Ромео и Мальвина

               
   Раньше его звали Фёдором, чаще Федькой, и лишь изредка Феденькой. Затем, когда большая часть жизни прошла горнило судьбы, когда старость ещё была уважаема, а болезнь уже стелила белые простыни на инвалидную кровать, стали величать Фёдором Петровичем. Теперь его кликали Ромео, и он не обижался. С годами злость к несправедливости и хамству песком просыпалась сквозь сито души, оставляя крупинки тихой, смиреной усталости. Полупарализованная левая нога с привязанной к ней бутылочкой, взамен мочевого пузыря, уже не омрачала безжалостных будней. Лицо было светлым, в постоянно улыбающихся морщинах, и только в глазах озером разлилась и покоилась неведомая никем печаль, отливая иногда настороженностью. В скитаниях по паутине железных дорог спутницей была Мальвина.
   На этой станции они появились в начале зимы, как и все бродяги, - ниоткуда, и не заметно, будто пыль на холсте музейного экспоната, скромно вписались в картину вокзальной действительности. Местная «богема», а это кассиры, милиционеры, торговки, обслуживающий персонал и «бомжи», с лёгкостью подхватили кем-то брошенные клички. Старая женщина, в отличие от Федечки, как она его называла, и который никогда не употреблял «горькую», сильно и беспробудно пила. Она уже забыла те времена, когда её величали по имени и отчеству, и только Ромео постоянно напоминал далёкое и чужое, - Екатерина Корнеевна. Высохшая низенькая старушка постоянно была в непонятного цвета пальто с провисшей грудью, в кроличьей сальной шапке и стоптанных на бок пяткой  войлочных сапогах, из  которых выглядывали сползающие дырявые чулки. Этот неприглядный вид и порок пьянства не отталкивал многочисленных работников вокзала, и её часто, за еду или выпивку просили убирать, мыть в таких местах, где брезговали даже уборщицы, и она не отказывалась. За эту исполнительность и покорность Мальвине бесплатно позволяли пользоваться ячейкой в автоматической камере хранения, куда они с Феденькой складывали свои нехитрые пожитки. Тут же у входа находился пост милиции. Постовые, пропуская Мальвину, ревностно не хотели впускать старика и, завидев его, шаркающего непослушной ногой, частенько шутили, шлёпая «не больно», по мягкому месту резиновой дубинкой. Эта забава вызывала всеобщий хохот ещё и потому, что инвалид,  убегая к выходу, смешно подкидывал здоровую ногу, от чего по брюкам постепенно расплывалось мокрое пятно. Постоянные казусы с этим пятном, а быть может врождённая чистоплотность, ещё не растраченная в водовороте нищеты, делали бродягу опрятным. Он всегда выходил в люди выбритым и аккуратно причёсанным. В сумке, с которой никогда не расставался, лежали чистые брюки, рубашка и носовые платки. Его не пускали, и он упорно ждал её. Ждать мог всю ночь и, терпение вознаграждалось. Она выходила, покачиваясь от выпитого, и они под руку направлялись отдыхать в тёплое место, известное только им.
   Фёдор Петрович теперь не помнил, в какой электрички или на каком полустанке их пути пересеклись. Казалось, Екатерина Корнеевна была возле него давно, но почему-то только этой весной захотелось дарить цветы. И он дарил. Сломанные веточки деревьев с набухшими почками, подснежники из ближайшей лесополосы или подобранные после цветочниц остатки растений вызывали у подруги неподдельные редкие слёзы, и она полушёпотом произносила: «Спасибо, Феденька. Спасибо, милый». В такие минуты старик чувствовал себя моложе. Не замечая неприятного запаха, коротко целовал её в щёку и заглядывал в глаза. Но что больше всего удивляло и радовало, так это то, как она много знает стихов, которые часто читает ему вслух. Была у Ромео и своя хитрость. Преподносить букетик он старался к обеденному времени, так как только в этот отрезок, уже похмелившись, но ещё не напившись, она по достоинству могла оценить поступок друга.
   Временами Фёдор Петрович попрошайничал. Делал это не умело и стеснительно. Кладя перед собой шапку, становился серьёзным и не похожим на себя, и если бросали монету, торопливо, низко кланялся, - благодарил. Креститься он не умел. Сейчас Фёдор Петрович имел «стабильный» заработок. Ещё по снегу, на свалке, он нашёл огромные ящики с подшивками старых газет, и приловчился торговать ими в переходе. Люди неохотно, но всё же брали пожелтевшие листы. Кто из интереса, а чаще из жалости.
   Вот и сегодня Ромео стоял, прислонившись к стене, а напротив, присев на поломанный ящик, его послушно ждала Мальвина. Старик нежно посмотрел на неё и, заметив это, старая женщина близоруко прищурилась и ласково улыбнулась. В этот момент у Фёдора Петровича потеплело где-то внутри и захотелось громко, нараспев, как это делает его спутница, прочитать стихи. Но стихов он не знал. Весь огонь, разгоревшись под сердцем, дойдя до мозга, вытопил только скупую слезу и тут же угас. Он утёрся и, глупо улыбаясь, в полный голос повторил:
   - Кому историю в газетах?!
   - Зачем, ведь, ты это взяла? - указывая на бутылку, где на дне плескалось немного пиво, спросил Фёдор Петрович. – Ведь, когда ты успела? Я не заметил даже, ведь.
   - Феденька, давай не будем об этом, - прошептала женщина, болезненно морщась, и засунула в сумку уже пустую бутылку.
   - Ну, что ж. Ведь. И впрямь не будем об этом. Зачем нам, ведь, Екатерина Корнеевна, такие вопросы. А мы вот, ведь, сейчас зайдём, купим хлебца и, ведь, чего нибудь и тебе. Я, ведь, сегодня хорошо продался.
   Екатерина Корнеевна, взяв его под руку, положила ладонь на плечо и, прикрыв глаза, по девичьи лукаво склонила голову.
   - Это, Феденька, хорошо, когда хорошо. Правда? – она сделала паузу и, взглянув в счастливое лицо старика, передразнила: - Ведь!
   От этой удачной шутки они негромко рассмеялись. Федор Петрович закашлялся и, споткнувшись, осторожно приостановился. Женщина поняла его и, мельком посмотрев на штаны, произнесла:
   - Я сегодня видела на перроне аккуратненькую такую, удобненькую бутылочку. Сейчас придём, я тебе принесу.
   Старик смутился и нечего не сказав, продолжал медленно ковылять.
   К вокзалу подошли глубоким вечером. Сквер, где они расположились на скамейке, был ярко освещён фонарями. Слышался шум прибывающих и отъезжающих составов, но Ромео их не слышал. Он оглядывал разбуженные весной деревья и задумчиво чему-то улыбался, не переставая медленно жевать. Посмотрел на подругу, которая вновь наливала в стакан дешевое вино, протянул ей сыр.
   - Хорошо ведь. Да? – улыбнулся.
   Мальвина, выпив, отрицательно замахала головой и тут же отвернулась. Затем, что-то вспомнив, спохватилась:
   - Ой, я сейчас. Совсем забыла.
   И она мелкими шагами, покачиваясь, направилась к платформам.
   Прошло около часа, но Екатерина Корнеевна не возвращалась. Привыкший к ожиданиям Ромео, бережно прибрал скудный ужин и решил пройтись вокруг здания вокзала. На встречу ему двое железнодорожников катили перед собой почтовую тележку. Старик хотел было поздороваться с одним из них, но, бросив взгляд в телегу, застыл. Там лежала Екатерина Корнеевна…
   Диким криком наполнилась привокзальная площадь. Подняв вверх руки, Ромео яростно тряс ими, он закинул назад голову и с широко открытым ртом застыл на вздохе, словно ему не хватало воздуха.
   - Ы-ы!!! – выдохнула грудь. – Ведь… ы-ы!!!
   Сиплый стон переходил в звериный рёв и оканчивался тонким писком, чтобы с большей силой вновь взорваться. Коляску с мёртвой и плачущим стариком густо окружили люди, удивлённо наблюдая. Кто-то из женщин, вдруг поняв, что произошло, - всхлипнул. Подошел наряд милиции и, предупредив о чём-то мужчин, которые везли тело, стал приближаться к стонавшему Ромео. Неожиданно тот прекратил свой крик и с бешенными от горя глазами, пугая толпу, стремительно подковылял к тележке. Выхватив из холодных рук подруги плоскую бутылочку, он поднял её в воздух.
   -Вот… Ведь, вот! Ы-ы!
   С размаху бросил на асфальт бутылку, а затем и сумку, взахлеб рыдая, прыгающей походкой заспешил прочь. Догонять его никто не стал.
   Вскоре все разошлись. Один из постовых сержантов брезгливо подобрал брошенную сумку и направился к камере хранения. Здесь уже был следователь и дежурная по вокзалу. В присутствии уборщиц-понятых, вскрыли ячейку  Мальвины. Пытались найти документы погибшей, но кроме каких-то рваных тряпок, кусочков позеленевшего хлеба, бутылок, старой обуви и газет ничего не было. Когда выгребли на пол весь этот мусор, вдруг обнаружились два толстых, похожих на конверты, свёртка. Один распечатали легко, другой же был обмотан толстым слоем изоленты. Пока милиционер раздирал неподдающийся конверт, достали содержимое первого. Это были фотоснимки, а точнее групповые фотографии школьных классов, в середине которых под надписью: классный руководитель Жемчугова Екатерина Корнеевна - стояла красивая и строгая женщина. На снимках менялись только года и лица учеников, но классный руководитель оставался тот же.
   Старушка-уборщица тихо вскрикнула, прикрыв рот ладонью, испуганно посмотрев на следователя. Второй пакет удивил их ещё больше. Здесь лежала медаль за отличную службу в органах МВД, удостоверения к ней на имя Листопада Федор Петрович и несколько мятых, пожелтевших фотоснимков, на которых молодой и пожилой старшина браво улыбался фотографу.
   - Боже мой. И зачем ей, старой, нужно было лезть под поезд?
   - А может, и нужно было.
   - Да-а. Кому вешаться, тот точно не утонет.
   Под утро тело учительницы погрузили на грузовик и свезли в морг, а бывшего милиционера больше здесь не видели.
   Только изредка кто-то вспомнит в разговоре: «ну, вы прям как Мальвина с Ромео», посмеются и забудут, словно пахнуло ветерком, все чуют, а каким цветом - не ведают.