Одиночество

Остался сам (один) с собой, среди безлюдья;
некому оценить мои действия, подсказать и указать на ошибки, и развлечь мою разлучную скуку.
Одни посреди жидкого места без людей,
в тишине и ветре, усталости и бодрости ума,
в блестящих насекомых радугах,
которые трясут собой подо мной,
расправленным морем, свои спинки.

Голодное одиночество напрягает тяжёлую паранойю и интерес развивающихся волос её однополости и категоричности. Силы тела вырезаны из дерева, болтаются по голубым волнам, под пятнистым небом, - потолком глазных ощущений; устают обледеневшие вены, старые вопросы о маразме и численности его детей, режут обессиленные деревья.

Один среди безлюдья, пою песни вместе с сатирами, о горах, лесах, воде и ракушках, которые передо мной держат стеснительные журчания туманных нимф, разливают вино нам на животы и облизывают губы сексуальной борьбой, танцуя под вибрации флейты; разливают молоко на моё одиночество, в котором я сейчас зажат, среди двенадцати глаз и в густых венковых вековых волосах и песнях, стихийным бешенством объят в своей трагедии, в противоречиях чудес.

Ты такая спокойная, слегка бедная, закрываешь от стеснения белым листом, не показывая мне моё лицо, между своих бровей. Расслабила мышцы и разгладила щеки нежной набухлостью губ. Из под твоей одежды вытекает вода. Я трогаю твою шею, и на ней опадают овалы кожи, тебе внутрь тела. Мы сорвали одежду, и ты вся дырявая. Вся фигура пробита разными колодцами; на ногах они больше чем на плечах.
Твои женские воплощения начали вылезать из тебя, без голов, некоторые без кистей или ступней, похожие на свиней. Из ушей вылезают грубые, лысые женщины с лицами злых мужчин. Но в этом всём ты нисколько не потеряла мою притягательность к тебе. Ты начинаешь спадать вниз, из за пустоты внутри. Я тебя сверну и накину как сетку, когда захочу пойматься в твою кожу, в твоё место существования.
Пускай нас видят вместе, и теряются в себе, наблюдая меняющуюся оболочку необычного человека.
(Когда-то мы были не вместе и печальны.)