся сюда, покалеченный тем, что его больше не видно, и не слышно. Что его больше не существует.
 Я знаю, что это больно, и мне, тем более, становится жалко родителей. За что им всё это? Хватит ли сил жить дальше, в этом новом доме, с пустой комнатой для младшего сына? Заведут ли третьего, хватит ли смелости?
 И, раз уж Витя стал призраком... значит ему тоже чего-то не хватает.
Никто из живых теперь не скажет, где искать это.
 Братишка выбегает, и утыкается в меня своей хрупкой душонкой, весь дрожа, и заливаясь.
 - Ну я же говорил... – тихо глажу его по голове, словно того, прошлого себя.
- Почему? – он растерянно замолкает – Почему так происходит?
- Всё в этом мире устроено так, что когда-то должно исчезнуть. – цитирую отца – Как и ты, как и я. Так происходит со многими.
- Не верю!
- А бабочка? – уже улыбаюсь – Ведь ты её видел.
Словно лист на ветру, с его прекращением, брат постепенно перестаёт дрожать.
 Мы стали смыслом жизни друг для друга за тот год, что прошёл после этого.
Всё это время мы искали, ради чего не покидаем земной мир. Не нашли.
Но всё равно пытались.
- Мне нужно вернуться. – Малыш доверчиво кидает честный взгляд.
 - Не стоит.
 - Хотя бы на миг!
 - Ты споткнёшься о воздух. – я сжимаю кулак - Это... бывает больно.
 - Потом я приду обратно!
Зависает гробовая тишина. Отпуская его, я прощаюсь надолго.
 - Как хочешь...
 Бежит домой. Исчезает из виду.
 Я продолжаю стоять на дороге, но вот, появляется машина. Не веря глазам, не веря никому, смотрю на неё... За рулём сидит дядя Борис. Всё это происходит быстро, она несётся прямо на меня, со стороны, даже, будто бы сбить хочет. А за лобовым стеклом лежит оборвышек блокнотного листа. На нём коряво-коряво, будто только что с того асфальта снято, нарисованы я, и он, в стране качталапфортмян. На островке дружбы.
Навеки... навеки друзья. - написано его почерком. Меня окутывает непонятный страх перед машиной, и просто сильнейшее счастье, глубочайшая радость за старика.... который ещё помнит упрямого мальчика с ирокезом.
«Так вот, что ты перерисовывал тогда!» - догадываюсь я, и, постепенно теплею. Мой оборванный силуэт парнишки превращается в яркий, синий цвет. И я лечу на небо.
 Тогда было очень страшно. Иногда не знаешь, как любят тебя твои близкие. Всё чаще думаешь, они играют за врагов. Хотя какие враги, друзья мои, могут быть на острове дружбы?
 Я больше не призрак. И я существую. Каждый из вас, пускай задумается об этом, пускай найдёт то, чего ищет. Это бывает гораздо важнее для взрослых, чем даже для призраков. Так я думаю.
 И, раз уж такой маленький, серенький глупыш спросит вас обо мне... не игнорируйте его. Передайте ему, что я счастлив. И что я – и есть та самая бабочка.