Совершенно очевидно, что победителем оказался не народ.
Революция прошла под лозунгом: "земля -народу, власть - советам" однако и сегодня народ так и не получил земли, а власть все эти годы находилась в руках определенных силовых структур, ничего общего с советами не имеющей.
Победила в революции, похоже, интеллигенция, переигравшая чиновников и политиков царской России. Переиграла она их, т.к. призвала на свою сторону самое черное, что есть в человеческой душе. И это самое черное уничтожило не только все устои царской России, но и саму интеллигенцию, приведя на вершину пирамиды власти бандита, до революции грабившего банки.
И победитель оказался жертвой.
Таким образом традиционные власть и жизнепорядок, сложившиеся в России на протяжении столетий, были заменeны на иерархию Зоны, а страна превратилась в двуликого Януса: идеальный социализм - для прославления в СМИ и искусстве, но - лагерная зона как основа человеческих и экономических отношений (с разделением на более строгие и менее строгие режимы). Русский язык хорошо зафиксировал эту реальность, так и закрепив за нею название "лагерь социализма".
Разумеется, русский народ смог выбраться из этой западни с новыми силами и надеждами. Но каких это стоило жертв!
P.S.
Не стоит путать русскую интеллигенцию начала 19 века и советскую, послевоенную. Они мало чем похожи. Разницу хорошо анализирует статья Солженицына, напечатанная в сборнике "Из-под глыб". Впрочем, и советская интеллигенция, или, как ее называет Солженицын, образованщина, по-своему, тоже положила конец строю, который ее породил. И тоже оказалась жертвой своей победы и последовавшего за ней нового перераспределения благ. Идеи, или искры хорошо разгораются в умах интеллигенции - как искры в сухом хворостом - и начинают катострофические пожары.
Кто кого победил в революции 1917 года в России
© Copyright: Тищенко Михаил, 2013
Свидетельство о публикации №213051201155
Свидетельство о публикации №213051201155
Рецензии
Интеллигенция - слишком широкое понятие, туда кого только ни зачисляли. Победили конкретные вожаки, как всегда, те, кто были самыми хитрыми, беззастенчивыми и решительными. Хотя интеллигенция дореволюционная и советская и отличаются, суть одна - всегда есть люди, которые собираются в кружки на кухнях и поливают власть. Но победить они никого не в состоянии, этих болтунов могут использовать как подсобников-пропагандистов, а потом выбрасывают за ненадобностью. "Дурак, герой, интеллигент печатал и писал плакаты про радость своего заката." (Пастернак).
Владимир Алисов 06.05.2017 10:34 • Заявить о нарушении
Владимир Алисов 06.05.2017 10:34 • Заявить о нарушении
Интеллигенция стало вообще не понятием сегодня, а так...
Однако оно было раньше четким, об этом хорошо сказано в статье Солженицына "Образованщина".
Тищенко Михаил 12.04.2018 23:16 Заявить о нарушении
Однако оно было раньше четким, об этом хорошо сказано в статье Солженицына "Образованщина".
Тищенко Михаил 12.04.2018 23:16 Заявить о нарушении
Может быть, некоторая деградация и произошла, но в сущности, то же самое. Читаем воспоминания Бунина в "Жизни Арсеньева":
"Известно, что это была за среда, как слагалась, жила и веровала она.
Замечательней всего было то, что члены ее, пройдя еще на школьной скамье все то особое, что полагалось им для начала, то есть какой-нибудь кружок, затем участие во всяких студенческих «движениях» и в той или иной «работе», затем высылку, тюрьму или ссылку и так или иначе продолжая эту «работу» и потом, жили, в общем, очень обособленно от прочих русских людей, даже как бы и за людей не считая всяких практических деятелей, купцов, земледельцев, врачей и педагогов (чуждых политике), чиновников, духовных, военных и особенно полицейских и жандармов, малейшее общение с которыми считалось не только позорным, но даже преступным, и имели все свое, особое и непоколебимое: свои дела, свои интересы, свои события, своих знаменитостей, свою нравственность, свои любовные, семейные и дружеские обычаи и свое собственное отношение к России: отрицание ее прошлого и настоящего и мечту о ее будущем, веру в это будущее, за которое и нужно было «бороться». В этой среде были, конечно, люди весьма разные не только по степени революционности, «любви» к народу и ненависти к его «врагам», но и по всему внешнему и внутреннему облику. Однако, в общем, все были достаточно узки, прямолинейны, нетерпимы, исповедывали нечто достаточно несложное: люди – это только мы да всякие «униженные и оскорбленные» ; все злое – направо, все доброе – налево; все светлое – в народе, в его «устоях и чаяниях»; все беды – в образе правления и дурных правителях (которые почитались даже за какое-то особое племя); все спасение – в перевороте, в конституции или республике …
Девочкам и мальчикам дают тут читать политическую экономию, сами читают только Короленко, Златовратского, а Чехова презирают за «политическое безразличие», Толстого всячески поносят за «постыднейшую и вреднейшую проповедь неделания», за то, что он «носится с Богом, как с писанной торбой», и, поиграв в пахаря или сапожника, садится за «роскошный» стол, в то время как тот же яснополянский мужик, в любви к которому он так распинается, «пухнет с голоду»; о художественной литературе говорят вообще так, что в меня, вопреки всем моим возмущениям, все-таки с каждым днем все больше и больше внедряется тайный страх, что, может быть, и впрямь вот этого никак нельзя писать, а вот это никому не нужно, а вот это (о бедном Макаре или о жизни ссыльных) единственно необходимо; всегда готовы на все за благо России, а все русские сословия, кроме самого темного и нищего, взяли под самое строгое подозрение; времена «Отечественных Записок» считают золотым веком, а их закрытие одним из самых больших и страшных событий всей русской жизни, свое же время называют безвременьем – «бывали хуже времена, но не было подлей» –и уверяют, будто бы вся Россия от этого безвременья «задыхается»; клеймят «ренегатом» всякого, кто хоть мало-мальски усумнился в чем-нибудь ими узаконенном и поминутно издеваются над чьей-нибудь «умеренностью и аккуратностью»; пресерьезно восхищаются тем, например, что жена Вагина организует какие-то воскресные чтения с волшебным фонарем и сама готовит одно такое чтение – «об огнедышащих горах»; на вечеринках поют даже бородатые: «Вихри враждебные веют над нами» – а я чувствую такую ложь этих «вихрей», такую неискренность выдуманных на всю жизнь чувств и мыслей, что не знаю, куда глаза девать."
Владимир Алисов 13.04.2018 00:05 Заявить о нарушении
"Известно, что это была за среда, как слагалась, жила и веровала она.
Замечательней всего было то, что члены ее, пройдя еще на школьной скамье все то особое, что полагалось им для начала, то есть какой-нибудь кружок, затем участие во всяких студенческих «движениях» и в той или иной «работе», затем высылку, тюрьму или ссылку и так или иначе продолжая эту «работу» и потом, жили, в общем, очень обособленно от прочих русских людей, даже как бы и за людей не считая всяких практических деятелей, купцов, земледельцев, врачей и педагогов (чуждых политике), чиновников, духовных, военных и особенно полицейских и жандармов, малейшее общение с которыми считалось не только позорным, но даже преступным, и имели все свое, особое и непоколебимое: свои дела, свои интересы, свои события, своих знаменитостей, свою нравственность, свои любовные, семейные и дружеские обычаи и свое собственное отношение к России: отрицание ее прошлого и настоящего и мечту о ее будущем, веру в это будущее, за которое и нужно было «бороться». В этой среде были, конечно, люди весьма разные не только по степени революционности, «любви» к народу и ненависти к его «врагам», но и по всему внешнему и внутреннему облику. Однако, в общем, все были достаточно узки, прямолинейны, нетерпимы, исповедывали нечто достаточно несложное: люди – это только мы да всякие «униженные и оскорбленные» ; все злое – направо, все доброе – налево; все светлое – в народе, в его «устоях и чаяниях»; все беды – в образе правления и дурных правителях (которые почитались даже за какое-то особое племя); все спасение – в перевороте, в конституции или республике …
Девочкам и мальчикам дают тут читать политическую экономию, сами читают только Короленко, Златовратского, а Чехова презирают за «политическое безразличие», Толстого всячески поносят за «постыднейшую и вреднейшую проповедь неделания», за то, что он «носится с Богом, как с писанной торбой», и, поиграв в пахаря или сапожника, садится за «роскошный» стол, в то время как тот же яснополянский мужик, в любви к которому он так распинается, «пухнет с голоду»; о художественной литературе говорят вообще так, что в меня, вопреки всем моим возмущениям, все-таки с каждым днем все больше и больше внедряется тайный страх, что, может быть, и впрямь вот этого никак нельзя писать, а вот это никому не нужно, а вот это (о бедном Макаре или о жизни ссыльных) единственно необходимо; всегда готовы на все за благо России, а все русские сословия, кроме самого темного и нищего, взяли под самое строгое подозрение; времена «Отечественных Записок» считают золотым веком, а их закрытие одним из самых больших и страшных событий всей русской жизни, свое же время называют безвременьем – «бывали хуже времена, но не было подлей» –и уверяют, будто бы вся Россия от этого безвременья «задыхается»; клеймят «ренегатом» всякого, кто хоть мало-мальски усумнился в чем-нибудь ими узаконенном и поминутно издеваются над чьей-нибудь «умеренностью и аккуратностью»; пресерьезно восхищаются тем, например, что жена Вагина организует какие-то воскресные чтения с волшебным фонарем и сама готовит одно такое чтение – «об огнедышащих горах»; на вечеринках поют даже бородатые: «Вихри враждебные веют над нами» – а я чувствую такую ложь этих «вихрей», такую неискренность выдуманных на всю жизнь чувств и мыслей, что не знаю, куда глаза девать."
Владимир Алисов 13.04.2018 00:05 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.