Мужской роман. 2

Калинин.

Смотрю на ошейник и понимаю, что не хочу. Наигрался, гадко вдруг стало, и все убеждения что я уже взрослый, самостоятельный, и волен делать все что взбредет в голову куда то летят к чертям. Провожу пальцем по его грубой обработанной коже и заклепкам, по застежке. Для элитной такой суки аксессуар, породистой, послушной и воспитанной. Знак принадлежности и подчинения хозяину. Я так хотел его на себе, примерял вместе с ним, чувствуя это свежее, безумное возбуждение и жгучее желание, палящее прямо изнутри. Поглощающее оцепенения подчинения. Что то новое и важное, заставляющее биться быстрее привыкшее ко всему сердце, то, что заводит. Делает живым, чего уж там.

Так ведь, правда было, казалось таким важным и именно тем, чем нужно. А теперь этот важный и приятный ритуал перестал меня привлекать. Согласие на ЛС в БДСМ это что-то вроде женитьбы. Это самое важное согласие, которое можно дать. А я его, кажется, проебываю.

Странно, ведь было такое дикое желание лайф-стайл, этого состояния зависимости и подчинения воле хозяина не только в сексе, но и в жизни, 24 часа в сутки и целыми неделями. С этим событием поздравляют, его празднуют и вообще это голубейшая из мечт «тематиков». Высшая стадия отношений, самое важное из принимаемых решений, хотят это больше чем замужество и оно жестче, следуя оговоренным правилам, ты дома должен ходить обнаженным, ведь раб не имеет права на одежду, откликаться на придуманную кличку и стоять на коленях с опущенной головой в присутствии Хозяина. Все решения принимаются хозяином, по работе или в вопросах с друзьями. Разрешение требуется не только на то что бы кончить а и просто поесть или лечь спать. В некоторых парах Саб, нижний Доминанта, должен спрашивать можно ли ему сходить в туалет. Для не знакомых с Темой людей это может показаться диким, но как тогда быть с просьбами выйти в туалет из аудитории, когда зачастую уже взрослый и во всем самостоятельный человек должен спрашивать у лектора а можно ли вообще отлучиться и отлить? Как быть с руководством родителей нашей жизнью или стремлением жены контролировать мужа и наоборот? Только там никто не несет ответственности и бесполезно доказывать своему отцу, что ты не хочешь учиться стрелять, ни просто так, ни по птицам, потому что просто не хочешь, бывает же. Все эти жесткие меры воспитания, с обязательной поркой и все против воли во имя подарка на день рождения или сладкого раз в день, они поступают с тобой так, как сами считают нужным и после, расхлебывая последствия, бесполезно что либо им предъявлять. ЛС без прав нижнего. В «теме» же все строго и это тяжело. Быть хозяином в лайф-стайл, так же сложно, как и отдать все свои решения и действия кому-то еще кроме себя, когда всю жизнь из тебя выращивали вроде самостоятельного и никому кроме себя не нужного человека.

Мы, конечно же, оба об этом думали. Бывает, говорили и пробовали, это было захватывающе приятно, ощущение, когда на тебе застегивают ошейник, как альтернативное подтверждение того, что ты все-таки, наверно, кому-то нужен.

А теперь? Остыл, разочаровался, утратил желание. Не стоит. Импотент, утративший влечение к этому событию. И не только этому. Меня перестал привлекать ежедневный ритуал жить, и вся радость сгустилась в толчках нечастых телефонных разговоров. Вот и все. Мне хочется тепла от совершенно другого человека, без каких либо атрибутов и подтекстов. Кажется, это и есть тот самый ретро-сюжет про телефонный роман, только на современный лад.

Безответно, потому что между двумя мужчинами. Так просто, набрать и услышать его голос, четко рассказывающий, что-то по работе. Как будто ведущий репортаж для одного единственного слушателя или жалующегося на такую далекую и неприемлемую для него, такого очевидно русского, экзотику. Трогать свои губы, представляя его и пусть бы даже врезаться в этот момент, разбиться, замерев на острие этого счастья. Я улыбаюсь и ложусь головой на стол, лицом к телефону. Самый эротичный предмет современности – вот он. Возбуждающая вещь, вечный спутник с сохранением самого личного, что только можно представить. Приходит на ум порно, в котором девки запихивают мобильники в себя и они выходят из них все в естественной смазке, олицетворяя близость современной техники и тела. Ближе некуда. И как-то случилось так, что в меня тоже вставлен телефон, но ****ь не куда-то в промежность, нет, намного сильней, больней и лучше, в самое сердце, и торчит теперь из этой истекающей, судорожно сжимающейся мышцы в ожидании времени связи. Такой долгой как можно, пока трубка не нагреется в руке и уже кроме как говорить о сексе ничего не останется, потому что захочется лизать динамик, вылизывать, касаясь словами дырочек аппарата, что бы прикоснуться к этому голосу. Смеху. Плотному и настоящему. Теплому, рядом с которым чувствуешь, насколько увяз в этих всех извращениях, без ощущения настоящего. Тор. Ммм, что-то не тяну я на валькирию для тебя.

Закрываю глаза. Сейчас хлопнет входная дверь и мне придется объяснять Диме, почему я передумал, если сам просил. А как объяснить? Влюбился в голос- на-том конце, в фотографии и чувство юмора, во все эти слова и мысли одного журналиста, в его действия. Хотя хер с ним, с тем, что он журналист. По ходу дела он просто тот самый мужчина. Или просто мужчина, которых сейчас так мало. Я и рядом не стою. Не стою. Чего я стою? Перед глазами под веками какая-то мерзость, червяк, залезший под кожу, которого надо вытащить. Позвонить ему что ли, пожаловаться на похмельные галюны и, распить как вчера, в новогоднюю ночь бутылку на двоих. Его половина была водкой, моя – девчачьим пижонским шампанским. И было сказочно. Вся эта метель сыпучим молочным порошком замела его стоны и движения руки по члену, пока я нес какой-то бред, боясь отпустить, боясь поверить, что слышу это, и в нос бьет его острый, пряный запах, а в ушах, в голове, во всем теле – голос. Новогодний подарок. Моя личная, материальная такая, фантазия, воплощение праздничного бреда и этой сжирающей живьем тоски.

А теперь новогодняя сказка прошла, и стало пусто и тяжело. Неопределенно. И холодно. Сколько я рассказывал ему про Россию, столько раз понимал, что запросто сменил бы ее на провонявший, жаркий Тай.

Осто*издело.

Сколько рассказывал... Я смотрю в окно такси на усиливающуюся пургу, и бок греет обещанием исчезновения дорожная сумка. Лишь бы рейс не отменили. Там будет время спокойно подумать, писать, в конце концов, а то все сроки к чертям как обычно. Сроки, да, я убеждаю себя, что просто еду писать, а не сбегаю, чтобы не оказаться между двух огней. С одной стороны меня будет терзать Дима, а с другой я же сам, и мой телефон. Телефон в особенности…. он приятно оттопыривает карман своей широкой формой и напоминает о разговорах. Хочется его выкинуть. Надо же. Я рассказал о себе какое-то, кажется не важное, но такое болючее. Это было так просто и естественно, сказать то, что раньше говорил только психоаналитику, только не за деньги теперь, а по-дружески.

- Мать турчанка, – пояснял я, отвечая на вопрос Егора с х*я у меня такой медовый тембр.

- А отец пушкинский кот ученый с цепи? В мартовский период? Судя по мелодичности-то, – смеялся он, пока на заднем плане фоном шумел ресторан гостиницы.

- Ну, если считать партработника в командировке мартовским котом, то вполне так, да. Приехал, погулял, деваху обрюхатил, а потом она взяла и родила ему, но от ребенка отказалась, – я замолкаю, задумавшись и добавляю: – Нет, значит, она кукушка. Отец по-любому не кот.

Стрельский откашливается и смущенно просит прощения за то, что влез не в свое дело.

- Да ну, – я улыбаюсь, – знаешь, как-то иногда хочется сказать такое. Только по-пьяни стремно, а по трезвой некому. Лажово. Поэтому можно вот так.

- Не видя лица собеседника? – спрашивает Стрельский.

- Ну почему же? – я засмеялся, смотря на раскрытый журнал с колонкой Егора и фотографией автора. – Я вот твое лицо представляю, слышу голос, дыхание, то, как ты идешь спокойным, но быстрым шагом. Можно сказать, вижу тебя.

- Ого! – выдохнула трубка.

- Это я отомстил за твою проницательность по поводу машин, на которых я езжу, – довольный произведенным эффектом объявил я, - А вообще растил меня строгий отец, но в общем-то он всегда был по командировкам, военный, и со мной сидела бабушка-филолог. Строгая и начитанная. Книги в доме были важнее всего. Шкафы с ними зачем-то накрывались пленкой, как и паркет, и шуметь не разрешалось. Только читать. Так что к 14 годам я поглотил все мифы, атласы, путеводители, сборники стихов и биографий и чеканил Маяковского вперемежку с питерскими романистами. Искал что-то новое в иллюстрациях к 1000 и одной ночи. Там был совершенно шокировавший меня голый повешенный чувак на гравюре. Это перевернуло мое сознание нахуй, и я еще долго потом в книгах искал всякое такое, от чего хотелось себя трогать.

На этом месте я замолк, потому что подумал, что чуть не выдал себя, забывшись, что и ему нельзя говорить все. Матернулся про себя и рассказал дальше на вопрос Стрельского что было дальше.

А была квартира на проспекте почти в центре, хорошая, сырая до жути и просторная, с такой дискомфортной гестаповской ванной в которой было неловко дрочить и запахами кошек. Я, почему то скучал по матери, хотя не представлял, как она выглядит, как пахнет и какие у нее руки на ощупь. У меня даже фотографий ее не было. Она никогда не пыталась меня найти, и от этого было обидно. Хотя может, пыталась, но мне не говорил суровый отец или деспотичная бабка. На вопросы я получал подзатыльник, такой же болючий как и удар по спине, если сутулился. Занимался всяким абсолютно не нужным подростку и необходимым, по мнению родственников. Потом школа с красным, журфак, ну вот и как-то я здесь. Вещаю через полмира тебе о своем никчемном прошлом.

И все эти битые стекла прошлого так перемешивались в парном молоке наступивших теплых разговоров, что летело время и хотелось избегать остальных, чтобы не растерять это самое щемящее и бесценно хрупкое внутри.

Дима позвонил с незнакомого номера, когда я уже изучал таблицы с расписаниями рейсов. Видимо он почуял неладное и решил что его звонок я не приму.

- Кира, что случилось? – в его голосе было столько тревоги, что я просто охуел. И начал вспоминать, не оставил ли я предсмертных записок, окровавленных кнопок ноутбука, которые мне так любят присылать, или еще что-нибудь пугающее. – Нет, ничего не говори, просто слушай! – Он сбивался и, кажется, шел по улице, – Кира, я же люблю тебя, отморозок ты, зачем так жестоко? Если передумал, то просто скажи, понимаешь? Просто скажи что происходит, мы ведь не первый год вместе ****ь, сука а, зачем ты так? Совсем уже не любишь меня да? И не хочешь? Думаешь, я не понимаю этого? Мы даже трахаться редко стали!

- Дим, - перебиваю я этот поток внезапно прорвавших его эмоций.

- Заткнись, Калинин, - огрызается он совсем жалким голосом, и, помолчав, добавляет, – Ты же не уходишь от меня, правда?

Я думаю, что вообще-то это было бы логично, и уже, наверное, давно пора, я просто привык быть с ним, но наши отношения и отношениями сложно назвать. Мы не то, что мало трахаться стали, но и почти не говорили. А это же все, точка. Реально пора было дописать это и не мучить ни себя, ни его. Просто я попал в аварию, и он так носился со мной, переживал, даже всучил мне ключи от своей мазды, в больнице долго стоял и обнимал, наплевав на то, что на нас смотрят. Наверное, после этого как-то стало хорошо, мы даже решились на ЛС, стали к нему готовится, но видимо уже не судьба. Я тогда вдруг подсел на звонки Стрельскому, и это отдалило нас с Димой. Вернее даже отбросило, потому что прежнего мне в жизни хотелось все меньше и меньше.

Я вздыхаю, понимая, что уже пропустил ближайший рейс:

– Дим, я просто хотел отдохнуть.

- Отдохнуть? – мой собеседник замолкает, слыша, как объявляют посадку, и добавляет: – От меня отдохнуть, Кир? Где? Опять ****ься летишь? Что за козлиная привычка сваливать, а?

- Мне казалось, ты позвонил, чтобы остановить меня, а не подбить к отлету. И потом кто из нас больше изменяет это еще вопрос, – спокойно прокомментировал я, привыкший не реагировать на провокации.

- А ты хочешь, что бы я устраивал тебе сцены ревности? Кира, я же убью тебя тогда, – не унимался Дима, а я блуждал взглядом по таблицам рейсов, понимая, что никуда не хочу. Разве что, в какой ни будь очень нижний Новгород и там схорониться ото всех и скиснуть с тоски, бухая и насыщаясь музейными историями. А что, в библиотеку схожу, запишусь, сменю образ жизни и прекрасно приду в себя. Потом я натыкаюсь глазами на строчку с Бангкоком, и внутри все сладко сжимается и замирает. Вот чего я хочу. Теперь все время будет так – с одной стороны то, что было, а с другой – непонятное то, что будет. Хочется в Таиланд.

Диму настораживает мое молчание, и он добавляет что-то про то, что я все равно лучше всех его мужиков ебусь, но я не слушаю. Говорю что все нормально, через неделю вернусь и отключаюсь. Смотрю на телефон. Как много теперь решает эта штука. Я иду к кассам, потому то знаю, чего хочу. Просто прилететь туда, в Байоку, 36 этаж. И даже не обязательно сразу к нему. Дождаться в столовой, найти его в баре за очередной бутылкой русской тоски, обнять и ржать что вот, жена декабриста, ну.

Потом мне будет как-то стыдно за это желание, особенно когда он будет говорить, что соскучился по русским бабам, потому что я так и не улечу. Рейс снимут из-за погодных условий, и я поеду к себе в Подмосковье, окапаюсь на неделю дома. Отключу телефон и буду залипать на пургу лечась от той же исконной тоски на пару с проститутом Женькой, спецом как раз по таким тяжелым случаям, который не трахается, а просто ходит рядом, громко смотрит телевизор, пожирая всякую ***ню и с серьезным видом вникает в твои пьяные россказни о проблемах. Почти что платный лучший друг.