Маньяк. История одного писателя. 5

Я упираюсь ладонью в стену за плитой. Включены все конфорки. Я на медленном огне, постепенно на него опускающийся. Жутко, обморочно страшно опустится на покрасневший от накала металл. До усерачки жутко. Я панически боюсь что с моим телом что то случиться. У меня вызывает панику один вид людей без ноги или хотя бы без пальца. До тошноты просто. Поэтому я представляю как пузырится опаленная кожа и наполнившись жидкостью лопаются волдыри на теле. Хочется кричать, вырываться, орать в голос. Но я терплю. Так нужно. Терпеть. Так мысли очищаются. Сейчас плохо – потом станет хорошо. В доме тихо. Не люблю тишину. Мне жутко от тишины. Поэтому я заглушаю ее постоянной музыкой, работающим ТВ, чьими то голосами. Не важно чьими, главное, что бы не бабскими. Не визгливыми, тонкими, или густыми томным, с ****ским придыханием, такими заботливыми бабскими голосами. А он говорит, что когда тихо это полезно. Что так слышны мысли. Поэтому так по могильному тихо. Только шум газа и наше тяжелое дыхание. Мой капающий на раскаленные крышки горелок пот, который с шипением испаряется. Тихо на кладбищах, тихо в крематориях и больницах. Тихо в пустой квартире, когда только раствор в капельнице скапливается и шлепается густой каплей в прозрачную трубку.

Дима прижимается бедрами к моей заднице, вжимая меня до боли с искрами в глазах от впивающихся в пах ручек плиты и сильнее выворачивает мою заведенную за спину руку, так, что кажется, суставы не выдержат, разойдутся, треснут, прорвут кожу уродливым вывихом. Я закрываю глаза, не отстраняясь от боли, пробуя ее, изучая, заново понимая свое тело каждой порванной перекрученной мышцей, уплывая в бессознательный трип из которого меня выводит холодный голос.

- Почему ты не уважаешь женщин? Женщины дают нам жизнь, продолжают наш род. Ты не благодарная падаль, которая не достойна жрать дерьмо после свиней.

Я стараюсь выгнуться, что бы хотя бы не дышать этим разъедающим газовым запахом. Заостряя внимание на гадостях, которые он мне говорит. Отвлекаясь от удушливого привкуса. Мне нравятся оскорбления, он меня и зацепил этим, сказав, что такой сучий сын как я не заслуживаю текстов, которые пишу. Они слишком хороши для моих рук годных только для мастурбации. Это меня настолько шокировало, то, что он не пытался мне понравиться, что был не как все поклонники моего творчества, что мы даже не сразу оказались в постели. По началу просто говорили, он смеялся своим высоким голосом мне в трубку рассказывая непристойности про то как кончал с мыслями обо мне. Я писал ему развернутые электронные письма с ответными жесткими непристойностями. Он матерился от восторга и шепотом говорил что секс – его религия и я бог, тот самый, которого он так долго искал и теперь хочет поклоняться. Упасть к моим ногам и лизать пальцы. Так и случилось. Быстро выяснилось что он извращенец а я не против. И даже в первую сессию я был Хозяином, побившим его плетью по красивому лицу и кончив на него. Это было так увлекательно, долго, изнуряющее чудесно, хотя мы даже не трахались, что прошло уже почти полтора года, а мы все еще встречаемся. Правда теперь верхний он, потому что во мне мазохизма оказалось больше чем в нем желания подчиняться.

Влажные от пота пальцы скользят по плитке, и я еще ниже опускаюсь над включенными конфорками, сцепив зубы, чувствуя жар от языков пламени на коже и шепчу в ответ – да, да ты прав, как скажешь, конечно.

Он давит сильней и кожу палит пламенем. Рот наполняется гадким ошпаренным вкусом, и я вскрикиваю, не выдержав. Димка тянет за волосы и за заломленную за спину руку, швыряя меня на пол. Я ударяюсь ребрами об дверцу тумбы и прижимаю ладонь к опаленной на груди коже, подтягивая к себе колени и прижимаясь к ним лбом, скалясь от боли и бессилия. Тело саднит, рука затекла. Он подходит ближе и, поддевая носом ботинка мой подбородок, поднимает лицо наверх, заставляя смотреть в глаза.

- Ты должен перебороть себя. Ты жалкая тварь, не имеющая воли действовать, которая обязана подчиняться мне. Это приказ. Понял? Ты должен быть с Ольгой, ты должен делать ей хорошо, что бы исправится. Трахать и любить ее как самый прекрасный самый первый мужчина. Загладить свою вину перед женщинами. Не заставляй меня переспрашивать поняла ли моя сучка приказ.

Я еле дышу от боли, от сладкого оцепенения подчинения, застывшего во всех нервных окончаниях, пряным током расходящегося по венам и оголяющего мясо, срывая кожу самостоятельности, снимающего груз ответственности.

Я шепчу «да, я понял приказ. Я выполню» и чувствую, как он улыбается тонкими губами в ответ. Довольный моей покорностью и говоря что меня нужно приласкать за послушность хватает за горло и толкает на стол животом, пережимая кислород , срывая к коленям мои брюки и грубо ласкает между ног рукой, перекрывая тупую ноющую боль возбуждением. Тишина. Я считаю шаги секундной стрелки. Тишина и наше дыхание. Головокружение. Движение стрелок, шумящий газ. Тишина с пьяными стонами. С моими хриплыми криками в экстазе. И его шепот мне на ухо – ты должен уважать женщин. Ты должен. Почему ты их боишься? Почему ты их не любишь?

Почему. Почему. Почему. Отчего. Из-за кого.

Мы лежим в кровати, и кажется, что качает как на волнах медленного теплого моря, я обнимаю его за талию, положив голову на грудь, слушая его сердцебиение, которое мне порой так хочется остановить. Задолбывает. Димка тот еще истерик, до безумия ревнивый и ни разу не спавший с кем то другого пола, воспитанный матерью – деспотом, директрисой школы для девочек, и перекормленный бабским обществом настолько, что зачастую сам с трудом ассоциирует себя с мужчинами. Разве что как раз во время сессий. Хотя на вид и не скажешь что гей. И чертовски изобретательный в издевательствах. Забавно знать что человек, работающий с людьми, помогающий им в оформлении страховок по вечерам самоудволетворяется фаллоимитатором с нарисованным олененком Бемби. Прекрасная двуличность. Двудонность. Масочность. Не люблю откровенных принцесс, выставляющих на показ свою голубизну. Люблю изломленную сложность в людях. Такую, в которую хочется запустить пальцы и запутаться. Я закрываю глаза. В голове приятно пусто, как обычно после сессий. Он гладит меня по волосам, перебирает их тонкими пальцами. Свитч. Ничего не поделать, ни он ,ни я не можем быть до конца ни верхним ни нижним. Свитч не любят в бдсм, это не удобно, тяжело для обоих, но мы привыкли друг к другу. Я прижимаю бинты к обожженной коже. Уже не болит, только мятная прохлада мази.

- Я правда остерегаюсь женщин. Вернее до рвотного рефлекса их не люблю. Ненавижу. Не признаю. Они подлые. Не такие. Никогда не понятно, что у них в голове. Чего они хотят. Они отличаются от мужчин. Не любят так, как мужчины. Так же, отдаваясь полностью. Раскрываясь. У них всегда есть что то еще такое в голове, о чем ты никогда не узнаешь. Иметь их мокрые дырки для меня все равно, что спать с лысым зеленым марсианином, издающим непонятные звуки и пачкающим меня своей вонючей, зеленой, липкой смазкой.

Конечно не всегда было так.