Глава первая

Сегодня я могу с уверенностью сказать, что все на свете имеет цель, все зло и красота, что случается, это все важно. Но когда мне было четырнадцать лет, мне казалось, что весь мир слишком прост, чтобы о нем задумываться. Сегодня я много думаю о смерти и о том, какие мысли мои останутся после моего ухода. И эти банальные мысли заставляют меня идти с утра на работу и спасать жизни. Точно назвать мою врачебную деятельность спасением жизней сложно, скорее можно имитацией спасения жизней ее назвать. Но никто не смеет спорить с тем, что дети вокруг меня каждый день стремятся продолжать быть объектом спасения, пока они еще живы, пока есть, что в них спасать. Я детский онколог, и я с юношества мечтала им стать. Поэтому каждый вечер, что я плачу над фотографиями своих пациентов, я считаю тем самым вечером, к которому и привели мои мечты.

Конечно, я не могу утверждать, что это моя больная душа, которая слишком рана развилась и захотела исправить все ошибки мироздания, привела меня к этой профессии, потому что это была бы ложь. Все сложилось гораздо трагичнее и прекраснее. Сегодня, когда я села писать эту главу, первую главу, которая должна привести к успокоению ни одну душу, я не знала, с чего начать, но наверное, правильнее будет просто описать мою жизнь двадцать лет назад.

Я бы не смогла воспитывать себя на месте моей мамы. Хотя она мне до сих пор говорит, что не замечала моих меланхоличных настроений, я то знаю, что каждый раз, как я якобы тайком сбегала из дома, она ждала меня, сидя в своем кресле у входа в спальню. Я сбегала так часто, но думала тогда, что никто об этом не узнавал. Под утро я всегда возвращалась с ложным чувством успокоения и с легкой головой, готовой к переменам. Я плохо воспринимала счастье, которое дарила мне моя семья, и как свойственно всем подросткам, коверкала его и превращала в самое отвратительное лицемерие и одиночество века. Я хотела написать Мемуары, но никак не могла начать, да и рассказывать мне было не о чем. Разве что о том океане каких-то неописуемых и безпричинных страстей, которые мешались у меня в голове.

Я бегала по городу, порой воображая, что этим я создаю свой космический образ предсуецидально героя самого несчастного мира из всех. Проще говоря, я просто ненавидела себя и все вокруг,- стандартная схема того возраста. Ни крики по вечерам мамы, ни грустные вздохи отца, которые он считал всегда самыми действующими ( хотя сегодня они как раз таковыми и являются), не помогали. Меня запирали в комнате, а я не возвращалась из школы, школу же запретить родителям казалось безответственно и не к месту. Поэтому маме и папе оставалось только засекать два- три часа после моего исчезновения, а потом звонить в полицию. Но я об этом не занала, поэтому продолжительность моих странствий варьировалась, а знакомства с работниками полиции постепенно закончились, так как я всех уже знала минимум в лицо.

И вот в один тихий вечер, когда мое отчаяние было самым острым за неделю, я решила выдвинуться попозже, так как была пятница, и в школу не нужно было идти. Мама потеряла бдительность, прождала до часа ночи и уснула со спокойной совестью, а я, тихо и картинно порыдав в стену, ушла только к трем, зная, что в субботу отец в ночную смену на работе, а мать любит понежиться до одиннадцати утра. Я совсем не помню, из-за чего мне было тогда так грустно, но было грустно очень. Я, наверное, была влюблена и отвергнута или просто не могла смириться с бессмысленностью бытия.

Я дошла аж до центра города, очень устав, конечно. И вот тут вступило несомненно то, что сегодня я назову судьбою, но тогда я это про себя назвала " везухой" . Было очень популярно тогда это словечко, что даже в одиночестве и про себя это было говорить очень круто. Дверь черного входа в Театр Оперы и Балета, где я все время убивала ночное время,, была открыта. Я бы хотела прийти после всей этой истории к охраннику, чтобы поблагодарить его за это. Я вошла внутрь, а потом быстро и уверенно стала петлять по коридорам, чтобы меня никто не заметил или не смог вычислить. Я вела себя как настоящая шпионка, и была даже немного счастлива тогда. С моей работой я очень часто теперь использую словосочетание " немного счастлив" , ведь есть разница между радостью за продление жизни больного ребенка или его полным излечением. Но в любом из этих случаев все обязаны быть счастливы. Я быстро и тихо шагала по коридорам, поднимаясь по каждой лестнице, которую встречала на своем пути, пока подниматься было уже некуда. Потолки стали совсем низкими, а коридоры узкими, потом я отыскала последнюю дверь в самом конце самого последнего коридора. И она естественно была открыта. Я бы себе не поверила, даже свет тихо мигал гад ней, приманивая.

В первую очередь, войдя за ту самую дверь, я увидела окно в полу, а там, за окном, была сцена театра, где мне всегда было нечем дышать от восторга, когда я сидела в зале. Я боготворила тот театр за его претенциозность и величие, силу звуков и цветов, за его таланты и длинные ступеньки перед входом. Долгое время надо мной смеялись в классе шестом, когда во время просмотра "Щелкунчика", я так увлеклась просмотром, что не следила за открывающимся от восторга ртом. И все бы ничего, да вот только за слюноотделением я тоже перестала тогда следить.. Вот так я любила театр. Я прислонилась к этому окну и так широко улыбнулась, что у меня хрустнула челюсть, и кто-то неподалеку, у стены, немного испугался за мою челюсть и вздрогнул. Видимо, моя челюсть была создана, чтобы я из-за нее попадала в переделки. Я жутко испугалась тогда.