Мужской роман. 6

Калинин.

Растатуированные парни разносили на подносах выпивку в баночках, в которых раньше майонез продавали. Реально похожи. Только не из зеленого стекла, а прозрачные и тонкие как вазы для цветов. С розовой бодягой. Такое ощущение, что туда кокс с редбулом и спрайтом намешали. Звучала пустая, гулкая и актуальная музыка фэшн показов, скелетичные тоскливые модели напивались, заедая водкой с легкой колой наркоту.

Я разговаривал со шрамированным японцем. Причем шрамирование он делал сам себе, перед зеркалом в ванной, используя для этого бритву жены.

- В ней еще были застрявшие срезанные волоски, – пояснял он, пока я брал у него вью, посасывая из майонезной баночки, – и остатки ее пены для бритья, или крема. Знаете, они не такие как для мужчин, и бритвы такие легкие, ими было приятно вспарывать и срезать кожу, правда они быстро забивались обрезками, и часто приходилось их мыть, раня еще и пальцы.

Я добиваю и втягиваю через соломинку воздух с остатками пойла, но японцу похуй. Он продолжает рассказывать, а я вспоминаю, отвлекаясь.

Вспоминаю, как он выходит из ванной, белое полотенце через шею кажется каким-то несерьезным по сравнению с его фигурой. Грудь мерно поднимается от дыхания. Спокойный, сильный, сексуальный. Скандинавская такая выточенная из мяса и мускул гора. Викинг. Только с пшеничного цвета волосами, но такими же, как у героев саг ледяными добрыми собачьими глазами. Как у лайки, только с русским оттенком. Образ накладывается на образ и мне вдруг пережимает горло – я нашел, то, что надо... Смотрю на него с постели, расставив ноги и прищурившись, упираясь локтями в мягкий матрац. И зачем их делают принимающими форму тела? Неудобно же.
Викинг подходит и опускается на колени перед краем кровати, снимая с себя полотенце, и осторожно проводит большой горячей ладонью по внутренней стороне бедра к моему паху и все это почти так, как надо, я не зря пересмотрел кучу анкет хастлеров, чтобы подобрать нужного. Не зря все эти детальные осмотры, этот подходит. Разве что самым главным – голосом не удался. Я чувствую эти интонации в голове, улыбку и небритость щеки, касающейся трубки, готовность говорить, то самое от чего так прет морально и физически и нужно дышать приоткрытым ртом, чтобы не было слышно, как тяжело мне дается каждый вздох и тяжелеет рука на члене. Теперь можно не думать, просто расслабиться и дать как ему. Представляя его. Главное условие, которое этот наемный интимный актер должен соблюдать – это молчание. Его дыхание, где-то у основания моего члена и я откидываюсь на спину, закрывая глаза, ощущая спокойные, проплаченные губы на мошонке, потом язык и уже ничего не важно, только это ласкающее влажное ощущение там и потухший черный экран удовольствия перед глазами.

*****.

Как это началось?

Я позвонил ему в три часа ночи. В журналистской практике бывает не до норм вежливости. Тем более что я ничего не успевал и время в сутках для меня сместилось. Накануне был важный разговор с редактором, который хвалил меня, как-то умудряясь укорять при этом, в публичности. Говорили о ТВ эфирах, о выпуске радио передач и работе над колонкой, над книгой, которая как обычно зависла. Почему-то о возрасте и в итоге меня нагрузили еще и быть связистом с открывающим наш филиал в Тае Стрельским. До сих пор даже не представляю, какая с Москвой разница в часовых поясах. Разговоры о работе, приколы, просто разговоры. Откровенные разговоры. Эротичные. Все это было вроде так просто, как когда-то, когда я не менял номер телефона раз в полгода, потому что его узнавал кто-то из поклонников и мою морду не знали любители ночных эфиров. Тогда можно было вот так же просто говорить. Высказываться, не стесняясь. Несмотря на то, что считается, будто я много говорю, что вся моя жизнь – слова и тексты. Это не то. Это просто работа. Я не могу так же охуенно просто заявить – «Стрельский, ты что там, отливаешь?» в разговоре с гостем передачи или со знакомым. Дресс-коды в словах. Цензура в мыслях, намордники фильтров на ртах. А тут - кажется это и есть дружба. Когда так легко и просто можно выбалтывать душу, выворачивать и распрямлять, смешную, по сути. Вот эти пятна – детские обиды, вот это, смотри, я пошел на рыбалку и зацепил крючком сидящего рядом дедка, вот спал с телкой в квартире ее друзей, а на нас кот хозяев прямо поверх одеяла нагадил. И смеешься, потому что так приятно и элементарно легко, оказывается, показывать все то нелепое, что непродажно, не актуально, что похоронено за пластами грима и выученного хрипеть голоса.

Дружба, да, хоть так, потому что отвыкший от нормальных не-московских, не-тусовочных, не-тематических, и не-официальных, ****ь, отношений я, захлебнулся этой неожиданной простотой совпадения. Что может быть так, когда тебя понимают, и даже ту ахинею, которую ты обычно несешь. Это так больно и так приятно, что стало необходимо. Никакого намека на любовь, никакого желания «отношений». Просто дружба, такая взведенная с моей стороны, неспокойная и нервная, преданная, кажется. Поперся же я за ним ночью, когда он обдолбанный позвонил и нес какую-то ересь. Не мог добиться от него, где он находиться и пришлось напрягать знакомых из органов, чтобы отследили звонок, кого только не пришлось напрягать. Даже не задумываясь о том, что это наверно сложно и странно. Не вспоминая о том, что я этого человека впервые сегодня только вживую увидел.

Я ехал в такси и сжимал в руке телефон, стараясь поддерживать беседу с ним ни о чем, угарочный бред, пытаясь понять вообще с х*я? Был же довольный всем на игре, ну телка продинамила, и что? Вроде не слишком сильная любовь у них была. Он что-то говорил про то, что я уехал. А у меня сердце заходилось, пока я пытался хоть как-то его упросить открыть пассажирскую дверь, и в итоге пришлось лезть через его колени, отбирать телефон и поливать припасенной водой, пока он хоть моргать, осмысленно не стал. Сидел, смотрел на него, ударяя по щекам, а у самого руки тряслись, и слезы застилали горячим глаза. И черт их знает почему. Наверно я тогда и признался себе что люблю. Вот так да. Вляпался, что сказать. Сам мечтал о номере первом, пока руль его машины стискивал и пытался отдышаться, не реагируя особо на его счастливые возгласы и шуршание пакета с пирожками, которые я бля, ему приволок, что бы откачать. Вот и все, Кирилл Евгеньевич, хана вам. Можно было раньше признать, и тогда Дима бы очень вовремя вмазал вам по носу. Отрезвило бы хоть слегка. Димка, - я усмехаюсь - догадливая сука, уловил раньше меня как я на покере, через стол пожирал глазами Егора и млел. Надо было тогда не бить, а застрелить, из жалости. Очень бы мне помог. Потому что - что делать-то теперь? Сохнуть-усыхать, умилятся бледному несамостоятельному мужику пока тот дрыхнет проблевавшийся у меня на диване и кусать себе ладонь, чтобы вернуть ощущение реальности и несбыточности всех желаний относящихся к чему-то кроме крепкой дружбы. Убедить себя в собственной уебищности и верной, непоколебимой ориентации этого воплощения моих фантазий.

Вспоминаю потом, как держал его, пока он выблевывал мои пирожки в унитаз, и, привалив к стене, раздевал, затаскивал под душ, держа со спины, в насквозь мокрой одежде, смывая с него остатки угара и блевотины, понимая, что ни о ком же так не заботился. Так преданно, что ли. Так естественно, получая от этого удовольствие, потому что так и должно быть. Потом он называл братом и вешал на меня свой крестик. Было смешно и как-то горько. Болели старые шрамы и что-то светилось в груди и горле. «Братишка», я смеялся и говорил что он младший, потому что непутевое дурло, вытирал его, даже не особо заостряя внимание на его огромном хозяйстве. Вытирал и, замотав в полотенце, укладывал, сидя рядом, пережидая его абстяг с паническим ужасом, и терпел свой страх. Он же теперь поймет кто я. Зачем ему брат с голубизной?
Крестик грел и жег кожу одновременно, я вспоминал, как принимал христианство и для меня это ничего не значило. Просто будущая жена хотела венчаться, а я не был крещен, и это была непонятная, долгая и неудобная процедура. Я так и не начал верить, а тут вдруг от этого тепло. И ощущение собственной грешности непомерно давит, пока держишь его за горячие руки, и ждешь, пока уснет, чтобы упасть рядом и запомнить навсегда вот это самое щенячье ощущение любви внутри.