Русский Скотланд Ярд

     Мораль для тунеядца: «Чтобы занимать хорошее место и ничего не делать, вы должны сидеть высоко... очень высоко».

В нашей степи, видите ль, подводником не станешь, космонавты у молодёжи из моды давненько вышли, шахтёром быть — профессия неблагодарная, а потому так и хочется рассказать о настоящем карнавале маргиналов, чёрт-те откуда прибывших и числящихся тогда в органах доблестной милиции, некоторые из которых и поныне занимают места в том полицейском ведомстве.

Многие... из-за безработицы, по окончании воинской службы, подались на службу в милицию. Когда же с загнивающего запада дунул ветер свободы... то и в самой Московии порешили окрестить российских милиционеров — полицейскими, будто настоящие жандармы могли изменить в лучшую сторону жандармов бывших.
Народу и изначально не верилось в расейский Скотланд-Ярд... ибо далеки мы ещё с вами до уровня цивилизованных стран, где, к примеру, за мздоимство, даже высокопоставленные Звёзды отправляются в места... не столь отдалённые.
Слава Богу, если в любом из околотков... вы сможете насчитать пять-шесть добросовестных, исполнительных и грамотных полицейских, которые действительно пришли на службу по призванию... и честно отрабатывают свой хлеб, защищая конституционные права граждан от творимых в уездах и Губерниях: бардака и беспредела.
Не более...

На кой, спрашивается, ляд... туда тащит всех дармоедов: жажда наживы, властолюбие и, упоение ею. Смотришь, поступит, хрен-те... какое милицейское недоразумение на службу и, впопыхах закрепив погоны проволокой, наслаждается, вишь ли, безграничной властью. Измельчали, надо сказать, ноне людишки, готовых ради наживы: на подлость, мерзость и низость.
Другие, глядишь, наедают себе седалище до безобразия, походя на беспрерывно плодящихся, пардон, нахальных дам–хабалок. Как, скажите, таким «спортивным»... полисменам догнать злыдня, посягнувшего, к примеру, на ваш пенсионный кошель, коль тому брюшина никак не позволяет перейти — на пятую повышенную.
— Так о чём это я! Ах да...
Бывало... выпьет пятьдесят грамм лимонаду страж Закона ЗапОренко, выйдет на порог околотка и принимает солнечные ванны, лаская ненасытное пузо, да почёсывая причинные свои места.
— Тьфу... чёрт бы их прибрал! Хорошо... не удумали интимным агрегатом орехи за столом в кабинете щёлкать. Ага... прилюдно.
При заявителях.
Любил, помнится, он брагу пенную и первач отменный, да попал в разработку прокуратуры по фактам мздоимства и получения взяток... с добропорядочных граждан. Пришли тогда к нему чины в форме, с понятыми, дабы произвести обыск в его семейной квартирке и перво–наперво, распахнули дверки шифоньера–бельевика.

— Матерь Божья! – вскрикнул сослуживец ЗапОренко, НикитА, коего привлекли к оперативным розыскным тем мероприятиям. Так уж... дивился, бедняга, что сразу сник — от зависти. – Вот, – говорит, – человечище, жрал бессовестно на халяву, да попивал винцо, от пуза, с чужих закромов — в толпе голодных! – заголосил, помнится, тот кликуша... в погонах.
Смотрят обыскники, а шкаф тот и впрямь забит под завязку: банками с быстрорастворимым кофе и пачками с индийским чаем «Три слона»... А меж ними: патроны ружейные, взрывпакеты, патроны мелкокалиберные. А это уже, братцы–нанайцы, и иже с ними честные лица... есмь — статья! И статья... уголовная. Именно то, что искали. Интерес проявили и содержимому хранимых банок и пачек.
— Нет! – дивился НикитА. – Пороха и других взрывоопасных веществ в них не имеется.Только чай и только... кофе! – Но почему в огромных таких количествах. И это в голодающей России, и это... на закате нашей коммунистической утопии!
Тогда-то... пред всеми стал вопрос.

— Кто такой есть — гражданин ЗапОренко! Быдло, спекулянт или... ненасытный советский шкурник–стяжатель!
Тогда-то, в споре, и порешили, что он является продуктом воспитания той самой недоразвитой Коммуны, которую сами мы так и не сумели достроить. А тут наступила новая, давно забытая старая эра общественно–политической формации устройства Руси: рыночные и, чёрт-те... какие, иные грабительские правоотношения, где, скажем, не каждый попал в жернова перестройки.

Мой приятель–эксплуататор и поныне, к примеру, торгует сахаром в палатках, на городских перекрёстках, используя при этом рабский труд. Однако... незаконно обогащаясь на своих безработных соплеменниках, каким-то образом ускрёбся от правосудия и бандитских разборок.
Повезло, да и поди знал ушлый: кому из уголовников и судебных мантий жизнь подсластить.
Ведь, не случись того обыска у бедолаги с отдела, гляди бы, и он не отбывал наказания, да и в бельевом шкафу не покрылось бы всё, к чёртовой матери, плесенью. А могли и мыши запросто переточить весь чай в муку. В труху. Но наши переживания были не за своё добро, а за их, семейные, не подлежащего реквизиции и конфискации, так полезные для похудения, продукты питания.
Да лучше бы ЗапОренко с семьёй съездил, да лишний раз отдохнул на острове Хайнань.

Таких, как он, с пользой для дела и устрашения нужно было ставить — на ночь, в огороде, дабы те грозным своим рыком и страшным рылом пугали от уничтожения посевов: стаи диких обезьянок, надоедливых ворон, да наглых лазутчиков–соседей.
Надо бы не привлекать тогда тех оборотней к уголовной ответственности, а окунуть с головой в свинячий навоз... для их же исправления и перевоспитания. Ведь, впоследствии, пропал хапуга на огородных и дачных грядках, зарабатывая своим, совсем уже... неквалифицированным трудом: кусок хлеба, да похлёбку с мясной костью, ибо ни к чему ни был тот более приспособлен в жизни, а потому и ушёл так рано к праотцам.
На Небеса.
— Упокой, Господи, душу его! Жаль... ввёл Лукавый многих тогда, в конце 90-х... в искушение.

И после продолжительных дискуссий, лишний раз убеждаешься в том, что не совсем порядочный люд шёл служить в милицию, а редкие гоминиды, с промежуточным умишком и сознанием: меж полоумной обезьянкой и гомосапиенсом. А это уже есть, не что иное, а безрадостная перспектива для тех, кто ищет у них защиты.
Помощи.
Да, не дуйте вы, граждане–полисмены, щёки... и не держите, ради Христа, обиды: с кирпичом — за манишкой. Не обо всех я калякаю... не обо всех. Вот скажите-ка, без обиняков... как можно было понимать поступок гаишника НикитЫ, у коего на следующий же день, при обыске, видно, из скудоумия, нашли в доме и гараже — патроны.
В огромном их количестве.

Чем объяснить, что в период возбуждения уголовных дел и ежедневно проводимых нами обысков, мог тот думать. Чем его башка была набита: мякиной иль опилками, коль главком их, Ментжуев, неблагим матом орал, доводя до каждого хапуги и плута циркуляры, свыше... то и дело прикладываясь иссохшим своим кулачком к рылу отдельных фуражек.
Так, вместо того, чтоб занять какую-то свою твёрдую жизненную позицию, те полисмены, с воровскими замашками, принимая неудобную для себя позу рака, гнулись пред ним чуть ли не напополам, но указаний его не выполняли или не желали выполнять. Так, видно, у такого жалкого существа, яко НикитА, в мозгу что-то закусило, что эта морда потеряла нюх на всё... и вся, что всей милицейской братии касалось.
А зря...
Не по собственной, видите ль, воле совершил он тогда экскурс: в край сибирский, окраину нашу таёжную, сторонку ту далёкую. И ведь было за что...
Нарушая заповеди Божьи, тот не просто шакалил на кольцевой дороге, а обирал шоферов именно того автопарка, где его, харю, поучали уму-разуму, а главное, обдирал своих же отцов–педагогов. А это, судари и сударыни, уже не есмь — хорошо... Это есмь не что иное, а сущая подлость к нашему пролетариату, который дал тому клакеру путёвку в новую жизнь, зажёг зелёный свет семафора — в его светлое будущее.
Не надо бы тех жлобов и сажать, а поступить так, как совершенно справедливо тогда поступил один из местных водителей в отношении горе–гаишника. Так и хочется назвать жертву преступления — Заречневым, ибо проживал последний за некой речкой–вонючкой. Таков, скажи, подлец прислуживал в милиции, что при его появлении на точке, у чабанов, скисало молоко в вымени верблюдиц и даже листья крапивы на глазах его сослуживцев увядали.
Вызываем того недоумка в казённое здание на допрос и давай мучить его фактами, и давай грызть, да казнить того вопросами... при перекрёстном допросе.

— Гражданин, – вопрошаем, – потерпевший! Что ты нам на нос крутишь... накручиваешь. Доколе нам скоморошьи сказки можно слушать! Доколе нам фантазии, ахинею и враньё ваше терпеть! И что это за побасенки, будто бы вам, сотруднику доблестной советской инспекции, шофера надавали в бубен! Что ты, стервец, здесь колобком вертишься иль не знаешь, что тот плохо кончил.
От кого, сказывай, заполучил по мордасам...
— Так поясни-ка, защитник трудового народа, что же такое могло произойти на пруду между вами и водителями, что вам навешали тумаков... по шее! – задал вопрос сыскарь прокуратуры оному типу, с печатью... на физиономии: трёх классов церковно–приходской семинарии.
— Тю... Та... товарищ сыщик! Та... и не спрашивайте. Ничего не могу ни пояснить ни прояснить! Помню только, что открыв боковое стекло в дверке машины, предо мною явилось такое, знаете ль, большое небритое рыло. Ни обхватишь... ни обоймёшь! И всё! Помню, что только: рыло... рыло... одно огромное рыло и, всё!
Катастрофа! Ужас ужасный!
— Высовываюсь я, значит, в окошко и вопрошаю. С какой, дескать, целью, мил человек, интересуешься и почто мою, мол, форменную персону разыскиваешь! – только и спросил я оного заросшего дикого зверя, будто, тем часом, из леса выползшего.

— Вот тогда-то... то рыло и заорало, горлом, и незримая пролетарская сила так хватила меня по моему анфасу и профилю, что я угас, потух. Alles! Всё! Сильно... Резко... Очень больно хватанула. А кулак у той нечистой силы, таки... не поверите, большой, яко: три футбольных мяча в одном; такой огромный, яко скирда во поле, аки омёт на гумне! Я даже маму к себе не успел призвать! На помощь!

— Господя! – произнёс следак. – Вот так Заречнев! Жалкий, убогий, будто абортивный и недоношенный кормилицей, прыщ... с бзиком.
Наблюдая за ним и тем, как сзади от напряжения парусом вздуваются портки его униформы, у любопытного люда глаз от ужаса невольно расширялся и возникал вопрос. – Что же это за сволочь такая могла пристроить в милицию оное Чудо–юдо! На службу! Что же это за подлец постарался внедрить Заречнева в околоток, конфузивший весь личностный его состав. Вроде, скажи, и ни хохол... ни разу, но взяли же, что даже дикие коты в ужасе шарахались от него и его походки... Ну, не мотнёй же трясти. Сзади.

— Так, что ты, – спрашиваем, – видел! Кого искать то мы ноне будем! Какого такого субчика будем разыскивать, который отходил тебя так... до черноты всея личности!

— Убейте меня, но ничего не знаю, господа сыщики! В непонятках я! Толст, плотен, крепок мужик! Кряжист зараза! Коренаст, бычара! Яко, скажи, леший, аки йети, как гигантская обезьянка: два метра в высоту и много кубометров в ширину. Темперамент, таки... взрывной. Направление неясное. Злословил и орал уж... больно, негодник, в отношении моей персоны: неистово... громко... горлом... всё горлом!
— Кулак только и видел. Да какой там кулак. Это, право, скирда, яко омёт... с сеном! Всё глядел, сатана, присматриваясь к моей физии, всё примеривался к носопырке, а потом, как шарахнет — в левое ухо, а потом — в другое. Правое. А затем: как ахнет, что прямёхонько в глаз, да во второй, таки... будто молотом по наковальне и ни мур–мур... ни гу–гу...
Вся, скажи, сопма, всё молчком.
Лишнего слова я от него не слыхивал, будто зомбировал меня тот Кентавр. Так разом оба, как есмь, ока и заплыли... Удар был таков, как тонна тротила предо мной ахнула... бабахнула. И... всё — по башке.
По башке.
— Всё, что я видел... только ночь! Кругом ночь! Сплошь ночь! Чернь... темнота! Ужас ужасный! Словно меня в портках папуаса прописали. Ничего, братцы, я не видел и не мог видеть! Более ничего не разумею, господа следователи! Ведь кровушкою своею... умылся. Разве тот террорист, что имел наглость вдарить по носопырке представителя власти, не должен возместить или загладить причинённый мне вред! – сказывал он.

На том потомок неандертальцев смолк.
Затих, что побудило высокий чин послать того служивого в далёкий — полевой тур, приостановив производство по делу, якобы, в связи — с розыском подозреваемого, показав оному хаму от всей души классно вывернутый пролетарский, с баскетбольный мяч, кукиш.
В штанах.
А тут и водитель заявил в ответ, несколько прояснив обстановку.
— Да сам он, господа хорошие, на кулак нарвался! Ведь опосля прохождения техосмотра в автопарке, проводимого теми гаишниками в колхозе «Развал Коммуны»... мы, как и полагается, порешили: угостить экзаменаторов шашлычком — на пруду. И когда шофера, вишь ли, выкушали по полторы бутылки народной, русской... горькой, тот прыщ Заречнев взял, да и вызвал наряд ГАИ, дабы оборотни, в погонах, поживились на пруду и вкусили счастья наживы за счёт нас, работяг... их кормящих. Это же, господа сыщики — есмь несправедливость с их стороны. А зло должно быть наказуемо! Мы же к ним... от чистого сердца — с угощением, а они к нам голым задом, да и повели себя, аки с пацанами! – пояснял свидетель, дополнив при этом.

— Наши водители чисто случайно услышали тот вызов. Кто бил... я лично не видел, да и не разумею, ибо больше других тогда я выкушал, больше всех пригубил, мирно отдыхая, тем временем, в стогу, но, если честно, то поступил бы так же, как поступил один из моих друзей. По справедливости... Видел я только то, что этот недоумок бегал, будто сзади скипидаром мазанный, всё от кого-то прячась... всё кого-то стыдясь.

— Вот так и теряется доверие ко всем вашим, нынешним полисменам. Ведь лишили бы всех нас прав на вождение по его вызову.
Раз и навсегда. А это... какой-никакой, а кусок хлеба: в дом, в семью.
— Была средь них, тем днём, и такая, знаете ль, страстная сексуальная пантера! Поиграться, видимо, сослуживцы с ней на природе мечтали! – выложил свидетель. – Видно, что и её хотели за наш счёт эти затейники угостить. Так мы не супротив того, однако, зачем подлость такую нам преподносить! Зачем нам, взрослым мужикам, такую свинью подкладывать!
— Видела ль... та дамочка избиение своего дружка, не знаю-с... Одно лишь я заметил, что та гарная дивчина, лёжа в стогу и прячась от стыда, укрывалась одной из своих титек, всем видом показывая, будто о звонке своего друга ничего и не знала. Может и не знала, но жизненный опыт не позволяет мне доверять той расфуфыренной девице, в погонах! – дал показания шофёр.

А далее концерт бесплатный. Узнав о том, что Заречнев был избит сторонним лицом, а значит и наказан, то в его доме состоялся семейный праздник. Мы были удивлены, но, впоследствии, оказалось, что их алчный сынок умудрился лишить прав вождения на автомашину не только своего отца, но и родных братьев, с детства ему опостылевших. Тогда-то я и подумал, что, видимо, частенько роняла мамка грудничка в детстве, не всегда, правда, успевая того ловить. До кого-то всё же тогда дошло, что негоже это мурло держать в фискальном органе.
И тут же пинком, сзади, проводили к чёртовой матери, то ничтожество с учреждения.

— Эх, ребятушки! Хоть моё дело и сторона! Да гнать бы вам надоть эти заплывшие жиром гипсокартонные легавые туши: с властных органов и структур, яко заразу — поганой метлой. Безнаказанность их перед обществом всегда будит низменные пороки у других их соплеменников! – высказался, помнится, тогда судья Шилов.

Этот массовый поведенческий феномен трутней, оборотней и негодяев, по жизни, вы можете повсеместно встречать и в своих околотках полиции. И ведь у кого-то мозгов хватило милицию переименовать в полицию. И с таким неадекватным поведением, а более, правосознанием, а скорее, совсем без оного... А вокруг полно ещё подобных мелких крысёнышей, готовых щипать не только крохи, а хватать куски с вашего большого пирога. Так... что спасение от беспредела — в ваших руках. Уж... простите, что опускаюсь до жаргона, но это происходит именно так, и никак... не иначе.
И кажется мне иногда, что скоро все поголовно будут вступать не в думские фракции... с огромными окладами, а в партию — «Ворошиловские стрелки». Бесплатно.
Ведь мораль тунеядца такова: «Чтобы занимать хорошее место и ничего не делать, вы должны сидеть очень, очень высоко!»...