Про красоту

Воскресенье, 18 сентября 2011

Где я только не работал.
- Эй рыжий
Поднимаюсь от коробки с потрохами. Смотрю на очевидно торчащие чулки и зверски короткую юбку. На ногах у нее сапоги. Поверх майки - затасканная шубка. Элита этого рынка. Местная примадонна и всеобщая шлюха.
- пойдем покурим - жирно накрашенными губами сливового цвета призывно улыбается она.
Я молчу. Здесь лучше не разговаривать. Здесь нижние, подвальные, подпольные этажи центрального городского рынка. Здесь всегда сумеречно и влажно. Вытираю об предплечье пот. Руки по локоть в рыбьей крови и желчи, никакие резиновые перчатки от этой вони и грязи не спасают. На меня выжидающе смотрят тусклые глаза всеобщей шлюхи и множество быстрых и презрительных глаз - бусиниз за прилавков со свисающими с низкого потолка хвостами и головами морских т варей. Закидываю последний ящик браконьерского мокрого золота и выхожу на скользкий липкий от грязи проход между рядами.
Мы проходим сквозь рыбные ряды, в которых молоденькие кореяночки голыми руками перетаскивают огромные туши речных пряничных монстров. Мимо верзил в черно выгоревшем и грязном на животах, с быстрыми недобрыми лицами. Под ноги кидаются рыночные дети. Толкают огромные пестрые женщины своими непонятными мягкими сумками с котятами на пирожки. Мимо свинных рыл на и за прилавками. Выходим через ряды трав, заглушающих своим сухим ароматом вонь мясных отделов.
Мы поднимаемся по узким лестницам строенным еще кажется при коммунизме и выходим на тонкий белый и просто всесильный дневной свет. Я вдыхаю и давлюсь этим слонцем, как насквазь протравленный курильщик не может выдержать чистого горного запаха. Кашляю, щурясь на свет и
Как же хорошо.
Проститутка берет в липкие от блеска губы сигарету но так и не подносит к ней зажигалку.
- красиво, рыжий, правда? Почти так же красиво как ты.
От этих слов у меня сводит плечи, я оборачиваюсь к ней.
- не просри эту красоту
Ветер пахнет жаренными пирожками с котятами, но да. Красиво. Разве бывает что то чище и красивей дневного света?
Шлюха эта через неделю умерла. Её все таки сожрали, заживо разложили болезни и убожество внутри нее. Хоронили молча, всем рынком. И верхним и нижним. Кореяночки пили водку и плакали. Дети таскали с поминальных столов жаренную камбалу.
Я молчал, знал, что больше сюда не вернусь.