Так... Сказка

Не знаю почему, но ко Дню Победы у меня, сколько себя помню, было какое-то странное отношение. Мне в этот день не бывает радостно.
Радоваться, вообще-то, особенно нечему. Люди, которые погибли тогда или были ранены, или пропали без вести, или после войны пропали в сталинских лагерях – они спасли сотни, тысячи, миллионы жизней, и только благодаря их подвигу мы все появились на свет, ведь нас могло бы и не быть, если бы тогда они не устояли. Все это так. Но ведь они погибли – на фронте или в госпиталях, или в сталинских лагерях после (сколько было таких случаев!). А те, кто выжили и построили для нас светлое, без доли иронии даже, будущее…
Я люблю большие чайные бокалы, их любил мой дед. Наверное, это наследственное. Я его почти не помню. Помню только строгие голубые – выцветшие уже – глаза, я редко когда видела потом такой прямой и честный взгляд у других людей. Помню улицы с зелеными домами, где мы гуляли с ним и с братом, когда мы с братом были еще маленькими, и молочный коктейль (тогда он назывался напитком), который он нам покупал в большом стеклянном магазине душными летними днями. Этот напиток так и остался моим любимым, и когда летом я пью его, покупая все в том же магазине, который за годы, кажется, совсем не изменился, всегда вспоминаю о деде. И вот еще бокалы.
Не помню, чтобы он учил нас чему-то, как старики в фильмах учат молодых, знаете, «будь честным» и так далее, не помню вообще, о чем мы говорили. И мне кажется, что все то время, что мы провели вместе, а это было недолгое время, дед просто молча смотрел на нас с братом. Даже не улыбался, просто смотрел тусклыми честными глазами. И еще он хотел, чтобы мы как можно больше гуляли, и выгонял нас гулять даже против воли. Мы шли в лес, собирали шишки, возились с песком на каком-то долгострое, или что это было. А он смотрел. И всегда старался увести нас в лес как можно дальше, показать как можно больше. Мне потом много лет снился тот лес – именно тот самый, в котором мы гуляли вместе.
Он не говорил о войне. Вообще не говорил о ней с нами, и по прошествии лет это стало казаться мне странным. Но это не так уж странно, если знать историю с начала. Мой дед был глубоко верующим человеком. Конечно он не мог спокойно вспоминать время, когда все вокруг убивали. Он говорил, что не убил ни одного человека на войне. Он был шофером. Под бомбежками, под обстрелом подвозил вооружение нашим солдатам. Был ранен, и медали тоже были, но людей он не убивал.
Ему даже предлагали вступить в партию. Трижды. И тут тоже важно знать историю: мой прадед был раскулачен – на пятерых детей в семье у него было две лошади, или как-то так, - но, так или иначе, он умер в тюрьме. А дед не держал зла на большевиков за это. Он говорил, что при их власти будет спокоен за будущее своих дочерей. Он действительно был необычным человеком. Но в партию не вступил. Сначала говорил, что недостаточно сознательный, и политрук в третий раз заявил: «Сознательный ты! Вступай!» И тогда дед сказал: «Я не могу, я в Бога верю». В фильмах и книгах много говорят и пишут о том, как жестоко обходились при коммунизме с верующими, и что людям приходилось верить тайно, боясь за свои жизни. Странно, но политрук ничего не сказал тогда деду и в партию его больше не звал. Наверное, все-таки в книгах и фильмах - не вся правда.
Когда дед умер, мне было десять лет. После него осталось много больших бокалов. Помню, я хотела взять один из них в память о нем, но так и не взяла. Наверное, это правильно, потому что теперь, когда я смотрю на его бокалы, мне почему-то делается стыдно, и, наверное, я даже знаю почему.

12 мая 2013 года.