Митинг

          Дверь распахнулась, и в комнату заглянуло озабоченное лицо нашей общественницы Елены Михайловны. Всем известно, её появление ничего хорошего не сулит. Опять будет напрягать поручениями от имени руководства в добровольно-принудительном порядке.
         Так и есть:
       - Ребята, выручайте! Кого от вас выставлять на девятое?
       Ребята – это мужики нашего отдела, многие из которых уже разменяли шестой десяток, перейдя в разряд седовласых дедушек.
     – А что девятого? – Матвеевич удивлённо округлил окосевшие от вчерашнего похмелья глаза.
    – Э-э-эх! Дожили! – упрекнула Елена Михайловна. – Совсем потерялись в Интернете. День Победы девятого. Руководство поручило составить список сотрудников института, которые пойдут в парк к памятнику погибшим воинам на митинг. Ну, так кто желает, кого записывать?
        Наступило молчание, и лишь самый молодой из нас (он же и самый недалёкий, потому как в свои без малого сорок не женат и до сих пор кормится из мамкиных рук) ехидно запел:
       – День победы! Как он был от нас далёк…
         Но вовремя спохватился и запричитал:
          – Я не могу. Меня мамка на дачу гонит. Опять спину на грядках гнуть и потом всю неделю в раскорячку ходить. У меня ещё от Первомая руки болят, а она новую работу нашла. Припахала, как раба на плантации.
          Елена Михайловна перевела взгляд на следующего.
          У Матвеевича отмазка «железная» на все случаи жизни, благодаря загубленной ещё со времён бурной молодости печени:
         – Мне врачи строго-настрого запретили себя физически перегружать. А там полюбому придётся полдня на солнцепёке стоять. Да и лекарство нужно по часам принимать. Вообще мне постельный режим прописан. Скажите спасибо, что я каждодневным героизмом занимаюсь, когда на работу хожу.
          Борька «слепил» что-то зоологическое, но очень важное. Оказывается, у него именно вчера разродилась аж шестью щенками сука по кличке Сара из породы мопсов. Теперь приходится нянчить весь этот выводок. У них животики болят, поносик мучает, и потом они гадят, где не попадя. А именно девятого его жена работает, и всё ложится на его плечи.
          Серёга апеллировал самым святым – больные старики ждут родного сына у себя дома на девятое мая в другом городе. И тут уж ну никак нельзя их обидеть.
         Пока Елена Михайловна выслушивала ловкие отговорки, пытаясь хоть кого-нибудь «взять на карандаш», самый ленивый и медлительный Бодунов сидел в своём углу и был похож на не выучившего урок школьника, которому вот-вот придётся держать ответ перед учителем. Видя, как лихо отмазываются его коллеги, он, выпучив глаза и надувшись сычом, хаотично соображал, чтобы ему такое убедительное придумать. Но ничего путного на ум не приходило. Все толковые отмазки таяли, словно снег на солнце. Ещё немного и ему ничего не останется.
         – Ну, Бодунов, что? Пишем тебя? – Елена Михайловна, видя, что он молчит, потянулась к блокноту с авторучкой. Но Бодун, как ошпаренный, выкрикнул: «Нет!» и сник, так и не найдя подходящего объяснения.
        – У тебя-то что? – общественница от досады бросила блокнот на стол.
        И тут Бодуна осенило. Глаза заблестели, довольная улыбка обнажила беззубый рот:
       - А я в это время буду на другом «митинге» – девятого мы ходим на кладбище поминать умерших родственников. У нас традиция такая ежегодная.
        – А в другой день нельзя?
       – Никак нельзя, – глубоко выдохнул Бодунов, словно сбросил с плеч невероятно тяжёлый груз.
         – А кто же будет погибших на войне поминать? Всего один день в году, и то некого собрать. У всех какие-то причины. Имейте совесть! – возмутилась Елена Михайловна.
        Тут на неё посыпалось со всех сторон:
        – Вот ты и сходи туда сама за всех.
        – Нечего тут на совесть давить. Не те времена!
        – Сейчас демократия: хочу – хожу, хочу – нет!
        – Ты эту красную пропаганду брось. Там уже нет настоящих ветеранов. Вымерли давно. А те, что будут, ордена на базаре купили. Они во время войны только успели родиться…
        Самый молодой из нас, как всегда съехидничал:
          – Как там, в «Брильянтовой руке», помнишь? «Вам поручена эта операция, вот Вы и действуйте».
        Общественница отбивалась, как могла:
         – Я-то что?! Я и так иду, хотя у самой дома дел невпроворот. Меня руководство озадачило, чтобы от каждого отдела хотя бы отыскать по одному человеку, а вы тут  набросились на меня. Прямо настоящий митинг устроили. Не я же это придумала….
           Мне надоело смотреть на это измывательство и святотатство:
         - Лена, запиши меня. Я там каждый год бываю.
          Моё заявление привело всех в ступор. Наступило неловкое молчание. Никто не мог понять, шучу я или серьёзно.
         Первой опомнилась Елена Михайловна. Дабы не упустить момент, она быстро чиркнула в блокнот мою фамилию и довольная скрылась за дверью. Коллеги выдохнули с облегчением, типа «ну и славно – проблема решена».
         – Николаевич, – молодой дёрнул меня за рукав. – Тебе делать нечего или ты решил поприкалываться? Такой альтруизм! Просто геройский поступок! Можно сказать, а-ля Александр Матросов. Кинулся на амбразуру всем телом, спасая наш отдел.
         – Да ничего я не прикалываюсь. Всё гораздо проще. У меня традиция такая ежегодная. – Я посмотрел в сторону Бодуна. – На девятое мая поминаю погибших в той войне. И хотя дома тоже дел невпроворот, и родителей проведать не мешало бы, и на кладбище нужно. Но, как вспомню, что у меня война деда забрала с дядькой, а ещё пятеро по отцовой линии в братской могиле лежат, то просто не могу не пойти. Совесть замучает, если не пойду.
           Сказал преднамеренно громко. Но отдел словно оглох. Только ещё ниже согнули головы над компьютерами.
          – Ишь ты совестливый какой выискался! А мы выходит бессовестные, – не унимался молодой.
             – А это пускай каждый сам решает, как ему сердце подсказывает.
             Коллектив опять окунулся в работу, но через некоторое время Бодун заёрзал на стуле, засуетился:
              – Слышь, мужики, так, может, как говорится, пошлём гонца за бутылочкой винца. Спрыснем сегодня по поводу праздника? Всё же день Победы. Обмоем это самое дело.
             – Тебе ж сказали, День Победы девятого. А сегодня то ли День радио, то ли День печати. Не помню.
             – Ну и чё. Один хрен праздник.
             – А чего? Я лично не против! Купюры можно мне на стол сбрасывать, – оживился молодой. – Какие будут пожелания? Ну, как обычно, пару «гранат» беленькой?
             – Ты чё! – возмутился Бодун и подкорректировал: – Умножай всё на два, а лучше на три. Всё же раз в году такой праздник. Понимать надо! И про закусь не забудь.
            Вокруг стола молодого собралась «куча мала» желающих отметить то ли день радио, то ли день Победы.
            Дверь распахнулась, и в проёме опять показалось лицо Елены Михайловны, только с ещё более озабоченным видом.
          Завидев её, все почти одновременно гаркнули сакраментальное:
          – Шо? Опять?!
           – Понимаете…, – начала она как-то виновато и почему-то всё больше ко мне. – Желающих набралось так мало, почти никого, только Вы один. Поэтому руководство, чтобы привлечь людей, решило каждому принявшему участие в митинге выдать в ближайшую зарплату премиальных по сто гривен.
             – Вау! – народ взвыл от удовольствия. – Так с этого нужно было сразу начинать! А то «кто желает, имейте совесть».
              – Так кого ещё записать? – Елена Михайловна поднесла блокнот к лицу.
            Все тут же забыли о домашних делах, больных печенях, расплодившихся собачках, покойных родственниках и одиноких стариках-родителях.
           – Пиши меня! И меня не забудь! – посыпалось со всех сторон.
           – Вот это уже деловой разговор, – довольно картавил Матвеевич. – Любая работа должна оплачиваться.
           – Это ж просто спасение от мамкиной дачи! – радовался молодой. – И сотку ещё получу. Скажу ей, что надо присутствовать в обязательном порядке, таков приказ руководства.
         – Вот халява подвалила! – подпевал ему Бодунов. – Пару часов на воздушке дурака повалять, и тебе за это ещё и заплатят. Да я за сотку воробья в чистом поле загоняю до смерти. А покойники ещё денёк без нашего внимания полежат на кладбище. Им торопиться некуда. Лен, – он повернулся к общественнице. – А можно я всю семью с собакой пригоню на митинг для большего количества? Пускай мне заплатят по числу прибывших со мной?
              – Нет, премия предусмотрена только для сотрудников института.
              Они ещё не успели наполнить стаканы по первой, как снова явилась Елена Михайловна. Завидев её, коллектив молчаливо напрягся в ожидании худшего. Лишь молодой промямлил в тишине:
              – Только не говори, что митинг отменили. Шоу маст гоу он?
             Она виновато потупила взгляд и обратилась уже лично ко мне:
            – Понимаете, Андрей Николаевич. Тут такое дело… После того, как назначили премию за участие в митинге, желающих набралось так много, что пришлось список сокращать. В том числе вычеркнули и Вас.
            – Интересно. Это почему же?
             – Заместитель директора по экономике, узнав, что Вы и так каждый год ходите на митинг по собственному желанию, решила на Вас сэкономить. Ну, Вы же и без премии всё равно пошли бы?
              – Пошёл бы и пойду при любой погоде. Меня соткой покупать не надо, – ответил я сквозь ехидные смешки коллег.
               Митинг всё же состоялся. В собравшейся толпе колонна нашего института бурлила особенно громко. Елена Михайловна, как старшая, тщательно записывала вновь прибывших на листик. Все понимали, что он потом ляжет на стол руководству, и старались обязательно в нём «засветиться». Правда, когда через два часа митинг окончился и стали пускать к памятнику, чтобы возложить принесённые с собой цветы, никого из наших уже не было. В том числе и старшей. Все незаметно разбежались после «попадания на карандаш».
           А обещанную премию в размере ста гривен так и не выплатили. Сотрудники возмущались между собой, пытали Елену Михайловну. Та всё разводила руками:
              – Лично я вам ничего не обещала. Идите к руководству и спрашивайте, где ваша премия за участие в митинге.
          Интересно, что им ответят? Все понимали, что их ловко «кинули», но никто не осмелился даже заикнуться за свои «кровные».
           Вот так и живём, покупая и обманывая друг друга.