Воля к Жизни. Заметка

1.
Мой отец был художником. Хотя про художника говорить «был» - нелепо. Он ушёл ТУДА, но жив в своих работах. Разбирая семейный архив фотографий, я многое узнал о нём, а после его смерти узнал ещё больше.
В начале 60-х отец был стилягой, шестидесятником. Теперь мне понятно, почему ему нравилось смотреть вместе со мной программы «До и после полуночи», «Музыкальный ринг», где показывали МУЗЫКУ, на тот момент абсолютно несоветскую. Отец с упоением смотрел вместе со мной Звуки МУ. Потом, когда начали транслировать свободно концерты, вместе смотрели Мамонов и Алексей. Он научил меня писать этюды за один наш пленер, потому что я увидел, как работает Мастер. И одобрил мой уход из художественного училища в пользу музыки. Отец стоял у истоков училища. Поэтому меня там ненавидели. Наш, как потом выяснилось, самый талантливый курс хотели расформировать. Из зависти. Педагоги оказались слабее учеников. Мы рисовали и писали постановки за пару часов, а времени выделялось часов 16. Естественно, все прогуливали. На комиссии по «разбору полётов» отец внезапно встал и направился к двери, бросив мне, не оборачиваясь: « Пошли отсюда»! Всё смешалось. Он переломил ситуацию так резко, что напыщенные и гневные речи захлебнулись и превратились в куриное испуганное  кудахтанье. Группу не расформировали.
В юности они с молодыми художниками снимали комнату в районе Красноярска. В те годы любой район любого города представлял собой деревню. В этой деревне они, само собой резко выделялись. Мало того, что брюки-дудочки, так ещё и художники! И вот однажды померла какая-то бабка. К художникам пришло посольство с просьбой покрасить гроб. Годы послевоенные, краски нет, а у художников есть. Посулили немного денег и бутыль самогона. Бутыль была авансом. В семейном архиве хранится фотокарточка: отец с другом с кистями над гробом. ОНИ РАСПИСАЛИ ГРОБ ПОД « ХОХЛОМУ». Самогон на них так подействовал или природное безбашенное чувство юмора? Потом я узнал, боялись, что убьют. Все краски извели, перекрашивать нечем. Весь район благодарил за «самые красивые похороны». Получили приличное вознаграждение!
Потом в его жизни случилась трагедия. Бандитизм в ту пору был жуткий. Отца избили, истыркали ножом, выбили глаз… Он умудрился добрести до ближайшего двора и позвать на помощь, в результате чего, хозяин дома, не глядя, выстрелил в него дробью из ружья. Уж потом, поняв, что натворил побежал вызывать врачей. Отец не умер. Хотя от стольких ранений и потери крови, любой бы сдох. С детства помню многочисленные следы на отцовском теле. Он никогда не рассказывал, переводил разговор. Всё это я узнал от его брата, дяди моего.
С одним глазом он писал работы, наполненные цветом, светом, воздухом, пространством. В мастерскую он приходил всегда в костюме, при галстуке, в отутюженных брюках, хотя живопись- дело грязное. На мастерской, где он работал, висит мемориальная доска. Он умер на Академической Даче Художников. В моей мастерской висят его недописанные этюды.
2.
Мой друг Серёжа Маливанов был талантливым музыкантом. Прилежным, покладистым, в отличие от меня, раздолбая, постоянно ищущего новизны с катастрофической скоростью. У него две талантливые, задорные дочурки. Он работал во многих группах. В том числе и в моей. Его мягкая бескомпромиссность ( способность сказать тихо "Нет" так, что моя ярость разбивалась волной об это спокойное и ровное, но железобетонное) и дипломатичность позволили проекту выйти на новый уровень. Он был бампером, буфером между моей творческой яростью и другими членами группы. Далее произошёл разрыв на годы. Серёга слишком глубоко воспринял мою личную жизнь. Он вообще всё глубоко воспринимал и переживал. Но в один момент, от его брата, тоже музыканта, я узнал, что Серёжа болен, и, возможно серьёзно. Между музыкантами всегда есть некая связующая нить, духовная. Я мгновенно позвонил. Годы необщения распались в секунду. Я предложил знакомых врачей, расспросил, в чём дело. Поболтали. В это время они с другим моим другом восстановили свой старый проект. Я был в восторге, ибо проект этот был одним из моих любимых. Когда Костя, автор и вокалист, был в отъезде, я пел на репетициях. Серёга был воодушевлён. Потом прояснился диагноз, жестокий и беспощадный как меч самурая: «РАК»… Серёжа перенёс более 10 химиотерапий. Скитаясь по больницам, непрерывно читал. Когда его выписывали, после очередного курса, брался за гитару и репетиции продолжались. Они выступили несколько раз. Успешно. Серёга перенёс несколько операций. В перерывах давали концерты и репетировали. Потом он внезапно стал терять силы. Играл дома. Когда я приходил, мы шутили, я приносил книги. Я не верил в диагноз, даже показал его историю болезни компетентному чиновнику от медицины. Тот сказал: «Бред, а не история болезни. Диагнозы разнятся». Но Серёжа угасал. Я показал ему дыхательные упражнения, заставил гулять. Он прожил, борясь со смертью больше года. Угас почти за месяц. Я приехал за несколько часов до его смерти. Он умудрялся шутить. В 11 утра я получил смс от его брата, страшную правду оборвавшейся жизни прекрасного друга и человека: «Серёжка умер»… До сих пор не могу удалить это сообщение. Не могу удалить его номер из телефона.

Когда уходят такие люди, а ты остаёшься, то кажется, что твоя жизнь съёживается, становится ничтожеством перед НЕОБЪЯТНОСТЬЮ ВЕЧНОСТИ. Хотелось застрелиться. Но Бог дал мне сына.