Слово о полку, акмеизм, стил-я-парод-сказ

3. .«Слово о полку Игореве». Историческая основа, сюжет, образы
Датируемый концом XII в. С. дошло до нового времени в единственном списке (предположительно XVI в.) в составе сборника-конволюта XVII в. Не позднее 1792 г. этот сборник оказался в коллекции известного собирателя древнерусских рукописей А. И. Мусина-Пушкина. В 1800 г. стараниями А. И. Мусина-Пушкина было издано, а в 1812 г. единственный список С. сгорел во время московского пожара. Изданный текст имеет многочисленные орфографические расхождения с текстом копии, сделанной со списка С. в конце XVIII в. для Екатерины II. Ученые полагают, что издатели точнее копииста передали оригинал С., но реконструировать орфографию последнего со всей точностью не представляется возможным.
     История неудачного похода на половцев весной 1185 г. четырех русских князей во главе с князем Новгорода-Северского Игорем Святославичем. Однако С.- не повествование об этом походе, а публицистический и одновременно глубоко лирический отклик на него как на событие, дающее повод для рассуждений о трагических последствиях междоусобиц русских князей. Сам поход Игоря с его печальными результатами предстает в изображении автора С. как одно из проявлений этой разобщенности, вина за которую (а следовательно, в какой-то мере и за поход Игоря) лежит на всех русских князьях. Политический идеал автора С.- сильная и авторитетная власть киевского князя, которая скрепила бы единство Руси, обуздала произвол мелких князей. Не случайно великого князя Святослава автор С. изображает, идеализируя, как мудрого, грозного правителя и посвящает ему центральную часть произведения. "Злато слово" Святослава не случайно сливается с обращением автора С. к русским князьям, содержащим призыв к единству и совместной обороне Русской земли. Тем самым автор С. как бы вкладывает этот призыв в уста киевского князя Святослава, изображая его объединителем всех русских князей, координатором их совместных военных действий против врагов.
     Общепринятого определения жанра С. пока нет. Ведется спор даже относительно того, является С. литературным памятником или это записанное произведение устного творчества. «Слово о плъку Игорев;, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова» (С. 1). Подавляющее большинство исследователей считает заглавие авторским или во всяком случае совр. созданию С. Отмечалось, что автор именует свое произведение также пов;сть («почнемъ же, братіе, пов;сть сію...») и п;снь («Начати же ся тъй п;сни по былинамь сего времени...»). И действительно, в тексте С. мы слышим то песню-славу курянам-кметям созданную от лица Бояна в традициях дружинной поэзии то плач-заклинание Ярославны, созданный по образцу народных женских тачей, то "слово" - страстную речь оратора, обращающегося к князьям, то горестное и глубоко лирическое повествование о походе Игоря. Используя традиции разных жанров автор С. создает лиро-эпическое произведение, поэму в которой по законам этого жанра сюжетное повествование ведется через восприятие и непосредственную оценку повествователя, звучащую в лирических отступлениях и эмоциональных восклицаниях-рефренах. С., без сомнения авторское, личностное произведение.
     Композиция С. в высшей степени продуманная и стройная, в ее основе лежит принцип переплетения триад, характерный и для литературных произведений Киевской Руси "слов" посланий и т.п. Внешнюю триаду композиции С. составляют: зачин, основная часть, концовка. Основная часть в свою очередь, тоже трехчленна: повествование о походе Игоря и его последствиях для Руси, прерываемое тремя авторскими отступлениями, центральный фрагмент, посвященный Святославу (сон Святослава, его толкование боярами "злато слово" Святослава, сливающееся с авторским обращением к князьям) и заключительный фрагмент связанный с возвращением Игоря из плена (плач-заклинание Ярославны, вызывающей Игоря с "того света" бегство Игоря, погоня Гзака и Кончака). Нетрудно заметить что каждый из моментов основной части также состоит из трех эпизодов.
     Стиль С. можно отождествить со стилем, называемым Цицероном в трактатах по ораторскому искусству "изящным", в отличие от "простого" и "высокого". А. Чернов сопоставляет стиль С. с "темным стилем" трубадуров, "магической темнотой" скальдов, "затрудненным языком" Низами.
     Отличительной чертой поэтики С. является использование в нем символики и образности, основанной на языческом мировосприятии. Автор использует в качестве поэтических символов имена языческих божеств (Даждьбога Стрибога, Хорса, Велеса) и мифологических персонажей (Дива, Карны и Жли, Девы-Обиды и др.). То, что имена языческих божеств играют в С. именно поэтическую роль и вовсе не отражают языческого мировоззрения автора доказывается настоичивым противопоставлением в поэме христиан и "поганых", т. е. язычников, призывами автора к князьям встать на защиту христиан от "поганых". Не только животные и птицы наделены способностью к чувствам, предсказаниям, действиям, но и реки, травы, деревья, которые то враждебны к человеку, то сочувствуют и помогают ему.
         В последнее время стала популярной точка зрения, высказанная еще Е. В. Барсовым, согласно которой автор С. - княжеский дружинный певец, подобный Бояну. По мотивам С. созданы опера А. Бородина "Князь Игорь", балет Б. Тищенко "Ярославна", написано несколько пьес и сценариев.

Титульный лист издания Academia (1934) в палехском оформлении
«Сло?во о полку? И?гореве» (полное название «Слово о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова», др.-рус. Сло?во о плъку? И?горєв? · И?гор? сы?на Св??тъславл? · вну?ка О?льгова) — самый известный памятник древнерусской литературы. В основе сюжета — неудачный поход русских князей на половцев, предпринятый новгород-северским князем Игорем Святославичем в 1185 году. «Слово» было написано в конце XII века, вскоре после описываемого события (часто датируется тем же 1185 годом, реже 1-2 годами позже).
Проникнутое мотивами славянской народной поэзии с элементами языческой мифологии, по своему художественному языку и литературной значимости «Слово» стоит в ряду крупнейших достижений русского средневекового эпоса. В истории изучения памятника большой резонанс вызвала версия о «Слове» как фальсификации конца XVIII века (скептическая точка зрения), в настоящее время отвергнутая научным сообществом.

Рукопись «Слова» сохранилась только в одном списке, который находился в древнерусском сборнике, приобретённом в начале 90-х гг. 18 в. одним из наиболее известных и удачливых коллекционеров памятников русских древностей графом Алексеем Мусиным-Пушкиным у бывшего архимандрита упразднённого к тому времени Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле Иоиля. Единственный известный науке средневековый список «Слова» погиб в огне московского пожара 1812 года, что дало повод сомневаться в подлинности произведения.
Первое печатное известие об открытии «Слова» появилось за границей, в гамбургском журнале «Spectateur du Nord» 1797 год(октябрь). «Два года тому назад, — писал анонимный автор статьи из России, часто отождествляемый с Н. М. Карамзиным — открыли в наших архивах отрывок поэмы под названием: „Песнь Игоревых воинов“, которую можно сравнить с лучшими Оссиановскими поэмами». В «Историческом содержании песни», составляющем предисловие к изданию 1800 года, повторены почти те же самые выражения. Первое издание 1800 года появилось без всяких указаний на лиц, трудившихся над чтением памятника, над его переводом, его подстрочными объяснениями, преимущественно с исторической стороны, на основании «Российской истории» Татищева. Только на стр. VII предисловия, в примечании, замечено, между прочим: «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего (гр. Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет».
В состав Мусин-Пушкинского сборника, кроме «Слова», входил также ряд летописных текстов и литературных повестей, в том числе одна из редакций древнерусского перевода византийского романа «Дигенис Акрит» («Девгениево деяние»). Состав этих текстов и сохранившиеся цитаты из них (преимущественно в «Истории государства Российского» Карамзина) позволяют датировать создание рукописи XVI веком, причём переписчик включил в неё, как это было обычно в таких сборниках, и ряд более древних сочинений, в том числе и «Слово». Совпадение ряда орфографических и языковых признаков в «Слове» и в выписках из «Девгениева деяния» говорит о том, что над разными текстами работал один и тот же писец.

Сохранилось два полных воспроизведения текста «Слова» по мусин-пушкинской рукописи:
первое издание 1800 года, подготовленное Мусиным-Пушкиным, под заглавием: «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новогорода-Северского Игоря Святославича» (М., 1800). В конце книги приложены «Погрешности» и «Поколенная роспись российских великих и удельных князей в сей песни упоминаемых». Открыв памятник, гр. Мусин-Пушкин сообщил о нем знатокам палеографии — Малиновскому, Бантыш-Каменскому и другим — и, разобрав его, составил свой собственный список, в который ввел разделение слов, предложений, заглавные буквы и пр. Этот список и лежал в основе издания.
снятая для Екатерины II в 1795 копия «Слова» («Екатерининская копия»). Копия эта издана академиком Пекарским в 1864 г. и Симони, более исправно, в 1889 году, в «Древностях и Трудах Московского археологического общества», XIII т.
Кроме этого, сохранились также выписки из погибшей рукописи, сделанные А. Ф. Малиновским и Н. М. Карамзиным, с замечаниями о некоторых других чтениях оригинала сравнительно с текстом, приготовленным для издания 1800 г. (так называемые бумаги Малиновского, отчасти описанные Е. В. Барсовым в его труде о Слове о Полку Игореве; другой перевод, с заметками по рукописи Императорской публичной библиотеки, описан в «Отчёте Импер. Публ. Библ., за 1889 г.», СПб., 1893 г., стр. 143—144). Р. О. Якобсон указывал на то, что выписки Малиновского и Карамзина имеют лишь небольшое значение для реконструкции мусин-пушкинской рукописи. Значение имеет также выполненный для императрицы Екатерины ранний перевод «Слова», так как он делался не с вышеупомянутой копии.
Известны поддельные списки «Слова», изготовленные известным фальсификатором древних рукописей Антоном Бардиным, жившим в первой половине XIX в.[1]
[править]Особенности утраченной рукописи

После потери оригинала «Слова о полку Игореве» явились сообщения о его особенностях со слов владельца и других очевидцев. Свидетельства эти противоречивы, так как никто не позаботился скопировать образчик письма рукописи, описать ее особенности. Считается вполне надёжно установленным, что рукопись «Слова» относилась к XVI веку (орфография отражает второе южнославянское влияние), писана была скорописью без разделения слов, с надстрочными буквами, скорее всего, вообще без буквы i, без различия и и й (привнесённого издателями) и не свободна была от описок, ошибок, а может быть, и от пропусков или от изменения первоначальных выражений: такова судьба всех позднейших списков древнерусских памятников литературы. Кроме того, дополнительные мелкие искажения в текст, несомненно, невольно внесли и первые издатели, как показывает весь опыт издания в XVIII-начале XIX вв. сохранившихся древнерусских рукописей. Отсюда с самых первых пор изучения «Слова о полку Игореве» тянутся в научной литературе опыты более или менее удачных исправлений текста «Слова». В XIX веке лучшие из них сделаны Дубенским в 1844 году, Тихонравовым в 1866—1888 гг., Огоновским в 1876 году, Потебнёй в 1878 г., Барсовым в 1887—1890 гг., Козловским в 1890 году. В XX веке наиболее подробные критические тексты «Слова» предлагали А.К. Югов, Р. О. Якобсон, Н. К. Гудзий, Н. А. Мещерский, издатели «Словаря-справочника „Слова о полку Игореве“» и «Энциклопедии „Слова о полку Игореве“», сводный текст в 2004 году предложен (впрочем, без подробного комментария) и А. А. Зализняком.
[править]Сюжет

В кратких и сжатых выражениях «Слова…» изображаются не только события неудачного похода на половцев Новгород-Северского князя Игоря в 1185 году, как об этом повествуется в летописях (в двух редакциях — южной и северной, по Ипатьевской летописи и по Лаврентьевской), но и припоминаются события из княжеских междоусобиц, походов и удачных битв, начиная с древнейших времен. Перед нами как бы народная история, народная эпопея в книжном изложении писателя конца XII в.
Ряд сюжетных поворотов в описании ниже основан на той или иной интерпретации «тёмных мест».
[править]Вступление
В начале автор «Слова…» несколько раз обращается к своим читателям и слушателям со словом «братіе», напр.: «Почнє?мъ жє, бра?тиє, по?в?сть сию? отъ ста?раго Влади?мєра до н??нєшн?го И?гор?». Затем следуют предания о княжеских певцах и о Бояне, некоторые из которых находят параллели в Начальной летописи, а также о русских племенах, набранные из разных сказаний и песен; «ста?р?? слов??с?» — песни — противопоставляются былинам позднейшего времени. Есть здесь и намек на старинную соколиную охоту, и на певцов-музыкантов с кифарами или гуслями: «Бо??нъ жє, бра?тиє, нє і? со?коловъ на ста?до лебед??и пуща?шє · нъ сво?? в??щ? пръсты? на жи?ва? стру?н? въсклада?ше · они? жє са?ми кн??є?мъ сла?ву рокота?ху».
Несомненно, что до «Слова о полку Игореве» существовали устные предания о походах князей и их единоборствах (вроде былин о богатырях), подобно тому как в «Слове» представляется Мстислав Храбрый, «и?жє зар??за Рєдє?дю прєдъ пълк?? Касо?жьск?ми». Эти предания захватывали события XI в., от старого Владимира I до Всеслава Полоцкого († 1101 г.). Встречаются неясные воспоминания о Трояне (это может быть римский император или языческое существо, упоминаемое в апокрифах, возможна связь этого имени с Троей), отклики языческих преданий о Велесе — деде певцов, о Хорсе-солнце, о Даждьбоге — деде русичей, боге ветров Стрибоге, о Диве — злом духе, об оборотнях вроде Всеслава Полоцкого.
[править]Поход Игоря
Игорь — глава полка (похода); его речи руководят северских князей — «братию и дружину» (известная из древнерусских текстов формула обращения военачальника к отряду). Игорь видит солнечное затмение 1 мая 1185 года и предчувствует неудачу; но отчаянные побуждения биться до смерти ободряют князя, и он «вступает в злат стремень». Поход начинается. Неблагоприятные знамения преследуют полк Игорев. Поход намечен далеко вглубь степей, к морю, к Сурожу, Корсуню и Тмутаракани. Поэт говорит обо всем этом кратко, картинами: кликом Дива в стягах полков, мраком ночи, воем зверей и скрипом половецких телег, скрывающихся от русичей. Одна только ночь отделяет выступление в поход от первой битвы, обрисованной одними успехами и отдыхом «Ольгова хороброго гнезда», обогатившегося всякой добычей и задремавшего в поле.
С пятницы по воскресенье, как и в летописном подробном сказании Ипатьевской летописи, следуют решительные битвы несчастного Игорева полка, окруженного «въ пол? нєзнаем?» многочисленными половецкими полками. Единоборство князя Всеволода характеризует храбрость русских. Как герой Илиады, он «посвечивает» своим золотым шлемом и громит мечом по «шєломамъ оварьскимъ» половцев. Для него не дороги ни раны, ни воспоминания о Чернигове, о красавице Глебовне, о своем «живот?» и о чести золотых столов княжеских. Таков Ярый Тур Всеволод. Но храбрость его тщетна на Каяле-реке, под натиском всей земли половецкой.
Былые походы деда Игоря, Олега Святославича (которого он называет «Гориславичем»), вызывают у автора «Слова…» самые тяжёлые, самые грустные воспоминания: гибли князья, гибли люди в усобицах и княжеских «крамолах», раздавался звон мечей, носились тучи стрел и вились над полями вороны и галки. Автор, созерцая св. Софию в Киеве, переносится мыслью к Каяле, где третий день шумит и звенит оружие. Игорь заворачивает полки, чтобы высвободить своего брата Всеволода; но уже полегли храбрые русичи на берегу быстрой Каялы (может быть, нарицательное имя горестного места, от половецкого Каигы, Кайгу, или это Кагальник, Кальмиус, Кальчик, Яла). Действие полка Игорева кончено: «ничить трава жалощамчи · а древо с(?) тугою къ земли преклонилось».
[править]Золотое слово Святослава
Далее в «Слове» идут плачи по павшим, замечания о дальнейшем движении половцев на русскую землю, воспоминания об усобицах и успокоение на киевском великом князе Святославе Всеволодовиче. Автор «Слова» объясняет нынешние печали, стоны Киева и напасти Чернигова неблагоразумием молодых князей, их спорами за чужое, их крамолами. Контраст поразителен с недавней удачей великого князя Святослава над половцами в 1184 г.: «наступи на землю Половецкую; притопта хлъми и яругы; взмути р?ки и озеры; иссуши потоки и болота, а поганаго Кобяка изъ луку моря отъ жел?зныхъ великихъ плъковъ Половецкихъ, яко вихръ выторже: и падеся Кобякъ въ град? Кіев?, въ гридниц? Святъславли».
Место действия «Слова» переносится в Киев. Иностранцы (немцы, венецианцы, греки и мораване) живо сочувствуют удачам Святослава и несчастию Игоря. Следует «мутенъ сонъ» великого князя Святослава, объяснение его боярами и «золотое слово» Святослава. Здесь, в сне Святослава, находится труднообъяснимое, испорченное место, каких ещё несколько встречается и далее. Снилось князю в «тереме златоверхом», что треснула балка над ним, закаркали вороны и понеслись к морю с Оболони. А самого князя стали приготовлять к погребению: одели «чръною паполомою, на кроваты тисов?», стали оплакивать «синим вином с трутом смешанным», стали сыпать крупный жемчуг — слёзы на лоно. И сказали бояре князю: «горе твое от того, что два сокола слетели с золотого стола отцовского; соколов захватили в железные путины и подрезали им крылья саблями поганых». Четыре князя попали в плен: Игорь, Всеволод, Святослав Ольгович и Владимир Игоревич. Речь бояр переходит в образный, картинный плач: «тьма свет покрыла, снесеся хула на хвалу, тресну нужда на волю,уже врежеса дивь на землю, Готския девы въспеша на брезе синему морю, звоня Рускымъ златомъ». Тогда великий князь Святослав изрекает своё «золотое слово», упрекая Игоря и Всеволода за излишнюю самонадеянность. И встал бы великий князь за обиду за свое гнездо; но он уже знает, как стонет под саблями половецкими Владимир Глебович…
[править]Обращение к князьям
Не то Святослав, не то автор «Слова о полке Игореве» призывает сильнейших князей современной ему Руси: великого князя Всеволода и зависимых от него рязанских Глебовичей, затем Ростиславичей, Рюрика и Давыда, могущественного Ярослава Осмомысла Галицкого и знаменитого Романа с Мстиславом. Автор еще раз с горем вспоминает Игоря и снова призывает потомков Ярослава Мудрого и племя Всеслава, останавливаясь всего более на этом герое песен Бояна. Все они — опытные военачальники: Ярослав Черниговский с союзными степняками «кликом» врагов побеждает; Всеволод веслами может расплескать Волгу, а Дон вычерпать шлемами; Рюрику и Давыду автор напоминает о тяжёлом поражении от половцев; Ярослав Осмомысл со своими железными полками успешно оберегает юго-западные рубежи Руси, вмешивается в киевские дела, борется с степняками; Роман и Мстислав страшны для литвы и половцев.
Далее от упоминания полоцких князей, потомков Всеслава Вещего, автор переходит к фигуре их предка. Фигура полоцкого князя Всеслава обрисовывается в его действиях по отношению к Киеву и Новгороду. В Киеве Всеслав слышит звон колоколов св. Софии; вспоминается какая-то крепкая связь со старым Владимиром, когда княжеский род ещё был единым. Все исчерпано автором «Слова…» для призыва к отмщению обиды Игоря — и, наконец, следует его возвращение. Пребывание его в плену совершенно оставлено в стороне. Ни слова нет о других пленных князьях, о действиях половцев и великого князя киевского. Игорь остается главным действующим лицом, со своей женой, которая предчувствует его возвращение, оплакивая, по дошедшей до нее вести, поражение полка и раны мужа.
[править]Плач Ярославны
Плач Ярославны считается одним из самых поэтических мотивов «Слова…». На городском забрале в Путивле (недалеко от Курска, ныне Сумская область Украины) Ярославна рано плачет: «полечю зегзицею (кукушкою) по Дунаю, омочю бебрян (шелковый) рукав в Каяле, утру князю кровавые его раны». Она обращается к ветру, к Днепру-Славутичу, к светлому-пресветлому солнцу. Ветер развеял её радость по ковылию, Днепр может только нести её слёзы до моря, а солнце в поле безводном русичам жаждою луки стянуло (они бессильны натянуть лук), горем им тулы со стрелами заткнуло.
[править]Бегство Игоря из плена
Бог не оставляет праведника в руках грешников, говорит летописное сказание об Игоре — а по «Слову о полку Игореве», «Бог путь кажет Игореви из земли Половецкой в землю русскую». Автор как будто сам пережил бегство из плена от степняков: он помнит, с каким трепетом и ловкостью выбирался Игорь, под условный свист верного человека, с конем за рекой, как пробегал он степи, скрываясь и охотой добывая себе пищу, перебираясь по струям Дона.
Автору «Слова» припоминается песня о безвременной смерти юноши князя Ростислава, брата Владимира Мономаха (событие, случившееся за 100 лет до похода Игоря): оплакивания погибших были как бы выдающимися песнями и сказаньями русского народа. Ездят Гзак с Кончаком на следу беглеца и примиряются с бегством Игоря, как старого знакомого, который при случае явится близким человеком для степняков и по браку, и по языку, а иногда и по обычаям. Но Игорь ближе всего к русской земле, что предчувствует Гзак. Быстро переносит автор «Слова о полку Игореве» своего героя из степей в Киев, на радость странам-городам. «Игорь едет по Боричеву (и ныне — ул. Боричев ток, рядом с более известным Андреевским спуском) к святей Богородици Пирогощей (храм, находившийся на Подоле)».
Заключительным словом к князьям, возможно, ещё пленным, и к погибшей дружине заканчивается «Слово о полку Игореве».
[править]Язык «Слова»


Данные в этом разделе приведены по состоянию на начало XX века.
Вы можете помочь, обновив информацию в статье.
Книжные элементы отражаются и в языке «Слова» рядом с народными чертами древнерусского языка. Вследствие частой переписки «Слово» в дошедшем до нас списке утратило свои первоначальные черты, окрасилось особенностями новгородско-псковского говора (шизым, вечи, лучи, русици, дивицею и пр.); но и теперь оно еще отражает архаичные черты древнерусского литературного языка XII в. В общем это язык летописей, поучения Владимира Мономаха. В «Слове» немало затруднительных («тёмных») мест, возникших вследствие порчи текста или наличия редких слов (гапаксов). Почти каждое такое место не раз подвергалось истолкованиям. Одним из распространённых способов при толковании этих темных мест «Слова» являются палеографические конъектуры, например посредством гаплографии (объяснения И. И. Козловского (1866—1889), посмертно опубликованные в 1890 г.[2]).
[править]«Слово» в древнерусской культуре

«Слово о полку Игореве» имеет много параллелей в древнерусской литературе и народной словесности. В летописях встречаются соответствующие выражения, как и в переводных славяно-русских повестях, хрониках и т. п. С русской народной словесностью «Слово о полку Игореве» имеет много общего, начиная с внешних средств выражения (эпитетов, сравнений, параллелизма и проч.) до образов природы, снотолкований, причитаний, запевов, заключений, изображения смерти и пр. В сюжетном отношении, вплоть до многих конкретных деталей, к «Слову» очень близок созданный примерно в одно время с ним рассказ Ипатьевской летописи о походе Игоря, хотя направление влияния дискуссионно.
Вместе с тем «Слово о полку Игореве» как целое, с его сложной поэтической символикой, смелыми политическими призывами к князьям, языческой образностью, пёстрой композицией, необычным бессоюзным синтаксисом в значительной степени стоит особняком в древнерусской литературе и книжности, если не считать подражание XV века — «Задонщину», включающую в себя мозаику из огромного количества заимствованных пассажей «Слова» (но и в ней, например, нет имён языческих богов). Исследователи обычно сближают «Слово» со светской «княжеской» культурой ранней Руси, следы которой немногочисленны (в литературе к ней можно отчасти отнести Моление Даниила Заточника), с фольклором, с европейской скальдической литературой. Иногда предполагают, что «Слово» — случайно уцелевший осколок большой традиции, в которой существовало много подобных произведений (ср. упоминаемое в нём творчество Бояна).
Следы отдельных мотивов «Слова о полку Игореве» (Буй-тур Всеволод как лучник, Роман и Мстислав, вступающие «в злата стремени») ряд исследователей видит в знаменитых миниатюрах Радзивилловской летописи (XV век, но в основе миниатюры представляют собой копии более ранних иллюстраций). Существенно, что отмеченные мотивы отсутствуют в тексте как самой Радзивилловской летописи, так и, например, Ипатьевской, содержащей очень подробную повесть о походе Игоря.
Помимо «Задонщины» (текста северо-восточного происхождения) и, в меньшей степени, других памятников куликовского цикла, где также есть близкие к «Слову» обороты (Сказание о Мамаевом побоище, летописные повести о Куликовской битве), следом знакомства древнерусских книжников последующих веков со «Словом» является несколько изменённая цитата из него в приписке писца Домида в Псковском «Апостоле» 1307 года: При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князех которы, и веци скоротишася человеком (ср. «Слово»: Тогда при Олз? Гориславличи с?яшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ в?ци челов?комь скратишась).
Возможно, именно список, находившийся в начале XIV века во псковском Пантелеймоновом монастыре, два века спустя послужил протографом для Мусин-Пушкинской рукописи: в дошедшем до нас тексте филологи выделяют псковские диалектные черты. Переписчик Мусин-Пушкинской рукописи (как и авторы и редакторы «Задонщины») уже многого не понимали в «Слове» и вносили в текст разного рода искажения. В целом можно сказать, что «Слово о полку Игореве» оставалось относительно мало известным текстом для позднего русского Средневековья, что было связано с его жанровой и содержательной необычностью. Некоторый всплеск интереса к нему был связан с Куликовской битвой и желанием воспеть исторический «реванш» Руси над кочевниками, поражение от которых изображено в «Слове».
[править]Вопросы территориального происхождения и авторства

«Слово о полку Игореве» имеет предположительно южнорусское происхождение, возможно даже киевское. Подобные предположения вытекают из заключения «Слова», из восторженного отношения автора к великому князю киевскому Святославу, из любви к Киеву, к его горам. Поэтические описания природы степей у Дона и Донца (современные Северский Донец и Уды) создают впечатления о близком знакомстве автора с этими местами. Текст «Слова» говорит также о том, что автор хорошо знаком не только с Киевом, но и с другими русскими землями — княжествами.
На протяжении всех двух веков со времени публикации «Слова» выдвигаются гипотезы о том, кто (конкретное лицо или круг лиц) мог бы быть его автором. Практически все известные по летописи деятели конца XII века назывались в качестве возможных кандидатур. В СССР со своими версиями выступали не только филологи и историки, но также и многочисленные любители (писатели, такие как Алексей Югов, Олжас Сулейменов или Игорь Кобзев, и популяризаторы).
«Слово» — слишком необычный и сложный текст, чтобы по нему можно было уверенно судить о тех или иных свойствах его автора или сравнивать его с другими текстами той эпохи. Одни исследователи считали, что тон обращений автора к князьям указывают на то, что он сам был князем или членом княжеской фамилии (в частности, назывались имена самого Игоря, Ярославны, Владимира Игоревича и ряда других князей, включая крайне малоизвестных); другие, напротив, утверждали, что князь не мог называть князя «господином». По-разному оценивались и политические симпатии автора (одни считают, что он воспевает Игоря и принадлежит к его черниговскому клану, другие — что он осуждает его авантюру и симпатизирует потомкам Мономаха), и его территориальное происхождение (псковские черты в языке «Слова», скорее всего, говорят не об авторе, а о переписчике XV века). Выдвигалась версия, что часть текста написана одним автором, другая часть — иным. Особую линию рассуждений на эту тему составляют попытки поиска прямо названного или «зашифрованного» имени автора в тексте, вычленение акростихов (так как первоначальная рукопись утрачена, такие реконструкции крайне уязвимы).
Б. А. Рыбаков, атрибутировав бо?льшую часть Киевской летописи XII в. (известной в составе Ипатьевского списка) фигурирующему в ней киевскому боярину Петру Бориславичу и учитывая давно известные лингвистам нетривиальные сходства между Киевской летописью и «Словом о полку Игореве», допустил, что «Слово» написал тоже Пётр Бориславич. Эту гипотезу он подкрепил анализом политической концепции обоих текстов. Однако атрибуция летописания указанного периода боярину Петру сама по себе гипотетична, а сходства между произведениями светской «княжеской» культуры одного времени не обязательно говорят о едином авторстве.
Существует версия исследователя Юрия Сбитнева о том, что автором летописи является дочь князя Святослава Всеволодовича, которую звали Болеслава[3].
Высказывалось предположение об авторстве Кирилла Туровского, не нашедшее поддержки у историков[4].
При известном на сегодня корпусе источников установить имя автора «Слова» не представляется возможным.
[править]Скептическая точка зрения на «Слово»

Уже в первые десятилетия после публикации памятника многие критики в духе скептической школы российской историографии (М. Т. Каченовский, О. И. Сенковский и др.) высказывали сомнения в его подлинности (то есть в том, что это аутентичное древнерусское произведение, а не мистификация XVIII века). В этот период среди защитников его подлинности был, в частности, А. С. Пушкин, незадолго до смерти работавший над статьёй о «Слове». После публикации в середине XIX века «Задонщины» — сохранившегося в шести списках произведения XV в., несомненно связанного со «Словом» (вплоть до заимствования целых пассажей), подлинность «Слова» долгое время никем не оспаривалась.
Однако в конце XIX века (под влиянием недавнего разоблачения «древнечешских» мистификаций Вацлава Ганки) французский славист Луи Леже, а в 1920—1940-е годы Андре Мазон выдвинули новые скептические гипотезы относительно происхождения «Слова». По мнению Мазона и ряда других французских исследователей первой половины XX в., «Слово о полку Игореве» было создано в конце XVIII века по образцу «Задонщины», причём в качестве сюжета был использован пересказ событий XII в., сделанный В. Н. Татищевым по несохранившимся летописям[5]. Авторство текста Мазон приписывал А. И. Мусину-Пушкину, Н. Н. Бантышу-Каменскому или (в поздних работах) архимандриту Иоилю Быковскому.
Советский историк А. А. Зимин (работавший над проблемой в 1960-е-1970-е годы) стал крупнейшим из российских авторов, поддержавших версию о «Слове» как о поддельном сочинении. Зимин считал его автором Иоиля Быковского. В условиях советского времени, когда открытая дискуссия вокруг данной проблемы была невозможна, версия подлинности «Слова» пользовалась официальной поддержкой, а возражения Мазону и Зимину нередко сопровождались идеологическими нападками; полностью основной труд Зимина издан только в 2006 году[6].
К 1970-м-1990-м годам относятся выступления ряда немецких и австрийских филологов-скептиков (К. Троста, М. Хендлера, Р. Айтцетмюллера), которые допускали авторство Н. М. Карамзина. В 2003 году еще одну версию выдвинул американский славист Эдвард Кинан: по его мнению, «Слово» сочинено чешским филологом и просветителем Йозефом Добровским.
Скептикам неоднократно возражали как историки, так и литературоведы, однако наиболее убедительные аргументы в пользу подлинности «Слова о полку Игореве» исходят от лингвистов. Р. О. Якобсон подробно опроверг все основные положения работ Мазона (1948), доказав полное соответствие языковых черт «Слова» версии о подлинном памятнике XII в., погибшая рукопись которого была списком XV—XVI вв.; в своей работе Якобсон привлёк, помимо лингвистических доказательств, также большой объём литературных параллелей, а также анализ поэтики «Слова». Большой вклад в обоснование подлинности памятника внёс А. А. Зализняк[7]. Он доказал, что фальсификатору, чтобы создать его, недостаточно было идеально изучить язык по древнерусским текстам и обладать большим объёмом знаний того исторического периода: многие лингвистические закономерности и исторические факты были достаточно глубоко исследованы силами многих тысяч учёных лишь в XIX—XX веках.
Дискуссия[8] о «Слове» как подделке XVIII в. стала исключительно полезным стимулом в деле исследования памятника.
Особую точку зрения выдвинул Лев Гумилёв, не отрицавший «гениальность и древность поэмы»[9], но предположивший, что «Слово» — иносказательное сочинение, созданное в XIII веке, и в нём под видом половцев изображены монголы, а под видом Игоря и русских князей конца XII в. — Александр Невский, Даниил Галицкий и их современники. Версия Гумилёва опирается, в свою очередь, на его концепции событий, происходивших на Руси и в Орде в XIII в., которые не получили признания среди историков. Концепцию истории «Слова», предлагаемую Гумилёвым, критиковали Б. А. Рыбаков и Я. С. Лурье.
[править]Текст «Слова» с точки зрения современной лингвистики

В 2004 году известный лингвист Андрей Анатольевич Зализняк, крупнейший специалист по языку берестяных грамот, опубликовал монографию, где подробно рассмотрел лингвистические аргументы за и против подлинности «Слова»[10]. Дополняя и уточняя наблюдения Якобсона, Зализняк доказывает, что характер употребления так называемых энклитик в тексте «Слова» соответствуют параметрам «некнижных» текстов XII века, ориентирующихся на живую речь (это ранние берестяные грамоты и фрагменты Киевской летописи по Ипатьевскому списку, содержащие прямую речь действующих лиц). Знаний о лингвистических параметрах этих текстов у предполагаемых фальсификаторов XVIII века заведомо не было. Аналогичные наблюдения были сделаны исследователем и над другими компонентами грамматики «Слова». Зализняк заново рассмотрел проблему соотношения текста «Слова» и списков «Задонщины»[11]; было показано, что целый ряд лингвистических параметров демонстрирует зависимость «Задонщины» от «Слова», но не наоборот (частотность союзов в различных частях текста, поновления грамматики, искажения и перетасовки ряда пассажей, естественно выглядящих в контексте «Слова»).
Современные исследователи (А. А. Зализняк, О. Б. Страхова, В. М. Живов) показали также, что сведения о древней славянской грамматике, изложенные в сочинениях Добровского, отличаются от фактов грамматики «Слова»; следовательно, кандидатура этого великого чешского лингвиста на роль создателя «Слова» никак не подходит. Возможность знакомства Добровского со всеми древнерусскими источниками, необходимыми для фальсификации «Слова» (и Мусин-Пушкинского сборника с его текстом; по Кинану, этого сборника не существовало) также признана фактически невероятной.

Существует несколько сотен переводов «Слова о полку Игореве» на различные языки (многие представлены на сайте «Параллельный корпус переводов „Слова о полку Игореве“»).
В русской культуре сложилась особая традиция перевода «Слова». В числе переводчиков «Слова» на современный русский язык ряд крупных русских поэтов — В. А. Жуковский, А. Н. Майков, К. Д. Бальмонт, Н. А. Заболоцкий, Е. А. Евтушенко.
В. В. Набоков перевёл «Слово» на английский язык.
Крупные деятели национальных литератур есть также и среди переводчиков «Слова» на другие языки: на украинский — Иван Франко, на белорусский — Янка Купала, на польский — Юлиан Тувим, на французский — Филипп Супо, на монгольский — Цэндийн Дамдинсурэн, на немецкий — Райнер Мария Рильке, на иврит — Арье Став и др.
Известные переводы «Слова» на русский язык принадлежат таким крупным филологам-исследователям памятника, как Р. О. Якобсон, Д. С. Лихачёв, О. В. Творогов.
В 1977 году в киевском издательстве «Днипро» вышло двухтомное подарочное издание «Слова» на чётырёх языках: древнерусском, украинском, русском и белорусском.

АКМЕИЗМ
Акмеизм. История. Эстетики. Представители и их творчество.
В 1912 г. среди множества стихов, опубликованных в петербургских журналах, читатель не мог не задержать внимания на таких, например, строчках:
     Я душу обрету иную,
     Всё, что дразнило, уловя.
     Благословлю я золотую
     Дорогу к солнцу от червя.
      (Н. С. Гумилев)
     И часы с кукушкой ночи рады,
     Все слышней их чёткий разговор.
     В щёлочку смотрю я: конокрады
     Зажигают под холмом костёр.
      (А. А Ахматова)
     Но я люблю на дюнах казино,
     Широкий вид в туманное окно
     И тонкий луч на скатерти измятой.
      (О. Э. Мандельштам)
     Эти трое поэтов, а также С. М. Городецкий, М. А. Зенкевич, В. И. Нарбут в том же году назвали себя акмеистами (от греч. akme – «высшая степень»). Приятие земного мира в его зримой конкретности, острый взгляд на подробности бытия живое и непосредственное ощущение природы, культуры, мироздания и вещного мира, мысль о равноправии всего сущего – вот что объединяло в ту пору всех шестерых. Почти все они прошли ранее выучку у мастеров символизма, но в какой - то момент решили отвергнуть свойственные символистам устремлённость к «мирам иным» и пренебрежение к земной, предметной реальности.
     Изменилось и отношение к слову: акмеисты утверждали, что поэтическое слово имеет твёрдо очерчённые границы. И. Ф. Анненский, поэт и критик, говорил о поэтах, пришедших на смену символизму: «Всё это не столько мушки, как артисты поэтического слова. Они его гранят и обрамляют». Акмеисты подчёркивали границы поэтического текста – это сказалось и в лаконичности стихового повествования, и в лаконичности стихового повествования, и в чёткости лирической фабулы, и в остроте завершения стихотворной пьесы: знаменитые «шпильки», «пуанты», «выпада» у Ахматовой и Мандельштама.
     Поэзия акмеизма отличалась повышенной склонностью к культурным ассоциациям, она вступала в перекличку с минувшими литературными эпохами. «Тоска по мировой культуре» - так определил впоследствии акмеизм О. Э. Мандельштам. Мотивы и настроения «экзотического романа» и традиция лермонтовского «железного стихи» у Гумилёва; образы древнерусской письменности Данте и психологического романа XIX в. у А. А. Ахматовой; идеи натурфилософии у Зенкевича; античность у Мандельштама; мир Н. В. Гоголя, Г. С. Сковороды у Нарбута. Если в поэзии Н. С. Гумилева звучал порой гимн «сильной личности», а в произведениях М. А. Кузмина преобладало характерное для акмеизма эстетство, то творчество А. А. Ахматовой развивалось прогрессивно, переросло узкие границы акмеизма и в нём возобладали реалистическое начало, патриотические мотивы.
Акмеизм – маленькая, скоротечно просуществовавшая в России группа (даже не течение и не школа). Акмеизм как направление был эфемерен, да и не претендовал на какое-то главное место (было просто несколько крупных поэтов). Футуризм был многолик и тоже не един. А вот символизм как раз был центральным направлением0. Важным отличием акмеистов от футуристов было то, что, отталкиваясь от символизма, как исчерпавшего свой исторический срок поэтического течения, они продолжали считать себя его наследниками. Т.е. была идея преемственности, а не разрыва. Акмеизм – от слова «акме» - вершина, расцвет, цветущая сила. Городецкий предлагал еще новой группе название «адамизм» (первичность ощущений). Мих. Кузмин предлагал название «кларизм» (статья «О прекрасной ясности»). Определения акмеизма несет, как правило, афористический характер. Анна Ахматова, например, говорила так: «Весь акмеизм родился из наблюдений Коли (Гумилева) за моими стихами». Художественные воззрения их держались на намеренной эстетизации. Недаром, у позднего акмеиста Георгия Иванова так сильны мотивы театральности жизни. Изысканность ощущения, мгновения жизни.
История. Теория. Эстетика. Программа. В 1913 году в журнале «Аполлон» появились статьи Н. Гумилева и С. Городецкого – декларация акмеизма. Н. Гумилев «Наследие символизма и акмеизм». Гумилев говорил примерно так, что слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом. Гумилев высоко оценивал символистов за то, что они указали значение в искусстве символов. Но не соглашался приносить в жертву символу прочих способов поэтического воздействия. Гумилев считал, что непознаваемое по самому смыслу слова нельзя познать. Потому все попытки в этом направлении (что делали символисты) – не целомудренны. В понятии целомудрия был основной нерв разногласий Гумилева с символистами. Гумилев вспоминал человека Средневековья, который не считал себя вправе претендовать на запредельное знание. Он соблюдал дистанцию между собой и Богом, и в этой сдержанности было его целомудрие. «Утро акмеизма» Осипа Мандельштама (1919, «Сирена», Харьков). Мандельштам считал, что между акмеизмом и символизмом есть глубокое различие. Символисты в своей поэзии стремились к запредельным смыслам и тем самым вступали в противоречие с Высшей волей, создавшей этот мир с его тремя измерениями. Они искали четвертое, не существующее в реальности измерение, и на его основе пытались построить свое поэтическое здание. Это было архитектурной ошибкой, и потому здание символизма рассыпалось.
Гумилев и Мандельштам полагали свое направление более трудной поэтической задачей, чем символизм. Акмеизм не отказывался от символа, но не исключал и реализма. Некоторая искусственность теории акмеизма – в произвольном и странном выборе имен мировой классики, которые были провозглашены предшественниками акмеизма (Шекспир, Рабле, Вийон, Готье). Акмеизм было здоровой реакцией на расплывчатость и и беспредметность символистской поэзии. Заслугой акмеизма был акцент на целомудренности поэзии: это возвращало поэзию начала XX века от декаданса и модернистской зауми к аскетической ясности русской поэзии XIX века. Акмеизм остался в памяти, так как с ним связана судьба нескольких великих русских поэтов. Основные представители акмеизма: Н. Гумилев, А. Ахматова, С. Городецкий, В. Нарбут (своеобразный футуристический фланг акмеизма), М. Зенкевич («Дикая роза») + близкий к ним Мих. Лозинский. От поэта требовали живости взгляда, эмоциональной силы и словесной свежести. Кроме того, поэзию хотели сделать ремеслом, а поэта – не жрецом, а мастером. Выражением этой тенденции было объединение акмеистов в 1911-1914 гг. в группу «Цех поэтов» во главе с Гумилевым. Сначала они примкнули к журналу «Аполлон», где перед смертью сотрудничал И. Анненский. В 1912-1913 гг. они основали свой собственный журнал «Гиперборей» (редактором его стал М. Лозинский). Акмеисты также выпустили несколько альманахов «Цеха поэтов».
«Цех поэтов» являлся поэтической организацией с очень строгими внутренними правилами и дисциплиной. С этим и связана была статья А. Блока «Без божества, без вдохновенья…» Блок обвинил акмеистов в попытке внести в поэзию школьнический принцип. Блок не оставил от акмеизма камня на камне и в атмосфере героизирования Гумилева эта статья шокировала. Организация акмеистов действительно несколько напоминала строение средневекового ремесленного цеха. Отношения строились в нем по принципу мастер – подмастерье. Новые поэты принимались в результате строго отбора и выполняли задания старших, предлагавших стихотворные темы и жанры. «Цех» просуществовал недолго, до первой мировой войны, пока Гумилев не ушел на фронт. Была попытка возобновить его в 1920 году (во 2-ой «Цех» вошли уже Г. Иванов, И. Одоевцева, Г. Адамович). Но в 1921 году Гумилева расстреляли, М. Зенкевич с 20 гг. ушел в перевод и тем спасся. А входившие во второй «Цех» поэты (Адамович, Иванов, Одоевцева) эмигрировали.
Основной мотив поэзии Гумилева – мотив сильной личности. Телом сильной личности. Мудрость тела, правота тела, сила тела, которое знает свой путь. Мотив памяти сильных, примитивных предков, попытка в своей душе услышать их голоса – видное место занимает у Гумилева в стихах. Важной темой является тема скитальчества и странствования. Скитальчество соединяется с мотивом сильной личности, которая всегда авантюрна.
Африканская и восточная темы оставили яркие страницы в поэзии Гумилева. Первое путешествие в Африку Гумилев совершил в 1907 году из Парижа. В 1913 году второе путешествие. Поехал в качестве начальника экспедиции Академии Наук для изучения африканского быта и составления коллекции для петербургского Музея антропологии и географии. Африканская тема – крайний экзотический полюс его лирики. Его стихи – попытка вобрать в свою поэзию все богатство окружающего мира, овеянного при этом Божьим дыханием. Африканские маршруты Гумилева – это тоже стремление вернуться в нетронутый цивилизацией мир. Название книги «Чужое небо». Книга «Шатер» - что-то вроде поэтической географии Африки. Самая впечатляющая ее часть – Экваториальный лес. Но все же это – не вершина его творчества.

СТИЛИЗАЦИЯ ПАРОДИЯ СКАЗ ЮМОР И Т.Д.
Группа художественно-речевых явлений, которые по природе своей выходят за пределы лингвистики, - стилизация, пародия, сказ и диалог (композиционно выраженный, распадающийся на реплики). Всем этим явлениям присуща одна общая черта: слово здесь имеет двоякое направление – и на предмет речи как обычное слово, и на другое слово, на чужую речь. Стилизация, сказ, пародия отличаются от подражаний тем, что в них не используется, а сознательно имитируется, изображается чужое слово. По Бахтину, это явления металингвистические, выходящие за пределы лингвистики – стилизация, сказ, пародия, диалог. Слово здесь имеет два направления – на предмет речи как обычное слово, и на другое слово, на чужую речь. Если не знать контекста чужой речи. То явление не будет понято.
     Стилизация. Горшков: чужое слово сознательно имитируется, изображается. Изображение чужого слова определяется ОА. Автор говорит своими словами, используя подобие чужого слова для решения своих задач. Слово явление – не то, т.к. не содержит указания на автора. Это языковые построения особого рода.
 Сознательное изображение характерных черт не своего стиля и есть стилизация. Стилизации могут создаваться не только в словесности, но и в других искусствах. В книжной словесности предметом стилизации выступают обычно не конкретные произведения, не индивидуальные стили, а стили эпохи, национальной культуры, литературных направлений, народной словесности. Обращение к этим стилям – одно из средств глубокого и всестороннего раскрытия действительности. Чем значительнее удалена изображаемая эпоха от времени создания стилизации, тем сложнее стилизация для ее построения автором и для ее восприятия читателем. Широко известны пушкинские стилизации сказок и народной поэзии. Создавали фольклорные стилизации и русские поэты XX века (Г. Иванов). В хорошей стилизации изображаемый стиль всегда подчинен собственному стилю автора. В стилизациях Пушкина изображаются стили античной, западноевропейской и восточной поэзии, славянской и русской народной словесности, Корана, исторических сочинений, деловых документов и т.п., но в них всегда присутствуют черты, свойственные всему творчеству писателя: соразмерность и сообразность, благородная простота, искренность и точность выражения. То же у М. Кузмина. Как правило выступают предметом стилизации стили эпохи, нац. культуры, лит. направлений. Хорошо видно это на стилизации языка в ист. произведениях. «Петр 1» Толстого. Могут использоваться приемы межтекстовых связей. Предметом стил-и м.б. народная словесность – сказки и народные песни. В хорошей стил-и изображаемый стиль всегда подчинен собственному стилю автора. В стил-и черты чужого стиля используются как худ. прием. Этим стил-я отличается от подражания, где чужой стиль используется как свой. Стилизациям нередко бывает свойственна ирония.

Сказ.  Термин «сказ» применяется к произведениям не только книжной, но и народной словесности. Сказ в книжной словесности, или литературный сказ – именно в нем изображение действительности неразрывно связано с изображением чужого слова. Народный сказ в чистом виде сложно найти. Записанный, он всегда олитературивается. В сказе чужое слово отражается как манера выражения конкретного рассказчика – названного или нет. Иногда и сказе говорят, как о всяком повествовании рассказчика (от 1-го лица), но чаще сказом называют повествование рассказчика, которое и по точке видения, и по языковым особенностям намерено отделено и удалено от авторского стиля, а точнее от некой средней литературной нормы своего времени Принято считать, что в русской филологии первые попытки разработки проблемы литературного сказа были сделаны Эйхенбаумом. В статье «Иллюзия сказа» ученый подчеркивал устную природу сказа и высказывал мысль, что устный сказ лежит в основе всей художественной прозы. Но он не различал образа автора и образа рассказчика. Продвижение вперед в разработке теории сказа было связано прежде всего с разграничением автора и рассказчика и с разработкой понятий образ автора и образ рассказчика. Постепенно прояснялась мысль, что сказ представляет собой явление более сложное, чем только установку на устную речь, что разговорный характер сказа лишь обозначен некоторыми сигналами, а в целом, композиционно, сказ подчинен законам литературного монологического построения. Эта мысль уже была высказана в работах Виноградова 20 гг. (Проблема сказа в стилистике«Сказ лишь сигнализован, лишь обозначен как форма устного повествовательного монолога. Этим не определен его речевой состав. Сказ строит рассказчика, но сам – построение писателя. Или вернее: в сказе дан образ не только рассказчика, но и автора. Поэтому он является формой сложной комбинации приемов устного, разговорного и письменно-книжного монологического речеведения».). Устная речь в литературе характеризуется сигналами, своеобразными знаками. Сказ лишь сигнализован, лишь обозначен как форма устного повествовательного монолога. В сказе дан образ не только рассказчика, но и автора. Близкие к виноградовским мысли о сказе высказывал и Бахтин. Он обратил внимание на то, что в большинстве случаев сказ есть прежде всего установка на чужую речь. В сказе, как правило, изображается слово конкретного рассказчика. Собирательные образы рассказчиков выступают как правило в тех литературных, авторских сказах, в которых изображается не индивидуальное, а обобщенное народное слово (Уральские сказы Бажова). В «Мимолетном видении» Шергина представлена вполне конкретная рассказчица, и к ее сказу вполне применимы слова Виноградова, что он является формой сложной комбинации приемов устного, разговорного и письменно-книжного монологического словесного выражения. Случаи, когда в сказе, при всей его ориентации на какую-либо разновидность разговорного языка, содержится упоминание, что он (сказ) не произносится, не рассказывается, а пишется, - главным признаком чужой речи является ее непрофессионализм (тяготение к устному сказу). применяется к произведениям как книжной так и народной словесности.     Пародия (пение наизнанку). Существенно отличается от стилизации и сказа. В стилизации и сказе чужое слово служит автору как материал, который подходит для воплощения его собственных замыслов. Иначе дело обстоит в пародии. Здесь автор, как и в стилизации, говорит чужим словом, но в отличие от стилизации, он вводит в это слово смысловую направленность, которая прямо противоположна чужой направленности. В пародии чужое слово применяется для выражения не чужого, а иного содержания. Автор намеренно создает видимое противоречие между темой, идеей и их словесным выражением. Пародия существует в паре с пародируемым. Не зная пародируемого, нельзя понять пародию. Предметом пародии может быть отдельное произведение, индивидуальный стиль писателя, литературный жанр, литературное направление. Разумеется, если пародируется конкретное произведение, то под пародию подпадают наиболее характерные черты индивидуального стиля писателя, и особенности литературного направления, к которому писатель принадлежит. В пародии черты чужого слова намеренно преувеличены. Заострены, представлены в смешном виде. Чужое слово в пародии применяется для выражения такого содержания, для которого оно не предназначено. Бахтин: «Автор вводит в чужое слово направленность , которая прямо противоположна чужой направленности». Степень несовпадения направленности м.б. разная. Пародия направлена на изображение действительности в чужом слове.Классические пародии Соловьева, написанные в 1895 году, - типичные черты стилистики символизма: пристрастие к оксюморонам, к повторению строк, к метафорам, построенным как сочетание конкретного существительного с абстрактным существительным. В пародии в чужое слово вводится смысловая направленность, которая не совпадает с чужой направленностью. В стилизации и сказе чужое слово служит средством изображения действительности, а в пародии оно само становится объектом изображения. Пародия, следовательно, не изображает непосредственно действительность, а изображает отражение действительности в чужом слове. Типичные особенности чужого слова преувеличиваются, заостряются, представляются в смешном виде. Это позволяет говорить о комизме пародии. Пушкин назвал пародию, родом шуток, сказав, что сей род шуток требует редкой гибкости слога. Хороший пародист обладает всеми слогами. Особенно трудно пародировать стили, лишенные резких, характерологических признаков.
Близки к пародии: бурлеск или бурлеска. (шутливый). Изображение высоких материй низкими словами. Травести – изображение низких материй высокими словами. (Сумароков, «Эпистола о стихотворстве»). Перифраза (пересказ). 1. замена слова или словосочетания описанием.  2. Использование формы известного произведения словесности для выражения другого, обычно сатирического или юмористического содержания. Некрасов (колыбельная песня – подражание Лермонтову). Перифраза (здесь) – использование формы произведения для выражения юмористического или сатирического содержания. Д. Минаев на Фета «Шепот, робкое дыханье..» - «Топот, радостное ржанье…».     Изображение действительности может быть сатирическим или юмористическим. В них обычны ирония и приемы остроумия.
Сатира (кушанье из разных плодов) – резкое, жесткое обличение и высмеивание недостатков общественной жизни и людских пороков. Сатира создается с помощью языковых средств, заключающих в себе прямую, открытую отрицательную оценочность. Юмор  (влага) – веселое подшучивание над чем-либо или кем-либо. Юмор вполне допускает хорошее отношение, сочувствие к объекту шутки. С юмором рассказчик может пов-ть и о самом себе.