Набросок

По вечерам я напивался. Не то чтобы в хлам, но к ночи мне становился изрядно весело. Я выходил из Rrazz Room, в котором тогда зависал, и  отправлялся бродить по пустынным улицам города.
Я смотрел на крыши домов, отчетливо прорисовывающиеся на фоне ночного неба, на россыпь звезд, таких, какие бывают только в городской черте, и на болезненно-яркий диск луны, который равнодушно взирал на меня с высоты.
Мне казалось, он презирал меня, брезговал, и даже его свет обходил меня стороной. Я был для него жалким, опустившимся человеком, не способным ничего сделать со своей судьбой. Неудачником и пропойцей, окончательно просравшим свою жизнь. Мне хотелось плюнуть в него, накричать, заявить, что он неправ, что он, черт возьми, ошибается. Но я молчал. И только изредка смех прорывался из горла. Сначала глухой, похожий на кашель, а затем яростный, звенящий, напоминающий припадочные крики сумасшедшего. Впрочем, в те ночные часы я и правда  был сумасшедшим.
Я шел, не разбирая дороги. Меня шатало, рвало, иногда я спотыкался и падал в лужу собственной блевоты, но не переставал смеяться. Вскоре я даже не помнил, в каком городе нахожусь. Да к черту город! Я был не уверен, что все еще на планете Земля, хотя асфальт под ногами и луна над головой говорили о том, что я все еще находился в пределах Сан-Франциско.

Утро после таких ночей всегда было тяжелым. Чаще всего я продирал глаза, оглядывался вокруг и оказывался либо в парке, либо, на худой конец, на какой-нибудь автостоянке. Иногда мне, правда, везло, и я просыпался в незнакомой квартире.  Ловил себя на мысли, что в очередной раз нажрался до такой степени, что не помнил, как меня сюда занесло.
На кухне обычно какая-нибудь симпатичная девица готовила яичницу с кофе, а в кровати со мной лежала блохастая псина, которая жалобно скулила и норовила облизать мне всё лицо. Я отталкивал ее рукой.
Квартира была маленькая, однокомнатная, но в ней обязательно жили два человека: она и ее подружка. Она приносила мне завтрак и говорила, что скоро придет ее соседка и мне надо будет уйти. Я одевался, чмокал ее в щеку, брал телефончик, который, выйдя на улицу, выбрасывал в первую попавшуюся урну, и выходил из квартиры.

Днем мне становилось получше, хотя солнце нещадно светило в глаза, а в горле было сухо будто в пустыне Гоби. Я шел домой, плюхался на диван и включал телевизор, чтобы дождаться вечера и всё повторилось по новой. 

От такой жизни я просто сходил с ума. Удивляюсь, как в те дни меня не забрали в дурку.