Мужской роман. 17

Стрельский.

Надо же было так поцапаться. Вот за что не люблю баб – так это за истерики и смены настроения. Сегодня она ласковая, завтра злая как тысяча чертей. Приняла меня Ксюша на удивление нежно – видимо и правда соскучилась. Провалялись в постели до самого вечера – и тут вдруг как с цепи. Не знаю уж, что на нее нашло. Орала как сумасшедшая, я вылетел на улицу, сел за руль и газанул.

И что случилось-то? Я же правду ей сказал – что столько смерти видел, что тяжело на душе было, что да, пил с Калининым, отводил душу. Такое только с мужиком, наверное, можно. Но она ударилась в истерику, что я ее не ценю, что для меня она второй сорт, что я вообще не по бабам и «живи со своим пидором дальше». Ну, это было крайней точкой. На меня-то ладно, пусть орет и ругается, но за что Кире-то перепало? С *** бы он пидор? Как будто почувствовала во мне все что было, а может от меня другим мужиком пахло, ну хрен его знает.

Я мотался по вечернему городу. Забыл у этой идиотки телефон – но не возвращаться же? Хотел позвонить Кирюхе, но номера его не помню. Потом пришло в голову, что в редакции есть точно – рванул туда.
Открываю свои ключом, никого нет уже, иду по коридору – вдруг кто-то еще здесь. Дохожу до его кабинета, слышу возню какую-то, но не соображаю сразу, открываю дверь и…

Кира лежит на столе с раскинутыми ногами, выгибаясь и дроча кончает себе на живот, пока его трахает Олег – я его знаю, как-то даже работали вместе… Калинин стонет и, открывая глаза, замечает открытую дверь и меня в проеме. Олег кончает в него, пока мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. А потом выхожу, невольно хлопая дверью, иду по коридору быстрее и быстрее, еще быстрее. Выхожу, завожу машину, реву мотором и срываюсь с места.

В висках стучит, а в груди пережимает, так что я даже не знаю о чем думать.

«Живи дальше со своим пидором», - эта ксюхина фраза просто выжжена в мозгу. С пидором. Так Калинин, выходит, гей? И все это время… И все эти разговоры… Поцелуи! Я тяжело дышу, нихуя не видя влажными от слез глазами. Почему же так больно? Ну, гей и гей, какое мне-то дело.

Не помню, как доехал до дома, на автопилоте, наверное. Хватаю водку из морозилки и пью из горла, чтобы в себя прийти. Позвонить надо, извиниться, что ворвался в кабинет. Дверью хлопнул. Но, бля, телефон у Ксении. Але, Ксюш, посмотри в моей мобиле телефон Калинина, ага. Меня сгибает пополам от боли. Опускаюсь на пол и с трудом дышу. Сука, так даже в Афгане не было, даже в плену, когда смерть была рядом, на расстоянии вытянутой руки, сука, сука же, почему так больно… Я снова глотаю горькую жидкость, меня уже ведет, надо остановиться. Но ****ь, я же целовал его, губами, своими губами целовал, братишкой называл, боялся, что не то обо мне подумает за эти поцелуи. Он только ***** из постели моей утром, а вечером его е**т кто-то, *****, сука, сука.

Сердце сжимается, я вою просто, размахиваюсь и бросаю почти полную бутылку в стену, так что она вдребезги, водка брызгает мне в лицо, а у меня дрожат руки, которые я режу об осколки, опираясь в пол и пытаясь встать.

Как больно.

Я поднимаюсь, сажусь на стул. Так выходит все эти шутки коллег про нас с Калининым, вся эта х**та не так просто. Я пытаюсь вспомнить названия его книг. Помню же, на одной из обложек голый парень. Я подумал тогда – ну, современный арт. Да много всего, каждая деталь, и как он смотрел на меня в душе, а как целовал, бля, а я идиот, думал, что это вроде как по-дружески полизались два идиота? Я-то не гей. И не важно, что вставал у меня утром на его задницу, а может как раз потому и вставал, что он с мужиками е***ся – типа флюиды под мужчин заточены, или как там. Я обхватываю голову и сижу так. Что ты мелешь, Стрельский, о чем ты думаешь. Он твою жопу спас, твою жизнь, какая разница с кем он трахается в конце концов?

Но выходит, разница есть? Мне-то больно, как будто кожу содрали. От одного воспоминания хочется убить, голыми руками убить. Кого? Калинина? Нет ведь. Хочется убить телевизионщика этого ****ого, разорвать просто, порвать на куски… Я тяжело дышу и поднимаю лицо от ладоней. Я двинулся совсем. Олег-то причем? Стрельский, приди в себя.

Я поднимаюсь, вытаскиваю еще одну бутылку из морозилки. Беру рюмку, наливаю себе и пью. Хмыкаю. Это я ревную что ли? Такая злость на его любовника, такая боль. Ревную Калинина? Я начинаю хохотать во весь голос, громко и долго, пока меня не прерывает звонок в дверь. Кого принесло еще? Пошли все нахуй!
Я поднимаюсь и иду к двери, надеясь, что это не Ксюша – потому что я совсем не в настроении, бля, ну совсем. На пороге Кирилл.

- Пустишь? – смотрит на меня покрасневшими глазами, отчаянный. Я молча делаю пьяный приглашающий жест. Мы бредем на кухню, я сажусь, наливая себе еще и выпиваю, Кира поводит носом и осматривает разбитую бутылку, а потом шарит по шкафам, находит совок, веник и собирает осколки.

- Оставь, - говорю сурово, мертвый бы встрепенулся. Калинин не обращает внимания, сметает стекло, выбрасывает в мусорное ведро. У меня под ногами хрустит, но я продолжаю глушить одну за другой.

- Встань, я уберу, - он смотрит на меня, а у меня кулаки сжимаются, внутри все перевернуто, не знаю что говорить, что делать. Он повышает голос, - Встань, бля, Стрельский!

Я вскакиваю с места, сердце вырывается нахуй, смотрю на стол, в глазах темно от желания разрушить, разломать что-нибудь, вторую бутылку, что ли об стену разбить, ****ь, сука, какая ярость…

- Ну, давай, чего ты? – злится Кира, бросая совок, - Ударь, ты же этого хочешь? Давай, разбей мне лицо, давай, что стоишь?! – орет он.

На меня это действует как ведро холодной воды. Ударить? Его? Я стою перед ним какой-то растоптанный, убитый, раздавленный нахуй. Раскрываю губы и скрипучим голосом говорю – прости. Поднимаю совок и сам убираю остатки стекол, потом стою, долго мою руки.

- Здесь воняет ****ь теперь, как в самом поганом кабаке, - говорит Кирилл.

- Пошли в спальню, - пожимаю плечами. Выхожу сам, добредаю до кровати, но чувствую запах водки и здесь, а это от меня, от одежды, бля. Кира отшатывается, когда я резко поворачиваюсь. В ванную надо. В глазах все плывет, я пьяный вроде, и нехорошо как-то. Снимаю всю одежду, бросаю в стиралку с отвращением, захожу голый в кабинку, не закрывая. Стою так, включая душ, вода брызгает на пол ванной. Калинин смотрит на меня голого из проема двери. А я смотрю на него.

- Ты весь пол зальешь, закройся, идиот, - говорит мне друг. Я сглатываю и отвечаю хрипло, потому что горло как ободранное.

- Иди сюда, ****ь, - говорю. Калинин стоит все так же, я повторяю громче, - Иди ко мне.

Калинин делает шаг в ванную. Я вижу, как он идет, как на ватных ногах, как снимает одежду, странно глядя на меня. Потом заходит в кабинку и закрывает. Стоит, смотрит на меня, голый, а у меня перед глазами опять сцена, где Олег его е**т, и сердце пережимает от боли.

- Почему не сказал? – спрашиваю, не двигаясь с места, так что мы почти вплотную друг к другу, - Мог бы сказать. Мы же друзья.

- Ну, сказал бы, - отвечает он, - И что тогда? Стал бы ты дружить с пидором? Назвал бы братишкой? Целовал бы так, ****ь, если бы знал?!

Я слушаю его и смотрю на его губы, в висках стучит, целовал бы, ****ь, целовал бы в любом случае. Мне и сейчас хочется, хочется ***** его, но что-то мешает, что-то появилось между нами, тонкая пленка, через которую нельзя прорваться, граница, переступив которую станешь пидором, гомиком, х*есосом. Я не знаю что делать. А еще у меня стоит. Кира опускает взгляд, смотрит на мой хер, а я вижу, как у него поднимается.
Я отодвигаюсь, усилием воли, ****ь, отодвигаюсь к стене, под воду, запрокидываю голову, открываю рот, так что льется в глотку. Я чувствую, как груди коснулась рука, а потом он прижимается весь, так что мой ствол упирается ему в живот, я открываю глаза, а Калинин обнимает меня, тяжело дышащего, обнимает и целует в подбородок, в шею.

- Егор, - слышу его голос, измученный, надтреснутый, - Я люблю тебя.

У меня перехватывает дыхание, я несколько секунд стою как вкопанный, потом хватаю его за плечи, прижимаю к себе, меня шатает от водки, от боли внутри, от этого его «люблю», от гудящего звона в ушах. Калинин держит меня, не дает упасть, хотя я оступаюсь, и мог бы е**нуться со всего своего роста башкой об кафель. У меня дрожат руки, которыми я беру его за голову, смотрю в глаза, не понимая, что происходит, а потом опускаю голову и жадно целую, чувствуя скользящие по коже руки, ****ь, целую уже осознанно, но тут же отстраняюсь, мотая головой, нет, нет, *****, так нельзя, я не могу.

- Я понимаю, - шепчет Калинин, все так же обнимая меня, - не будет ничего, Егор, успокойся, все в порядке, друзья и все.

Я киваю, облокачиваясь на стену, в глазах двоится, тошнота подходит к горлу, мне кажется, что я выблюю сердце, так оно стучит. Кира видит, что со мной, отклоняется, чтобы посмотреть в глаза.

- Ну-ка давай, пошли, - он выключает краны, выталкивает меня наружу, - давай-ка два пальца в рот, ты зеленый, бля.

Я мотаю головой и, опустив крышку, сажусь на унитаз, стараясь отдышаться и прикладывая руку к груди.

- Дыши ровно, идиотина, - рычит Кирюха, срывая полотенце с петель и вытирая мне голову, потом грудь и плечи, становится на колени рядом, заглядывая в глаза, - Успокойся, мать твою, возьми себя в руки!

Я киваю, что уже почти прошло, дышу спокойнее, разлепляю склеенные губы.

- Это водка, - говорю.

Кирилл поднимает меня и ведет в спальню. Мы не думаем об одежде, так и идем голые оба, с болтающимися между ног х**ми. Он подводит меня к кровати, я ложусь, а Калинин вытирается сам.

- Ты давай, поспи. Я пока побуду здесь, потом дверь просто захлопну и все, - говорит мне друг, обвязываясь полотенцем. Я рычу в ответ, хватая подушку – силы ****ь вернулись – и, бросая ее через всю комнату, вскакивая на ноги, рычу, что он никуда не пойдет. Кира отступает, а я хватаю его и валю в кровать, обнимая, придавливая собой. Он лежит подо мной, не пытаясь вырваться, я молчу и стискиваю его в руках.

- Хорошо, не уйду, только дай воздуха глотнуть, раздавишь, - шепчет он. Я выдыхаю, перекатываюсь, освобождая его, лежу рядом, пялясь в потолок.

- Не уйдешь? – спрашиваю.

- Не уйду, ****ь, - говорит Калинин, садясь в постели. Я смотрю на его спину, на ней еще капли воды, сглатываю и сжимаю пальцы в кулак, потому что они дернулись – потрогать, провести рукой по влажной спине. Что с тобой делается, Стрельский…

- Выключи свет, пожалуйста, - прошу я, забираясь под одеяло как есть, голый, - И сюда иди.

В последней фразе – все невысказанное, от нее у меня опять плывет перед глазами, двоится, размывает. Кирилл встает и выключает верхний свет, оставляя только ночник и возвращается в постель, не глядя на меня. Поднимает одеяло и ложится рядом, тяжело дыша. У меня опять встает, распрямляется так, что отгибает одеяло. Я переворачиваюсь на живот и опускаюсь лицом в подушку.

Он сказал, что любит меня. Я повторяю это про себя, чувствуя каждый раз, как внутри что-то задевает и по телу разливается тепло. Я чувствую себя школьником, мальчишкой который нашел на парте любовную записку от той самой девчонки. Сердце опять бьется в самом горле. Но что-то горькое во всем этом. Кира не может быть той самой девчонкой, потому что он Кирилл. А я не гей. Никогда во мне этого не было, ни в жизни. Никогда. Не знаю что это, не могу понять. Поворачиваю голову в его сторону. Калинин лежит, с открытыми глазами и смотрит перед собой. Я никогда еще не видел у него такого взгляда. Потухшего, мертвого.

Я поднимаюсь и, опершись на локоть, приближаюсь, ложусь головой на его подушку и кладу руку поверх груди. Кира поворачивается и, закрывая глаза, прижимается губами к моим. Просто прижимается. Мы лежим так, молча, с закрытыми глазами, успокаиваясь.

- Мы друзья, Еря, - говорит он мне в губы, и я чувствую его медовое дыхание, от которого башку сносит. Я понимаю, что не стоит этого делать, но поднимаюсь и, раскрывая губы, целую его, глубоко, проталкивая язык через сомкнутые губы. Да, мы друзья. Я думаю об этом, лаская его язык своим и прижимаясь к его бедру членом. Калинин опускает руку, и я чувствую, как он берет в руку мой ствол, ощупывая, трогая, поглаживая. Я стону ему в губы, а его рука сжимает меня и двигается быстрее. Я дышу и стону ему в рот, пока он дрочет мне, целую его губы, посасываю, а его рука ходит по моему хую быстрее и быстрее, туда-сюда, горячо отдрачивая мне.

Я протягиваю руку к нему, и в ладонь тыкается его горячая гладкая головка, которую я, не задумываясь, стискиваю, и тогда Кира стонет, громко, протяжно стонет, двинув бедрами и вставляя мне в руку. Я начинаю дрочить ему, чувствуя как приближается кайф, как накатывает волнами, скоро, скоро. Он двигает рукой быстрее, быстрее, заставляя меня кусать его губы и дрочить ему жестче, перехватывать ствол и наяривать, пока Калинин вдруг не выгибается со стоном, подаваясь бедрами вперед и кончая мне прямо в руку. Это так дико, так странно, я чувствую рукой его сперму и, застонав, разряжаюсь, заливая его ладонь.

А потом меня вырубает. Я успеваю только забросить руку ему поперек груди – и полностью отключаюсь.