Его сердце здесь

Многое изменилось, конечно, с тех самых пор, когда было сделано это фото на могиле. Хрю получился тут вполне типичным - с чуть нахмуренными бровями, чуть выдвинутой челюстью, и маленьким шрамом на виске. Где то под двадцать три уже, наверное. Хотя, он всегда выглядел старше.
- Эй..? – Порося неслышно подсела к Вите, и тоже посмотрела на фотографию.
- Нет, ничего – он убрал оттуда руку – Ты то, как живёшь?
- Вроде нормально. Правда, всё уже давно поменялось.
- Ага.
- А ты... почему не женился до сих пор?
- Смеёшься. – он улыбнулся – Кому я теперь нужен?
- Ну, зря ты так. Вполне миловидный парень, добрый, крепкий... такой всем нужен!
- Нет.
- Почему же нет?
- Я сам не хочу. Привык уже так. Да и если заводить семью, всё пойдёт совсем иначе. С приходом нового, забывается старое, появляются другие заботы, совсем другая жизнь... – он сел под одно из деревьев, и снял с себя куртку – Мне не нужно другой жизни.
- Но... – она замолчала – Ты так говоришь... будто ты не один. Ты один!
 Лохматый нахмурился.
- Нет, серьёзно, - продолжала женщина – Нельзя быть постоянно в одиночку. У тебя должны быть люди, которых бы ты вспоминал, просыпаясь. Да и...
 Он засмеялся. Резко вспомнилось утро в поезде. Просыпаясь тогда, эти люди ведь были...
- Да и вообще, по жизни, ты должен знать, что кто-то готов идти за тобой, не смотря на время...
 И эти были...
- Что кто-то ждёт тебя, что кто-то счастлив снова тебя видеть!..
 Федя. Ага.
- И что ты любишь кого-то, понимаешь? Действительно любишь! Это важно.
 Марина поднялась, подходя к нему ближе.
- Без этого нельзя жить...
- Нет.
- Нет?!
- Нет, я не один – наконец сказал он, подкладывая свою куртку под голову, и уставившись вверх – Я не один, и я прекрасно знаю, что тот, кто мне нужен, тоже не может быть один. Без меня.
- Кто? – она с интересом пододвинулась ещё ближе, и заглянула ему в лицо.
- Однажды, с нами приключилась такая история, - в шутку начал Витя – Мне тогда, как раз, казалось, что я теперь навсегда один. Погибла моя мать. Ты не знаешь, что это... Мой друг, вроде, и тоже не знал. Я убежал ото всех. Мне не хотелось больше ничего. Мне не хотелось жизни. Я умирал. Понимаешь ли, мама значила для меня куда больше, чем обычно для парней моего возраста. Она была не просто моим самым нежным, самым дорогим мне в жизни человеком – она была мной. Частицей меня. Я думал... а может, я уже и не помню точно, думал ли, что – да – это точно конец. Поговаривают, что даже хотел утопиться: но сам я это смутно вспоминаю. Ты, если представишь, поймёшь: знакомые, приятели – их много – все они меня жалели. Они старались мне помочь. А я не слушал никого из них. Горе, зачастую, начинается там, где ты уже не веришь, что оно началось. Не хочешь принимать. Потом, уже гораздо позже – начинается осознание, и, твоё прощание. Соль моя была в том, что я сразу перешёл ко второму. Она погибла не так, как это сделал Хрюндель – резко, неожиданно, в тот день, когда было много планов, и когда мы совершенно не ждали конца. Смерти матери я, с ужасом, ждал. Многие годы. Она потухала, уходила, очень медленно – но во мне всё равно была надежда, что этот день, нет, он не последний. Тот стал последним. И друзья мне глубоко сожалели, конечно. Но что они могли сделать?.. Тот друг... он среди них выделялся. Был очень особенным, и, даже не пытался утешать меня. Как поначалу казалось. Просто сидел рядом, и тоже грустил. Его сжимало моей болью, ему болело моей болью, он был так несчастен, как несчастен был я сам. Он страдал! Это не просто сочувствие. Тем более, я даже не хотел, чтобы тогда он был рядом. Я кричал: Уходи, мне не нравится, что ты видишь мою слабость. Что ты видишь мои слёзы. Оставь меня одного! А он попросту вот не мог допустить, чтобы я один таким остался.
 В тот момент, я многое понял. Хочешь верь, а хочешь нет – мне на две недели, будто отняло речь, и я онемел, до того. Помню, проснусь так, а этот чудак сидит неподалёку. «Да иди ты уже!» - говорю ему, но лишь тихо шевелю губами. Он сидел спиной. Он обернулся. Он услышал меня! И он не оставил меня. Это то, что я называю верностью, и, знаешь, мало кто сейчас сможет быть таким же. Мне нет смысла заменять.
 Тот, кого я считаю настоящим другом. Все говорили, вот, как ты – надо забыть прошлое, надо возвращаться к нормальной жизни, Витя, найди семью, Витя, найди себе девушку... Он так не говорил. Он ничего не говорил. Просто, был со мной. Все старались «сделать как лучше», а тот парень шёл рядом: примерно, где-то сзади, и, так, слева. Все старались «исправить меня, открыть мне глаза», а он делал вид, будто всё идёт, как и надо. Конечно, я успокоился, в конце концов. Всё прошло, хотя и... не совсем до конца.
 Сейчас ты сидишь, и говоришь мне то же самое, что уже много раз говорили. А он – он как всегда – вот тут вот, чуть сзади, и слева. Я знаю, что я не один. И я знаю... что он сейчас улыбается.
 Зависла нагнетающая пауза.
- Ты... про Хрюнделя, что ли?! - она содрогнулась – Ты это серьёзно?! Лохматыш... ты, что же, как Кислый теперь?!
- Нет. Не похоже. А впрочем... тебе что за разница?
Женщина приподнялась, глубоко вздохнула, и, покачав головой, ушла.
- Все вы, с Каретного, одинаковые...
Прошло полчаса.
 Надгробие Лео хранило спокойствие.
 Здесь же, стояли могилы и всех остальных ребят. Конечно, некоторые из них родственники затащили на своё кладбище, и, в реальности, тут не лежало их тел. Тот же Васька, например… да и самого Хрюшу хотели забрать. Неожиданно, с этим поспорил его отец. « Отдал свою жизнь за них, с ними пускай и остаётся. Нет смысла ложить возле бабушек-прабабушек. Его сердце здесь. И его место будет здесь».
Родственников было мно-о-ого, много кто с ним спорил, но, знаете… он не зря назывался отцом своего сына.
И переспорить его не было возможным в принципе.
 Следующей могилкой, за Власовым, была могила Вячеслава Новикова. Отброс.
За ней реже других ухаживали, пололи, и т.д. – это делал только Лёня, и, может быть Абумев, во время пребывания в городе. Однако, дела, что творились тут, до сих пор иногда удивляли приходящих. Спустя несколько лет по его расстрелу, Анх отделилась от своего соучастника, выделив немалую сумму на красивое оформление могилки. Она сказала, это очень важно, чтобы тут был, будто, кусок памятника – рука Трикселя, что душит взъерошенного ворона. ( До сего, стоял тут обычный прямоугольник). И, поговаривают, ночами, этот ворон слегка двигался, кряхтел… Иногда, даже пытался вырваться. (Так утверждал Ромашкин).
 « В мире духов, это наверняка выглядит как клетка. – поясняла, тем временем, Анх – Ворон убит только пока его скелет в памятнике. Если памятник разрушить, то дух на том свете освободится, и снова вернётся к хозяину. Гор, конечно, жаждет этого, но сломать ничего не сможет. Джифер уже ранил его, ещё в тюрьме, с этим он потерял почти всю силу. Теперь не может появляться там, где торжествует светлое, а в данном случае – святая вода, которой тут помечены почти все надгробия. Вася умер далеко не первым, он позаботился о том, чтобы все его предшественники были упокоены с миром. Это правда важно – вот почему «памятник» Новикова находится в самом центре, в кругу остальных ребят. Гнида не сможет и близко подойти.» Ну и, добавим к этому, что Отброс заслужил там находиться. Он был последним, кого Каретный принял в свои ряды, и принял совсем не сразу. Это далось ему нелегко.
 Дальше следовали упокоища Свина и Кислого. Поначалу, конечно, тут была только Юркина могила, и она отличалась от других частой посещаемостью, кучей цветов, и навроде того. Когда же погиб Саша, изменилось очень многое. Во первых, все цветы стали плохо приживаться, однако, те из них, кто имел красный окрас лепестков, наоборот – расцветали. Как будто бы… В любом случае, это было странно.
 Слева от них, спокойно и мирно, без всяких неприятностей, существовало надгробие Булавки. Да-да! Он обрёл истинный покой после своей смерти, хотя Анх и отметила, что это только так кажется. Тем не менее.
 Потом Вася. Тут даже и говорить нечего.
 Однако, все они, как бы не умерли – остановка сердца, болезнь, самоубийство, передоз, расстрел – завершили свой жизненный путь. Поставили точку. Не существуют. И, даже Джифера, погибшего так внезапно, казалось, больше не влечёт земная жизнь.
 Сидя на кладбище, Лохматый понимал, что все здесь – уже не здесь… Что они и не хотят тут быть, что они успокоились.
 Но Хрюндель был здесь. В живом мире. В отличии от матери, от отца, и от всех остальных. Анх ничего не говорила, но он и без неё это знал.
Поэтому не плакать пришёл на кладбище.
А поговорить.