Жизнь и пустота

Долгоносов был человек необязательный, лживый и подловатый.
И не то что бы он был в таком положении вещей виноват. Просто так жизнь складывалась.
Изначально как то так.
Мать, женщина некрасивая, но с идеями, называла его проделки пакостями и умилялась им. Отец являл собой существо безвольное, отчасти по характеру, отчасти чувствуя свою вину за разные там, ну вы понимаете, имевшие место быть интересы к одной коллеге,  эффектной и энергичной... В общем, был пример мужчины подчиненного и желания подражать ему не вызывал.
А улица воспитывала как могла. Поскольку физической силой Долгоносов не обладал, да и был к тому же трусоват, место в компаниях он находил верткое - с кем надо прогибался, кого можно унижал, с остальными ловчил. В общем жил не плохо и очень даже хорошо.
Так и вырос пакостником. Знаете получился человек из той особенной когорты людей, кто во времена непа воровали вагонами, а во время войны удачно торговали карточками, в общем был удачным приспособленцем.
Не подумайте о нем плохо. Cлова вот все какие то неудачные... Можно иначе написать - вырос он дитем смутного переходного времени. Как рыба в воде чувствовал себя в ситуациях нестабильности, где можно и руки погреть и рыбку поймать. Не то чтобы без стержня человек, а с позвоночником гибким. Там где других жизнь сломит или переломает напрочь, там где годами они сращивать будут раздробленные кости, его только погнет да поваляет.
Надо сказать, к таким людям - с понятиями - он злой был. Слишком чувствовал себя уязвимым перед твердостью, а окружающие почему то шептали "убогий".
Ну вот сами посудите, как в такой ситуации быть другим !

В общем жилось ему вроде хорошо и приятно, но не то чтобы сладко.
По молодости недостаточность свою пытался компенсировать заколачиванием бабок. Ну как зарабатывал... Нашел себя в области перепродажи - схватить дешевле, загнать дороже, разводить лохов. Получалось отменно. Это не в офисе душном сидеть. Аферы разные прокручивал, торговался до слюнявых брызг за копеечку.
Потом жил как все. Это же важно - как все.
Друзей, так чтобы по настоящему, у него не было, подставлял их часто. Но приятельствовал со многими. А как же - нужны в жизни люди, особенно если они с уважением относятся, а лучше завидуют. Чтобы значимость свою чувствовать. Завидуют и льстят, значит чего то да стоишь. А что, не так разве ???
Затем собственно и женился, ребенок появился - все таки статус на стабильность играет, по другому люди воспринимать начинают - верят, пока не напорятся. Так ведь дело такое, конфликт интересов может ведь и не случиться, а слыть удачливым и счастливым - это очень приятно оказалось для Долгоносова. А привычка к жизни с двойным дном пришлась совсем кстати. Картинка всем на зависть - дом полная чаша, жена красавица, ребенок  - умница. И для пакостных удовольствий время устроилось. В конце концов деньги шальные надо же куда-то тратить, куда как не на удовольствия. А разве не все так живут ??? Вот сами рассудите.Извините уж, что так долго запрягаю. Важна для истории  этой неоднозначность человека, а то и мораль не вывести. Ведь история, которая с ним случилась, не жизненная вовсе, но про жизнь...

В смысле... Все по порядку расскажу.
Или нет сразу к главному.

Ехал так однажды Долгоносов с молоденькой профурсеткой по трассе, получал удовольствие мимолетное, но уж сколь приятное. Зубы лязгнули ее неосторожно, и закружило под фуру.
Н-дас, жизнь лихолетье.

Идет Долгоносов по Аду и, вроде как, и не удивляется. Понятно, как жил туда и попал.
Нервно немного, дрожь бьет и заставляет пуще прежнего сутулиться, ну так и не на прогулке.
Бой за вечность на повестке дня.
Откуда это понимает, сам не знает, но понимает, что сейчас и будет решаться самое главное.
Если бы не это, то в целом по ощущениям то нормально. И не то чтобы и атмосфера совсем безрадостная - ну черные скалы, душновано, жарко, серой несет - но чем-то даже Канары напоминает.
Невдалеке хатка показалась, на сельский магазинчик похожая. Дверь металлическая, с кривым краем. Большими буквами написано "Приемная"."М" отвалилась правда, но и так понятно, что туда нужно. И вроде совсем и не тревожно, какой то привычный бардак вокруг.
А  как заглянул в Приемную, черта патлатого с весами разглядел,  гирьки маленькие с блеском, так совсем успокоился Долгоносов. Потому как, где весы с гирьками есть, там завсегда договориться можно. Как знать, может и на Рай сторгуется, чем черт не шутит, простите за тавтологию.
Вошел.
Черт патлатый зыркнул на Долгоносова из под бровей и вроде симпатичный такой, доброжелательный:
- Что, - мол, - мил человек, проходи, присаживайся, давай грехи мерить.

Подумал Долгоносов было сразу права качать, что это без первичного разбирательства сразу в Ад, а где Павел у врат и все такое. Но решил сначала присмотреться, а нарушение процедуры как аргумент для разговора попридержать.
А черт молчит и смотрит.
Долгоносов тоже молчит, вроде как из почтения, сам ерзает. Поозирался, почесался.
Тревожно стало опять, голодом засвербило в желудке, протяжно так заныло внизу живота, как будто кто недоброжелательный яйца вниз оттянул.
Долгоносов такие состояния беспокойства переносить не мог, сразу злился. И тут также. И какая разница, что черт перед ним. Сволочь, раз мучает его, однозначно. Не может такое выносить Долгоносов.
Из под согнутой дугой спины нос высунул и попытался шутить для разрядки атмосферы, в обычной своей манере, стереотипно, читай плоско:
- Хм, хотелось бы, товарищ, перейти к насущному вопросу, а то что собрались зря сиськи мять ?
Черт повел лохматой бровью. Не то чтобы сердито, но так, удивленно.
Перед авторитетными фигурами Долгоносов съеживался.
Покосился на черта. Все таки была в нем какая то внутренняя мощь и стать, чем сам Долгоносов похвастаться не мог.
Черт протянул руку, в которой материализовался лист с распечаткой мелким почерком:
- Так. Долгоносов Олег Борисович, год рождения семидесятый, бу, бу, бу, - зачитал черт, устраивая на носу очки, - Так.
Вздохнул протяжно:
- Управление автомобилем в состоянии остаточной алкоголизации с превышением скоростного режима, длина тормозного пути... больше двух сотен шел ? - черт снова вздернул бровь, - невнимательность за рулем в следствии занятия оральным сексом с гражданкой.., повлекшие за собой дорожно-транспортное происшествие с летальным исходом, нарушение правил при обгоне...
- Ээээ, - Долгоносов решил сразу перейти в наступление, - ну это то как к делу относится ? Что ж греховного, нормальное мужское поведение, ну и перебрал вчера немного, каюсь. Да и кто же знал, что эта дура зубами лязгнет... Я, ведь понимаете ли, я ведь в общем-то человек несчастный. С женой уже больше десяти лет, ну не заводит, понимаешь. С ней дом, тепло, уют. А эта, блин, такие сиськи и ноги, что просто с ума сходишь. Вертлявая такая, мокрая. Хочет меня постоянно, - Долгоносов поближе подвинулся к черту, заулыбался, - ну, ну! Ну что ты, не мужик что ли ? Если всех в ад за это, так в раю один сквозняк гулять будет да бабы страшные.
Черт помалкивал, бумажки из узловатых пальцев не выпуская, но вроде как прислушиваясь к проникновенному Долгоносовскому монологу. Тот осмелел:
- Ведь главное что ? Гулять, чтобы жена не знала. Моя знала - нет, расстраивалась - нет, довольна была, что у нас достаток - да. Может она вообще со мной из-за денег была ! Так что и выходит, что я весь в белом и вовсе не ваш пассажир. Других то грехов на мне совсем нет. Не убивал, ни... - сбился Долгоносов, - Э, да что там, - занервничал, вспомнив другие заповеди, и  от отсутствия бесовской реакции Долгоносов, махнул рукой, надулся демонстративно обиженно.
Черт снова уткнулся в бумажку.
Долгоносов ерзал, злился, молча сидеть не мог, захватываемый убедительным для себя самого состоянием легкой экзальтации:
- Я ведь, когда первый раз жене изменил, таким чувством вины мучился. Да и сейчас, каждый раз, почти страдаю. Но сам подумай, у какого мужика без этого в жизни обходилось. Год прошел без того, чтобы уложить какую - так считай все, крест можно ставить на мужском достоинстве. А сауны - это вообще не в счет, это ритуал. Традиция мужская, понимаешь ? Тем более, когда жена беременна, не чернильницу же из собственного ребенка делать ? И только руками там себе...
Черт оторвался от чтения и внимательно смотрел на Долгоносова.
- Это неписанные законы. Мужские неписанные законы, понимаете ? - и утомленный и чуть успокоенный Долгоносов откинулся на спинку стула.
Черт сдвинул очки на середину переносицы и уважительно, как показалось Долгоносову, и спокойно посмотрел ему в глаза:
- Зачем, Олег, ты мне это рассказываешь ?

- А что не зачем ??? - радостно встрепенулся Долгоносов, - Вот и я думаю, что это за грехи, вовсе и не грехи, так шалости. И при том только если с женской стороны смотреть, а мы все таки с Вами несомненно - мужчины.
Черт продолжал молчать.
Долгоносов заткнулся, снова заерзал, потом вскинул глаза на черта.
- Да ? - черт был внимателен.
- Не знаю почему мне хочется это сказать, но хочется, - странно изменился у Долгоносова голос, - я очень странно жил, как будто мне нет доступа к чему то настоящему. Как бы круто я не веселился, как бы не купался во внимании, которое я фактически оплачиваю, как бы не пил залихватски - это все как будто не о том. Это как суррогат. Просто весело, но как будто это для кого то другого, напоказ, для зависти. И где-то внутри мне за это стыдно.
Черт иронично вскинул бровь.
- Ну нет, не стыдно, - Долгоносов сморщил лицо, - нет, я не знаю. На самом деле, как будто меня и нет вне этого всего. А все это на самом деле омерзительно.Черт кинул гирьку на чашу весов.
Долгоносов вздохнул и отчего то понял, что первый раунд он выиграл. "Значит все верно сказал," - мелькнула внутри головы похвалебная мысль. Стало легче.


Следующие сутки Долгоносова голым задом жарили на сковородке два не особо разговорчивых пожилых черта. Они изредка перебрасывались репликами по делу, типа "подбавь" или "не сожги", "помалу". Да и Долгоносову общаться не хотелось, потому как не ясно зачем. Было по-щенячьи тоскливо, дискомфортно пекло зад и периодически больно прилипали к пригоревшей  сковороде волоски, так что приходилось дергаться и они депилировались.

Но самым неприятным было то, что внутри поселилась, мерзкая капля пустоты.
О чем бы ни думал Долгоносов, она все время вмешивалась и напоминала от тщетности потуг.
Начинал продумывать стратегию дальнейшего разговора с чертом, она сбивала, все путала. Она несла в себе неизвестность, негарантированность и что то такое что было страшнее всех мучений мира. Она говорила, что есть что-то -  чего нет и это ничто, сам Долгоносов. Что он ни что то  для кого то, а никто не для кого...
Долгоносов очнулся и понял, что забылся в дреме, а мысли эти странные - лишь драные куски сна.


Ему велели вылезать и он, опершись на края сковородки и обжигая руки, неуклюже перевалился на землю. Зад саднил, опаленная мошонка сморщилась и при ходьбе сухая кожа больно трескалась. Лохмотья от штанов болтались на ремне на подобие попуасьей юбки.
"В приемную," - равнодушно махнул рукой пожилой черт.
Долгоносову на секунду показалось, что это его отец, вот так просто махнул рукой.
Долгоносов вгляделся - наваждение. Конечно, не отец. Он то как здесь. Он же жив. Он же, он же...

Дорога была не длинной, но отчего то сильно изматывающей. Обувь давно  куда-то испарилась и под плоскую ступню Долгоносова непривычно и колко лезли мелкие острые дробленые камешки.
К чему почудился отец, Долгоносов недоумевал. Но выкинуть эту мысль из головы не было никакой возможности. Вспоминались какие то реплики из детства. Вот отец приехал из "командировки", как сказала мать. Какие то подарки посыпались, разговоры. Но глаза, какие странные у всех глаза. Толстуха-сестра, как раненный волченок из подлобья с подозрением. Мать с какой-то гордой язвительностью и плохо спрятанной ненавистью... Не передаваемый взгляд. А отец - так виновато и стыдливо. И так жаль его. Расчувствовавшись, усталый Долгоносов от воспоминания заплакал.


Неожиданно рядом оказалась хижина-приемная. Долгоносов толкнул дверь.
Нахлынула нежданная и свирепая дикая ярость и в момент когда дверь закрылась за Долгоносовым, слезы на его подкопченых дымом щеках высохли, ставив лишь несколько светлых дорожек.
Отчетливо встала перед глазами картинка, как он забравшись в угол дивана, после ухода отца неистово думает о том, как хочет он чтобы отец был счастлив.
И понял, что хочет он чтобы имел мужчина право на счастье, на наслаждение, на свой выбор. "Право... "налево"", - услужливо подсказало ему что-то внутри головы.
Патлатый черт ждал.
- Извини, Черт, откуда-то появилась в голосе Долгоносова твердость, - не мог я иначе жить. У меня все в семье было на лжи построено. Матери нужна была картинка, чтобы все было красиво -  любовь, всеобщее благоденствие. Она может быть и отца ненавидела за то, что он хотел жить и чувствовать по настоящему, как она... не умела, наверное. Ненавидела, что так и не осмелился бросить ее с двумя детьми. Или даже не так, за то что хотел ее бросить, но не бросил, но не из-за нее самой, а из-за общего такого понятия - семья.
Долгоносов понял, что путается и сбивается.
Черт кинул гирьку на другую чашу весов:
- Ты говоришь, что другие виноваты, но твоя жизнь принадлежала тебе и проживал ее ты. Ты делал свой выбор.
- Я ? -Долгоносов почему то понял что пойман в странную и нелепую ловушку, - Нет, нет, - заскулил он почти также как тот забившийся в угол дивана ребенок, - Я не так хотел жить, не так.

Дверь скрипнула за спиной. Оглянувшись, Долгоносову показалось, что опять мелькнуло в морщинистом лице вошедшего пожилого черта знакомое - тень отца.
Патлатый, не удостаивая Долгоносова взглядом, буркнул:
- Трое суток сковороды, потом еще сутки в бульон...
Пожилой черт кивнул.

На сковороде было плохо. Долгоносова подташнивало и норовило скрутить крючком. Боль проникла в тело, внутрь суставов и разъедала изнутри. Пустота в голове резвилась не на шутку.
Долгоносов периодически проваливался в забытье, на самом деле облегчения не приносившее - каждый раз он попадал в самые болезненные и гадкие свои воспоминания. Вот в возрасте десяти лет он проваливался в яму с навозом и чуть не тонул. А на обратном пути с колхозного поля одноклассники смеются и морщат носы, когда он подавленный, печально стоит на ступеньке около двери автобуса. Вот он не может подтянуться на уроке физкультуры и падает неуклюжей сосиской к ногам физрука. Вот продает красивые фантики под лестницей в школе и его за ухо ловит завуч.
Недружелюбный мир жует его хрупкое тело и только мама весело и игриво смеется и его проделкам и этим происшествиям, давая понять, что ничего с ним не происходит: ни трагического, ни печального, ни острого.
Дальше больше, болезненное. Вот одноклассник предлагает работать вместе.
Дружба ли это, поддержка. "Выгода, выгода", - бьется в голове.
И вот уже есть, что делить. "Давай говорить о прибыли", - одноклассник, друг ? он прямо проясняет. Это прямота почему то чудовищная, это согласие жить прозрачно и понятно. Сквозь жар сковородки снова возвращаются все переживания момента: "Так нельзя, так нельзя. Лучше уступить, а потом обидеться и ловчить, манипулировать". Если прямо - то нет крючка, нет возможности влиять на ситуацию, можно только договариваться или нет, и нужно... тут Долгоносова совсем припекло и мысли перескочили.
Череда лиц, приятелей, знакомых с укором в глазах, отводящих глаза, по кругу, по кругу вереницей. Вдруг почему то плачущие глаза жены и рядом друг или думалось, что друг: "Твой муж, я мало его знаю, это ведь с друзьями делятся, а он мне так приятель". "Разве?" - жена вскинула тонкие светлые брови, - "Я думала..." Друг, или уже не друг со сдавленной болью в голосе: " Ну дружить, это же другое, это не просто весело проводить время. Это знать, что в сложную минуту можно на человека опереться, что он не подведет". Сдавленный вздох жены пошевелил горячий воздух над раскаленным телом.
Как будто слабый ветерок, тщетно пытающийся облегчить страдание тела. Видения на миг испугавшиеся движения воздуха снова наваливались.
"Он очень плохой человек, очень," - подвыпивший на поминках приятель снова говорил это в удивленны и испуганные глаза жены, - "И такой неприятный в своих шутках, плоский что ли, отвратительный, " - его передернуло.
"Поминки же," - корчился на сковороде Долгоносов, ну что они говорят, что говорят, - "Какие же подлые люди".

"Матери они на то и матери, они даже, если сыновья преступники, их поддерживают," - зашевелся в голове гордый голос матери.
"Мама любит," - шелестели сухие губы Долгоносова, - "Мама любит".
Даже на сковороде, хотя пекло неимоверно, думая об этом, он странным образом окаменевал. Застывал, как в онемении перед этой поглощающе мягкой, совершенно деморализующей и блаженной позицией всепрощения, не в силах разозлиться, отзываясь и скалясь в попытке вместе с болезненными своими фантомами засмеяться над воспоминаниями...
"Неужели ничего стоящего, ничего страшного, ничего тревожного со мной не может произойти," - Долгоносов досадовал, певорачиваясь с поджаренного бока, - "Мама, мама, мне плохо..."
"Ха-ха-ха, славный какой подкопченый мышенок," - несся в ответ радостный смешок...
Пожилой черт, недалеко от края сковороды, недоуменно, растерянно и, как казалось Долгоносову, не смея в возражении поднять голову, большой широкой лопатой подкидывал уголь.

Тело страдало неимоверно. А душе было все равно. Это странное разделение уже не мучило Долгоносова.
Свыкнувшись с вечной мукой, он продолжал корячиться в грезе, вспоминая свои странные клоки жизни. Это было бы мерзко, если бы не всепоглощая и смыслопорождающая мысль – «не зря!». В эту мысль укладывались вся логика, вся эта смутная история путешествия сквозь бесконечную череду колышащихся грудей и целующих плоть губ. Главным здесь было понимание – «меня любили». Эта короткая мысль все искупала. Это была индульгенция. У Долгоносова вскипал мозг, оттого что патлатый черт этого не понимал. Никакое предательство, никакие коллизии в материальном мире денежных потоков, уведенных из под носа товарищей, также черпающих благополучие в этой мутной гадкой жиже, никакие подставы, воровство и соскоки, не шли ни в какое сравнение с этой всемогущей на взгляд Долгоносова фразой: «Меня любили !!!»
Эта гиря должна была лечь на чашу весов и катапультой выстрелить Долгоносова прямо в небо. Туда за пушистые перистые кучки сгустившейся влаги. «Любили меня! МЕНЯ!!!» Какой бы ни был, а вернее именно такого, какой был. Они же знали, они чувствовали, они видели… И Долгоносов забывался в тяжелом сне, принимая тление костей за неземное свечение своей бесценной, на его взгляд сущности.
Адское пламя сжигало. Очертания приемной со всем ее антуражем – патлатым чертом и весами расплывались перед налившимися кровью и потрескавшимися глазами Долгоносова.
Черт тем страннее был подтянут и строг. Долгоносов понял, что должен что-то сказать. Получалось сбивчиво:
- Мы культивируем одиночество сердец и несчастных жизней. Есть скука, безразличие. Каждый пережевывает свою жизнь как жевательную резинку. И есть только одно оправдание для всего этого, того, что происходит, пока мы живы. Мы должны наслаждаться этой жизнью. Мы должны наслаждаться любовью женщин и ветром, когда он прямо в лицо. Мы живы…
Долгоносов плакал. Уголки глаз разъедала соленая влага… Прямо на него, убогого и скрюченного, выпавшие из глазниц, смотрели его усталые глаза. Он был слеп.

Металлические шумы мешали сосредоточиться. Шаги, колыхание голосов будили. Какой-то неприятный запах будоражил.
Долгоносов злился. Мерещился веселый хохот патлатого черта, но его черты расплывались:
- Очнулся, очнулся.
Долгоносов вздрогнул всем телом и размежил веки.
Пожилая медсестра, с грубым взглядом, сделав укол, отошла.
Приблизил лицо немолодой с некрасивой волосатой бородавкой на щеке врач:
-Вы что-нибудь помните из произошедшего ?
Долгоносов сглотнул и закрыл глаза.
- Допросить его Вы сможете только завтра, - голос врача удалялся, - Поймите, он пережил обширное кровоизлияние. Я вообще не понимаю, как Вы раздобыли мой личный телефон. Ах, вот как? Нет, это не возможно, сейчас ему нужно спать и восстанавливаться. Вряд ли он очнется до завтрашнего утра.
Пауза повисла блаженной тишиной и вдруг мир разорвался на миллион осколков от ужасающего шепота:
- Как погибли ??? И жена и ребенок и отец ??? Это как ? А обстоятельства ? Боюсь, сказать об этом Вы сможете не скоро. Я вообще не ручаюсь за его самочувствие… Сумасшествие какое-то! Таксист - отец этой девочки, что была с ним в машине? Да, конечно, копию свидельства о смерти ее Вам дадут.
Звякнула кнопка. Врач тяжело подошел и тихо встал рядом.
Долгоносов проваливался в гудящую ватную бездну: «Наверное, смотрит на меня. А я жив. Хахаха. Все хорошо. Меня любили.»