Профессор и Аня. маленькая повесть

«ДЛЯ ВСЕХ ДРУГИХ Я ДАВНО УЖЕ УМЕР». В сущности, подумал Профессор, если разобраться, я давно уже не востребован, а значит - не живу, то есть - умер. Кому, собственно, я нужен сейчас? Ученикам, ради которых корячился всю жизнь, передавая  не столько знания по политэкономии и философии, сколько умение применять законы диалектики в экстремальных жизненных ситуациях? Какое-то время огонек еще тлел, задуваемый порывами жизненных неурядиц, если не встречались – хотя бы перезванивались. Когда узнал в прошлом году, что у них традиционный сбор, 30-летие выпуска, решил: если не позовут – все равно пойду! Не выгонят же.
 Когда наметились первые признаки отчуждения? Должно быть, после распада Союза. Да, точно, в начале 90-х, все как-то сразу обнулилось, перевернулось с ног на голову.
Смешно сказать – студенты несли преподавателям вермишель в пачках и разбавленное подсолнечное масло, а те, закрыв глаза, ставили зачеты. Иногда не хватало на автобус, и Профессор ездил «зайцем». Впрочем, за проезд тогда почти никто не платил, стервозных и крикливых кондукторш смыло волной, так что контроля, почитай, никакого.
Вот чем отличается теперешнее время – полное отсутствие какого-либо контроля во всех сферах общественно-политической и культурной жизни. Профессор потянулся за блокнотом во внутренний карман. Формулировка, безусловно, заслуживала, чтобы быть зафиксированной. Вот, скажем, Фрейд, Ницше и Шопенгауэр, за саму попытку заглянуть одним глазом в труды которых, Профессора в свое время  чуть не исключили из университета, лежат свободно на раскладках, а нынешние поколение студентов даже не пытается их понять. Смотрят на нынешних властителей дум с тем же чувством отвращения и досады, с каким мы зубрили Маркса или, как сейчас говорят, Карлсона и Энгельсона. 
Как говорится, не станем апеллировать личным примером, но смог же я вывернуться,  и вписаться в контекст времени. Тема кандидатской диссертации, которую защитил еще при Союзе – «Анализ содержания и последствий неоконсервативной стратегии социального реванша на Западе». Казалось, не оставляет места для маневра в период перехода к рыночной экономике. Ан нет, уловил тенденции, два года – ночи напролет – но докторскую все же выжал. Нашлись, правда, умники – в газету тиснули о «странном превращении Профессора», но кто теперь об этом помнит.
Нет, ученикам он точно не нужен. Друзьям?  По большому счету, у Профессора их и не было никогда – настоящих, таких, чтобы круглосуточно. Сослуживцы, коллеги по работе, начальники, несколько случайных женщин  – вот и весь актив.
Остается семья. Внучка Сашенька, которая вьет из него веревки, и из-за которой он каждый день мотается на молочную кухню за детским питанием. Дочка Саша – когда-то надежда и гордость семьи, погрязшая в многочисленных и одинаково несчастливых любовях, но так и не устроенная, мать-одиночка, готовая в любой момент ради «своего единственного» сигануть с моста и прямо в реку.
Наконец, супруга Александра Александровна, беспокойная и нервная его нынешняя соседка по кровати. С которой они прожили тридцать и еще сколько там лет, уцелели, что является сегодня исключением из общих правил и, если поразмыслить объективно, немыслимым совпадением случайных чисел.
«Итак, для всех других я давно умер, жив же только для нескольких избранных близких». Придя к такой ясной и красивой формулировке,  Профессор успокоился и повернулся в залитое мутными потоками и никогда не протираемое окно маршрутки секонд-хенд. Вывести с утра формулу – Профессор мыслил формулами и афористическими фразами – для него  хороший знак, комфортное начало дня, ощущение былых научных побед.
И тут же он увидел Аню. Уж не мерещится – нет, это точно, стопроцентно была она, застывшая у светофора на переходе Бульвара Леси Украинки и Кутузова. Какой-то миг, и  всплыла картина: теплое  море где-то в Алуште, песчаный пляж, он стоит по щиколотку в мокром песке, смотрит, как тихие волны, набегая, ласкают его ноги.
«Да ведь сегодня я видел ее во сне! Или померещелось?»

ПРОСНУЛСЯ ОН ПРОСВЕТЛЕННЫЙ. И сразу – маленькое чудо:  в голове возникла мелодия стиха, сразу нащупался ритм, а затем – и слова пришли.  Давно забытый стих, которым они бредили студентами в 60-е, страшно сказать, прошлого века. Впервые  прочла его Аня, своим гортанным, волнующим голосом тогда, в Болгарии, где у них случилось что-то типа медового месяца.
 Думал, ее сочинение, оказалось – известного поэта-шестидесятника, слава Богу, ныне здравствующего.  Профессор  не был уверен, что стихотворение вошел в собрание сочинений. «Впрочем, надо проверить, сейчас это легко, книги намного доступнее, чем тогда. Правда, мало кому они сейчас нужны».
«Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит на деревья и очень долго мел крошит в руке. Ведь это просто - правила деленья! А он забыл их - правила деленья! Забыл - подумать - правила деленья. Ошибка! Да! Ошибка на доске!»

Да, что-то в таком роде, в таком порядке, да я и сам это стихотворение с тех самых пор ни разу не перечитывал, не вспоминал. Как там дальше, в самом конце, те щемящие строки? 
«Окно выходит в белые деревья, в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья, мы, молча, на профессора глядим. Уходит он, сутулый, неумелый, под снегом, мягко падающим в тишь. Уже и сам он, как деревья, белый,
да, как деревья, совершенно белый, еще немного - и настолько белый, что среди них его не разглядишь..
Когда они, запивая то и дело вспыхивающую любовь, дешевым красным вином, курили, лежа в постели, одну сигарету на двоих, и Аня читала этот стих, Профессор вдруг заплакал.
Впрочем, тогда он еще не был профессором, всего лишь доцентом, здоровый, как бык, перемахивал через ступеньку на пятый этаж их кафедры. На шестом -  чердак, куда он когда-то со страшной голодухи поволок ее туда, где обычно слонялась свободолюбивая молодежь и прогульщики всех мастей. Он разложил Анну на старой деревянной парте, так что ее ноги на высоченных каблуках аккурат упирались в низкий потолок неправильной формы. При этом Анна, как она полюбляет, громко стонала и время от времени повторяла: «Не в меня! Только не в меня, милый!». Пришлось одной рукой закрывать ей рот, пока она не замолчала и не впилась в руку зубами со всей дури. Повезло, в поздний час на чердаке никого, не застукали.

А вот в Болгарии – застукали. В такую лажу оба чуть не влетели!  Поездка, в которую он добился включения Ани, что вызвало немалые пересуды на кафедре («секретаршу-то куда с собой тащит?!»), предполагала конференцию, а затем – под конец – недельный отдых на море.
Как-то тогда на прощальном банкете получилось, что они неожиданно напились, вдвоем улизнули, и в каком-то парке на лавочке из «залободал» патруль – парк оказался резиденцией премьер-министра, каждые два часа полицейские объезжали с фароискателями, застукали, в чем мать родила. Плюс – оба лыка не вязали, не сразу и оторвались друг от друга.
В участке Профессор гневно вопрошал:
- Кэн ай си рашен консул?
Не было тогда в Болгарии человека, который бы не знал русского. Когда  дошло, забубнил, будто заклинило его напрочь:
- Я ничего не буду говорить без своего адвоката!
Трудно сказать, чем  все обернуться, если бы не приехал  коллега доктор Славен  Иванов, уладивший за 150 долларов инцидент. Но стыд-то какой, а?

 ПОЧУВСТВОВАЛ ПРИЛИВ. Совсем, как в молодости. Просыпаться с такими строчками в голове  приятно, бодряще и радостно. Обязательно сегодня перечитать. А что - вдруг хороший денек выдастся! Не все ж сплошная черная полоса, будто не август на дворе, а беспросветный киевский февраль, тянется и тянется -  конца краю нет.
Профессор машинально перевернул лежавшую на тумбочке под ночником вчера купленную по случаю книгу Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Книжка была раскрыта на 35-й странице. Значит, он перед сном столько осилил? Но, как часто бывало в последнее время, не мог ничего вспомнить: не то, что эпизода -  ни единой строчки, сплошное белое пятно! Будто с сумасшедшего, большого бодуна.
И это он, с его памятью, которому завидовали все на курсе, и потом, на работе в институте, когда мог цитировать страницами наизусть, любой прочитанный отрывок, сразу же, не отходя, так сказать, от кассы.
В последнее время пропала память на фамилии. Недавно на семинаре рассказывал студентам о фильме режиссера Салтыкова, сценарий Юрия Нагибина, «Председатель» - все из той же своей юношеской поры, и заклинило на фамилии актера, игравшего главного героя. Какой позор!  Хоть головой о стену. Помнил, что Михаил – а вот как фамилия этого всенародного любимца – забыл позорно и напрочь, пока одна студентка не выдохнула вопросительно: «Ульянов?». Вот что, ребята, старость делает!
Так и с книгой сегодня. Ни строчки, хоть убей! И вместо того, чтобы идти готовить себе овсяную кашу на молоке, но без единого грамма масла, он сел на разбросанную кровать, взял раскрытую книгу – то был старый верный способ: просмотреть несколько абзацев дальше, чтобы восстановить в памяти все прочитанное накануне. Увы, ничего не восстанавливалось.
«Жизнь и судьба». Да уж, сама история появления этой книги, написанной в конце 50-х, такая, что о ней надо захватывающий триллер писать. КГБ выкрал рукопись, уничтожили не только оригинал, но и все копирки, обыскав и засадив в СИЗО  машинистку.
Василий Гроссман ходил, страшно представить, к самому Суслова,  тот, передернув плечом,  изрек приговор: если и напечатают роман, то не раньше, чем лет через 200-300. Напечатали раньше. Редакторша «Нового мира» сохранила рукопись у себя на антресолях, долго тянулась резина, пока уже после пересторйки напечатали. Но толку-то, толку – что? Никакого, считай. Все прошло буднично и незаметно, сейчас, пожалуй, бессмертная эта вещь, подвиг писательский известны лишь в узком кругу литературоведов. Понятно, не Чейз какой-нибудь, не Малинина и даже не Акунин.
 Профессору повезло: на доживающем свой век книжном рынке, что у метро «Петровка», он всех знал, да и его  кое-кто,  пообещали, как раньше, в былые годы, «посмотреть». И вот когда заветная книга в руках, оказывается, из 35 прочитанных накануне страниц, ничего не помнится. Придется начинать заново.
«Какие наши годы!» - сказал  ректор Миша Копальский, вручая Профессору на 65-летие большую и никому не нужную ручку «Паркер» в тяжелом темном футляре. Это был типичный «отдарок» - таких ручек самому Мишке несли по сто штук на день.
 – Пишите больше романов о нашей повседневной жизни! - пафосно, как обычно на юбилеях, пожелал он. – А Нобелевскую премию – не забудьте перечислить в Фонд мира!
«Спасибо, я возьму деньгами!» - съязвил Профессор.
  Это напомнило давным-давно забытый дух «конторы», где он трудился руководителем, был молод и азартен, два раза в неделю ездил с друзьями в сауну, волочился за женщинами, а в перерывах еще и писал модные тогда среди молодежи повестухи.  Его «прорабатывали» на собраниях и в газетах, не принимали в Союз украинских, как пел Галич, «письменников», призывали – так же, как недавно Миша -  писать о «наших современниках», «молодых гвардейцах пятилетки».
 И Профессор, дурачась, вместе с товарищем, к сожалению, так рано ушедшим, написали рассказ-пародию, состоящий из расхожих газетных штампов. Поднялась ужасная шумиха, их обвинили во всех смертных, и в национализме, и в антисоветизме. После того наката он и решил рвать когти в науку. Слушая Мишку, подумал, что, кажется, все опять возвращается. Или ничего - или почти ничего -  с тех пор, оказывается, не изменилось.
Профессор ответил Мишке той же монетой: «Я всего лишь выполняю свой долг, Михаил Михайлович. Хотя, заметь, уже три года не был в отпуске. Но что такое отпуск, когда мы все, я в этом глубоко убежден, являемся активистами твоего фан-клуба!». Как обычно, никто не понял: Профессор шутит или говорит «на полном серьезе». Чтобы разрядить обстановку:
- Всем выпивку за мой счет!
Сам Миша – подавал пример и служил прекрасным образчиком преуспевающего конъюнктурщика,  у Профессора чесались руки описать его в какой-нибудь очередной своей вещи, а то и вывести главным героем. Особенно - после прихода к власти нынешних,  чьи флаги раскрашены в сине-темные тона.   Миша – на глазах и в момент - перекрасился, стал носить такого же цвета рубашки галстуки. Рубахи ему шили вручную, на воротничке и манжетах ниткой в масть вышиты инициалы. До этого носил  галстуки  исключительно оранжевой раскраски. А начинал – с красных пиджаков, его даже молодежная газета подколола тогда: «Вместо красного цвета знамен – красные пиджаки!»

ОН ТОЛЬКО С ВИДУ ПРОСТОФИЛЯ.  Но, если рассудить здраво, их шеф был не таким  лохом, как могло показаться при первом приближении. Одним из первых в Киеве он «прихватизировал» институт, который  все  сразу стали называть «Копанкой», весьма прозрачно намекая на фамилию ректора. «Куда поступает твой ребенок? – «В «Копанку!». Голова варила, и Миша, пока другие колебались, перевел «Копанку» на платную основу, ввел ноу-хау - систему круглосуточного набора, так что деньги в кассу, вернее, мимо нее, поступали более чем исправно. Едва ли не первому в Украине вузу Копальского было даровано звание национального, то есть, и  бюджетное финансирование Копальскому капало – извините за неудавшийся каламбур.
Сильным его активом стало оформление через  Киевсовет - через сессию! и голосование депутатов! - 32 сотки «золотой» киевской земли в центре Печерска -  для строительства нового корпуса, а также возведения трех жилых домов для преподавателей, аспирантов и студентов (якобы). Как раз вовремя успел – самое главное - до кризиса, когда Киев переживал невиданный строительный бум. Трехкомнатная квартира в Печерском районе на вторичном рынке стоила – страшно подумать – миллион долларов. А новенькая -  в «высотке» им. М. Копальского - в три раза дороже. И это только «голые» стены, без отделки!
Успел   «вложиться» в пяток ресторанов с  небольшими уютными гостиницами и саунами по Одесской трассе. Так что, когда «донецкие» там скупили все, что можно, Миша встречал их с готовой инфраструктурой.  В его кабаки, где преобладала «справжня» украинская кухня, записывались за месяц вперед.
Мишка до того обнаглел, что начал подсовывать сильным мира сего длинноногих красоток с «хериографического». Эту работу он никому не передоверял, кастинг претенденток на практические занятия «в поле» проводил лично. Конечно, его акции стремительно повышались, и однажды – Профессор слышал своими ушами – как Мишка орал по мобильнику: «Алло! Это Копальский! Соедините меня с Президентом! Что-что? Отдыхает? Так разбудите, это очень важно! Да, и срочно!»
Хотел все это Профессор описать, хотел, да  – совесть не позволяла. И потому, что знал Мишу триста лет, и немало поспособствовал в свое время, когда трудился в министерстве, чтобы именно Миша занял еще «живое» место ректора. Да что там, если уж совсем честно, Профессор был одним из трех (четвертым был Копальский) непосредственных участников физического выселения престарелого компартийного ректора Гудзя, агронома по специальности (диплом Уманского сельхозинститута), который два десятка лет «выпускал» работников культмассовой сферы без каких-либо угрызений совести.
Когда возникла вся эта «заваруха» с привлечением судебных исполнителей и знакомых бандитов Копаля с Дарницкого рынка,  Профессор лично вкручивал новенькие шурупы в дверь ректорского кабинета, когда срочно потребовалось менять замки. Как бы то ни было, но он – мой друг, и это не обсуждается!» - считал Профессор.
Миша умел дружить,  именно он позвал его, когда  Профессора банально «прокинули»,  цинично и жестко,  и он сидел без работы. Тогда с ним предпочитали не только не общаться, но и не здороваться, телефон сразу и надолго умер, и Миша в определенной мере, конечно же, рисковал.
И второй раз, уже после т.н. «оранжевой революции», когда Профессора опять смыло волной, он вынужден был снова просить Копаля, и тот не отказал. Да и сейчас, между нами девочками, мог давно бы отправить на пенсию Профессора, но держал исключительно из жалости.
А ведь имел полнейшее право послать! Однажды возникла ситуация, когда одному, ну очень  известному деятелю, чье имя как-то неловко и упоминать в данном тексте, в то время лидеру и фавориту президентской гонки, понравилась Аня, в то время уже девушка Профессора, и он попросил через Мишу уступить ее:
- Потім розрахуємося, за мною не заржавіє, я добро завжди пам»ятаю!
 Профессор не уступил и послал того кандидата на фиг. Да еще при личной охране, и многие слышали, как он сказал:
-Хочешь нарваться - пойдем выйдем!
Миша взбеленился тогда, елки-моталки! Орал в сауне:
- Идиот! Ты хоть представляешь, кому отказываешь?! Он же – без пяти минут президент! Из-за какой-то шалавы! Да у меня на «хериографическом» (Миша никогда не отличался шибкой грамотностью, говорил «лабалатория», «хериография» и пр., хотя считался кандидатом наук) – таких ****ей – вагон! Не хочешь о себе – обо мне подумай! Я мог бы, в конце концов, министром стать! А ты – ректором, мудишвили заморский! В его понимании пост ректора, доставшийся с такой кровью и скандалом, являлся воплощением достатка, исполнением всех надежд. Так оно, впрочем, и было. Да Мишка и не собирался никому уступать, деньги-то какие, придумал бы что-нибудь типа «почетного ректора».
Но что поделать, если они тогда с Аней переживали пик  любви. Словами это не расскажешь, да и не важны слова, неуместна. Здесь все – на нюансах, рефлексах, на биохимии. Зомбировали друг друга так, что скажи кто-то из них: «Надо немедленно прыгнуть с 16-го этажа!», ни минуты не колебались бы. Организмы слились в один.
 На зависть всем она, в эффектном, укороченном до невозможности, красном платьице, с распущенными до плеч иссиня черными волосами, с великолепными своими модельными ногами, показательно вращалась на высоком барном табурете с бокалом виски в тонкой длинной руке, с таким же под цвет ярко-красными коготочками и томной улыбкой. Профессор до сих пор слышит эту тишину,   у мужиков разом перехватило дыхание.
Разговоры как-то сникли, все больше затягивались и сучили под столамим ногами, но Профессор знал: никому не обломится, сей показ предназначается исключительно для него. Потому и послал тогда этого хмыря в вышиванке. О, как те коготочки впивались  Профессору в плечи, в спину, в грудь, когда они остались, наконец, одни!

В ТЕ ЛИХИЕ 90-е. Работали рядом, на кафедре, а столкнулись на «туче», в которую одномоментно превратился любимый  стадион.  В магазинах – пустые полки, а здесь – покупай, что надо, с рук. Советская власть дошла до пустых полок в прямом смысле.   Ни зубной пасты, ни мыла, ни сахара, ни колбасы, ни пудры, ни детского крема, ни водки – решительно все покончалось! Зато на стадионе - навалом! И ходили туда  больше народу, чем на футбол! А вообще – был ли тогда сам футбол? Как-то и не вспомнишь сразу. Вот как жизнь переменилась на изломе социализма.
Профессор успел прихватить  две болгарские зубные пасты «Поморин», считавшиеся тогда жутким дефицитом,  и,  не успев спрятать в сумку, заинтересовался импортным стиральным порошком у подозрительного вида юнца с россыпью угрей на лице и шее. «Стопроцентно – ворованный! А, черт с ним, взять, что ли, хотя бы пачку? Какие-то они мятые, будто на этих пачках лежали.  Контрабанда, чистой воды!». Вдруг что – скажу, что провокация, и мне это подкинули!». И парень неприятный, гундосит что-то под нос, ишь, как задом вихляет, никак педик какой, еще приставать начнет.
На этом самом месте Анна, секретарша Деканши, его и окликнула, он не сразу и врубился -   девушка в модном тогда импортном «батнике».
- Профессор, не подскажете, где брали зубную пасту?
Блузка у нее вызывающе расстегнута, вся грудь видна, и грудь, надо сказать, весьма и весьма. Он заставил себя поднять глаза, она скорчила гримасу, что должно было обозначать: «Хороша? И вы туда же, значит? Вам всем только этого и надо! Ну-ну!»
На кафедре Анна пользовалась репутацией, как бы сейчас сказали, стопроцентной блондинки, хотя была яркой брюнеткой. Ее «перлы» сразу же расходились на цитаты. Профессору, вечно витающему в облаках в обнимку со своей наукой, стоило немалого труда расшифровать двусмысленные реплики секретарши. Например, входя в столовую, она приветливо махала официантке Шурочке: «Приветик! Как всегда – две бутылки водки, пожалуйста!». Вокруг нее всегда образовывался кобеляж. Местные остряки ходили и облизывались, их, впрочем,  Анна сразу и навсегда отшила, и Профессор как-то спорил «на всю пенсию», что ее словарь короче, чем у Эллочки-людоедки.
Позже, когда они узнали друг друга до самого донышка, до кончиков ногтей, Профессор тайком записал фразы, без которых Аня не обходилась. Их, вправду, оказалось немного.
Но это - потом. Тогда же, на стадионе, Профессор никак не мог оторвать глаз от вызывающе расстегнутой блузки, м-да… Если б он знал, сколько времени Аня провела перед зеркалом, чтобы выбрать головокружительную комбинацию пуговиц, золотого крестика, падающего в ложбинку, и правильно подобранного лифчика. Он, наконец, заставил себя поднять глаза, она скорчила понимающую гримасу. Профессор отвел глаза.
- Да вот, буквально рядом, постойте, только что стоял здесь… Так и быть, одну вам презентую. Не устала? Может, кофейку где-нибудь дерябнем? Да по рюмашке ликера хлопнем!
 Верный способ наладить контакт с молодежью – перейти на их лексику. По крайней мере, он так считал. Хотя и эти «дерябнем», «хлопнем» в  исполнении  уважаемого на кафедре Профессора звучали, наверное, не очень органично. Впрочем, Анна, кажется,  не заметила.
- Знаю этот кофе, из желудей… Не мой, мягко говоря, статус. Впрочем, мне безразлично, что обо мне думают.
- Здесь рядом вполне приличный турецкий, в джезлах. Соглашайтесь, пока  не передумал!
 Рассмеялись.
- Давно меня никто не кадрил на улице да еще на турецкий кофе. Да и ваще: меня никто не любит!
Это «ваще» через слово явно отдавало провинциализмом. Что всегда поражало: при бросающейся в глаза безграмотности и «лимите», Анна, тем не менее, отличалась удивительно симпатичной бесшабашностью и такой загадочной киевской удалью.
 Смело и запросто взяла его под руку. – Вы мне нравитесь, Профессор.
- Вы мне тоже, Анна. Но, что поделать – я женат.
И сразу почувствовал, как  сжала  локоть. Да так, что Профессор невольно напряг мускулы.
 «Он обязательно разведется из-за меня!» - подумала она.
 «Жизнь, кажется, налаживается», - подумал Профессор.

В МАРШРУТКЕ ЗА ДЕТСКИМ ПИТАНИЕМ. Теперь – для внучки.  Лет тридцать назад – для дочки. Тогда и кухня казалась недалеко от дома, и он не ходил - летал туда пешком. В те времена пробежаться дворами напрямую было ближе и удобней, чем ждать трамвая, который неизвестно когда придет.
 Хорошо, если чешский -  комфортный, с двумя вагонами и удобными сидениями. А главное – без кондуктора. Вскочил, плюхнулся на заднее сидение, любимый «Советский спорт» развернул – газета, читать которую можно, особо не напрягая мозги. Плохо -  если трамвай отечественного производства – темный, расхристанный, неуклюжий, с кабинами спереди и сзади,  на конечной остановке водитель переходил туда-сюда. Почему-то в народе их называли «симофорами».
Там,  во-первых, народу всегда – не протолкнешься. А, во-вторых, готовь сразу деньги – кондукторши злые, как пантеры. Да еще контролеры с двух сторон могли запросто взять в клещи. В чешских вагонах Профессор контролеров никогда не встречал. В ту далекую от сегодняшнего дня пору он учился в аспирантуре,  тянул на стипендию, и отдавать пусть даже три копейки кондукторше было накладно.
Теперь ни трамваев тех в Киеве  не осталось, ни троллейбусов, в которые они запрыгивали легко и непринужденно, даже не запыхавшись, весело смеясь чему-то. Бывало, контролеры их окружали, тогда кто-то вызывал огонь на себя: «Бегите, я их задержу!». 
Сейчас – не то.  Как угорелые, «маршрутки-секонд-хэнд» носятся, в которых бесплатно не проедешь – потому, как водитель – лимита заезжая -  бдительно считает, сколько вошло людей, и сколько денег ему передают. Билетов нет – а цены все время меняются в сторону, понятное дело, увеличения. Когда Профессор ездил за питанием дочке, проезд стоил ровно три копейки. А сейчас, когда для внучки  - две гривни двадцать копеек.  Правда, и что сейчас три гривны – что на них купишь? Ничего! А в те времена он отлично обедал на советский рубль!
 Писал кандидатскую, бегал обедать в кулинарию, рядом с библиотекой.  Прежде заскакивал в гастроном (магазин такой, продуктовый), который они студентами называли «оперным» - аккурат напротив театра (там теперь казино со стриптизом, престижный дом, дореволюционной архитектуры и постройки, говорят,  братья-боксеры выкупили).
Обычно брал 250 граммов докторской колбаски свежайшей, каждый кусочек в целлофановой пленке, просил обязательно нарезать (колбасы такой тоже нет), хрустящие французские «палочки» в хлебном отделе, а в кулинарии – кофе с молоком. Считаем: колбаска – по 22 коп. – 55 коп, «палочки» по шесть – 12, и кофе с молоком – 11 копеек. Итого – 78 копеек. Хватало еще на «Приму» (14 коп.). Впрочем, «Приму», кажется, он тогда уже не курил, больше болгарские – «Интер», «Родопи», или «Ту-134» - по 35 коп. за пачку. Если уж шикануть – брал «БТ» - за 40 копеек. Как видим, Болгария  играла существенную роль в  тогдашней советской жизни.
Да! И отдыхать тогда после скандала в Варне они с Аней поехали в Несебр, тайком от всех, и казался он им раем небесным, покруче всех Мальдив,  которые позже довелось посетить  Профессору, но уже без нее.
Жили в маленькой частной гостинице, в самом центре. Здесь же завтракали. Впрочем, всего несколько раз – выходили из номера, когда уже время обедать. Сначала -  на пляж купаться.  А по вечерам гуляли на набережной, забредали в порт, где масса кафе и ресторанчиков, заказывали только что словленную рыбку, здесь ее потрясающе готовили «на черепице», подавали горящую, в огне. А неповторимая «цацка» - типа нашей тюлечки, жарилась в кляре, сладкая, голову оторвал – и вперед. С пивом! Он заказывал по килограмму,  бездумно сидели, глядя то на воду, то на восторженную Аню, запивали это дело холодным пивком. Она же обожала осьминогов, устриц, еще какую-то тварь, про которую он говорил: «Это вкуснее, пока оно живое!»
В тот год Болгария, лишившись братского плеча Союза, переживала жутчайшую инфляцию, цены в меню писались карандашом, а к вечеру стирались и появлялись новые. Все было баснословно дешево. Ну, примерно, раз в десять-пятнадцать, чем в Киеве. Курс доллара бил все рекорды, и когда Профессор по рассеянности дал в их любимой кондитерской доллар на чай,  официант  бежал за ними вниз с горы, к морю, метров пятьдесят, чтобы вернуть.

«У МЕНЯ – ПЕНСИОННОЕ!».  Как можно тише сказал водителю, почти на ухо, на что тот презрительно хмыкнул:
- Предъявляйте, гражданин! Что за люди, блин в этом Киеве вонючем, все хотят на халяву проехать!
За что они нас так не любят? Показав   удостоверение, уселся  справа у окна, и сейчас же увидел свою Аню.
Сколько раз мечтал ее встретить, думал, как все у них будет, когда случайно где-то пересекутся, как и о чем заговорят, и вообще состоится ли разговор, станет она с ним «ваще» общаться,  может в и не заметить, молча пройти, в крайнем случае, бросить небрежно, в своей манере: «Ах, отстань! Все мужики козлы!». А может, свое любимое, бесшабашное, которое ему так нравилось: « Плевать! Я все равно ни о чем не жалею!»
 И – надо же! -  стоит на пешеходном переходе, в ожидании зеленого светового сигнала, в толпе, напротив метро, а ведь болтали про нее много всякого. Например, что на метро не ездит, у нее богатый покровитель, депутат-олигарх, купил ей «Бентли», сама не водит, приставил водителя, он же охранник. Телохранитель, так сказать. С ним же и живет, потому, как депутату некогда. И  «шпилит» этот телохранитель ее почем зря.
 Ее мать, будто бы, пронюхала откуда-то, но Аня в своем репертуаре: «Мама, ты что? Мы просто дружим!» И чудилось Профессору то ли во сне, то ли в забытье, как он рукой слегка этого охранника отстраняет: «Кто я? Именно тот, из-за кого у вас будут проблемы!»
Профессор и  верил, и не верил всем этим пошлым сплетням в курилке, выискивая в их совместной прошлой жизни косвенные подтверждения ее измен. Память у Профессора избирательна: то не может вспомнить прочитанные на ночь страницы, то ярко, как вспышка метеора, как в современном кино с их 3-Д и долби-***лби,  возникают картины из прожитых лет.
Вот они встречаются, Анна сдает на права, и в постели, в перерывах, еще не отдышавшись, рассказывает Профессору невероятные истории о своей учебе на курсах вождения. Вдвоем с подругой подкупили сначала шофера, а потом и права за деньги оформили.
Но тут приходит с неожиданной проверкой некий майор из республиканского ГАИ, ему тоже надо дать на лапу, намекает недвусмысленно, прозрачно так.  Но, знаешь, страшно деньги совать, все-таки из республиканского? Может, его как-то по-другому ублажить, а, как полагаешь? И Профессор сразу же покрывается испариной, сердце колотится, как сорванное.
- А ты скажи ему – прямо в глаза: «Товарищ майор, ваше предложение безнравственно, оно противоречит моим моральным принципам!»
- Ты вправду так думаешь? И на него это подействует?
«Что-то здесь не так, - размышляет Профессор, - не похоже на нее. А, может, они с подружкой отработали натурой, а теперь она втирает ему мозги?»
Ревновал ее «ваще» жутко. Был период – спать дома не мог ночами, успокаивая жену: « Отстань, у меня неприятности на работе!»
 И как обидно: вот-вот  зажжется зеленый – и конец? Она  перейдет бульвар, может, дважды, если ей надо на противоположную сторону, а тем временем его маршрутка свернет налево, на  Ивана Кудри, и он ее опять потеряет. Кстати, почему националисты не переименовали улицу? Кудря-то героем-партизаном был, взрывал в оккупированном немцами Киеве магазины - на Крещатике, даже мост Патона хотел, говорят, на воздух пустить. Прошлая власть героев ВОВ не жаловала, у нее Бандера главным героем слыл. Вон и улицу Январского восстания на Ивана Мазепу поменяли. Но есть же вещи, которые, если спросить: «сколько?», сразу получишь ответ: «Нисколько! Это не продается, потому что святое!». Господи, какие глупости в голову лезут!
 Можно упросить водителя открыть дверь, в экстренных случаях они это делают, и он окликнет ее, или догонит? А  если повезет, и Анна согласится, -  попьют кофе, как в былые времена, будто старые и добрые знакомые. На этом «пятачке», кстати,  полно всяких «точек», вполне статусных, как любила она говорить.  «Ты знаешь милый, я не удержалась и купила это…»
От всех  этих мыслей стало как-то плотно жарко, и Профессор почувствовал, что потеет. Хотя потел он, особенно в последнее время,  крайне редко,  совсем не так как в молодые годы, когда серьезно занимался бадминтоном.
И что он, положа руку на сердце, может сейчас ей предложить? Давеча ходил к доктору: «Мне кажется, я писаю колючей проволокой…» А раньше ведь мужчина был – хоть куда неутомимый. И Анна это ценила. Как-то после Нового года дня три провалялись в постели. «Уже полтретьего». - «Да? Интересно, дня или ночи?»
МОЛОДЫЕ ОФИЦИАНТКИ НАЗЫВАЮТ «ДЕДУШКОЙ».
 Сам давеча слышал. Итак, что он ей предложит? Встречи украдкой на пыльной скамейке бульварчика? Кофе на  несвежих  скатертях затрапезного кофе-тайм. «Слушай, Лорка, там этот дедушка опять носом крутит, поставь ему в микроволновку марципан на одну минуту, говорит, не горячий! ****ь такая!».
Он еще подумал: «Что же это за дедушка такой, педант вонючий!».
Когда-то, он только пришел на кафедру, Деканша, которую он, наивный, считал страшной занудой и замужем за наукой, отвечая на чью-то реплику по поводу того, насколько муж должен быть внимательным к жене до самой старости, вдруг изрекла своим научным голосом с интонацией уличной девки: 
- Херня это на постном масле, а не любовь! Когда только ручку старушке подает, помогая ей из троллейбуса выйти, это, знаешь ли, мой друг, не любовь. Любовь – это когда вся мокрая лежишь!
 Шефиня не только в карман за словом не лезла, слыла известной матерщинницей, но и, как оказалось, имела на кафедре право первой ночи, в чем Профессор вскоре убедился. Оказывется,  не только теоретически запомнила, какая это прелесть - с любимым человеком, и вся мокрая.  Но и вскоре продемонстрировала Профессору на практике.
Странный был бабец. Росту гренадерского, баскетболистка-разрядница.  Потом уже, когда дошло до постели, Профессор часто представлял ее на площадке в белой футболочке, таких же носочках и синих спортивных трусиках, стоящей спиной к щиту соперников. Корпусом показывает сопернице в одну сторону, сама разворачивается в другую, получает  мяч, выходит в лицевую, и в прыжке забивает.
 И странное дело: как только представит ее в баскетбольной маечке и труселях,  сразу возникает желание, хочется ее, как курочку,  примять.
 Конечно, на любителя.  В  плечах – чисто тебе пловчиха. 62-й размер блузки, 42-й растоптанный -  без каблуков. На девять лет старше Профессора, который тогда только утверждал себя на кафедре, даже не поступал в докторантуру. 
Первый раз, когда раздевал ее, никак не мог совладать, руки тряслись, как у молодого, от волнения.
- Черт, как же это расстегивается?
- Не трогай, сама разденусь, - хриплым мужским баритоном проговорила, так, что у него мурашки полезли по спине.
Конечно, получилось кое-как.
- Ты, случайно, не первый раз?
- Да нет, что ты, делал это! Тысячу раз! Просто переволновался.
- Не переживай, с кем не бывает, мне все равно понравилось.
Ее можно было заарканить только по большой пьяни, что и случилось с ним. Справляли чей-то день рождения на кафедре, с бутербродами и коньяком. Все голодные, как сурки, по шесть часов лекций-семинаров, развезло быстро. Как водится, поехали к кому-то допивать, дудлили вино, водку, шампанское, кофе – все подряд. И как бы стороны, в один из моментов, Профессор увидел себя, крепко целующего в губы Деканшу. Да уж. С обнаженной Галины Константиновны можно запросто лепить скульптуру «Дискоболка». Без женских прелестей пятого размера, конечно, в которые он сиганул с головой.

Любопытная вещь: Деканшу считали чуть ли не «синим чулком», впрочем, и Профессор слыл (почему «слыл» - до того – был!)  примерным семьянином. Кроме всего, он непосредственно  от нее зависел – по большому счету - формально, но все-таки. Эдакий служебный рОман, понимаешь.
 Что касается секса, то за те четыре-пять часов, которые они проводили вместе, она опустошала Профессора,  как семечку. Несколько раз он пробовал схалтурить, но Деканша очень быстро разгадывала его намерения, и сурово грозила пальцем. «Коль пустили, делай свое дело на совесть, и  думай не только  о себе!».  Каждый раз уходил от нее, наслаждаясь мужской свободой и благодарил всевышнего, что вернется сюда не раньше, чем через неделю.
ПРИХОДИЛОСЬ ШИФРОВАТЬСЯ.  Когда все случилось в первый раз, он спросил: «Может, мне перевестись куда-нибудь в другое место?», но Деканша, которую он теперь даже в мыслях называл Галчонком, ответила, как отрезала: «Вот еще! Тогда труднее будет встречаться!». Логика, конечно, в этом присутствовала, и не только женская.
Сначала это происходило раз в неделю у нее дома. Жила одна, мужа выгнала лет пять назад. Профессор его наглядно знал – известный математик, доктор наук, подавал  надежды в свое время. Галка вспоминала о нем редко, с ненавистью: «Пил, скотина, месяцами не просыхал, все выносил из дому, продавал и снова пил!»
Как-то в самом начале  он пришел раньше,  «своих» ключей еще не было. Тогда ведь и мобильных не существовало. Огромный дом-колодец у метро «Святошино». И ходил, и сидел со старухами, и пива за углом выпил. Она приехала через полтора часа. Злая и голодная, как собака. Втащила Профессора за руку в лифт, как безумная, стала целовать взасос, одно рукой открывала дверь, другой его раздевала, поволокла в ванную. Потом выяснилось: неожиданно к  ректору вызвали на совещание, никак нельзя было соскочить.
Глядя на Галку на работе – строгую, недоступную и педантично-придирчивую, Профессор с трудом верил, что именно эта женщина сегодня утром доводила и себя, и его чуть ли не до физического изнеможения.  Интересно, соседи эти вопли слышали?

Они вошли в раж, и раз в неделю оказалось мало. Стали встречаться по вторникам и субботам, потом чуть ли не  каждый день сбегали с работы, Профессор понял: если не остановить это сумасшествие, которое оба называли патологией, им  кранты – его, во всяком случае, ждут крупные неприятности и перемены в жизни. Что тоже, понятно, не сахар, в его-то возрасте отказываться от налаженного быта и привычного ритма спокойной и ухоженной семейной жизни –  глупо. И недальновидно. И невозможно, и не пойдет он никогда. И точка!
Но остановиться тоже было невозможно, за два года они вросли друг в друга. Поначалу думал: ей элементарно не хватает секса (Профессору тогда 42 «стукнуло», Галке – 37). Баба без мужика, что тут говорить? Но как-то все всерьез повернулось,  внутри что-то щелкнуло, хотя и открыто не настаивала, несколько раз Профессор ловил ее не очень добрый взгляд на себе. Как-то попросила: «Не хочешь остаться у меня на ночь? Классно бы утром проснуться рядом, и уже после всего сварить тебе кофе».
Давно прошли времена ее стеснения. Когда-то он попросил: «Потрогай его, не бойся!». Теперь ее тянуло туда, как магнитом. Она сразу завладевала им и не отпускала, пока он не начинал одеваться. И опять ее фраза: «Как хочется, чтобы он был свой, и принадлежал только мне!».
 Несколько раз вместе ходили в театр (до этого Профессор не мог вспомнить, когда последний раз «осуществлял культурные выходы»). Да что театр – им «Новости» по телевизору смотреть друг с другом было интересно! Он дотошно расспрашивал про  ее каллиграфический почерк и хвастался своими успехами в бадминтоне. Дни неслись со скоростью японской электрички, в которой Профессору как-то пришлось добираться из Осаки до Токио, 600 км, за два с половиной часа.
Дома  – состояние гражданской войны, нервы у всех на пределе. Наконец, Галка призналась, что беременная. Вот тут он, кажется, в первый раз сдрейфил. И понял: если не проехаться катком до состояния свежеуложенного асфальта, последствия для всех, кто его окружает,  могут быть самыми печальными.
Легко сказать: растащить бульдозером. Плюс ее  критический возраст. Еще год-два – и собираться с базара. Они не заводила разговор на эту тему. Однажды она прошептала в постели, перед тем, как испытать наивысшее блаженство: «Все равно мы будем вместе, вдвоем, вот увидишь! Я знаю!». Эти слова напугали Профессора больше, чем перспектива завести ребенка.
Решение не приходило. И только когда они пережили тяжелый и високосный год, и она на каникулы уехала к себе домой, к маме, ему пришла в голову мысль с кем-нибудь да Галке изменить. «Авось отпустит!».
«БЕС ПОПУТАЛ». Здесь и подвернулась на стадионе Анна,  совсем молоденькая тогда, и к тому же секретарша Галки-Деканши. То есть, месть была страшна – во-первых, а во-вторых, и ходить далеко не надо. И пялится на него своими синими наивными глазами, как провинциальная студентка на какого-нибудь Мика Джаггера. Аня – еще и не студентка, ее Борька Богатырь привел и устроил на кафедру, как пить дать, перед этим оприходовал. Кто-кто, а Борис не упустит и не пропустит.
 Сама  родом из какого-то шахтерского луганского захолустья – то ли Тулугин, то ли Лутугин. Кто-то  надоумил, что у нее безусловный талант, и она после школы подалась в Киев поступать в театральный, потом в «копанку» к Копальскому на хоровое пение и танцы (какая ерунда!). Ясное дело – без блата, поддержки, а главное – без царя в голове -  провалилась, и, наверное, так бы и уехала в свою тьму-таракань,  если бы не  Борька Богатырь -  дальний родственник ее племянницы, что ли.
Боря  со своими наработанными десятилетиями связями мог не только Мишу Копальского уломать, но, если надо, и Папу Римского.
«У нас поработаешь пока, а там видно будет!» - решил он, окидывая профессиональным взглядом очередной «кадр». В субботу приедешь на кафедру часиков в 12, документы будем оформлять у меня в лаборатории. Надо сказать, Боря немного расстроился, когда узнал, что «кадру» нет 18 лет, и она, к тому же (по ее клятвенным заверениям), не знала мужчин.
«Телка перспективная, но первому лезть – нет смысла. Мало ли что. Да и крови может много быть, а в фотолаборатории –  воды горячей сейчас нет. Никуда она не денется от меня!» - думал Борис, читая анкету Ани.  «Жаль, конечно,  молодое, свежее тело, пищит – так хочется!  А губки – темно-красные, оттенка спелой сливы,  глазки как закатывает, грудь под блузкой ходуном ходит – самый сок!». Но не будем делать глупостей, возьмем паузу месяца в два-три. Здесь ее быстро «обломают». Да и потом – родственники в курсе,  как бы скандала не вышло.
И отдавать не хочется. Справедливо будет, когда Иннокетий ее первым трахнет? Нет-нет, этот шаровик не получит ничего, ишь, обнаглел, ни одной юбки не пропускает!»
На Профессора он  не держал подозрений. Того крепко заарканила Деканша. Совсем стыд потеряли – средь бела дня сбегают, чуть ли не за ручку, потом появляются – довольные, как пауки, думают – все вокруг слепые и такие глупые. Надо же какую-никакую конспирацию соблюдать!
…Если смотреть из окна маршрутки, Аня совсем не изменилась. В том смысле, что еврейские женщины (а она была чистокровной и стопроцентной еврейкой) к зрелому возрасту увядают также стремительно, как и расцветают. Наверное, бывают все же исключения. Та же фигура мальчиковая, те же длинные волосы горячей смолы, распущенные по плечам. Темная юбчонка до середины колен, значит, ноги еще не прячет, выставляет напоказ, как в молодости. Если ему 66, значит ей – 46.  Бабье лето, в сорок пять – ягодка опять. Немного, но лет пять-шесть, чтобы погулять, у нее еще есть. В пятьдесят эти чары – с попкой и ногами – на мужиков уже не действуют, нужен другой компот, с сухофруктами.
 Аня   держала  модельную внешность: 170 см рост и 52 кг вес. Вот только размер груди подкачал немного – 1,5. Но что вы понимаете! Ее грудь аккурат помещалась в ладони Профессора, когда Аня находилась сверху.
 И как они  напрягались,  наливалась, как тугие яблоки, когда Профессор их ласкал и брал в свои ладони! Что говорить – Анну он боготворил. Если на то пошло, они вместе мылись в душе, ходили в баню, и первый минет  ему сделала, а однажды, усадив Профессора напротив себя, разделась и начала мастурбировать, и когда он хотел вмешаться, оттолкнула грубо: «Только смотреть!».
И рука ее уходила глубже и глубже, и глаза закатывались, закрывались, и начинала уже постанывать, точно, как под ним, когда Профессор был сверху, и громче-громче, пока, наконец, не кончала, с криком и придыханием. Что говорить, он и сам уже был на взводе, а она вытирала натруженную руку о его грудь, и он чувствовал запах ее спермы, и не было сил терпеть, и она проверяла, как там он себя чувствует, не завял ли?
 И начинала его целовать, и щекотала язычком, и выпивала сначала первую капельку, а потом все, до самого донышка. Эту капельку – его самую первую – они  одинаково обожали и ждали, проверяя то и дело: не прозевали?

 «ХОДОКИ». Хотя поначалу  долго ничего не предвещало бурного романа, таких молоденьких студенток  на кафедре и факультете – рубль ведро в базарный день. И каждый год – новье. Среди преподавательского состава, как бы помягче, практически все профессионалы этого дела, ходоки. С ними поначалу пробовали бороться, особенно Деканша: «Я не понимаю, как так можно, старые пни, перхоть сыплется, и они – туда же!». На что сотоварищ и сокоечник Профессора еще по студенческой общаге Иннокетий Семенович Рычагов  отвечал всегда одно и то же:  перхоть – перхотью, а трахаться хочется!
Лично Рычагов ходоком был не типичным, больше потрепаться на эту тему, посплетничать – всегда в курсе. Ему все бабы с кафедры и даже телки старших курсов  изливали душу. Деканша его не любила и называла за глаза Пастухом. Кеша всех выслушивал, входил в положение, помогал, занимал деньги, словом, был в курсе всего. Но со всеми  старался держать дистанцию, оставаясь чисто в приятельских или дружеских отношениях. Ему нравился именно процесс, когда солидные тетки или красивые студентки  плакались в жилетку, готовы были по первому его желанию «пойти навстречу».
Для постели Рычагов выбирал успешных женщин, материально и морально устроенных, как правило, сексуально удовлетворенных. Из числа тех же студенток, преимущественно – заочниц. «Фотомоделей» и худышек  он не жаловал, его слабостью были женщины  «в теле». Очередную жертву он намечал заранее, внимательно за ней наблюдал, испытывал ответами на семинарах или при защите курсовой, просматривал в кадрах, где девчонки в нем души не чаяли, личные дела и анкеты.
Как правило, все проходило банально просто. Он «заваливал» на зачете или экзамене очередную «пассию», назначал пересдачу на съемной однокомнатной квартире.  Если предстояла защита диплома – там же  назначал консультацию.
Торопиться Иннокентий в этом деле не любил. Медленно раздевал, любовался телом, иногда заставлял подолгу стоять, в чем мать родила,  неторопливо посасывал трубку, вглядываясь в детали. Так же, не спеша, основательно, овладевал – обязательно в презервативе –  дома ждала жена. Отмечал про себя, как меняется все вокруг – то, что еще вчера считалось извращением, нынче входило в обязательную программу. Если десять лет назад, например, мало кто из клиенток отважился бы на минет, сейчас же без этого не обходилось ни одно свидание.
Бывали ли сбои? Да, бывали, но редко. Однажды одна дура-заочница подняла невообразимый визг, стала царапаться и кусаться, чуть ли не посуду (чужую!) бить – орать благим матом. Как позже  выяснилось, оказалась девственницей, и он сразу велел ей одеваться. «Я бы, конечно справился, - рассказывал он друзьям в бане, - но ей бы это дорого стоило!».
 В другой раз студентка грозилась, что выбросится из окна, оставив записку. Иннокентий таких страстей терпеть ненавидел, какая любовь – если по принуждению? Его девизом была фраза, которую он повторял к месту или не к месту: «Псеофуросипейцы,  я не хочу вреда вашей планете!»
В последнее время Иннокентий как-то стал догадываться, что в институте многие в курсе, шепоток за спиной улавливал, иногда -заинтересованные взгляды. На самом деле, легенды о нем давно уже  передавались из поколения в поколение студенток. В последнее время отмечал, что успеваемость по его предмету почти стопроцентная, и новое поколение не очень идет на контакт. А однажды молоденькая студентка прямо заявила: хочешь пользоваться – плати 100 баксов, и  вперед! «Это за час или за ночь?» - глупо пролепетал он. Вот этого доцент Рычагов не понимал. Как можно без прелюдий, интриги, какой-то тайны заниматься любовью? Смысл? Физические упражнения? Зарядка?
В отличие от него Борька Богатырев – зав. фотокино и телелабораторией – не брезговал ничем. Нет, денег он тоже не давал любовницам, по той простой причине, что их у Богатырева никогда не было.  Куда они девались – ума не приложить, впрочем, Борис принадлежал к тому типу, которым деньги нужны, когда захочется выпить. Кстати, пил он не больше, чем мы все.
Зато не пропускал ни одной юбки.  Профессор помнил его еще молодым, они, собственно, годки. Боря тогда «оприходовал» минимум две в день. Делал это вкусно, весело, без напряга, только можно было порадоваться за друга. Или позавидовать.
Профессор не раз посещал его  лабораторию, видел топчан, укрытый паролоном и марлей (казенные), на котором все и происходило. Стоило сделать два шага вперед, и свет, как по волшебству, менялся, вспыхивал красный фонарь, и снаружи тоже – это значило, что Борис Иванович – заняты, стучать и мешать – себе дороже. По желанию он мог сразу и фото сделать –  в одежде, кстати, тоже, причем, бесплатно, так что некоторые попадали в его лабораторию дважды на дню.
Все просто и без церемоний: после двух рюмок красного дешевого вина искательница приключений должна сама раздеться и лечь, особо долгих прелюдий не наблюдалось, Боря пальцем проверял,  созрела ли «птичка», после чего начинал работу. Трудиться он мог без перерыва минут двадцать-тридцать, это и объясняло его популярность, особенно, у одиноких женщин. Плюс мужская легкость в отношениях и сила. Студентки называли его «Наш Медбрат». В том смысле, что Борей они пользовались типа скорой помощи, обоюдно откликались по первому требованию.
 В последнее время Боря несколько не то что сдал, но стал переборчивее, что ли.
Его, конечно, здорово подкосил один неприятный казус. Второкурсница Анжела Бурдиская накатала жалобу в деканат и приложила справку о беременности. Борька вначале пытался все уладить нахрапом: «Откуда я знаю, где берутся дети! Спроси, пойди, у своей мамы!». Куда там, девушка настроена решительно, и максимально использовать предоставленный судьбой шанс : «Все на зеро!»
- Погоди, Анжелка. Пойми только меня правильно: А ты уверена, что отец – я? И, получив утвердительный ответ, сокрушенно качал головой: «Так мы же вроде предохранялись…» В милиции, куда Анжела отнесла заявление, он хоть и сказал, что не будет свидетельствовать без своего адвоката, надежды на юридическую помощь быстро развеялись.
- Гражданин, - посоветовали ему, - вы бы уладили по-человечески, мы бы и дело закрыли!». Анжела запросила пять тысяч баксов – пришлось влезать в серьезные долги.
«УЙДЕТ, КАК ПИТЬ ДАТЬ, УЙДЕТ!».  Профессор бросился к водителю, да так, что чуть не сбил здоровенного парня с рюкзаком за спиной.
- Остановите, мне выйти надо!
- Проблемы? – обернулся к нему тот, с рюкзаком.
- Я извиняюсь, дико извиняюсь! – выдохнул Профессор, каная под  такого себе прожженного киевского жлоба, с которым не стоит заводиться.
- Ну-ну! – сказал верзила, поправляя рюкзак. -  Не уважаешь! Дядя, Ты меня уважаешь?

- Вы бы рюкзак свой сняли, я тоже об него ударилась, когда заходила. – Дама бальзаковского возраста, в шляпке на меху (и это в тридцатиградусную жару!) встала на защиту Профессора. – Он же мешает людям проходить.
- Мадам, не пошли бы вы к едреной фене! Вы мне жить мешаете, а я молчу!
Назревала типичная автобусная склока, маршрутка стояла у светофора в ожидании «зеленого».
- Сразу за углом мне! – попросил Профессор. – Я быстро выскочу,
- Дядя, не положено тута, вон мент стоит с палкой, кто штраф будет платить – вы, я или Пушкин?
- Я заплатил теперь мне выйти надо!
- Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Только вошел, уже ему посереди дороги приспичило!
- А вы обязаны открыть и выпустить пассажира, тем более – он заплатил!
- Дамочка, идите в сраку! Я сам знаю, кому и шо обязан!
- Вот именно, - захохотал тот, что с рюкзаком. – Идите в сраку!
- Вы что себе позволяете, я сейчас милиционера позову! Товарищ, - дамочка в шляпке с мехом дернула за рукав Профессора, - вы свидетель! Совсем «черти» приезжие обнаглели. Товарищ, я вас очень прошу: будете моим свидетелем!
Водитель, нажав кнопку, открыл передние двери:
-  Выходи, земляк, давай, по-быстрому!
- Не выходите, я вас прошу!
- Если могу чем-нибудь помочь – я здесь, рядом! - Профессор выскочил из маршрутки, и дверь сразу же закрылась.
Ани, конечно, у перехода не наблюдалось. Машины с ревом проносились через перекресток по обе стороны бульвара. У светофора собиралась новая толпа. Электронный счетчик показывал, что до переключения на «зеленый»  оставалась 48 секунд.
«Ексель-моксель! Потерял!» - Профессор завертел головой, как воробей в луже. 
Оставалось два варианта: либо бежать в сторону станции метро, в надежде, что она где-то задержалась у ларька или меняет деньги на жетоны в очереди. Либо -  бить ноги в направлении бульвара, где по левую сторону - модные и дорогие бутики, в том числе – два обувных. Красивая обувь –  Анина страсть. Сама за 170 см, она носила туфли и босоножки на  высоченном каблуке с коротенькими юбочками – попочка сама просится наружу. Кроме всего прочего, это служило ей отличной отговоркой от любой работы           на кафедре: «Я не могу, - говорила она Деканше, - я на каблуках!»
Профессор имел росту 176, а она на своем каблуке казалась уж точно повыше, во всяком случае, эффектнее, так что если они шли гулять, мужики пялились на нее – спасу не было.
Из-за этого у них возникали ссоры. Иногда Аня, чтобы подразнить Профессора, в кафе нарочно выдвигала свой стул, и тогда мужики  пялились на ее ноги, которые она то и дело небрежно перебрасывала одна на другую так, что были видны какие-нибудь розовые плавочки.
 Как-то Профессор застал ее сидящей перед зеркалом в одних плавках и лакированных туфлях. Аня репетировала, закидывая нога на ногу. Он открыл своим ключом, телевизор орал на Музоне, так что она не слышала, как он вошел. Увидев его в зеркале, улыбнулась:
-  Правда, дорогой, я сильно похудела? Ну, и как это выглядит? Соблазнительно? Тебя бы зацепило?
Почему-то она  считала Профессора тюрей, если не бревном бесчувственным, то уж точно непробиваемым женскими чарами и прелестями.
Ему повезло: у витрины «Саламандер» стояла Аня, близоруко – очков не носила из принципа -  щурилась на выставленные новинки.
Надо было все же восстановить дыхание, однако  выдержки не хватило, и он выдохнул ей в затылок первое, что пришло в голову:
- Так когда твой муж возвращается из командировки?!
Когда-то эту фразу они повторяли на все лады, приступая к любовным утехам. Чтобы поторопить Профессора, намекнуть, что пауза слишком затянулась, Аня, сладко потягиваясь, игриво произносила, стреляя в него глазами: «Кажется, мой муж сегодня возвращается из командировки…». Когда же ему было невтерпеж, Профессор нарочито строго требовал отчета: Так кода же твой муж возвращается?».
- Это ты? – спросила она,  разочарованно, не оборачиваясь, разглядывая его отражение в витрине. Когда-то она так его разглядывала в зеркале. Так, да не так.
- Ехал в маршрутке, вижу: ты, дай, думаю, выскочу,  живьем посмотрю!
- Знаешь, для уважающего себя человека, да еще  твоего возраста, ездить в этих вонючих маршрутках как-то не пристало. Мог бы и  машину себе купить.
- Да вот как-то  не получилось…
Она резко обернулась. Удивительное дело! Лицо такое же, как и 20 лет назад – ни единой морщинки, румяные щеки, при минимуме косметики, только глаза подведены густо. Помадой не пользуется, и эта знакомая складка на нижней губе, продольная… Волосы, конечно, красит,  воронье крыло, перевязаны сзади, так чтобы лоб открыт. При этом – что-то раскосое, отдаленно китайско-японское, что  когда-то ему так нравилось. Однажды он спросил:
 - Тебе вправду так хорошо со мной?
- Конечно, милый. Думаешь, притворство? Разумеется, я не имитирую, как с другими…
- Что значит: «Как с другими?». Значит, кроме меня, у тебя есть и другие, с которыми ты имитируешь?
- Какой ты тяжелый человек, всю дорогу к словам придираешься. Хотя прекрасно знаешь – никого у меня сейчас нет.
«Сейчас - нет, пока - нет, временно - нет» - эхом пронеслось в голове. Как бы то ни было ему с Аней хорошо, Профессор прекрасно осознавал, что наступит день, когда он ее потеряет. И даже если оставит семью, и все у них станет по-другому, они сойдутся официально, все равно разрыва не миновать. Как только не станет ее удовлетворять, она его покинет. И никто не поможет, силы стают – и адье!
Так он думал все те годы, что они были вместе. Вышло же совсем по-другому.
Внешне она оставалась той же Аней. И только, если приглядеться внимательней – что-то неприятно- расчетливое, даже хищное, даже отталкивающее - во взгляде и выражении лица.
«Женщина, прошедшая все и всех!»  - сразу же пронеслась в голове очередная формулировка. Недаром о нем говорили на кафедре, что и во сне  мыслит афоризмами. «Не забыть бы, находка что надо!». У кого он еще видел такое хищно-агрессивное выражение? В химчистке - ту тетку, что давеча погыркались? Здорово все же изменилась по сравнению с той Аней, которую он знал насквозь. Упаковка, впрочем, та же – и короткая юбчонка, и ноги, и волосы, глаза и зубы блестят,  такую сразу хочется. Но вот во взгляде, в лице - избыточная многоопытность, за улыбкой и радушием скрыт компьютер, который считывает и сразу выдает информацию, и она смешно, как когда-то морщит лобик, будто  знает, как и что будет наперед. Когда-то Профессор любил целовать этот лобик, пахнувший электрической плойкой.
- Я, собственно, по магазинам собралась.
- Увы, компанию составить не получится, внучке питание надо доставить – в срок и без задержки. Но вот вечером, скажем, завтра, или в понедельник, но в течение дня – могли бы встретиться, повспоминать прошлое.
- Ты же знаешь, я не сентиментальна. Так, как было – уже не будет. Зачем зря душу насиловать? Как сексуальный объект ты меня сейчас вряд ли заинтересуешь, переливать из пустого в порожнее – нет смысла. А пообщаться можно и в «Одноклассниках». Найдешь, если захочешь. Салют!
Профессор понимал: если он сейчас капитулирует, больше ее не увидит. Эдакая рулетка, все на зеро!  Ни в коем случае не уступать – задержать за руку, наговорить кучу комплиментов, пообещать вывезти в Крым, за границу, не откладывая, максимум через неделю, пригласить в ресторан – главное, не смириться с ролью лузера, которую она уготовила тебе.
Тогда, 20 лет назад, он достойно выступил и покорил эту вершину, о которой многие мечтали.  Сейчас же, представив, сколько сил потребуется, чтобы  снова завоевать Анну – ан, нет, не получится, как-то уж больно затратно, да и там, внутри, не шевелится, мотивации – нуль. Ни сил, ни желания…
Тем временем маршрутка подъезжала к «Кухне Детского Питания», так остановка и называлась,  Профессор стал пробираться к выходу.
«Хорошо, ума хватило не броситься, как молодому, с моста да в реку! И питание внучке вовремя доставлю!»
АБЕРАЦИЯ УМА. Впрочем, думаю я сейчас, все могло бы быть иначе. Они сидят  на открытой террасе  уютного ресторанчика в парке Шевченко, Аня медленно ест  мороженое, так, что у Профессора перехватывает дыхание от каждого движения ее язычка, и он то и дело тянется за коньяком, запивая желание.
- Ты знаешь, - говорит она, мне это знакомо. Меня уговаривали поступать в театральный! Правда, я не толстая?
- Вот как, - удивляется Профессор, - Нет, ты совсем не толстая!
- И что мне будет с этих двух мороженок…
О, это целая эпопея, как Аня ест мороженое! Очень внимательно смотрит, как бы взвешивая, какой кусочек, и с какой стороны ложечкой удобней подцепить. Самый лакомый кусочек ее любимого пломбира или, в крайнем случае, крем-брюле.
Ни в коем случае не глотается, закрываются глаза, как при поцелуе, в ожидании пока мороженое растает во рту. Время от времени она готовит новые кусочки, отделяя их от кофейно-золотистого шарика.
Свою норму – сто пятьдесят граммов – Аня никуда не торопится - будет сидеть, растягивая удовольствие, пусть даже и два часа – никто ее в это время не интересует, своего рода ритуал.  Если бы, думает Профессор, это происходило бы сейчас, гарантирую, она даже телефон отключала бы по такому случаю, чтобы не помешали священнодействию.
На порцию мороженого уходит ровно столько же коньяку. Причем, коньяк Аня пьет только «советский», все эти «Эннеси-Мартели» ей безразличны. Предпочитает закарпатскую «Тиссу». Хорошо, думает Профессор, что  тогда она стоила почти в десять раз дешевле, а то вылетел бы в трубу.
Профессору кажется, что она о нем совсем забыла, сосредоточившись на пломбире. И вдруг:
- Ты заметил, какого небесно-голубого цвета сегодня небо?
- Конечно, дорогая. Хотя, с научной точки зрения, у этой голубизны есть свое объяснение, - говорит он в надежде ее разбудить и отвлечь от мороженого, которое она ест уже час с лишним.
 Конечно же, ей не интересно, почему небо с точки зрения физики выглядит сегодня голубым. Аня принимает его таким, как, например, свое красное платье, на которое пялятся  мужики. Вернее, пялятся они на ее загорелые ноги: «Какие ноги я привезла из Крыма? Тебе вправду нравятся?».
Но  Профессор – знай свое дело -  долбит, как дятел, о голубизне. Газета прочитана, сигарета выкурена, коньяк допит, а она все цедит. И конца краю не видно. Иногда бывает трудно сдерживать желание, что шевелится где-то там внизу.
- Так вот, - говорит он нарочито научным, будто на лекции, голосом, даже интонации сохраняя,  без особой надежды, что будет услышан и понят, - причину этой небесной голубизны впервые объяснил людям английский физик Джон Тиндаль почти два столетия назад…
Молчание. Продолжим, что ж делать?
- Он впервые доказал, что цвет у бесцветной субстанции появляется из-за рассеянности света при прохождении через оптически неоднородную среду.
Ни ответа, ни привета.
- Открытие так и назвали: «Эффект Тиндаля».
- Какой вы нудный, Профессор!
«О, неужели! Меня, кажется, услышали! Надо развивать  успех».
- А ведь мы договаривались на «ты»!
- Да, извини, дорогой.
- Правда, на брудершафт не закрепляли…
- Ничего, сделаем это потом, сейчас я занята.
«Занята, ест мороженое! А может, мне лучше надраться?» - анемично думает он, снимая и надевая очки, протирая их полой тенниски. – «Нет, для первого раза тем более надо быть в форме». Сегодня их второе свидание, и он пытается ее заманить «на хату», ключи от которой  удалось выцыганить у нашего лаборанта. «Да если бы кто знал, с каким трудом!».
При мысли, что через какие-нибудь два часа окажется с ней в постели, появляется сухость во рту. Она же, отодвинувшись от стола и, взяв креманку с мороженым в руки, самым наглым образом демонстрирует свои ноги.
Профессор тяжело вздыхает. Рядом сидят и скалятся два молодых парня, должно быть, неуспевающие студенты. Они – в шоке от ее ног, и не думают этого скрывать.
- Представляешь, - нарочито громко говорит один, - а ведь кому-то, (например ему, в смысле – Профессору, она надоела!
- Ужасно надоела, просто приелась!
Да, приелась, хо-хо-хо!!!
- Спроси: эй, чувак, тебе еще не надоела эта телка? Вдруг что, скажи, мы тебя сможем заменить!
- Еще как сможем!
- Не обращай внимания на этих балбесов, - вдруг говорит Аня, оторвавшись от мороженого. –  О чем ты думаешь? Ты меня любишь?
Постепенно Профессор привык  к этой ее неожиданной перемене ее мыслей, вопросов, ассоциаций, неподвластных никакой логической связи. Ему казалось, в голове у Анны бессистемно парит рой маленьких пчелок, и та, которая укусит, заставляет рефлекторно реагировать на происходящее. Эффект неожиданности поражающий, все время надо быть начеку, не расслабляться. Не надо думать, что она где-то далеко, витает в облаках, на своей волне-  это настолько обманчиво, на самом деле -  кто бы мог подумать - все замечается,  слышится  и понимается.
 «Я вижу все, как муха!» - говорила она часто. – Просто научилась не реагировать сразу, передумаю вначале сама с собой». 
– Прошлым летом в Коктебеле, - вспоминает вдруг Аня, - с нами тусовался один нехилый мужик, на тебя, между прочим, похожий, так мы все чувствовали себя,  как за каменной стеной. Ты мне напоминаешь  его чем-то.
«Интересно, чем, - уныло думает Профессор. – «И другое не менее интересно: спала она с ним? Да что же это творится со мной?, палуба то и дело качается и уходит из-под ног!».
-  Давно хотела, чтобы мы были вместе. А ты?
 Он задержал дыхание, как перед броском в воду со скалы в Форосе, откуда осмелился сигануть только на третий сезон.
 -  Видишь ли, ты – человек чувства, эмоций, а я – рационален. Но последний месяц только об этом и думал. Понимаешь, какая вещь…
-  Не надо развивать, милый. А то опять на свою наукообразную чушь собьешься. Что мы сегодня  будем делать? Ты хотел меня куда-то пригласить? Я -  не против…
Это женское «не против»! Чтобы услышать его, приходится пройти сквозь строй шпицрутенов, фигурально снова-таки выражаясь. Вон как в виске застучало. Она согласна! Теперь самое главное – не спугнуть, и ни в коем случае не спешить и, не приведи Господи,  перегореть, опозориться.
Казалось бы, пустяк, собери волю в кулак, и дуй вперед по накатанной. Но физика перевешивает, уж который день он в сексуальном  напряжении, несколько раз ночью просыпался со смятой простыней, все снилось, как у них это будет получаться.
А, может, все было совсем не так, думаю я:
Банальнейшая история, сотни раз описанная в литературе, и тысячи раз встречающая в жизни: роман академика со своей первокурсницей.
Академик: «Предоставьте мужчине, в конце концов, дайте мне пять минут, и это все заработает!»
 Первокурсница: «Он такой умный, столько знает! И такой скромный, стесняется всего. Когда легли в постель самый первый раз, и он некстати рано кончил, и застонал – то ли от удовольствия, то ли от разочарования, было так приятно, что о тебе кто-то беспокоится, переживает.
 - Дорогая, - прошептал Профессор, - я, кажется уже…».
- Хорошенькие дела. А если бы я таблетку не вставила, тогда что?
Как ни странно, Профессор оказался в Анином вкусе. Хоть и не красавец, но любят  мужиков не за красоту.
Где-то вычитала: мужик должен быть чуть красивее шимпанзе. Конечно, загнули, слишком. Но все же бывают минуты, когда  хочется, чтобы тебя, всю такую ухоженную и со всеми маникюрами-педикюрами сверкающую, примял эдакий здоровенный волосатый зверь, чтобы до косточек пробрало, до этих самых ногтей.
Профессор, конечно, не идеал, но импонировало, что  не только на кафедре, но и на факультете его уважали, он слыл гуру, властителем дум, авторитетом. Да и по должности – самый главный у них, по крайней мере. Конечно, таких уважаешь, даже, не задумываясь, за что и почему. Понимаешь – рядом с тобой - человек особенный, не такой, как все остальные.
 Существовал, правда, еще и заведующий, Сопин Валерий Михайлович, но после того, как стал народным депутатом, появлялся в институте по большим праздникам. Хотя совмещение к тому времени запрещалось официально, Сопин кафедру за собой сохранил. С Деканшей они всегда вась-вась, сейчас – тем более. Свой человек в Верховной Раде – уже кое-что.
Валерий Михайлович, кстати, тоже был не прочь, и Аню официально приглашал себе в секретари. Но она неожиданно отказала, и все чаще на заседания кафедры занимало место по правую руку Профессора. Понятно, сразу же пошли сплетни, особенно изощрялись методистки и секретарши-лаборантки, которые сами не прочь посидеть по правую руку от Профессора. Но Аня сразу и решительно их отшила - «забила» место.
Впрочем, Профессору до поры, до времени все эти тайны «мадридского двора» были неведомы. С утра до вечера он занимался только работой, прихватывая иногда и выходные. На молодых женщин не заглядывался, отдавая распоряжения, глядел вдаль, сквозь них, не замечая и ничего постороннего в мыслях не имея. И Анне два года пришлось сидеть справа от Профессора «просто так». Она, конечно, старалась, иногда даже в выходные выходила, но все начиналось и заканчивалось работой. На кафедре знали: Профессор «безнадежный семьянин» и никаких фортелей не выбрасывает.

ИХ САМЫЙ ПЕРВЫЙ РАЗ. Профессор не любил вспоминать тот раз. Тогда, после стадиона, поволок ее на однокомнатную съемную хазу Сереги Пономаренко. Конечно, не стоило этого делать, Серега никогда не отличался особой аккуратностью, привык жить на уровне туриста,  кочевник, блин, еще тот. Но выхода другого не было, по тем временам свободная хаза –  на вес золота.  Да и близко совсем от стадиона – на  Жилянской, там еще завод пенициллиновый,  время от времени беспардонно сбрасывал в воздух всякую отраву, дым такой едкий,  во всем микрорайоне жильцы окна не рисковали открывать. Проветривалась ли когда-нибудь комната Пономаря, сказать трудно. На всю жизнь запомнилась гора куриных костей, засохший кетчуп в разовой тарелке, такие же пластмассовые два стакана.  Наверное, принимал здесь какую-нибудь лахудру еще до Нового года. Скудная, доживающая свой век мебель, вся сдвинута к дверям, видимо, Пономарь собирался в очередной раз делать ноги с этой занюханной хазы.
«Наверное, не склеится ничего, - с тоской подумал Профессор, - сметая в кулек объедки. – ****ь, ну неужели так трудно убрать за собой? Знает же, люди могут прийти!».
- Что это за хоромы? – низким голосом спросила Аня. – Считала всю жизнь, что заслуживаю лучшей участи.
- Дорогая, это совсем не то, что ты думаешь! Просто товарищ попросил цветы полить.
- Хм, я не вижу здесь ни одного цветка.
- Зато у нас есть бутылочка «Шампанского», сейчас немного жажду утолим.
« Выпьет, шибанет в голову, а там кривая вывезет, куда надо».
Профессор без  особой надежды, скорее на всякий случай, заглянул в холодильник на кухне и обомлел: почти полная бутылка французского коньяку «Мартель» и початая коробка конфет «Птичье молоко». «Это уже кое-что!».
Нашлись и высокие чешские фужеры -  прекрасно, пусть моет пока, надо срочно барышню чем-то занять,  чтобы не ходила, не высматривала изъяны, а здесь – одни изъяны, а мы приготовим какой-нибудь элементарный сексодром!
Пыль, конечно, столбом, и он решительно распахнул окно. Собственно, вариантов не так много. Начать можно на этом старом кожаном кресле, надо только постелить что-нибудь более или менее чистое. Кто любит голой задницей на кожзаменителе ерзать?  А что? Вдвоем сядут в кресло, она – на колени ко мне, в тесноте, да не обедал. Да, сразу  на колени пересадить к себе. Хотя бы вот это покрывало сойдет. Диван заставлен под самую стену, чтобы освободить и добраться туда, придется таскать мебель. Нет, лучше на полу, когда войдем в раж, будет все равно где.
- Надеюсь, тебе есть уже шестнадцать? – спросил Профессор, целуя ее в шею, справившись, наконец, с блузкой и приступая к лифчику.
- Семнадцать с половинкой - она пыталась отстраниться, выскользнуть на свободу, но все вокруг так тесно заставлено -  пришлось смириться.
- Даже нет восемнадцати? – машинально переспросил Профессор, не вдумываясь в смысл сказанного. Вот что такое помутнение мозгов!
Короче, первый раз он опозорился. Конечно, не надо было лезть, особенно после того, как она призналась, что не совершеннолетняя. Но Профессор – он себя знал – пребывал уже в том заведенном состоянии, когда остановиться невозможно,  пер буром, лез, как слон через джунгли  напролом, в глазах темно, в голове шумит, коньяк ускорил дело, и он  ретировался, как только началось сражение.
Когда Анна пошла в ванную, он подумал, что все кончено, и прощенья ему не будет. Но она, выпорхнув  из его рубашки, которую предусмотрительно захватила по дороге, снова вспрыгнула к нему на колени, обняла влажной рукой за шею:
- Не расстраивайся, милый! Ты мне нравишься, и это - главное!
- Ты тоже мне очень нравишься, - он пытался прочистить горло.
- Фи! Я же не прошусь к тебе замуж, - она наклонила его голову и поцеловала в губы. – Какой ты сладкий!
Профессор стал оживать.
- Я здесь видела кофейник, сейчас приготовлю кофе! Ты никуда не торопишься?
- Уже нет.
- Да не расстраивайся, с мужчинами это бывает.
- Ты-то откуда знаешь?
- Еще как бывает! – захохотала Аня, перегнулась и крепко поцеловала его в губы.
- Любишь мужчин?
- А кто же их не любит! Только мужчин, а не лиц мужского пола.
- Что ты имеешь в виду?
- Люблю мужчин, которые делают мою жизнь интересной, подают мне руку, открывают дверь, покупают шоколад и платья. Но тех, которые клянчат деньги и все хотят получить на халяву, ненавижу!
Профессор встал, разминая затекшие ноги, открыл дверцу шкафа:
 - Есть в этом доме пара чистых носков?
- А-а-а! Паук!!! – завизжала Анна. – Я их не переношу!
Это было еще терпимо. Куда больше Профессора раздражали – и чем дольше – тем сильнее - ее вульгарно-пошловатые сентенциии, которыми, по ее представлению, должен соответствовать настоящий мужчина.
 Например, часто повторяла к месту и без:
- У девушки должно быть, как минимум четыре животных: писец в гардеробе, ягуар в гараже, тигр в постели и осел, который за все это платит.
«На кого она намекает?» - думал поначалу Профессор. – «Уж не на меня ли?». Впрочем, вскоре понял, что на всю эту чушь не стоит обращать внимание, не брать в голову. И чем больше они любили друг друга, тем меньше времени оставалось на пустые Анины причитания. Хотя он еще долго удивлялся: ну где она такое вычитала, услышала - от кого?

- Ищу принца. Коней, козлов, ослов и прочих парнокопытных прошу не беспокоить!
Уж как в эту ее схему вписывался Профессор – уму непостижимо.

Анализируя ситуацию, Профессор отметил: девочка, как сейчас бы сказали, мажорной внешности, с очень открытой улыбкой, да и характером, в котором все же проглядываются наклонности юной стервы.  Добрые глаза, но сумасшедшие мысли в голове. И очень способная к подражательству, восприимчива, легко все схватывает и выдает за свое. Ничего удивительного, шесть лет спустя, когда расставались, Профессор с легким раздражением отметил, что Анна сыплет афоризмами и формулами почище его самого. Чтож, с кем поведешься, с тем и наберешься!
    Конечно, сработала защитная реакция, хотелось элементарно удержать, не уронить лицо, потому как получалось типа, что бросал ее Профессор. Хотя Анна была чиста, как кокаин, а сифилис в их постель привез именно он, согрешив по черной пьянее с девицей из автовокзала. Чего ему не хватало? Того, что не могла дать Анна – уйти в запой и пороть, как врага народа, на сырых простынях уличную проститутку.
Разбор полетов проходил в Павловском садике, напротив американского посольства. Здесь рядом, буквально в двух шагах, находилась одна из первых частных  клиник, где за сумасшедшие по тем временам бабки оказывали помощь «залетевшим» от любви. Повеяло перестройкой, и в клинику можно было записаться без паспорта и выяснения личности, назвав любую фамилию. «Супруги Петровы» - сказал Профессор. Сестра, заполнявшая формуляр, не проявила никакого интереса.
Профессор явно блефовал, так как знал прекрасно, откуда ноги растут, но потащил ее с собой на анализы, они записались под чужими фамилиями, а Профессор еще и отнял от своего возраста «пятнашку», так как в его возрасте мужчины ведут себя, как правило, более благоразумно. Вот именно: как правило. Но встречаются  исключения.
Лекарство им выписали каждому свое. Оказалось, что мужчинам – одно предназначенье, женщинам – совсем другое
Пока ждал ее, разглядывая унылую салатово-серую побелку стен, вспомнил, что раньше в здании, где сейчас посольство США, располагался Шевченковский райком партии, и его принимали здесь кандидатом в члены КПСС, потом стал членом райкома, выступал на пленумах.
- Анализ на «RV» у вас обоих положительный, увы, сказал доктор. Чем скорее вы начнете лечение, тем лучше для вас же.
- А что такое  «RV»? – спросил Профессор.
- Сифилис! – закричала Анна и выскочила из кабинета.
 Они сидели в Павловском садике – два чужих человека, понимали, что все напрочь кончено, разорвано, растоптано в грязи и закатано асфальтоукладчиком намертво.
Анна беззвучно давилась слезами. Профессор вспомнил, что послезавтра у нее день рождения. Двадцать три года. Он отнял у нее почти шесть лучших лет жизни. За эти шесть лет было два аборта и вот теперь «сифон».
«А ведь ей еще рожать», -  подумал он.
В кармане лежали заранее приготовленные и трижды пересчитанные деньги в долларах США.
- Возьми на первое время… Звони, не исчезай.
 Она и произнесла свою пафосную фразу, которая, пришлась совсем  некстати:
- Наше  ****ство – это ответ на ваше ублюдство!
Наверное, Ане казалось, что она героиня модной мелодрамы, и сейчас снимается в ключевом эпизоде на лавочке Павловского садика, напротив американского посольства.
И Профессору стало ее так жаль, что сердце, показалось, сейчас рванет от нахлынувших чувств, и он поднял правую руку. Как всегда, Анна сидела по его правую руку, чтобы обнять ее, но рука была отброшена коротким и решительным движением, так что пальцы больно ударились о скамейку. И прозвучала вторая знаменитая фраза из мелодрамы, которую, увы, никогда не увидят расстроенные  зрители:
- Милый, если ты собираешься сигануть с крыши, из-за того, что я тебя бросаю, то не забудь: у тебя рога, а не крылья.
 Профессор ткнул ей всю сумму и, как ему казалось, быстрым и упругим шагом пошел прочь. Но вот только в последнее время он замечал: как ни старается быстро идти,  ступать шире, семенить, как когда-то в молодости, почему-то  все, кто шел сзади, без труда его обгоняют.
…Зато их второй раз получился – пальчики оближешь! Как и хотел Профессор, Аня его приятно удивила –  стараясь  во всем угодить, заботилась, чтобы ему в первую очередь было комфортно и даже сладко, чтобы  ушел удовлетворенный. Как-то они заговорили об этом, и Аня выдала очередную «сентенцию»:
- Мужчина должен уходить с сытым желудком и пустыми яйцами!
- Где ты это слыхала в свои семнадцать лет?
- Слыхала?  Сама доперла!
Удивительное дело: от этих ее банальностей Профессор зверел в постели.
Сколько было наделано глупостей на грани потери авторитета, репутации. Эти вечные проблемы с местом. Квартиры не сдавались ни посуточно, ни почасово. Гостиницы исключались, разве, что в тех случаях, когда приезжал кто знакомый, и удивительно поднимал брови, выслушав просьбу Профессора. Ради двух-трех часов наедине он шел на все. Да скажи кто ему об этом год назад, да только заикнись! Всплывали какие-то случайные знакомые – у того база в Пуще, у второго – дачный домик в Ирпене, у третьего – квартира за вокзалом. На работе – сплошная конспирация: «Здравствуйте, Аня!» - «Добрый день, Профессор!». Где-то она надыбала подругу,  совсем рядом, десять минут ходу, та жила одна и согласилась оставлять ключ, но только когда сама была на работе. Они повадились «линять» в обеденный перерыв, за час кое-как приспосабливались, и сразу – бегом обратно на работу! Сердце, казалось, вот-вот выскочит.

 Почему, как домкратом, их тянуло друг к другу? Учитывайте разницу в возрасте – она приходилась ему почти внучкой. Во-первых, конечно, обалденно подходили  по сексу. И – колоссальный интерес притягивающий – встретились совершенно противоположные галактики.
Профессор за годы рутинной семейной жизни здорово отстал от современных сексуальных веяний.  Изобретательность Ани его поначалу пугала, он стеснялся своего тела, боялся показаться не- опытным. И первый раз вышел к ней в пляжных плавках. Аня сказала: «П-п-сс!». Доходчиво объяснила в своем стиле:  когда двое – все позволено, а если я не буду в постели ****ью, ты станешь ее на стороне искать. Все так. Но зачем же он пустился с той, на автовокзале? Водка виновата, проклятая. Нажрался так, что нервы сдали. Ничто не проходит бесследно. Да и опостылела вся эта ложь.
Как сказал когда-то Боря Богатырь: то к чему так тянулся, через какое-то время начинает плохо попахивать. Он прошел и через это.
Первый ее аборт дался нелегко. Затянули резину до невозможности, уже никто и не брался. В середине 90-х, ясное дело, кое-какие подвижки наметились, не то, что при совке – тогда за сделанный аборт могли из института отчислить (Аня только-только перешла на второй курс). Договорились через профессорские связи у одного известного гинеколога в его клинике. Конечно, сроки, сроки…

Он все время старался находиться рядом, проклиная себя, что довел ее до такого состояния, все же взрослый мужик, седой уже, все отдал на откуп 18-летней девчонке. И вел себя как последний подонок, когда Анна ему сказала, не нашел ничего умнее:
- Пойми меня правильно. А ты уверена, что отец – я? Как ни странно, никаких истерик не последовало.
 Анна держалась молодцом, шутила в своем стиле, даже когда дошла очередь до наркоза: «Доктор, серьезно предупреждаю, наркоз на меня не дей…».
- Сейчас мы сделаем надрез по вене, - сказал доктор.
- По вене? Это, знаете, доктор, без меня…
  Профессор весь извелся, в какой-то момент потребовалась кровь, он  предложил: «Возьмите мою! Группа совпадает!».
Он сумел так подгадать, чтобы об аборте первой заговорила Анна.
- Какая разница, кто отец? Может, и не ты. Но оставлять я все равно не буду. Даже, если больше не смогу иметь детей!
 И позже об этом разговор больше у них  не заходил,  Профессор некоторое время испытывал странный дискомфорт: а если и вправду не он отец убитого ими ребенка?
Но длилось это недолго, потому, как на работе – полным ходом война с Галкой. Как не пытались они с Анной скрывать, та, понятно, все узнала. Мир не без добрых людей, вот кто-то из доброжелателей ей взял да «стукнул». Да и дома – сущий кошмар! 
Банальность жизни: как прекрасно все начиналось три десятка лет назад:  «Я тебя люблю, выходи за меня замуж!», а сегодня:
 - Мне кажется, нам надо пожить отдельно, дорогая… 
- Профессор! Добрый день, Вы меня не помните, я ваш студент! Скажите, могу вас заинтересовать как мужчина? 
Эта фраза  и вовсе вывела его, стоящего с глупым видом у витрины магазина «Саламандер», на бульваре Леси Украинки, из равновесия. В руке – допотопная авоська из прошлого века,  чистый антиквариат, блин!
Рядом стоял парень – очень знакомый с виду – с немытыми волосами, какой-то клешней на шее. Когда-то в пору профессорской молодости, такие самодельные амулеты они носили  в Коктебеле. «Откуда его знаю? Может, действительно, мой студент?»
- Да вы не рохайте, дядя. Вы же у нас античку на втором курсе, античную литературу, читали, еще студенток домой к себе таскали.  Светку Боголюбову, она сейчас в Кабине референтом, потом эту - секретаршу Анку-пулеметчицу, потом Маринку из хореографического. У вас еще роман с Галиной, Деканшей, случился. У нас говорили, вы и мальчиков полюбляете. А я как раз по этому делу. Понимаете, поиздержался, деньги нужны. Почему, думаю, не совместить приятное с полезным? Вы как - на этот счет?
«Действительно свой, перепугал как, ненормальный, придурок жизни! Предупреждать же надо!»
- Извини, парень, но я не по этой части. Если надумаю сменить ориентацию, ты узнаешь об этом первым!


P.S.

Эту вещь для себя считаю экспериментальной. Как-то друзья показали мне 50 фраз, которые каждый мужчина произносят в течение своей жизни. И 20 фраз – произносимых женщиной. Соединив их, написал эту маленькую повесть.
Надеюсь, как и большинство предыдущих моих работ, почитатели сначала перелистают любовные сцены, а потом уже – все остальные.
Итак, фразы, которые за жизнь произносит каждый мужчина:
1. Всем выпивку за мой счет! 2. Соедините меня с президентом!.. Так разбудите! Это срочно 3. Кэн я си э рашн консул? 4. Пойдем, выйдем. 5. Дорогая, это совсем не то, что ты думаешь. 6. Потрогай его, не бойся... 7. Под ноль!  8. Мне кажется, нам нужно пожить отдельно.  9. Возьмите мою кровь. Группа совпадает. 10. Я тебя люблю, выходи за меня замуж! 11. Надеюсь, тебе уже есть 16? 12. А эту Нобелевскую премию я решил перевести в фонд мира. 13. Это за час или за ночь? 14. Извини, парень, я не по этой части. Если надумаю сменить ориентацию, ты узнаешь об этом первым. 15. Мне это подкинули! 16. Спорю на всю пенсию! 17. Ты тоже мне очень нравишься, но я женат. 18. Бегите, я их задержу. 19. Я всего лишь выполнял свой долг. 20. Доктор, мне кажется, что я писаю колючей проволокой. 21. Так мы же вроде предохранялись... 22. Черт, как же это расстегивается? 23. Пойми меня правильно... А ты уверена, что отец - я? 24. Я ничего не буду говорить без своего адвоката. 25. Думаю, я справлюсь, но это будет вам дорого стоить. 26. Псеофуросипейцы, я не хочу вреда вашей планете. 27. Всё на зеро! 28. Конечно, я уже делал это! Тысячу раз! Просто сегодня я переволновался. 29. Ты меня уважаешь?  30. Товарищ майор, ваше предложение безнравственно, оно противоречит моим моральным принципам! 31. Откуда берутся дети? Пойди, спроси у мамы. 32. Я не был в отпуске уже три года. 33. Плевать! Я все равно ни о чем не жалею! 34. Потому что он мой друг! И это не обсуждается. 35. Уже полтретьего? Дня или ночи? 36. Нисколько. Это не продается. 37. Так когда твой муж возвращается из командировки? 38. Это вкуснее, пока оно живое.  39. Предоставь это мужчине. Дай мне пять минут, и все заработает. 40. Спасибо, я возьму деньгами. 41. Дорогая, кажется, я уже...  42. Эту песню я посвящаю активисткам моего фан-клуба! 43. Кто я? Я тот, из-за кого у вас будут проблемы! 44. Нет, ты совсем не толстая! 45. Если могу чем-нибудь помочь – я здесь, рядом. 46. Отстань, у меня неприятности на работе!» 49. «По вене? Это без меня…» 50. «Есть в этом доме пара чистых носков?»
Фразы, которые произносит женщина:
1.Все мужики козлы! 2. Я не удержалась и купила. 3. Он обязательно разведётся из-за меня! 4. Меня уговаривали поступать в театральный. 5. Не переживай, с кем не бывает, мне всё равно понравилось. 6.Правда,я сильно похудела? 7. Мне безразлично, что обо мне думают. 8. Меня никто не любит. 9. И ничего мне не будет с одной мороженки. 10. Не в меня!! 11. Мама, ты что? Мы просто дружим.12. Две бутылки водки, пожалуйста.13. Ты меня любишь? 14. О чём ты думаешь? 15. ААА!!! Паук! 16. Разумеется, я не имитировала. 17. Я не могу, я на каблуках. 18.  И Вы туда же, значит вам всем только этого и надо! 19. Плевать! Я все равно ни о чем не жалею! 20. Доктор, должна предупредить: наркоз на меня не де...
Отдельное спасибо друзьям, которые, прислав свои наблюдения, вдохновили на написание этой вещи.
                В.К.