Мужской роман. 5

Стрельский.

Усталость. Я вышел из клуба в странной спешке, и попал под этот жесткий ливень, так, что добравшись до своей машины на открытой стоянке почти весь промок. Похуй. Закурил, откинувшись на сидении, не заводя двигателя. Ткнул пальцем в радио. Все равно, лишь бы заглушить странный шум в ушах. Восточные переливы, судя по всему турецкий. Турецкий? Стамбульский? Я горько усмехнулся. В полуоткрытое окно летят капли дождя, а я выпускаю дым и рассматриваю свою руку, лежащую на руле. Большую руку со здоровым кулачищем колющим арбузы. Молот Тора. Нахуя такой дождь? Какой-то странный вечер, который никак не кончится. И чего я жду?

Странно было увидеть его здесь. Увидеть. Понять, что это и есть он. Я усмехнулся, вспоминая его лицо, такое необычно знакомое и в то же время новое. Ну, как-то даже стыдно сидеть так на стоянке и думать о другом мужике. Очнись, Стрельский! Разговор в сортире я даже анализировать не берусь. Но я все равно вспоминал его взгляд, такой яркий, валящий с ног. Наверное, это турецкие корни, властность какая-то.
Я хмыкнул, выпуская дым и вглядываясь сквозь темноту в сторону, из которой появлялись посетители клуба. Его пока не было. Нет, я не жду его.

Я выбросил окурок. Странная встреча. После наших разговоров я ждал какой-то дружеской попойки, приколов или совместного похода в бордель. Но тут было что-то другое. Я нервничал. Я не мог даже толком поговорить с ним сегодня, да и в сортире вместо того чтобы нормально его позвать куда-нибудь, как мы собирались, я просто протупил. Да и он не особо ведь ждал приглашения – попрощался и ушел. Ох… Это бредово, Стрельский. Это бредово.

Калинин вышел под дождь и направился к одной из машин. Мазда. Опять мазда. И за рулем кто-то. Подвозят? Я хмыкнул. Со мной не поехал. Значит там дружба покрепче. Да *** знает. Может просто подвозит. Он сел в машину, а я завел мотор, и сам не отдавая себе отчета что делаю – поехал следом. Очнулся, наверное, проехав пять кварталов за ними. Знакомый райончик. Тут рядом ксюхин дом. Я включил поворотник. Заеду, что я, в конце концов.

Но подъехав к ее дому, я не смог выйти из машины. Этот дождь, обида на нее, и турецкий мотив в голове, много времени спустя как я выключил музыку. Что-то тягучее и мучительное, как раз под этот дождь. И мысли о синей мазде, скользящей под дождем. У Калинина не мазда. Значит, это его подвозят. Значит, я не в кассу. Я достал из кармана мобильник, и, покручивая его в руке, смотрел на ксюхин дом. И когда одно из окон вспыхнуло светом, я вдруг вспомнил, что под сидением у меня припрятано кое-что увеселительное… как раз для такого случая.

***

- И вот я сижу в машине под дождем курю и слушаю это тягучую турецкую музыку. Ебучая песня. Знаешь такую? Даааг гибиии, дерье гибииии… - напеваю я невидимому собеседнику в трубку, - и думаю – звонить или не звонить. Кира уехал с каким-то мужиком. Не, ну мы пить же с ним собирались вместе, а он уехал. А я под окном бабы своей сижу. Прикинь? Сижу под ее окном, но не захожу. Думаю, что он уехал, а мазда не его. Понимаешь?

- Ни с кем я не уезжал, я всегда с тобой, несмотря на разбитый нос, - голос в трубке.

- Ты уееехал! – уличаю я, не соображая толком что говорю, и с кем, - Уехал-уехал, на мазде, синей мазде, я помню. И номер… А черт, номер забыл. Я ехал за вами даже! Куда-то ехал… а приехал к Ксюхе. Но не зашел.
 
- А нахуй за нами? Знаешь, я ехал и пялился в никуда думая, что моя остановка, - ответил голос.

- Твоя остановка?

- Моя остановка. Пора выходить из мазды, - ответил он и длинно выдохнул. Мне показалось что это так философски звучит, что я проникся.

- Мне тоже пора «выходить из мазды». Приехал на родину, а родина повернулась жопой, - хрипло ответил я, пытаясь оглядеться, но вокруг такая темень, что даже рук собственных не видно, - Я был чужой там, и тут как бы тоже. Чужой.

- А как же ты до такого возраста дожил и не знаешь, какая тошная Москва?

- …Москва тошная. Все друг другу чужие. И я слушаю турецкую музыку, которую я никогда не любил, и она кажется мне такой родной. Дааг гибиии… - опять затягиваю я.

- И все с этим как-то живут, медленно угасая, - добавил голос.

- Мне начинает казаться, что я чужой везде. Там чужой, здесь чужой. Хотя ведь было же что-то родное здесь, когда я летел. Ведь было? Я ведь поэтому так и хотел вернуться. Чувствовал родное, здесь. Понимаешь? А приезжаю – нет. Ничего нет.

- Домой и спать.

- Домой - нет. Хочется написать Кире смс. Или позвонить. Так странно - вчера по телефону он был как родной, а сегодня на покере он совсем другой.

- Ммм смс? Типа – «че за х**ня, друг, поехали кататься!» – он помолчал и тише добавил, - просто  у каждого свой способ скрывать шок. Я вот так глупо наверно замыкаюсь.

- А ты кто? Мальчик-турок-проститут? – спрашиваю я у голоса в телефоне. И почему турок-проститут? Я как пьяный и не вижу ничего.

- Я?! – изумился голос.

- Ну, ты, не я же. Я - Егор, приятно познакомиться. Я рассказываю тебе свою историю. Сейчас 3 часа ночи и дождь. Я в машине, говорю по телефону. С тобой. А ты кто?

- Ммм, а я психолог.

- Психолог?

- Шлюха такая моральная. По телефону доверия.

- Я позвонил по телефону доверия?? – ору в трубку, начиная хохотать, - я ужрался, что ли?! Е***ь, мне так одиноко?

- Нормальный телефон! Ты ошибся строчкой со шлюхами. Да всем одиноко. Знаешь, сколькие мне звонят? И одинокие все.

- Выходит я звонил шлюхам... а попал на тебя? Может я курнул и мне все кажется? Или может я в отключке до сих пор. Лежу где-нибудь на улице. Или в машине. Или в клубе. А я что, позвонил в секс по телефону и потребовал мужика? Извини чувак. Видимо кокс были лишний!

- Ну, всем хочется разнообразия, Стрельский, - усмехнулся голос в трубке.

- Ты знаешь мою фамилию даже!

- Ты мне ее первым делом сообщил.

- Ты что, в грядках ковыряешься? – спросил я строго. Почему-то мне представилось, что собеседник стоит, наклонившись над грядкой, и пропалывает сорняки. Или рассаду сажает.

- Ну, да. Чем еще одинокому писателю заниматься в 3 часа ночи?

- Наверное, все это мне снится, - поделился я предположением с человеком на том конце провода, - Знаешь, что мне снится последнее время? Мне снится голос.

- И что рассказывает голос?

- Он шепчет мне в ухо мое имя на разные лады, говорит что-то, смеется.

- Хороший голос, видимо он тебя любит.

- Голос любит? – уточнил я. И вдруг не выдержал, - Слушай, признайся, кто ты? Я вот сейчас держу в руке трубку. Но голос у тебя ведь знакомый. Я точно пьяный или закинулся, не помню, кому позвонил. Было бы смешно, если бы я позвонил Кириллу. Ты ведь не он? Или он? Кира? – с ужасом прошептал я в трубку. И осознание что это действительно может быть сам Стамбульский, настолько пугает, что волосы встают дыбом.

- Мне ты позвонил, да, я Кирилл, вот я, видишь? Смотри в глаза! А глаза у меня золотые, - я вдруг чувствую, что что-то бьет по лицу, - Стрельский очнись! Ты мне в 4 часа утра писал, что бы я приехал и смотрел, как ты летаешь?! – снова удар по щеке, ладонью видимо, - Подъем!

- Бля. – Я моргаю и наконец, осознаю что вокруг. Мы в машине. Кирилл держит меня за волосы и заносит ладонь для очередной пощечины. Но видит, наверное, мой проясневший взгляд, - Ой бля.... Кирюха... прости! Что я наговорил?

- Нахера закидался? По снегу соскучился?! – сердито спрашивает меня друг, опуская руку.

- Я не помню! Помню только мальчика-турка. Турчонка. Или мне это снилось? – я внимательно смотрю на Киру, но перед глазами плывет и его образ съезжает на какую-то абстрактную картину. Я вдруг понимаю, что до сих пор прижимаю к уху мобильник.

- Давай-ка два пальца в рот, - командует друг, - и отдай трубку, можно со мной и так поговорить уже. Не снилось, я приехал вот. Давай блюй, очисть мою совесть.

- Два пальца в рот не хочу, - сопротивляюсь, - я уже вижу тебя. Спасибо, что приехал… Ааа. Так мальчик-турок - это ты! Не буду блевать! – возмущаюсь я, - Че я тебе - девка? Я в порядке!

- Какой в жопу тебе два гроба мальчик?! – орет на меня Кирилл, и я замолкаю. А потом с ужасом говорю, стараясь не смотреть ему в глаза: - Ой, ****ь. Что я болтал?

- Смотри, что у меня есть, - весело перебивает он, видимо что-то показывая, но я боюсь повернуть голову, потому что начинает сильно мутить, боюсь что сблюю.

- Да не ты! – раздосадовано отвечаю, - был мальчик турок. Видимо он дал мне кокс. Или продал... Так что у тебя есть?

- Бутылка Перье! Дорогущая водичка, хороший душ из нее, ммм? – Кирилл, наконец, засвечивает бутылку перед моим носом, но тут же поднимает ее выше и льет прямо мне на макушку.

 - Ааа! ****ь! – ору я, чувствуя, что тошнота как-то сразу отходит, но по инерции продолжаю напрягать легкие, - хватит!

 - О, очухался, - радуется Калинин. Я сижу, и какое-то время дышу полной грудью, стараясь сфокусировать зрение. Все плывет, хотя тошноты уже нет. ****ь, что это за наркота была? Хорошо бы узнать. И вдруг мне становится весело.

- Бля, я тебе че, все выложил? – смеюсь я.

- Ты мне впаривал что-то про грядки, - пожимает Кира плечами, рассматривая меня, и видимо убеждаясь, что я пришел в себя.

- Кирюха, - говорю я, потому что вдруг пробивает просто и благодарность и дружеская симпатия и какое-то чувство, что человек как родной, - дай обниму! Я так рад, что ты приехал. Спасибо!

- Дай я нюхну и тоже буду рад! А не, нос болит, - бурчит он, а я наваливаюсь и обнимаю его, прижимая к себе. Он обнимает меня тоже, говоря, что я укурок. И еще что он рад, что мы познакомились, наконец.

- Кирюха... ****ь, ты друг мне. Друг настоящий. Понял? – хриплю я ему в волосы.

- Жана я твоя декабристская, - отмахивается он, смеясь и освобождаясь из моих лапищ, и вдруг являет перед моим лицом нечто съедобное, - На пирожок. Тебе пожрать надо, я захватил.

Я несколько минут с упоением жую, а он достает еще и еще, и наконец, вручает мне весь пакет. Мы меняемся местами, он садится за руль моей машины. Я вдруг понимаю насколько массивен хаммер, когда вижу его на водительском – он хоть высокий, но все равно ниже меня, и по габаритам меньше. Все это я думаю, продолжая жевать, а мы выруливаем со двора и выезжаем на шоссе. Я, пожирая пирожки с диким голодом, чувствую беспредельную благодарность. Называю Киру на разные лады, придумываю уменьшительно-ласкательные от его имени – Кирюшечка, Кирюшочек, Кирочка. Вспоминая шутку про жену декабриста и оставив пирожки, требую, чтобы он вышел за меня немедленно.

- Иди на х**, торчок, бля! – возмущается Кира, - Щас открою дверь твоего БТР и буду скорбеть по мужу-декабристу! – угрожает он, и тут же переходит на сарказм, - Ты, где живешь-то? В бутово где-нибудь?

- Кирюшечка, братишка! – слышу я себя как со стороны.

- Захлопнись и скажи, в каком мусорном баке ты гнездишься! – весело злится он. Потом мы еще какое-то время препираемся матом и наконец, он объявляет, что мы приехали. Кирилл кое-как выволакивает меня из машины, мы доходим до подъезда и поднимаемся на лифте до третьего этажа.

- Мы дома, Стрельский, - говорит он тише, - у меня дома.

- Кира, а можно я где-нибудь лягу? – спрашиваю я сдавленно, потому что тошнота снова накатывает. Он говорит что можно, но потом видит мое лицо и недовольно хмурится. Уходит куда-то и возвращается со стаканчиком какой-то дряни, заставляет выпить и тащит меня куда-то еще. В туалет, ясное дело. Где я самозабвенно блюю, чувствуя, что меня держат его руки. П***ец, Стрельский. Надо же было так обдолбаться.

- Пойдем, - тянет он меня вверх и ведет, очевидно, в душ. Я упираюсь лбом в стекло душевой кабинки, рассматривая ее содержимое. Ох, бля. Штаны бы снять. Кирилл с трудом разворачивает меня и пихает к стене, возится с моим ремнем, приговаривая что-то о бессмысленном безмозглом куске мяса и о свинцовой горе, которая очевидно расплющивает своих баб навалившись. Я замечаю, что у него ярко зеленые глаза, действительно ярко зеленые, как будто горят зелеными фарами в тумане.

- Зеленющие какие! – то ли с восторгом, то ли с ужасом говорю я, пока он с меня трусы снимает. Е***ь, до чего дошло-то, а? Он переспрашивает, о чем я, и я поясняю, что глаза у него зеленые и горят.

- А у тебя красные, укурок, - ласково как-то отвечает Кира, подталкивая меня уже голого в душ, вертя краны, - Вода нормальная?

Мне на голову обрушивается теплый водопад, и я выдыхаю полной грудью что-то матерное, пока он держит меня за плечи, чтобы я не пробил лбом стеклянную стену. Я открываю рот и поднимаю голову, так что вода льется прямо на язык, потом полощу рот и сплевываю.

- Промокнешь же, - говорю я, с трудом удерживаясь на ногах, но поворачиваясь к нему, - смотри, с тебя течет уже.

- Я итак мокрый, Стрельский, - улыбается он, - не переживай, высохну. Давай уже в себя приходи, и поел, и блеванул, и искупался.

Я вдруг осознаю, что все это время он был рядом. Откачивал, привез к себе домой, кормил, за волосы держал, когда я блевал. Б***ь, кто бы еще так со мной возился? В каком-то порыве я обнимаю его и шепчу, перекрывая своим громогласным шепотом шум воды, что он мне брат, что он мне как родной, что так никто со мной не возился, а он настоящий, ****ь, единственный друг. Кира отшучивается, пытаясь освободиться, а у меня в ушах шумит от какой-то братской любви к нему, я снимаю с себя крестик – да, я ношу, крещенный, - и надеваю ему на шею.

- Братишка, - хриплю я, пытаясь этим объяснить свой поступок и сам же смущаюсь.

Он хмурится, потом смеется и называет младшим, непутевым, ведет в комнату, и я снова прихожу в себя уже лежа. Он, кажется, собирается уйти, а на меня накатывает просто панический страх остаться одному. Кира успокаивает, что кроме этого дивана здесь и спать негде и устраивается рядом. Но меня не отпускает, дрожь бьет, я понимаю, что это от наркоты, отходняк, но ничего не могу сделать, хватаю его за руку и так лежу, крепко держа. Перед глазами плывет, и я опять шепчу ему Кирюша, Кирюша, несу какой-то бред и засыпаю, так крепко сжав пальцы на его запястье, чтобы он не смог их отцепить, когда я отключусь.