История 7. Как Гамаюн в сети попала

Небольшое предисловие: совсем уж мрачно получилось, совсем в другом стиле. Но я этот рассказ все равно определю в этот цикл - просто так. Чтобы не потерять. Стихи, естественно, мои.




Когти – острые, птичьи, хищные – землю царапают, оставляя на ней борозды глубокие. Ты хлопаешь чёрными крыльями, синевой отливающими, пытаясь взлететь, бьешься в сети тяжелой, к земле прижимающей. На губах тонких кровь запекается, и горит кожа словно огнем – сеть металлическая её режет.

Смеются люди громко, капканы ловчие проверяя. И крик – звонкий, орлий – сбивает их с толку. Откуда ж на земле орлу взяться?

- Эт-то еще что-то такое? – охает мужик, хватая тебя за волосы сквозь мелкие ячейки перекрученной нити.

Ты только шипишь по-змеиному, головой трясешь; скользят златые локоны по спине птичьей, по перьям вороньим. И смолчать не можешь, голос певчий, коим раньше люди заслушивались, карканьем звучит:


- История всегда идет по кругу:
Шагает, вьется серой нитью без конца.
И люди надоели уж друг другу;
И нет прощения творению венца.


Мужик трясет головой, и окружают тебя люди, как диковинку странную, зверя опасного. Галдят, гомонят, аки бабки базарные, сил нет слушать! Ломаются перья маховые о сеть жесткую, когда ты бьешься, пытаясь вырваться, течет кровь с изрезанной кожи, в землю впитывается.

- Не то птица, не то девка! Ты погляди только когти какие! А глаза – бешеные!

Их бы в сети режущие, да полюбоваться, что за глаза будут!

Кричит далеко на юге женщина, что могла вершить судьбы людей, и ты говоришь, захлебываясь кровью, губы израненные упрямо шепчут:


- На шее её – ожерелье
Из бусин-рубинов кровавых.
И нет у нее ни мгновенья,
А было ведь все для забавы.
Прозрачно-холеные руки
Затянуты в темное бордо.
Какой же она была…


И шагает один из них вперед, цепляется за сеть, волосы загребает – то ли случайно, то ли специально, не разобрать – дергает больно, прерывает видение будущего:

- Кто ты? – кричит.

Забыли люди все – прошлое, настоящее, будущее; бьешь ты крылами, свободу чуя. Выпусти же! Выпусти, и без тебя тошно! И снова с губ слова срываются, нить слюны окровавленной на крылья изломанные тянется:


- Расправляет крылья сокол:
Когти тело –  до крови.
Я раскрою неба купол:
Ты всего лишь позови.

Волчьи лапы рвут капканы,
Пальцы биты до костей.
Гром гремит давно набатом –
Вас не спрятать от страстей.

Змеи сбрасывают шкуру,
Я стою на дне небес.
Ловит враг собачью свору:
Вам не стоит ждать чудес.


Вот сейчас он слышит слова людские – а до того не ясно что слышал: вой ли волчий, клич птичий али молчанье рыбье. Белеет, словно щеки мелом намазали, отшатывается прочь. И сеть снова опускается до конца, тяжело на тело давит, кожу белую – что бумагу дорогую, тонкую! – царапает да рвет. Кричишь ты по-сокольи, да только вырваться нет сил, бьешься, словно рыбка на суше.

- Гамаюн, - шепчет старый дед-охотник. – Птица вещая, будущее предрекает!

Косишь ты на него глазом, кровью налитым, губы тонкие кривишь в презрении великом.

Выпусти! Ну выпусти, убери сеть проклятую!

Вопят охотнички, переговариваются, спорят, кому невидаль дикая достанется. А мальчишка белобрысый – сынок, видать, чей-то – на брюхе к тебе ползет. Ох, еще чуток – и затоптали бы вусмерть, в драке меж собой не заметили бы.

- Тшшш, - шепчет он тебе, приподнимая сеть, грузик отпиливает ножичком тупым. Один... Другой...

Затихаешь ты. И как только сеть поднимается, на свободу рвешься, оставляя на земле борозды от когтей глубокие да кровь алую.

И взлетаешь тяжело. И перед тем, как рассыпаться пеплом, перед тем, как дождем на эту землю, людьми зараженную, пролиться, ты произносишь последнее пророчество.


- Я кровью стены окропляю,
Танцую под луною полной,
И людям крылья расправляю –
Пускай идут. Дорогой торной.

Вослед несутся мне проклятья,
А кровь на стенах засыхает.
И говорят: «Увы, не братья!»
Смешные люди. Жизнь сгорает.

Хрустят под каблуками кости,
И льются реки киновари.
А легкие, что винограда грозди,
Среди обломков. В аду сварим.


Мальчишку только, которого уж за шиворот схватили, да руку над которым уж заносят, жалко. И слёзы его мешаются с ливнем твоим. Не коснутся его и других детей ни пророчества злые, ни войны, ни мор, ни смерть. Не коснутся, пока будет добро жить в них, что птицу вещую освободило из сетей...