Обнимать воздух. 1

Возвращаюсь к Алесе по скованным льдом улицам, спрятав руки в карманы пальто.
За три месяца квартира недалеко от Балтийского вокзала стала мне почти родной. На выходных в нее приходят и другие студенты, с которыми мы чаще видимся здесь, чем в коридорах университета. Кто-то готовит напитки на всех, другие обсуждают фильм и делятся эскизами татуировок, Алеся играет на гитаре, а я иногда пою, но все чаще вожу ручкой по бумаге блокнота, дописывая книгу. 
Наверное, надо представиться. Меня зовут Ярослава, в мае мне исполнилось девятнадцать, а учусь я в Питере, куда я приехала из своего северного города – нелюбимого, но заученного наизусть, как физика. Наверное, правильнее будет сказать «сбежала». Поездами к брату и разводным мостам, взяв с собой только большую дорожную сумку.
Помню последние два года дома без брата. Когда я перешла в десятый класс, он уехал в Питер с друзьями, с которыми он пять лет проучился в художке, а прощание крепко обнял меня и сказал, что будет ждать, когда я приеду навсегда. И попросил обязательно взять с собой кошку. 
Макс все-таки уехал – несмотря на то, что мама категорически была против. Они часто ругались по поводу отъезда – сквозь тонкие, почти бумажные стены квартиры мне было слышно почти каждое слово. С сентября и до июля они кричали друг на друга почти до поздней ночи, а я лежала, свернувшись клубочком под одеялом, и увеличивала громкость музыки в плеере.
- Говорит, что я вырасту таким же бездельником, как и он, если не поступлю, как она говорит, на нормальную специальность. – морщился брат. «Он» – так мы называли нашего папу, который ушел от нас спустя полгода после моего рождения – Макс рассказал мне, что он уехал в Москву и обещал пригласить всех нас, когда устроиться. Правда, он не только устроился, но и нашел себе третьекурсницу экономического, на которой женился уже спустя пару месяцев, а не выжидая удачного момента по несколько лет – как в случае с мамой. Конечно, он посылал нам деньги и подарки на дни рождения – но ни разу не приезжал и даже не звонил.
- Причем здесь он?
- Мама что, тебе совсем о нем не рассказывала? Он был музыкантом, рисовал иллюстрации для детских книжек и планировал написать какой-то роман.
- Так вот в кого мы пошли характером. – задумчиво произнесла я, отпив кофе из большой синей чашки. – Ты помнишь его?
- Издеваешься? Мне тогда было два года. Не помню лица, а помню только то, что он часто играл на пиано.
Мама уехала в командировку еще ранним утром, и мы с братом сидели на кухонном подоконнике и разговаривали. Шли весенние каникулы две тысячи седьмого, и мы целыми днями смотрели фильмы, рисовали под музыку и болтали с друзьями, иногда забегавших к нам, для того, поговорить обо всем и ни о чем. В перерывах мы готовились к экзаменам, которые, как ни странно, сдали вполне хорошо – настолько, что Макса готовы были принять несколько университетов.

Когда я перешла в одиннадцатый класс, все повторилось – только уже не с братом, который хотел поступить в Университет Искусств и все-таки поступил, а со мной, мечтающей о том, чтобы стать режиссером и к двадцати пяти годам снять свой фильм.
- Ты не можешь уехать! – говорила мне мама.
- Могу. Ты не можешь решать все за меня. Это моя жизнь, слышишь?!
- У меня нет никого, кроме тебя. И ты хочешь бросить меня, как и твой отец? И как брат?
- Я не брошу тебя. Я буду приезжать, правда.
- Зачем тебе Питер? Там опасно, а здесь всегда есть я. Поступи менеджера в том институте, который рядом с набережной, найди себе мальчика и живи спокойно.
- Я все равно уеду.
- Но я тебя не отпущу.
- Мне скоро восемнадцать, и я сама смогу решать, как мне жить дальше. И я точно не хочу жить, так же, как и ты. Ну смотри, я останусь здесь, отучусь на этот чертов менеджмент и устроюсь в какую-то компанию, где я буквально похороню себя под завалами бумаг, никак не развиваясь. Влюблюсь в коллегу, рожу от него детей, а потом буду жить, как в заминированной по периметру комнате, боясь того, что он меня бросит. Я так не могу. Я творческий человек, понимаешь?
- Но ты всегда можешь писать книги после работы.
- Ты издеваешься? Если ты не замечаешь, ты после работы не всегда успеваешь даже ужин приготовить, какие тут могут быть сценарии? И разве у нас в городе есть киностудии? Это не город, это – клетка. По крайней мере, для меня.
- Тебе нужна профессия. Нельзя просто учиться на ту специальность, которая тебе вдруг понравилась, нужно что-то практически полезное.
- Мы слишком разные, мама. – устало выдыхала я, надевая сапоги на высокой платформе. Мой рост – где-то сто шестьдесят четыре сантиметра, только они меня и спасают. Выходя из квартиры, оборачиваюсь и говорю ей: - Может, ты меня и в психушку положишь? Чтобы навсегда привязать меня к себе? Врачи будут лечить меня от несуществующей болезни таблетками и выпишут мне справку, которая перечеркнет мое будущее. Как тебе такая идея?
- Иди уже.

Потом я уходила из квартиры, спрятав каштановые волосы под капюшоном пальто – но вместо того, чтобы идти в школу, я на троллейбусе, шуршащем по асфальту на поворотах, ехала к Насте – девочке с первого курса того самого института у набережной. Она жила на последнем этаже новоростройки в пяти минутах от парка и училась со второй смены, поэтому я часто приходила к ней после утренних ссор с мамой.
Мы сидели на ее балконе с зеленым чаем и сигаретами, зажатыми между пальцев.
- Хватит волноваться, Ярослава. Ты ведь сама знаешь, что ты умная, и у тебя получится поступить туда, куда ты захочешь.
- Дело не в этом. Мне не хочется оставлять маму одну, ведь кроме меня у нее и вправду никого нет. Но и оставаться здесь я не хочу. Я хочу жить, а не существовать, понимаешь? А в этом городе получается лишь существовать. Я хочу связать свою жизнь с творчеством, а не со скучным менеджментом, который мне не нужен. Я хочу быть счастливой.
- Не думай об этом. Живи своей жизнью, как ты хочешь.
- Но если ты так думаешь, тогда почему ты осталась здесь?
- Не знаю. Наверное, не хватило сил пойти против желания родителей. – она замолчала, а потом посмотрела на меня и сказала: – Но у тебя хватит.
Потом мы молча сидели и смотрели чёрно-белый "Метрополис" Фритца Ланга, а я, уходя, обернула вокруг шеи клетчатый шарф, тихо произнесла:
- Спасибо, что веришь в меня.

С мамой мы были как чужие. Даже Вера Александровна с нашего этажа, которая просила называть ее просто Верой, была мне роднее – она следила за мной и Максом, пока я не перешла в пятый класс, а потом научила рисовать на глазах «стрелки» и готовить овощное рагу с курицей. Вера не могла иметь детей, и поэтому воспитывала нас с братом как могла бы воспитывать своих. Я иногда заходила к ней даже в старших классах – поговорить и выпить какао с печеньем – и, кажется, она знала обо мне даже больше, чем мама. Мама была занята работой – и я не в силах ее за это винить. Она, сама не зная этого, помогла мне осознать, чего я хочу от жизни – мне хотелось не повторить ее судьбу и вырваться из этого города-клетки. Стать независимой и не привязываться к любимым мужчинам. Правда, последнее мне осуществить не совсем удалось, но об этом чуть позже.
Поэтому я еще сильнее ждала июля, чтобы сдать экзамены, вздохнуть спокойно и приехать к брату по билету в один конец.

Питер встретил меня дождем. Стояла на вокзал, куталась в длинный синий свитер и ждала Макса. Мы нырнули в метро и через час с пересадками приехали в съёмную квартиру, в которой жил брат, его друг Саша, и девушка Саши, Алина. К осени она перекрасила мои волосы в цвет розовой сахарной ваты и научила готовить маффины.
Тогда я так и не поступила.
Но все равно те оставшиеся полтора месяца лета были одними из лучших. Поздним вечером мы, одетые в толстовки, джинсы и кеды, брали в круглосуточном фаст-фуд кафе молочные коктейли и катались на метро от станции до станции. Иногда выныривали из подземки и гуляли по улице, ближе к ночи купив сливовое вино. Фотографировали улицы и друг друга, слушали музыку и подпевали песням, звучащим из динамиков автомобилей, а потом спешили на последний поезд, который привезет нас домой. Забегали домой, переодевались в пижамы, укутывались в пледы и болтали на кухне, которая была одновременно и залом с диванами цвета фисташкового мороженого, играя в «Монополию», и почему-то каждый раз Макс поддавался мне, хотя я просила его не делать этого. Затем «ответственный за напитки» - на следующий день после моего приезда мы составили что-то вроде графика дежурств, в котором указаны были обязанности каждого из нас на день – заваривал на всех мятный чай. И спустя десять минут мы разбегались по спальням и засыпали, чтобы проснуться уже где-то к середине дня, съесть завтрак и уехать по делам. Саша и Арина разбегались по разным концам города в торговые центры, а мы с братом шли в кафе.
До следующего мая подрабатывала в кафе по утрам, стояла у кофейного автомата и принимала заказы, а после обеда возвращалась в квартиру – готовиться к поступлению и писать книгу. Так прошел год.

Когда я узнала, что брата больше нет, я пообещала себе больше не рисовать.
Авария в последний день мая. Помню вой ветра за окном и то, как я весь вечер пыталась дозвониться до него,  но ответом были лишь длинные гудки, а чуть позже – абонент недоступен. Напуганным загнанным зверьком я ходила по комнате из угла в угол, чувствуя, что что-то здесь не так. Пыталась рисовать, чтобы отвлечься – тихий вечерний город и тоскливые дома с пустыми глазницами окон, на крыше одного из которых стояла девушка с голубем на плече и смотрела вдаль – туда, где солнце и море. В половину одиннадцатого я услышала звонок, от которого стены словно задрожали – и когда ответила на вызов, то услышала глухое «приезжайте на опознание по адресу…». Ничего не понимая  - точнее, не желая понимать и принимать происходящее – я переоделась и выбежала из квартиры, сжимая в руках лист с адресом. Что было потом, я не помню – помню лишь перебои ламп за окном поезда метро по пути домой и то, как к утру приехали Саша и Алина. Саша сделал нам тосты с шоколадной пастой, но к ним никто так и не притронулся – даже он сам. Слушая бормотание какого-то телевизионного сериала на кухне, мы сидели за столом и молчали – казалось, что любое сказанное слово сейчас будет лишним. Вечером я позвонила маме, набрав номер дрожащими пальцами.
- Мам, привет.
- Что случилось?
- Макс погиб. Похороны седьмого июня в Питере.
- Помнишь, я говорила, что ничем хорошим эти ваши переезды не закончатся. Возвращайся, пока с тобой ничего не случилось. Слышишь? Возвращайся.
- Я не вернусь.
Рисунок я так и не закончила. Девушка, нарисованная серым карандашом, по-прежнему смотрит на бесцветное море, отвернувшись от города, а ветер бросается в подол ее длинной юбки, которая должна была быть синей.
Я не знала, что делать дальше. Куда идти, если я не чувствовала поддержки брата, о чем мечтать, если эти мечты оказались такими хрупкими, что могут рассыпаться на осколки даже от дыхания. Спустя несколько недель, скрестив пальцы, я подала заявление на режиссерский факультет.