Рождение

Отрывок из повести "Ах, девочка Надя!.."


… Надя появилась на свет 9-го мая, за два часа до салюта, как потом шутили в семье – в подарок папе на пятнадцатую годовщину Победы.

Её мать, тридцатипятилетняя Зоя Сергеевна, рожала дочь в недоступном для простых смертных Лепёхинском роддоме, в который попала по единственной и весьма прискорбной причине – состояние её здоровья было столь угрожающим, что в других местах её просто не приняли, страшась ответственности.

И неизвестно, чем бы закончилась эта упорно выстраданная, всеми врачами запрещённая беременность, если бы в тот момент, когда санитары «скорой помощи» вводили в приёмный покой задыхающуюся, с синюшными от острой коронарной недостаточности губами Зою, обутую в разрезанные калоши, потому что ни в какую обувь её распухшие ноги не влезали, там случайно не оказался сам Наполеон Израилевич.

Старый профессор увидел немолодую измученную женщину с огромным животом, поддерживаемую под руки нетерпеливыми санитарами, шедшего следом высокого статного мужа с застывшими желваками на твёрдых скулах – фронтовика на скрипучем протезе с заправленным в карман левым рукавом пиджака и, забыв о том, что собрался идти домой, распорядился немедленно оформить доставленную роженицу. Пожилая дебелая медсестра растерянно вякнула что-то про отсутствие документов и свободных мест, но совершенно не заметивший её незначительных возражений профессор, не глядя бросивши на спинку обтянутого суровым чехлом кресла свой светлый габардиновый макинтош, уже звонил по телефону в отделение. Тут же появились две молодые сестрички, Зою усадили в удобное кресло на больших колёсах; приёмная сестра, вмиг ставшая любезной, быстро заполнила карту. Муж, тяготясь всеобщим вниманием, едва успел неловко чмокнуть бледную щёку жены, обречённой на неведомые ему страдания, и её уже повезли из приёмного покоя по широкому коридору в таинственные глубины родильного учреждения.

Наполеон Израилевич взял с кресла макинтош и подошёл к мужчине, растерянно глядящему вслед удаляющейся процессии.
- Простите, как вас зовут?
Мужчина с видимым трудом расцепил окаменевшие челюсти и хрипло ответил:
- Роман.
- А по батюшке?
- Романович.
- Где же это вас так? – Прикрывая небрежностью глубочайшее сострадание, спросил профессор фронтовика, и тот нехотя ответил:
- В Польше, в сорок четвёртом.
- Вот что, Роман Романович, голубчик, - неторопливо, успокаивающим тоном сказал Наполеон Израилевич, беря его под локоть и увлекая к входной двери, - вы сейчас ступайте домой, отдохните, успокойтесь, а завтра можете её навестить. Передачу принесите – лучше всего кислое питьё: морс, кисель. Вы меня поняли? И не волнуйтесь, всё будет хорошо. Я вам обещаю. – Старый профессор протянул руку с истончившейся пергаментной кожей, покрытой старческой «гречкой», и Роман, неловко зажав подмышкой свою трость, крепко её пожал.
- Спасибо, доктор.
- Вам спасибо, - глядя на него снизу вверх усталыми печальными глазами в тяжёлых веках, сказал старый лекарь. – Ступайте, голубчик. – И поспешил к поджидавшему его грузовому лифту.

Зоя пролежала в клинике неделю. Благодаря интенсивным мерам, предпринятым заботливыми врачами и медсёстрами, её общее состояние заметно улучшилось. Палату, в которой, кроме неё, лежали ещё четыре «тяжёлые» пациентки, профессор курировал лично. Каждое утро, шурша длинным накрахмаленным халатом, в окружении свиты он вкатывался в палату, маленький, кругленький, румяный, в высоком белом колпаке, больше похожий на весёлого булочника из сказок братьев Гримм.

- Ну что, мои красавицы, как спали-почивали? Как настроение? Бодрое? А утро-то, утро нынче какое! – И сам бросался к окну, но его опережал кто-нибудь из врачей и раздёргивал плотные лимонные шторы, впуская горячее майское солнце. Профессор крутил головой, жмурясь от удовольствия.
- А? Каково? Какую погоду я вам принёс! Ну-с, как наше самочувствие? Посмотрим, посмотрим, ах, вы мои лапушки, мои хорошие!.. – И подолгу задерживался у каждой кровати, внимательно выслушивая пояснения лечащего врача, тщательно прощупывая чуткими пальцами трогательно оголённые животы, и предупреждающе поднимал вверх ладонь, когда приступал к прослушиванию сердцебиения плода, для чего извлекал из кармана халата короткую трубочку, один конец которой приставлял к живому круглому холму, а к другому пристраивал своё большое волосатое ухо.

Зоин громадный живот он обследовал так же долго и тщательно, перемещая по его склонам свою сказочную трубочку, вслушиваясь в то, что происходит в  таинственных недрах, после чего вынес вердикт: двойня, мальчики. Зоя опешила.
- Как двое?
- Не переживайте, голубушка, двое сыновей – это же замечательно! Вырастут – будут вам и помощники, и опора. И стране сейчас мужчины ох как нужны!
- Но как же?.. Может, тогда кесарево?..
- Не вижу необходимости. У вас, голубушка, вод много, а детки некрупные, но вы не беспокойтесь – выходим. А операция, наркоз – это вам сейчас ни к чему, надо сердечко поберечь. Я полагаю, мы с вами сами прекрасно справимся.

После обеда, когда начинался тихий час, он иногда заходил один, без свиты, присаживался к столу, стоящему у окна, и  пациентки перекладывали подушки так, чтобы лучше его видеть и слышать. Своим появлением он вносил в палату хорошее настроение и уверенность в благополучном исходе, что было так важно для лежащих здесь женщин.  Они радовались его недолгим неофициальным визитам и наперебой засыпали вопросами. Однажды спросили, откуда у него такое необычное имя.

- Моя матушка была большой поклонницей Наполеона Бонапарта. Она была историк, профессор. Да-с… Посему своего единственного сына, вашего покорного слугу –  он склонил крупную, в белоснежных кудрях голову и тут же резко вскинул вверх подбородок и обвёл всех орлиным взглядом, - посему нарекла меня Наполеончиком. Кстати сказать, когда я родился, матушке моей было сорок два года, а батюшке и того больше. Да-с…

Оброненная словно невзначай фраза действовала на слушательниц успокоительно и обнадёживающе – все они назывались «старая первородящая» и каждой было хорошо за тридцать.

- Доктор, а можно нам селёдочки? Так хочется! Прямо кажется, целиком бы съела!..
- С чёрным хлебушком!
- И огурчиков солёных!
- И окрошки!..

Женщины смотрели умоляюще  и приподнимались на локтях, а кое-кто уже и ноги спустил на пол, нашаривая тапки, словно надеясь, что он приступит к раздаче строго запрещённых продуктов немедленно. Эк оживились, разрумянились даже, прямо как дети, умилился старый доктор, а сна-то уже ни в одном глазу! В клинике кормили хорошо, но ничего острого не давали, а обитательницы этой палаты, все имеющие проблемы с сердцем и почками, и вовсе сидели на бессолевой диете. Наполеон Израилевич легонько похлопал в ладоши.

- Тихо, тихо! Что это вы, голубушки, этак-то разволновались? Да ещё с кроватей повскакивали! А у нас ведь тихий час! – он приложил к губам палец. – Ну-ка, все легли на бочок! Вот так!.. А селёдочки что ж, селёдочки можно. Но!.. – Он назидательно поднял палец вверх. – Кусочек! Вредна не селёдка, вредна неумеренность. Русский человек ведь как привык? Если селёдка, так целиком, от головы до хвоста, да с уксусом, да ещё и под водочку! – Женщины смущённо засмеялись. – Вот где вред! А немножко можно. Если очень хочется, съешьте селёдочки кусочек, огурчика солёного долечку. И всё! Умеренность важна во всём. Вам, будущим мамочкам, нужно помнить об этом постоянно. И родным своим скажите, а то вот Нефёдовой муж позавчера в передачу леща вяленого подсунул! Хорошо, у нас за этим следят строго! – И с грустной усмешкой, качая головой, смотрел на своих подопечных, ясно различая в их приглушённом подушками смехе и одобрение в адрес нефёдовского мужа, проявившего похвальную сообразительность, и разочарование, вызванное столь неуместно ревностным исполнением санитарками своих обязанностей. – Кстати, об окрошке. Сейчас у нас весна в разгаре, а там уже и лето, и конечно, хочется и лучку зелёного, и редисочки…  Но! Вы выйдете отсюда кормящими мамочками, а от всего этого – от редиски, лука, свежих огурцов – у детишек пучит животики и мучают газики. Вы меня поняли, лапушки? Ну, вот и отлично. А теперь спать! Спать, набираться сил. Они вам скоро понадобятся.

Зоя слушала профессора со счастливой улыбкой. Какие это мелочи – селёдка, редиска!.. Без них легко можно обойтись. Не это главное. А главное то, что Наполеон Израилевич уверенно сказал: вы выйдете отсюда кормящими мамочками!.. Значит, всё будет хорошо. И она вернётся домой с двумя сыновьями. Одного назовут Романом, другого Сергеем… Профессор обещал… И не будет она в этом году  есть ни редиску, ни зелёный лук, хотя они уже наверняка выросли, такие ядрёные, на самой высокой и тёплой грядке, той, что у сарая… И она заснула совершенно успокоенная.

Вечером к ней пришла золовка Татьяна. Она была старше Зои, высокая, нескладная, с толстой отвислой нижней губой. Принесла двухлитровый бидончик с клюквенным киселём, приготовленным свекровью, пол-литровую банку густой сметаны и две сдобные булки с изюмом.
- Тань, а у меня будет двойня, - сообщила ей новость Зоя, - мальчики.
Татьяна переполошилась.
- Ты что, с ума сошла? Что вы с ними делать будете?!
- Одного тебе отдадим, - через силу пошутила Зоя, но неудачно – Татьяна была старая дева и характер имела брюзгливый. Зоино безответственное заявление возмутило её до глубины души.
- Двое! С ума сошла! Куда вам, в вашем-то положении! Ты хоть представляешь, что такое двое детей? Не знаю, не знаю…  Посмотрим, что брат скажет… - и долго ещё бубнила, осуждающе качая головой и шлёпая оттопыренной губой.

Брат, то есть Роман, приходил каждый день, приносил полные сумки разной снеди – творог, сметану, курагу, лимоны  - всё с Центрального рынка, свеженькое; испечённые матерью пирожки и ватрушки и непременно Зоин любимый клюквенный кисель. Продуктами Зоя делилась с соседкой по палате Титовой, тихой печальной женщиной, муж которой, тоже фронтовик, лётчик, сам угодил в госпиталь – стронулся с места осколок, потребовалась срочная операция, и Титова очень переживала, как он там один, потому что никакой родни у них не было.

Разгрузив сумку и сложив изрядную часть её содержимого на тумбочку Титовой, Роман извлекал из глубокого кармана кулёк шоколадных конфет и щедро одаривал Зоиных соседок и всех сестричек и санитарок, заходящих в палату. Всех их он знал по именам, к каждой обращался, как к доброй знакомой: Леночка, Олечка, Валентина Власьевна, моё почтение!, непременно интересовался: как самочувствие? Как настроение? Как семья? Всё в порядке? Ну, дай бог и впредь! Немногочисленные просьбы сопровождал неизменными «будьте любезны», «уважаемая», «любезнейшая», и был так неподдельно приветлив, улыбался так ослепительно, что строгие медсёстры и санитарки при виде его расцветали, как старшеклассницы, впервые пришедшие на танцы, и, глядя искоса на очередную шоколадку, плавно опускающуюся в карман туго накрахмаленного халата, смущённо бормотали: ну что вы, Роман Романович, зачем, вот ещё выдумали, право же, это лишнее! – и, порозовев от удовольствия, предлагали Зое поменять ночную рубашку, перестелить постель, проводить в душ, и ставили её бидончик с клюквенным киселём в свой большой холодильник в ординаторской.

Новость о том, что у него будет сын, да не один, а целых два, вызвала в его душе острую тревогу за жену. Зоя была слаба здоровьем, и полтора года назад он её уже чуть было не потерял – тоже из-за сына, правда, неродившегося.  Конечно, очень хотелось мальчишку, Романа Романовича-младшего, но опасение за жизнь и здоровье жены было так велико, что он заранее был рад любому варианту, лишь бы младенец был здоров и своим появлением на свет не погубил Зою. А тут двое!.. Это был большой риск.

Он старался не подавать вида, шутил и подбадривал жену, но от переживаний и бессонных ночей, во время которых он изводил себя тяжёлыми раздумьями и во всём винил себя, впадая в отчаяние, осунулся и потемнел лицом.

А вечером восьмого числа у Зои начались схватки и, промучившись сутки, она родила девочку. Одну. Весом три пятьсот и длиной  пятьдесят три сантиметра.

Акушерка высоко подняла орущего младенца перед лицом измученной роженицы и, слегка поворачивая его то одним бочком, то другим, весело приговаривала:
- Ну, смотри, смотри, мамаша, какую дочку родила! Богатырь, а не девка!
Зоя с трудом разлепила распухшие, обкусанные губы и разочарованно спросила:
- А мальчики где?
- Какие мальчики?
- Двое… - прошептала Зоя и тихо заплакала.
- Мальчики в следующий раз, - деловито пообещала акушерка, - а сейчас дочка. Да чего ты расстроилась, глупая? Девка – она завсегда к матери ближе. – И унесла ребёнка, а Зоя осталась со странным, смешанным чувством обиды и безмерного опустошения. Она уже настроилась на то, что у неё будет два сына. Это было бы правильно и справедливо. Один – сегодняшний, а один – взамен того, неродившегося, которого она мысленно называла Ромочкой. И муж расстроится… Вместо двух обещанных сыновей - дочка…

Потом, после длительного зашивания изрезанной промежности и двухчасового лежания на жёсткой  холодной  каталке в гулком коридоре, по которому гуляли сквозняки, её куда-то повезли, поднимали на лифте, опять везли и наконец сгрузили на кровать. И она мгновенно провалилась в глубокий сон. А проснувшись утром, обнаружила себя в залитой солнцем палате, населённой ещё пятью женщинами. Четверо из них родили дочек, только у одной был сын, и она была крайне недовольна:
- Мало мне одного сорванца, глаз да глаз за ним, неслухом, то штаны порвёт, то стекло разобьёт, то подерётся с кем! На второй год остался в третьем классе, оболтус. Думала, вторая дочка будет, для души, ласковая, послушная. В старости к себе возьмёт. Так нет – опять всё сначала!..

Принесли кормить детей. Молодые мамаши жадно  рассматривали своих и придирчиво косились на чужих. У двоих девочек была желтушка, единственный на всю палату сорванец оказался мелким, сморщенным, абсолютно лысым. Зоя с гордостью разглядывала свою дочь – толстенькую, розовую, с вьющимися тёмными волосиками, с маленькими, аккуратными, прижатыми к голове ушками.
- Ушки музыкальные, - говорили соседки по палате.

Вечером нянечка принесла  передачи и записки. Вся родня мужа была довольна, что родилась девочка, особенно свекровь, Екатерина Ивановна. Она беспокоилась, есть ли у Зои молоко и велела налегать на питьё, особенно на её фирменный клюквенный кисель, и беречь от сквозняка грудь.

Молока у маленькой худенькой Зои оказалось очень много, она кормила и свою дочь, и сына своей соседки, у которой молоко так и не пришло, и ещё сцеживалась в баночку, которую забирала медсестра.

Роман писал, что ему всё равно, мальчик или девочка, главное, чтобы ребёночек был здоровенький, и что она, Зоюшка, молодец, и просил выглянуть в окошко. Зоя свешивалась с широкого подоконника пятого этажа и кричала, что дочка – вылитый отец, и пыталась руками изобразить их сходство, а Роман, стесняясь кричать на улице, счастливо улыбался и, одобрительно подмигивая, высоко поднимал большой палец.

Появление у Романа Попова дочки весь двор на Стрелецкой улице, что в Марьиной роще, отмечал три дня. Роман не скупился на выпивку и угощение. Соседи, в свою очередь, натащили молодым родителям множество детских вещей и игрушек, старинный друг Коля Гусёк преподнёс новую цинковую ванночку и большой эмалированный горшок с крышкой.

На десятый день Зою с дочкой выписали из роддома. Во время последнего обхода Наполеон Израилевич сказал ей:
- Ну что ж, голубушка, всё у нас с вами прошло удачно. Ребёночек крепкий, да и вас мы отпускаем в удовлетворительном состоянии, но проблемы с сердечком и почками есть, да-с, есть… Ну, это вы и сами знаете. Так что, если решите второго рожать, не тяните, я ещё годика два поработаю – и на покой, да-с… А в ближайшее время милости прошу, пожалуйте опять к нам, и ребёночек будет в порядке, и вас выходим, обещаю. А позже, да в другом месте не советую, нет-с, не советую… Опасно. Вы меня поняли, голубушка?
- Поняла, доктор, спасибо. А как же вы предсказывали, что будут мальчики, мелкие, а родилась такая девочка? - Решилась поддеть старого профессора счастливая мать.
- Так это я когда говорил? За неделю! – Он поднял указательный палец. - А за этот срок  вон какие, оказывается, изменения могут произойти! - Засмеялся Наполеон Израилевич и тут же посерьёзнел. - И слава богу, а то неизвестно, как бы мы с вами справились с двойней, там, знаете, свои сложности. А за сыном приходите, жду.

Но решиться вторично на столь опасное предприятие Зоя и Роман не рискнули, и дочка их росла единственным ребёнком в семье.