Серебряная птица

     Всё. Больше я к тебе никогда не зайду. Ты для меня умерла. Я сделал над собой усилие: усилие воли и, может быть, чего-то ещё. Ты меня не поняла. А может быть, просто сделала вид. У тебя был шок, когда я сказал тебе, что всё кончено. Не между нами всё кончено, а просто — всё кончено. Почему? Да потому, что продолжать не имело смысла. Всё равно это ни к чему не привело бы. Твой раненый взгляд не хочет понимать мою логику. Она кажется тебе слишком жестокой и холодной. Это ничего не меняет. Прости.
     В прошлом посиделки, долгие ночные беседы, от которых под утро болит голова. В прошлом прогулки по ночному городу без зонта под дождём. В прошлом рассветы. Благодаря тебе я увидел их достаточно много. Почему-то, когда светает, температура воздуха всегда понижается на один градус.
     Нам есть что вспомнить. Мы такие разные. Ты как пламя: грея обжигаешь. Я — как никто умею охлаждать. А потом обжигаю морозом. И так без конца и начала. Потому, что начала у нас не было, а конец пока не наступил.
     Почему мне так неспокойно? Может быть, меня волнует твоя дальнейшая судьба? Или, может быть, мне не хочется порывать с тобой так резко? Не знаю. А может, знаю, но не хочу себе признаваться. Всё-таки нам с тобой есть что вспомнить.
     С чего, собственно, всё началось? С того, что меня попросили проводить тебя до дома, и ты сама попросила о том же. Ты знала, что у меня есть свободное время, и спорить с тобой было бесполезно. И я согласился.
     Потом мы свернули в тёмную аллею. Под ногами шуршали опавшие листья. По бокам, как ракеты, к небу вздымались наполовину облетевшие высокие пирамидальные тополя. Луны не было. Только холодные звёзды с острыми, как осколки стекла, краями. Ни света, ни тепла. Один далёкий блеск... Осень. Пьянящая, как весна, но после себя не сулящая лета.
     Ты предложила зайти, и я согласился. Ты поняла, что я свободен и мне некуда спешить, а мне, действительно, не хотелось рано идти домой.
     После почти полной темноты — до рези в глазах — яркий голубоватый свет длинной жужжащей лампы. Голубые стены. Пожелтевший потрескавшийся потолок. Коричневый вытертый линолеум на полу в коридоре. Резиновый коврик возле двери. Ты суетишься.
     Приземистый красный чайник со свистком. Желтоватая вода из-под крана. Что я буду? Не знаю. Давай сначала просто поговорим, пока закипит, а там решим. Я до сих пор толком тебя не рассмотрел. Угомонись же ты, наконец. Давай посидим.
     Холодный скользкий табурет с острыми углами. На пустом столе — большая белая чашка с отбитой ручкой и несколько сложенных одна в другую тарелок. Ты вернулась навеселе. В тепле тебя, похоже, развозит. Неугомонная хохотушка и болтушка. Говоришь без умолку, оживлённо. И суетишься. Неужели всё это из-за меня?
     На полу в углу — пустая винная бутылка тёмного стекла. На ней блик — отражение длинной изогнутой лампы. Ты смотришь на меня в упор. В твоих расширенных мутных зрачках — блики как на бутылке. У тебя красивые глаза: озорные, испытывающие, заманивающие. Хмельные омуты. Можно опьянеть без вина и утонуть.
     Ты пьяна, а я абсолютно трезв. Ты хозяйка квартиры, а я гость. Случайный гость, но случаи бывают разные. Чего мы тогда хотели? Я сам не знал в тот вечер, чего хотел. Слишком противоречивыми были мои желания. Глядя мне в глаза, ты сказала, что я не умею скрывать свои чувства. Я мог сказать тебе то же самое, но не сказал. Время шло и ничего не происходило. Каждый из нас был по-своему неудовлетворён.
     Когда ты смеялась, твои плечи вздрагивали, будто ты плачешь. Когда ты улыбалась — в твоих глазах как будто блестели слёзы. Я подумал тогда, что ты мне уже не чужая, мы с тобой свои люди. По-своему. Даже когда сами сидим рядом, а в своих мыслях бесконечно далеки.
     Так кто же ты для меня? Не знаю. А я кто для тебя? Ты сразу сказала: «Тёмная лошадка». И ещё — что я максималист. Говори, что хочешь, а я воздержусь. От всего.
     На улице давно темно. Твои часы встали, я свои забыл, и мы не знаем, который сейчас час. И не хотим знать. Время напоминает о делах, от которых иногда так хочется отдохнуть…
     Ты снимаешь со стены старую ленинградскую гитару с чёрно-белыми нейлоновыми струнами. Проводишь кончиками пальцев по струнам. Потом протягиваешь мне гитару: «Спой что-нибудь». Что тебе спеть? Твою любимую? Ты киваешь и на секунду закрываешь глаза. У тебя особенная улыбка с закрытыми глазами: коварная и противоречивая. Словно ты ждёшь поцелуя, но не дашь себя поцеловать.
     Нет. Мы — просто друзья. Ты уже сказала раньше, что любишь другого человека. Люби на здоровье, никто тебе не мешает. Но зачем тебе тогда я? Просто друг? Брат? Подруга мужского пола?
     От тебя невозможно добиться вразумительного ответа. Ты говорила уже, что я тебе как младший брат. Почему именно младший? Я знаю, что бываю тебе слишком нужен. Ты говоришь, что если наши отношения зайдут слишком далеко, мы перестанем быть друзьями, а ты не хочешь меня потерять. У Джека Лондона есть рассказ «Когда боги смеются». Прочитай, если не читала. Герои этого рассказа хотели сохранить любовь за счёт полного воздержания. В результате любовь всё равно ушла, муж умер, а жена осталась одна.
     После моих американских бронзовых струн, после металла, нейлон звучит глуховато, но мне нравится твоя гитара с тонким грифом и аккуратными ладами. Нравится её чуть глуховатый тёплый тембр специально под твой голос. Моя звучит резче и холодней. Всё правильно, ведь мы же с тобой «лёд» и «пламя».
     Нам есть что вспомнить. Ты мне нравилась без всякой логики. Нравилась за свою бесшабашность, импульсивность, как ты сама говорила — стервозность. За поцелуй в губы на двадцатиградусном морозе. Ты сказала тогда, что, к сожалению, не можешь пригласить меня домой. Ничего страшного. Три километра сюда, три — обратно. Всё нормально. Мороз и ветер выдавливают из глаз слёзы. Это — рефлекторное. Неважно, что сейчас два часа ночи. Вон Полярная звезда. А вон — на юге, низко над горизонтом — Сириус, Собачья звезда. Луна — пронзительно яркая. Можно было бы повыть на неё, но от холода ломит зубы. Приду ли я к тебе потом ещё? Сейчас не знаю. Пойду домой. Согреюсь. Там видно будет.
     Помнишь, однажды, поздно возвращаясь с концерта, мы видели с тобой Серебряную Птицу? Трудно сказать, что это было. Для птицы она летела слишком быстро и высоко. И крыльями махала гораздо реже. Самолёты и планеры крыльями вообще не машут. Тогда что это было? НЛО? Может быть. В виде серебряной птицы, бесшумно промелькнувшей в зените мартовского ночного неба на фоне Млечного Пути. Я хотел забыть об этом, потому что в это трудно поверить и мне не хотелось никому об этом рассказывать. Я сказал, что всё это ерунда, но ты возразила: «Мы же оба её видели! Ну видели же! Почему ты не хочешь о ней говорить?»
     Да. Видели. Одну или две секунды. Промелькнул и исчез стилизованный силуэт птицы, напоминающий японские оригами.
    
     В конце концов, наступил день, когда она сказала мне, что уже ничто не помешает нам быть друзьями. Как бы далеко ни зашли наши отношения, мы всё равно ими останемся. И тогда я понял, что мне пора бежать. Бежать со всех ног. Я так решил давно: как только она передумает и скажет мне это — я должен буду исчезнуть, чтобы не остаться с ней навсегда вторым номером, не стать орудием её женской мести. Любовь ради мести и месть ради любви — это не по мне.
     Прошло много лет. И за все эти годы мы ни разу не повстречались. Иногда я беру гитару и пою её любимые песни как будто для неё. Я в своей жизни не раз задавал себе вопрос: зачем судьба свела меня с тем или иным человеком? Зачем мне (или нам) были нужны эти ненормальные, с точки зрения простого обывателя, непростые отношения? На некоторые вопросы я уже получил ответ, на некоторые — ещё нет. Иногда я думаю о Серебряной Птице. Ведь мы же видели её! Видели оба!