Десятилетка

Десятилетка

Я продолжил свое образование в восьмом классе 236 школы, которая располагалась на Мойке напротив  Новой Голландии, это было в пяти минутах ходьбы от моего дома.
Это великое событие в моей жизни мама отметила очень ценным для меня подарком, о котором я мог только мечтать и видеть в сладком сне.
 После моих длительных просьб и расчетов наших свободных средств, в условиях жесткой экономии, она как-то смогла скопить деньги и купила мне новый шикарный велосипед - марки ХВЗ. Это был действительно очень ценный подарок , близкий к ее месячной  зарплате порядка 100 руб. как  экономиста в плановом отделе слюдяной фабрики. Кроме того, до 18 лет мне полагалось пособие за отца, погибшего солдатом на фронте, в размере 10 рублей в месяц.
Жили мы на эти средства очень скромно, не имели излишеств, но и не голодали.

Я начал осваивать катание на велосипеде на нашей общей кухне и в коридоре коммунальной квартиры, где научился главному – садится в седло.
Затем вытащил велосипед во двор с нашего пятого этажа, и кто-то из приятелей доехал на нем до набережной Красного флота (теперь Английская набережная), а я бежал следом. На набережной я отважно сел в седло, нажал на верхнюю педаль, оттолкнулся от тротуара и на собственное удивление сразу же поехал.
Ехать я мог только прямо, так как поворачивать не умел. Но в тот же день я научился поворачивать и был совершенно счастлив.
На следующий день мы с моим приятелем Юркой Алексеевым, по прозвищу Крыса, на которую он действительно был похож, поехали на велосипедах (он имел собственный трофейный немецкий велосипед) от дома через весь город по Московскому проспекту, который тогда назывался то Международным, то Сталинским,  до района Средней Рогатки, где на границе города были огороды.   
По тем временам это было сравнительно безопасной поездкой ввиду небольшого движения автомобильного транспорта в городе.

В конце августа после пионерлагеря и обязательного медосмотра в школе состоялось общее собрание нашего восьмого класса, составленного из учеников, закончивших семь классов в соседних школах, где не было десятилетнего обучения.
На этом собрании мы с моим соседом, живущим в соседнем доме, Володей Щеголевым, договорились сесть за одну парту.  На этом собрании не было учеников, которых я знал раньше по 238-ой неполной средней школе, и с которыми был в более-менее товарищеских отношениях.

В восьмом классе каждый предмет вели разные учителя.
Нашей классной воспитательницей была Лариса Петровна, учительница литературы, которая быстро получила прозвище «плоскодонка», вероятно, за маленький размер бюста. Как учитель литературы она была посредственностью, полностью в рамках учебников и хрестоматии по литературе.
Но она не имела диктаторских наклонностей, и выборы старосты класса и членов комсомольского бюро происходили по демократическим принципам без всякого  давления с ее стороны. В результате все члены бюро оказались аидами, что в какой- то степени отражало национальный состав учеников, из которых порядка трети были аидами или полукровками.
Ларисе Петровне было вероятно около 40 лет, что учениками считалось за весьма преклонный возраст, и она явно имела неудовлетворенные сексуальные потребности, общаясь с достаточно молодым мужским контингентом.
При чтении диктантов она двигалась по проходу между партами, склоняясь в сторону, и постоянно терлась своим лобком о мое плечо, к чему я относился совершенно нейтрально. Она была явно вне пределов моих эротических видений.
Наш классный острослов по кличке «бобр» и фамилии Бобров  отвешивал ей достаточно двусмысленные комплименты, которые ей явно импонировали.
Но, несмотря на ее явные склонности, я полагаю, что никто из учеников ею так и не соблазнился вплоть до десятого класса. Нравы в те времена были достаточно суровыми, а это бы обязательно стало всем известно.

В школе и классе полностью отсутствовали элементы антисемитизма, которые были характерны для государственной идеологии  и  требований к кадрам.
Несмотря на провозглашаемые принципы пролетарского интернационализма и равенства всех перед законами, были хорошо известны введенные компартией ограничения для евреев при поступлении в высшие учебные заведения, при устройстве на работу и при продвижении по службе. Эти требования предъявлялись руководителями всех государственных структур и парткомами, причем существенным недостатком могли быть неславянская фамилия, имя, отчество или внешность, отличная от славянской, арийской или татаро-монгольской.

Из учителей выделялся учитель физики по фамилии Колчин, который отнесся     к классу с уважением, так как он сказал, что мы, конечно же, знаем, как делают детей, и к ученикам обращался на Вы.
Учителем истории был Петр Антонович Островский, страстью которого  была хронология исторических событий, которую обязательно надо было помнить.
Он садился на стул нога на ногу, немножко  склонившись в сторону, и поэтому ученики считали, что у него наверняка геморрой. У него была манера в начале урока подымать по очереди учеников и спрашивать их даты различных исторических событий. 
Он любил изощренно издеваться над  Володей Кулбасовым, который уже имел темные усики над верхней губой и не отличался хорошей механической памятью для заучивания дат. После его ошибок в датах наш историк ставил Кулбасова перед классом и говорил: « Ну что, Кулбасов!  После окончания школы ты когда – то будешь говорить, дубина, как ты хорошо учился в школе». Кулбасов согласно улыбался, а весь класс весело ржал, радуясь перемене темы с опроса на развлечение.  Родители Кулбасова купили телевизор, который только что стал продаваться, и имел очень небольшой экран. К нему продавалась также большая стеклянная линза, которую устанавливали перед экраном. Дистиллированную воду мы с Володей купили в аптеке. 
По телевизору вечером показывали советские фильмы, через пару недель после того, как они шли в прокате в кинотеатрах, иначе телезрители не ходили бы в кино.
Кулбасовы по вечерам ставили перед телевизором стулья в два ряда в своей комнате коммунальной квартиры, чтобы пригласить соседей на просмотр программы, которые также очень хотели получить такое бесплатное удовольствие.

Перед поступлением в восьмой класс Володя Кулбасов, который был чистокровным евреем, провел небольшую часть лета в Грузии. Там его как-то одного занесло в местную закусочную, и официант обратился к нему на грузинском языке, которого он, естественно, совсем не знал.   После этого официант долго стыдил его на русском языке, что он не знает родной язык своих грузинских предков. Признаться, что он еврей, Володя устыдился, эта национальность не вызывала уважения или доброго отношения в Советском Союзе при достаточно откровенной антисемитской пропаганде.

Учитель математики был довольно странной личностью. Он любил рассказывать, как в юности служил отливальщиком на каком-то буксире. Но как учитель он был требовательным и вполне квалифицированным преподавателем.
Учителем химии была дама среднего возраста с достаточно высокой квалификацией. Кабинеты физики и химии были прекрасно оборудованы.
Остальные учителя не оставили следов в моей памяти, кроме военрука. На его уроках ученики под подошвы обуви клали карандаши, и во время урока двигали ногами карандаши по полу, от чего в классе стоял гул, происхождение которого этот вояка никак не мог понять ввиду своей тупости.

В результате нам давали хороший уровень образования по естественным предметам.
Уроки литературы и истории были настолько под влиянием государственной коммунистической идеологии, что не вызывали какого-либо интереса.

На первом же уроке по литературе Лариса  Петровна попросила нас написать сочинение на тему, какая книга нам понравилась летом больше всего. 
Я хорошо помню, что написал сочинение по книге «Юнармия» какого-то советского писателя, прочитанной мной в пионерлагере.  Вероятно, это была единственная книга, прочитанная мной за лето, либо мое развитие в тот период было настолько ущербным, что соответствовало ее скудному содержанию.

С Володей Щеголевым мы просидели за одной партой с 8 по 10 класс.
Он жил в соседнем доме на втором этаже в отдельной трехкомнатной квартире с балконом, выходящим на канал Крузенштейна и Новую Голландию, а я - в комнате на пятом мансардном этаже под крышей дома в коммуналке с окнами, выходящими во двор.  Когда он выходил на лестницу в своей парадной, ему были видны мои окна в соседнем доме, он кричал через открытое окно или форточку: «Боб!» Такая у меня была кличка с 8 класса и потом до окончания Горного института.
При этом вызове я  высовывался из своего окна, а потом мы встречались на набережной канала имени этого революционера.

У Володи была большая семья: мама, старшая сестра, бабушка и папа, который работал директором одного из отраслевых исследовательских институтов  в области цветной металлургии.
Я часто приходил к ним в гости, в выходные дни меня обычно угощали обедом, и его   папа рассказывал разные смешные истории, от которых мы с Володей смеялись до слез, разбрызгивая суп изо рта во все стороны. 
Мне очень нравилась его сестра Люда, которая была старше нас лет на пять. 
Они жили вполне обеспеченно, и у них был большой серый пушистый кот, который постоянно путал галоши в прихожей с кошкой.
Мама Володи, вероятно, считала меня хорошим товарищем для своего сына, так как я был аккуратным начитанным мальчиком, не курил, не сквернословил, вел себя прилично за столом и учился без троек. Успеваемость Володи оценивалась в среднем на балл ниже. Его мама была еврейкой, а папа Иван Ивановичем, и как директор исследовательского института должен был постоянно изучать курс партии в партшколе, возобновляя свое обучение там каждые три года, но юмор у него был превосходный.

Наш математик любил устраивать контрольные работы на два урока.
Задания отличались по рядам, то есть они были разные у соседей по парте, что исключало списывание. Я достаточно быстро настрополился выполнять эти задания за один урок, после которого сдавал тетрадку на проверку и был свободен.

Начиная с восьмого класса  (после смерти Сталина), в кинотеатрах стали показывать трофейные импортные фильмы.  Из них наибольшее впечатление на нас производили серии о Тарзане, Робин Гуде, «Белоснежка и семь гномов» Диснея, голливудские фильмы о пиратах и немецкие фильмы «Петер» и другие с Марикой Рокк.
В дни начала показа нового фильма класс практически полностью смывался с уроков.  Поскольку на переменах вход в школу закрывали, для  бегства из школы спускались со второго этажа по водосточной трубе.

 С Володей был связан по существу единственный серьезный конфликт с моей
мамой.  Это случилось при следующих обстоятельствах.
Отец Володи получил участок земли в Комарово под дачу, и весной там началось сооружение дома и обустройство участка.
Как-то они с отцом собрались поехать в Комарово на служебной машине, и Володя пригласил меня поехать вместе с ними.  Мы должны были вернуться не слишком поздно.
Но на обратном пути лопнуло колесо автомашины, шофер потратил много времени на его замену, и я попал домой очень поздно, наверное, близко к полуночи.
Мама не спала и при моем появлении встала из постели с веревкой в руке, чтобы выпороть своего пятнадцатилетнего сына. Я даже не успел ничего объяснить и стал бегать от нее по комнате вокруг нашего круглого стола, пока она не успокоилась.
Это была ее единственная попытка моего физического наказания за все время моего детства. Она никогда не считала это возможным, но в этом случае очень понервничала. Мы с ней никогда больше об этом не вспоминали.

Увлечением Володи, который имел кличку «щеголь», было оформление подписных изданий на литературу.
В то время было модным оформлять подписку на собрание сочинений русских и зарубежных писателей, на что у него имелись карманные деньги.
А у меня таких средств, конечно, не было, и то, что мне нравилось из прочитанного, я бы и не хотел покупать, так как не думал, что это мне могло бы пригодиться.
У нас с Володей были товарищеские, но не дружеские отношения.
Но под влиянием его и авторитета его отца, мы оба решили после школы поступать на металлургический факультет Горного института. Это была технологическая специальность металлургии цветных металлов, и основным предметом была химия.

Володя, ссылаясь на отца, говорил, что в НИИ и КБ конструктора зарабатывают по 250 руб. в месяц, почти столько же, сколько директор. Это было существенно больше зарплаты моей мамы, получавшей 100 рублей в месяц, и представлялось очень заманчивым.
В таких терминах я был совершенно неосведомленным человеком, так как даже не знал,  как расшифровывается  сокращение НИИ.

Когда мы вместе пришли на вступительные экзамены в Горный институт, первым экзаменом было сочинение на литературную тему. Мы сели вместе с Володей за стол.
После написания сочинения он не мог передать его мне на проверку, так как это жестко контролировалось, а спросил только, как пишется слово «капиталистический» – одно или два «л».  Я не мог ему ответить с уверенностью на этот вопрос, так как не уверен в этом до сих пор.
Володя получил за сочинение три балла, а я четыре. Это в значительной степени определило оценки на последующих экзаменах, по которым я набрал 27 баллов из 30, а он – 23 балла и не прошел по конкурсу.
Влияния отца было недостаточно, чтобы его с этими баллами приняли в Горный институт. В этом вопросе они сделали ошибку. Общаясь с поступившими студентами, я понял, что необходимо было иметь хорошие контакты с преподавателями, которые принимали вступительные экзамены, что обеспечивало высокие оценки и зачисление в институт без всяких проблем.

После этого наши пути с ним разошлись. Он с этими баллами поступил в Текстильный институт, где были одни девчонки, а потом перевелся в Политехнический институт также на металлургическую специальность. 
Мы с ним встретились  уже только при работе в одном исследовательском институте после окончания учебы, но наши отношения больше не были близкими и товарищескими.

Через много лет после окончания активного периода борьбы за свое положение в исследовательском институте, вспоминая свое прошлое, я всегда с грустью отмечал, что со свойственным молодости эгоизмом и ввиду резкого изменения среды после поступления в Горный институт, а также с появлением новых товарищей, я даже не проявил особого внимания к своему школьному товарищу, с которым просидел вместе три года за одной партой, и с которым у меня были действительно хорошие товарищеские отношения.

Моим приятелем в десятом классе был также Сева Борисов, который жил со мной в одном доме и учился в параллельном классе нашей же школы.
У него было полезно узнавать, какие задания давали по математике или физике в его классе, чтобы быть готовым к борьбе в ближайшие дни.
Но другом он, конечно, не был, и после окончания школы я даже не интересовался, чем он занимается и поступил ли куда-нибудь. На эту тему у меня потом не было никаких угрызений совести, хотя так вести себя в общем-то было не очень прилично.
С Севой у меня связано одно поразительное впечатление.  После уроков ученики выходили из школы на набережную  Мойки через широкую школьную дверь.
Однажды зимой Сева остановился, выйдя из школы, а я отошел уже на вполне приличное расстояние и, слепив из снега плотный снежок, бросил его навесом в его сторону. Снежок описал крутую траекторию на большое расстояние , как из миномета, и приземлился точно на Севину голову с надетой ушанкой. Он даже не понял, что случилось, и откуда что-то свалилось ему на голову.
Я был в таком полном восторге от своей необыкновенной точности и удачи, что рад об этом вспоминать много лет спустя.

С самого начала восьмого класса моими очень близкими друзьями на всю жизнь стали мои одноклассники Дима и Марк.

Сначала мы нашли контакт с Димой. До этого мы учились в одном классе семилетки, но практически не общались. В новой школе очень актуально было обзавестись друзьями, так как потребность в общении быстро прогрессировала.
Вероятно, при разговоре мы выяснили близкие интересы к чтению и достаточно скептическое отношение к коммунистической партийной идеологии, открытому антисемитизму и социальной пропасти между партийной верхушкой и остальным населением страны.
У нас обоих отцы погибли на фронте, и мы жили в достаточно трудных условиях. Димина мама  работала библиотекарем в техникуме с нищенской зарплатой и имела на попечении его и его старшую сестру.
Мы несколько раз погуляли весь вечер по бульвару Профсоюзов и решили, что наши отношения имеют твердую основу идейной близости, одинаковых литературных вкусов и негативного отношения к советской власти.
Дима пригласил меня к себе домой и представил, как  нового друга,  своей маме Надежде Павловне.
Меня угостили супом, от которого я не стал отказываться, так как всегда был голодным, что, как я полагал, было следствием пережитой блокады Ленинграда.
В дальнейшем мой прекрасный аппетит чрезвычайно импонировал мамам тех девушек, за которыми мне приходилось ухаживать. Он был явным свидетельством крепкого зоровья и мужской неутомимости.
После супа мы с Димой пили чай с булкой и шоколадным маслом, которое я ранее не ел, и оно мне очень понравилось.
Затем Дима показал мне свое искусство в метании финского ножа в плетеное кресло-качалку и во входную дверь из коридора в их комнату. Поскольку нож не всегда втыкался, он сказал, что его нож самодельный, а для хорошего эффекта необходимо, чтобы в ручке финки была свинчатка.  Я тоже попробовал покидать нож,  и это у меня получилось с тем же успехом.
После этого Дима мне сказал, что у него уже несколько лет есть школьный друг Марк, который живет совсем рядом и тоже учится в нашем классе. У Марка, сказал он,  интересы такие же, как у него. И не буду ли я возражать, если мы будем общаться и дружить втроем. У меня не было мнения о том, что дружить можно только парами, как в любви или в супружеской жизни, и не возникло никаких возражений. Дима представил меня Марку, и мы стали проводить время втроем.

Марк был из интеллигентной семьи. Его мама работала доцентом в медицинском институте и имела кандидатскую степень. У Марка была сестра-двойняшка, и он был обеспечен материально чуть лучше нас с Димой. Но это не имело какого-либо значения.
Конечно, его мама могла влиять на домашнее воспитание Марка и выбор книг для чтения.  А кроме того, Марк ходил во Дворец пионеров, где обучался игре на скрипке, и имел абсолютный музыкальный слух.
Бабушка Марка очень одобряла его музыкальные занятия и говорила, что это может быть ему хорошим подспорьем в дальнейшей жизни и обеспечить кусок хлеба.  Вообще-то оказалось, что она была не права. Марку никогда не пришлось кормиться за счет своих музыкальных способностей. Он был отличником и стал известным ученым в области научной онкологии. 
Вероятно, в классе не прошла незамеченной наша дружба, так как уже в начале восьмого класса нас троих избрали членами комсомольского бюро. И мы имели возможность попытаться полностью развалить комсомол при последующем обучении.
Практически каждый вечер в свободное время мы гуляли по бульвару или шли через мост на Васильевский остров, по Университетской набережной, Дворцовому мосту и возвращались в свой район.
Наши разговоры в основном носили откровенный антисоветский характер. Иногда мы останавливались и поправляли шнурки на ботинках.  Это было известным приемом выявления за собой слежки.
Домой мы возвращались в 10 часов вечера, а послушному Марку по требованию бабушки приходилось идти домой на час раньше, что вызывало наше легкое презрение к его несамостоятельности.
Мы также втроем ходили в баню на Фонарный переулок, где также продолжали беседовать о «политике» и терли спины друг другу.
Однажды, когда мы стояли голые и оживленно беседовали, произошел инцидент, который навсегда остался в нашей памяти. Марк совершенно не умел плеваться нормальным образом. Он собрал слюну во рту и плюнул. Но слюна не полетела вперед, как положено у порядочных людей, а упала вниз с его губ, и мы трое внимательно следили за ее падением.  В результате плевок  попал на известный крючок, который торчал под его животом. Этот печальный случай мы всегда напоминали ему на его днях рождения, чтобы он не слишком задавался своими школьными успехами.

В 9 классе  у Димы появился новый друг Сергей Егоров.
Он жил в очень обеспеченной семье. Его папа был деканом факультета в институте связи, и длительное время был в служебной командировке в Штатах.  Папа, как все нормальные люди, имел явно антисоветские взгляды. Они с сыном слушали «Голос Америки» по импортному радиоприемнику Телефункен, по которому можно было слушать передачи, начиная с волны 16 м. В то время как приемники, выпускаемые в СССР, имели диапазон коротких волн, начиная с 25 м, передачи по которым полностью глушились.
Сергей сказал нам, что, по словам папы, КГБ проводит постоянную слежку за всеми людьми, которые имеют дома телефоны.  Для этого телефонные аппараты периодически подключаются на слабый ток, что позволяет вести записи всех разговоров,  происходящих в помещении. Таким способом КГБ выявляет  антисоветские настроения, и при их наличии, прослушка ведется не периодически, а постоянно. 
Папа Сергея сам разрабатывал такую систему для КГБ.  Он сказал, что при подключении телефона на прослушку раздается очень слабенький звоночек, который с трудом можно услышать.  А для полной безопасности надо телефонный аппарат накрывать подушкой.
Они были вполне обеспеченными людьми, и Дима сказал, что за часть месячной зарплаты отца они даже смогли купить телевизор, который тогда мало у кого был.
У Сергея также была хорошая домашняя библиотека.
Дима достаточно часто общался с ним, но почему-то нам с Марком не предлагал расширить тесный дружеский круг.  Вероятно, он достаточно ревностно относился к своему пирогу и не хотел с ним делиться, отдавая на общее использование.
Под влиянием Сергея, мы с Димой стали часто ходить на симфонические концерты в филармонию, где знаменитыми дирижерами были Мравинский и Зандерлинг, и со временем я стал достаточно хорошо ориентироваться в классической музыке.

 В марте 1953 года умер великий вождь всех народов товарищ Сталин, что не вызвало траура в нашей компании.
Мы трое гуляли вечером по замерзшей Неве и обсуждали перспективы нашей страны после его смерти. Здесь я проявил себя, как великий прогнозист, так как уверенно заявил, что теперь будет борьба за власть, что очень быстро и случилось, так как через несколько месяцев второй человек в правительственной иерархии Лаврентий Берия оказался иностранным шпионом, а Хрущев вскоре сосредоточил у себя всю полноту власти в стране.

Тем не менее, сразу же после смерти Сталина прекратилась ожесточенная антисемитская кампания, преследование и аресты врачей –врагов народа, которые сживали со света партийное руководство страны. Кроме того, была отменена готовящаяся депортация жителей Ленинграда еврейской национальности в отдаленные районы страны, о чем до нас доходили слухи и голоса из-за бугра.
Это в достаточной степени нервировало семьи Димы и Марка при их еврейской национальности.
Со всем этим после смерти Сталина было покончено, даже начали выпускать из лагерей политзаключенных, но все остальное сохранилось.
До разоблачения культа личности было еще очень далеко.

Как-то в 9-том классе я встретил Диму, который был очень озабочен и под чрезвычайным секретом сказал мне, при условии, что я никому этого не скажу, что у них дома были из КГБ и попросили их согласиться на некоторое время пожить в гостинице, которая им будет оплачена.  Диме сказали, что он, как комсомолец, должен считать своим долгом помогать в борьбе с врагами своей страны. 
Он считал, что КГБ организована прослушка разговоров, ведущихся под ними на 3 этаже, где вроде бы кто-то вернулся из лагерей.  Возможно, Марку он об этом не стал говорить, так как у нас с ним были более тесные отношения.
Мы стали соображать, не предупредить ли нам об этом людей, которые жили внизу. Но разумного способа сделать это мы так и не придумали.  Если положить им записку в почтовый ящик, то они могут решить, что это провокация, передадут ее в КГБ, нас накроют и, конечно, не посадят, но занесут в черный список. И получить высшее образование будет совершенно невозможно.
Дней через 10 они вернулись в свою квартиру, и на этом сотрудничество Димы с КГБ закончилось.

Для демонстрации самостоятельности, мы с Димой начали курить. Он практически постоянно, а я иногда.  Он гордился своим бравым видом, так как всю зиму ходил в матросском бушлате, под которым был одет свитер, достаточно широкие матросские клеши и какая-то армейская шапка на голове. Этот вид должен был поддерживать его высокую самооценку и независимость.
Однажды, гуляя, мы шли с Димой по мосту лейтенанта Шмидта в сторону Васильевского, при этом Дима курил.  И на середине моста нас остановил мент, который обратился к нам: «Молодые люди! А вы знаете, что на мосту курить нельзя? С вас штраф 3 рубля».
Несмотря на свой бравый и независимый вид, Дима все-таки испугался и выложил эти деньги из кармана штанов. Мы двинулись дальше, обсуждая вопрос, что этот скотина наверняка положил деньги себе в карман.  Но достоинство и честь Димы были существенно ущемлены, чего было уже не вернуть, и мы оба это понимали.

Каждое лето я проводил в пионерлагере, позднее в молодежном лагере в более свободных условиях в части дисциплины, режима и танцев.
Дима устраивался работать на дорожные работы в городе в качестве геодезиста, что позволяло ему обновлять свой гардероб, который его мама не могла обеспечить.

В 9–том  классе я решил, что я достаточно взрослый человек, и не стал давать еженедельно свой дневник на подпись маме. Ей это сначала очень не понравилось, но потом она смирилась.
Как-то я попросил друга моей мамы Владимира Яковлевича Рогачевского сводить меня в ресторан, так как я там никогда  не был.
Он согласился без всяких возражений. И в свободный вечер мы с ним пошли в ресторан Англетер, который находился на Исаакиевской площади рядом с Асторией.
Англетер был знаменит тем, что  в нем был убит или повесился Есенин в 1926 или 27 году.  В то время я только слышал фамилию Есенин, но никогда не читал его стихов, так как они были запрещены и изъяты из библиотек. 
Мы с Владимиром Яковлевичем сели за стол около окна и заказали по бифштексу, а я также попросил заказать мне большую рюмку водки и лимонад.  Он заказал и себе водку.  Наверное, наша пара производила странное впечатление на официантов. Но в те времена было ничего не известно о педофилии,  а за так называемое мужеложство давали срок.
Я потом с гордостью рассказывал Диме и Марку  об этом походе в ресторан, где я подтвердил свое совершеннолетие.

Мамы моя и Димина не влияли на наше развитие, а мама Марка была образованным человеком, и вела себя с нами в 9-10 классах как со взрослыми. 
Она спокойно могла рассказать нам очень неприличный французский анекдот, один из которых я запомнил на всю жизнь.
Сотрудник советского посольства в Париже плохо знал французский язык. А у его секретарши умер муж.  И ему надо было пойти на похороны. У него не было траурного черного костюма и шляпы. И он пошел приобрести их в магазин одежды, где на ломаном французском языке сказал продавцу, что ему нужен «шапеноар», что по его понятиям значило «черная шляпа», но вместо слова «шапо» - шляпа он сказал «шапе», что означало презерватив. Продавец был очень удивлен, замялся и сказал, что в настоящее время шапе ноар у них нет, но не может ли месье объяснить, зачем ему это надо.  Когда дипломат сказал, что шапе ноар ему нужен потому, что  у его сотрудницы умер муж, продавец воскликнул, что это очень тонко.
Когда у Марка летом в девятом классе был день рождения, я был озабочен тем, что подарить по этому случаю его сестре Алле.  И спросил совета у Беллы Иосифовны. Она сказала, да подари ей открытку и напиши там «Милая Аллочка! Поздравляю тебя с днем рождения... »  Я ответил, что этот  текст совершенно не пригоден.
 Несмотря на то, что при встрече с Беллой Иосифовной я галантно целовал ей протянутую руку, такое обращение к сестре Марка для меня было совершенно не приемлемо. 

В нашей школе довольно часто устраивали танцевальные вечера, на которые приглашали девочек из соседней женской школы.
Танцевали танго, вальсы и фокстроты под советскую эстрадную музыку, но наибольшей популярностью пользовались эмигрантские песни Лещенко и фокстрот «Оксфордский цирк» с непонятными словами, близкими на слух к непотребному содержанию.
Танцы проходили в физкультурном зале, при этом группы мальчиков и девочек располагались у противоположных стен зала и издалека разглядывали друг друга.
Пересечь зал на виду у этой толпы и пригласить девочку на танец требовало большой смелости и решительности.
Девочки часто носили полупрозрачные кружевные кофточки, что доводило до умопомрачения.

В конце десятого класса близким другом Димы стал Андрей Жуковский, также ученик нашего класса, который занял место Сергея Егорова в Диминых пристрастиях, а положение мое и Марка в наших общих отношениях при этом не изменилось.

В мае и июне после десятого класса пришлось сдавать порядка восьми выпускных экзамены в школе, и мы получили среднее образование.
Марк получил серебряную медаль. У меня было поровну пятерок и четверок.
У Димы были в основном четверки.

На выпускном вечере Сергей Егоров, наш общий приятель, решил эпатировать публику тем, что оделся в женское платье.  Сергей был достаточно полным молодым человеком.  На груди были подложены что-то типа теннисных мячей, на голове парик с длинными волосами, рот намазан губной помадой.  Окружающие его щипали за бока и за задницу, а он игриво смеялся.
 Мы все решили, что это хорошая шутка. Но мама Марка сказала, что это проявление нездоровых наклонностей.  Каких – нам было совершенно не понятно.

В июле необходимо было штудировать предметы для подготовки к вступительным экзаменам в Горный институт, а в августе - сдавать шесть вступительных экзаменов.

Марк поступил в медицинский институт, где работала его мама. 
Я поступил на металлургический факультет Горного института, который находился в 10 минутах езды на трамвае от моего дома. 
А Дима поступил на механический факультет технологического института бумажной промышленности, где училась его старшая сестра.

Мы сохранили наши дружеские отношения на долгие годы.