Проза Дост-го Мир Блока нов. и уст. слова

Проза Достоевского
Ром. «Бедные люди» (1845, «Петерб. сб-к», изд. Н. Некра¬совым, СПб., 1846; отд. испр. изд.— СПб., 1847), историко-ге-нетич. связь к-рого со «Стан¬ционным смотрителем» Пуш¬кина и «Шинелью» Гоголя под¬черкнул сам Д., имел исклю¬чит, успех. Опираясь на тради¬ции физиологич. очерка, Д. соз¬дает реалистическую кар¬тину жизни «забитых» обитате¬лей «петерб. углов», галерею со¬циальных типов от уличного ни¬щего до «его превосходительст¬ва». В то же время форма рома¬на в письмах позволила Д. пере¬дать тончайшие нюансы психо¬логии самораскрывающихся, ис¬поведующихся героев. «Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие),-писал Д. брату 1 февр. 1846,— состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду  в глубину.
Начал диктовать ей ром. «Игрок» (ПСС, т. 3, СПб., 1866), в к-ром отразились впе¬чатления Д. от знакомства с Зап. Европой. В центре романа столкновение «многоразвитого, но во всем недоконченного, из¬верившегося и не смеющего не верить, восстающего на авторитеты и боящегося их» «заг¬раничного русского» с «закончен¬ными» европ. типами (француза¬ми, немцами, англичанами). Главный герой — «поэт в своем роде, но дело в том, что он сам стыдится этой поэзии, ибо глубоко чувствует ее низость, хотя потреб¬ность риска и облагораживает его     в     глазах     самого     себя» (XXVIII, кн. 2, с. 50, 51).
«Идея романа,— ука¬зывал Д.,— моя старинная и лю¬бимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее Главная мысль романа — изобразить положительно пре¬красного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь ... Прекрасное есть иде¬ал, а идеал — ни наш, ни циви¬лизованной Европы — еще далеко не выработался» (XXVIII, кн. 2, с. 251). «Теория практического христианства» Мышкина — вызов основам и этике сословного, ли¬цемерного и несправедливого об¬щества. «Дело» князя — это сло¬во, к-рое «пастырь добрый» («Князь Христос») несет людям, проповедь сострадания («главнейший и, мо¬жет быть, единственный закон бы¬тия»), прощения, милосердия, братства. Однако надежды князя рушатся: его крестный «брат» Рогожин становится убийцей; под ножом гибнет Настасья Филип¬повна («красота»); ненавистью от¬вечает ему «подпольный» Иппо¬лит Терентьев. Великой духовной и нравств. силы герой погружа¬ется в безумие. Таков итог встре¬чи идеального героя с «много¬составными» людьми бездухов¬ного, «химически» разлагающего¬ся общества. Он,— замечал Д.,— «только прикоснулся к их жизни. Но т о, что бы он мог сделать и предпринять, т о все умерло с ним ... Но где только он ни прикоснулся — везде он оставил неисследимую черту» (IX, 242).
Еще в 1867   в   Женеве   Д.   напряженно присматривается   к   рев.   эмигра¬ции, посещает заседание Лиги ми¬ра  и  свободы,   на   к-ром  высту¬пал М. А. Бакунин. Непосредств. толчком к созданию романа по¬служило «нечаевское дело». Дея¬тельность тайного об-ва «Народ¬ная   расправа»,   убийство   пятью членами орг-ции слушателя Пет¬ров, земледельч. академии И. И. Иванова — вот  события,   легшие в основу  «Бесов»  и  получившие в   романе   глубокую   и   сложную филос.-психол. интерпретацию (РВ, 1871, №  1, 2, 4, 7, 9—11;  1872, № 11, 12). Внимание Д. привлекли обстоятельства убийства, идеоло-гич. и организац. принципы тер¬рористов (т. н. «Катехизис рево¬люционера»), фигуры соучастни¬ков  преступления,   личность  ру¬ководителя об-ва С.  Г. Нечаева. В процессе работы над романом замысел   многократно   видоизме¬нялся.   Первоначально — это  не¬посредств. отклик на события. «На вещь,   которую   я   теперь   пишу ...  сильно  надеюсь,  но  не  с  ху¬дожественной,   а   с   тенденциоз¬ной   стороны,   хотя   бы   погибла при этом моя художественность. Но меня увлекает накопившееся в уме   и   в   сердце;   пусть   выйдет хоть памфлет, но я выскажусь»,— подчеркнул Д.  публиц.  характер романа в письме к Страхову от 24 марта  1870   (XXIX, кн.  1, с. 111 —12). Рамки памфлета в даль¬нейшем    значительно    расшири¬лись,  не  только  нечаевцы,  но  и деятели 60-х, либералы 40-х гг., Т.   Н.   Грановский,   петрашевцы, Белинский, В. С. Печерин, Герцен, даже декабристы и П. Я. Чаадаев попадают     в     гротескно-трагич. идеологич.  пространство  романа. ской» (XXVII, 63). Напряженные (шос. диспуты, пророч. сны, исповеди и кошмары, гротескно-карикатурные сцены, естественно переходящие в трагические, сим-волич. встречи героев, апокалип-тич. образ призрачного города ор¬ганично сцеплены в романе Д., I к-ром захватывает «сила и сво-бода светлой мысли» (А н н е н-ский И. Ф., Книга отражений, М, 1979, с. 184). Роман, по сло¬вам самого Д., «удался чрезвы¬чайно» и поднял его «репута¬цию как писателя» (XXVIII, кн. X с. 156). Он был высоко оце¬нен Тургеневым, Ф. И. Тютчевым, Огарёвым, А. Майковым и др. сов¬ременниками. Однако в целом ря¬де критич. выступлений демокр. и либеральной печати (в т. ч. Г. 3. Елисеева — «Совр.», 1866, № 2) роман был узко охаракте¬ризован как «тенденциозное» произведение, направленное против разночинной молодежи. Наиболее значит, разборы романа в тогдашней критике — статьи Д. И. Писарева.
«Никогда    ни    на    какое сочинение    мое    не    смотрел    я серьезнее, чем на это». История Карамазовых, как указывал Д.,— это  не  просто  семейная  хрони¬ка, а типизированное и обобщен¬ное   «изображение   нашей   совр. действительности, нашей совр. ин-теллигентской России», эпич. про¬изв., повествующее о прошедшем («отцы»), настоящем  («дети»)  и будущем    («мальчики»)    России. Свой реализм Д. назвал «фан¬тастическим» и находил, что толь¬ко таким он и должен быть в «фан¬тастическую» эпоху всеобщего распада связей, «химического раз¬ложения» общества.

ХУДОЖЕСТ-Й МИР БЛОКА
Художественный мир Блока

Творческий путь Александра Блока
Происхождение. Прадед Иоганн Фридрих Блок был выходцем из Германии. Отец поэта, Александр Львович Блок, профессор гражданского права в Варшавском университете, автор научных книг «Государственная власть в европейском обществе» и «Политическая литература в России и о России». Мать, Александра Андреевна, дочь ботаника, профессора и ректора Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова, была связана с литературой: писали стихи для детей, переводила в стихах и прозе. Из-за разрыва между родителями А. Блок рос вдали от отца, в кругу Бекетовых. Мать Блока позже второй раз вышла замуж (ее супругом стал офицер лейб-гвардии Гренадерского полка Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух).
А.А. Блок родился 16 (28) ноября 1880 г. в Петербурге, в квартире деда в здании университета. В Петербурге прошла почти вся его жизнь. В гимназии он начал учиться с 1891 года, она потом вызывала у него страшные воспоминания. Домом для Блока стало небольшое имение его дедушки-ботаника Шахматово, где он проводил почти каждое лето, иногда даже с ранней весны до поздней осени. Рядом было Боблово – имение друга деда, знаменитого химика Дмитрия Ивановича Менделеева. Там Блок встретился с его дочерью Любой. Между Шахматовым и Бобловым – село Тараканово, где Блок обвенчался с Любовью Дмитриевной. Образ России Блока – родом отсюда. Шахматово в детские годы – спасение от неестественной и мертвой столичной жизни. В 1898 году Блок поступил в университет и учился там довольно долго, потому что перешел с факультета права на филологический. Получил диплом только в 1906 году.
Начало творческого пути. Стихи он начал писать очень рано. Вначале стихи его не публиковались, только в 1903 году несколько стихотворений было напечатано в журнале Мережковского «Новый путь». В 1904 году они вышли отдельной книжкой под названием «Стихи о Прекрасной Даме». А. Блок и Любовь Менделеева взрослыми встретились летом 1898 года, когда Блок верхом на коне отправился в Боблово. Ему было 17, ей 16. В их ранних отношениях много театра: играют в домашних спектаклях, оба мечтают о сцене. Л.Д. стала со временем профессиональной актрисой. К Л.Д. обращены стихи Блока, вошедшие в цикл «Ante Lucem» (До света, Перед рассветом). Л.Д. понимала, что Блок видит в ней нечто большее, чем она есть, и это пугало ее. С револьвером в кармане Блок пошел на решительное объяснение (думал о самоубийстве). Л.Д. приняла его любовь.
Первый том: «Ante Lucem» (1898-1900). «Стихи о Прекрасной Даме» (1901-1902). «Распутья» (1902-1904). Из статьи Чуковского: «Первая книга стихов. Слова: кто-то. Кто-то, а кто – неизвестно. Подлежащее было предоставлено нашему творчеству. Мы, читатели, должны были воссоздать его сами. Слово туманный. Вечно он изображал себя погруженным в туман, и все вещи вокруг – затуманенными. Вообще в его ранних стихах – никаких отчетливых форм, но клочки видений, отрывки событий, дымчатость и разрозненность образов, словно видения смутного сна. Поэзия сонного сознания. Блок был единственный мастер смутной, неотчетливой речи. Никто, кроме него, не умел быть таким непонятным. Ему отлично удавались недомолвки. Только таким сбивчивым и расплывчатым языком он мог повествовать о той тайне, которая долгие годы была его единственной темой. Этот язык словно бы создан для тайн. Все было хаотично в этих дремотных стихах, словно мир еще не закончен творением. Но с самого начала в них четко и резко видны два образа: свет и тьма. Все, что есть в природе огневого и огненного, было связана для него с Ее образом, а все, что не Она, было тьма. Была одна нескончаемая песнь о Ней. Он только и жил памятью о прежних мирах, о прошлой вечности, о своем премирном бытии. К людям он относился не то, что враждебно, но холодно. Если порою на него нападало безверие, он шел в «высокий собор» и молился. Это у него называлось «ищу защиты у Христа». Но все же христианство Блока было почти без Христа. Сияла во всей своей славе Она. Божество, как мужское начало, было для него не божество. Замечательно, что никогда он не чувствовал Ее слишком близко к себе – а напротив, ему неизменно казалось, что она неблагосклонна и сурова. Ему хотелось любить ее застенчивой, робкой, почти безнадежной любовью. «Я жду» чувствовалось в каждой строке. Ждать стало его многолетней привычкой. Об этом он пел шесть лет – с 1898 по 1904 г. и посвятил этой теме 687 стихотворений. Вся первая книга Блока – благополучная, идиллически-мирная. Но все же промелькнуло: оказывается, отрок, зажигающий свечи, ощущал в себе и серафима, и дьявола, и часто боялся «двуликой» своей души. Потом, через несколько лет, эта двуликость души станет его главной и почти единственной темой: сочетание веры с безверием, осанны с кощунством».
Блок говорил, что стихи его могут быть по-настоящему поняты и оценены только теми, кто сочувствует его мистицизму. Это утверждение особенно справедливо, когда речь идет о его первой книге. Стихи эти могут быть истолкованы: собственной статьей Блока «О современном состоянии русского символизма» (1910) и комментарием А. Белого в «Воспоминаниях о Блоке. Стихи о Прекрасной Даме» - мистическая любовная история с той Особой, которую Блок отождествлял с Софией, Божественной мудростью, женской ипостасью Бога. Друзья Блока и он сам всегда настаивали, что эти Стихи – самая важная часть его сочинений. Основная черта этой поэзии – полная свобода от всего чувственного и конкретного. Это туманность слов, которая на неподготовленного читателя действует просто как словесная музыка. Эта поэзия отвечает правилу Верлена: музыка прежде всего. Вначале поэзию Блока ценили лишь немногие. Критики либо не обращали на нее внимания, либо третировали ее с насмешкой и негодованием, что было уделом всех символистов. Читать Блока стали позже. Но литературные круги приняли его сразу: его тепло приняли Брюсов и Мережковский. Андрей Белый и Сергей Соловьев (сын М.С. Соловьева) увидели в его поэзии весть, близкую их собственному духовному настрою, и Блок стал для них пророком и провидцем. Белый описывает в своих Воспоминаниях ту напряженную атмосферу мистического ожидания, в которой Блоки, он и С. Соловьев жили в 1903-1904 гг.
Блок приветствовал революцию 1905 года. Однажды он даже нес красный флаг, что привело в ужас его родных. Поражение первой русской революции, наступившее в 1906-1907 гг., усилило его пессимизм, и им овладели чувства безнадежности. Его поэзия стала выражением «роковой пустоты», знакомой многим людям его поколения.
Второй том его стихов. «Пузыри земли» (1904-1905). «Разные стихотворения» (1904-1905). «Город» (1904-1908). «Снежная маска» (1907). «Фаина» (1906-1908). Из статьи Чуковского: «Блок неожиданно разрушил все рамки и явил нам новое лицо. Это новое лицо запечатлелось во втором его томе и в трех драматических пьесах: «Балаганчик», «Король на площади» и «Незнакомка». Другая атмосфера, другой запах. Не ладаном, а сивухой. Слово кабак стало повторяться у него столь же часто, как некогда слово храм. Весь второй его том пьяный, мутный, - не горние высоты, но низменности. Недаром в этом томе столько стихов о болоте. Он весь с головою в трясине, в мартовской мутной воде. И много зловещих снов появилось в этой новой книге: хаос, судороги, корчи, зловонье, проклятие. Дремотно-хаотический стиль. Город – всегда Петербург. Замечательно, что в его стихах нет Москвы: Кремль упоминается только дважды и то мимоходом. Блок наименее московский из всех русских поэтов. Вторая книга почти вся в Петербурге. Блок увидел людей. «Фабрика». Люди явились ему раньше всего как спины, отягощенные бременем. Согнутые спины – это было его открытие. Прежде, у себя на вершине, он и не знал о согнутых спинах. Это было первое, что он узнал о людях: им больно. Понемногу у него появилось чувство ненависти к зазвездному миру, какая-то злая жажда посмеяться над ним, опорочить его, обвинить. В начале 1906 года Блок стал демонстративно издеваться над своими святынями. Особенно изумили всех его театральные пьесы, написанные в том же году: Балаганчик и Незнакомка. Все увидели в них измену былому. Белый был так возмущен, что предал поэта анафеме. В Балаганчике Блок не пощадил ни себя, ни своей «Прекрасной Дамы», ни своих единоверцев-мистиков. Мистиков он изобразил идиотами, которые сидят за столом и шепчут то самое, что недавно шептал он сам, о шелестах, вздохах, глубинах, вершинах и о близком прибытии Девы. Так Блок издевался над Блоком. В 1904 г. в стихах его впервые появляется слово «блудница» и с тех пор уже не сходит со страниц. Но при всем его стремлении загрязниться, житейское не прилипало к нему. Кощунство проявлялось лишь в сознании, а бессознательно, в лирике, он по-прежнему оставался религиозным поэтом Иного. Здесь та изумительная двойственность, в которой было главное обаяние лирики Блока: пафос, разъедаемый иронией; ирония, побеждаемая лирикой. Все двоилось у него в душе, и причудливы были эти сочетания веры с безверием».
«Незнакомка» (стихотворение 1906 г.) сменяет Прекрасную Даму. «Незнакомка» - одно из центральных стихотворений второго тома подготовленного Блоком собрания стихотворений. Стихотворение написано в 1906 году характерным сочетанием реалистической иронии с романтическим лиризмом. Начинается оно гротескно-ироническим описанием дачного места под Петербургом. Стихотворение поразило современников, прежде всего, гипнотической мелодией: гармонией гласных, эмоциональным и музыкальным колоритом. «Она» возникает и здесь, но черты ее двоятся. В чертах падшей женщины поэт прозревает вечно-женственное начало. Мир вокруг Незнакомки – не храм, но кабак. Образ двоится: не то это реальная незнакомка, не то фантом. Незнакомка – тоже нематериальное, но страстное, вечно-присутствующее видение, которым Блок одержим на всем протяжении второго тома (1904-1908 гг.) У Блока – бессильное желание возвратиться к Сияющему Присутствию, откуда он был исключен, - сюжет его лирических драм: «Балаганчика» и «Незнакомки».
«Балаганчик» (1907) - арлекиниада (выражение Д. С-М.). Он был поставлен в 1907 году и шел довольно долго. На тех, кто его видел, он произвел незабываемое впечатление. В нем много лучшей блоковской лирики, но по сути своей это сатира, пародия, причем мрачно-богохульная. Это пародия на собственный блоковский мистицизм и сатира на его же надежды и ожидания.
Его друзья – Белый и Соловьев – восприняли «Балаганчик» не только как оскорбление в свой адрес, но и как оскорбление их общей веры в Софию – Божественную Премудрость. Это повлекло за собой отдаление от блока его московских друзей. Иногда можно не разглядеть страшного пессимизма «Балаганчика» за его лирическим очарованием. Но по сути дела эта одна их самых мрачных пьес не только у Блока, но и вообще в поэзии. «Незнакомка» - мечтательная, романтическая драма-видение, развивающая сюжет стихотворения под тем же названием. В ней меньше лирического очарования, чем в «Балаганчике», но в ней проявился блоковский иронический и гротескный реализм, который только усиливает мистический романтизм главной темы. С этих пор кабак часто появляется в блоковской поэзии. Она наполняется вином, женщинами и цыганскими песнями – и все это на фоне страстного отчаяния и безнадежной тоски о навеки утраченном видении «Прекрасной Дамы». Страстное и безнадежное разочарование – отныне атмосфера поэзии Блока. Из этой атмосферы его иногда вырывает вихрь земной страсти: цикл «Снежная маска» (первые дни 1907 г.)
Третий том. «Страшный мир» (1909-1916). «Возмездие» (1908-1913). «Ямбы» (1907-1914). «Итальянские стихи» (1909). «Арфы и скрипки» (1908-1916). «Соловьиный сад» (1915). «Родина» (1907-1916). Гений Блока, пишет Д. С.-М., достигает зрелости к 1908 году. Стихи, написанные за последующие восемь лет, вошли в третий том, который вместе с поэмой «Двенадцать» является самым крупным из того, что было создано русским поэтом за последние 80 лет. Из статьи Чуковского: «Всякая непонятность исчезла, слова стали математически-точными. Поэт для немногих стал постепенно превращаться в поэта для всех. Это произошло около 1908 или 1909 года, когда он окончательно приблизился к здешнему миру и сделался тем великим поэтом, каким мы знаем его по третьему тому, - потому что только в третьем томе он великий поэт. Почти прекратилось засилье гласных, слишком увлажняющих стих. В стихе появились суровые и трезвые звуки. В этом третьем томе у него появилось новое, прежде не бывшее, стариковское чувство, что все позади, все прошло, что он уже не живет, а доживает. Ангельское было, но его нет, и не будет. А настоящее – ночь. Целый отдел в его книге называется «Страшный мир». И не было в мире такого явления, которого он не назвал бы страшным. «Пляски смерти», «Ночь как ночь», «Ночь, улица, фонарь, аптека». Здесь Блок полон гибельных предчувствий. Самое жуткое, что ждет человека, - это понимание бессмысленности жизни, смерти, мироздания. Об этом одно из самых совершенных стихотворений Блока 1912 года «Ночь, улица, фонарь, аптека». Идея вечного возврата и бессмысленности существования. Безысходность усилена круговой композицией: человек обречен пребывать в извечном заключении, из которого нет выхода. За пленом жизни – плен смерти, за пленом смерти – плен жизни. И все в мире вращается, возвращается, все – в безысходном замкнутом круге, подобно тому, как в смысловой и символический круг замкнуты эти восемь строк, где картина переходит в мертвое отражение, а оживающее в «ледяной ряби» отражение – в мертвую картину. Это время с 1908 по 1915 год была самой мрачной полосой его жизни. Прекрасная Дама ушла. А без нее пустота. «Ты отошла, и я в пустыне», - таково с той поры его постоянное чувство. Блок третьего тома есть в каждом своем слове герой Достоевского: бывший созерцатель Иного, вдруг утративший это Иное и с ужасом ощутивший себя в сонме нигилистов, которым только и осталось, что петля, - Блок, как и Достоевский, требовал у всех и у себя самого религиозного оправдания жизни и не позволял себе ни на одно мгновение остаться без Бога. Вместо религиозного экстаза – у Блока – угар. Хорошо еще, что существует угар, угарная, пьяная страсть, все же она поднимает в нездешнее. Унестись от земли – это главное, а как, не все ли равно? В стихах Блок по-лермонтовски отрекается от Бога, а в другом стихотворении говорит, что люди, ищущие Бога, находят лишь дьявола. Так без Бога и без людей, без неба и без земли, он остался один в пустоте – только со страхом и смехом. Казалось, из этого гроба нет никаких воскресений. Утрата Прекрасной Дамы была для него утратой всего. Но появился луч надежды, который открыл для себя Блок, может быть, замена Прекрасной Дамы. Это любовь к России. Он чувствовал, что ей одной подобает то веселое отчаяние гибели, которое охватило его. Покуда он не ощущал своей русской погибельности, он был в нашей литературе чуть-чуть иностранец. Теперь, ощутив это веселое отчаяние гибели, он стал национальнейший поэт. Он полюбил свою гибель, создал из своей гибели культ. Этот восторг гибели был почти всегда связан у него с ощущением ветра. Для него Россия – это ветер, ветер бродяг и бездомников. Бродяга знает, что гибнет, ему и страшно, и весело, этот ветер ему сродни.
«На поле Куликовом» (1908). Этот цикл занимает одно из центральных мест в разделе «Родина» третьего тома лирики. Не родина-мать, а Русь-Жена. В ней все то же вечно-женственное начало, что и в ранних стихах. В третьем стихотворении цикла – ощущения воина в ночь перед битвой. Душа России сходит в душу поэта-воина и сближается с образом Богородицы, которую народ считал заступницей Руси. Еще в стихотворении 1905 г. «Девушка пела в церковном хоре», в котором современники угадали отклик поэта на Цусимское сражение и гибель русской эскадры, прозвучала молитва о тех, кто «уже не придет назад». В пяти стихотворениях цикла «На поле Куликовом» боль поэта за судьбы Родины становится явственной. Это цикл не только о великом историческом прошлом, но и о грядущих испытаниях. Первое стихотворение несет в себе тревожное предчувствие, и последнее стихотворение возвращается к тому же. Это предчувствие грядущих катастроф 1914 и 1917 гг. Блоковская Русь – разбойная, татарская Русь, Русь без удержу, хмеля, кощунства, отчаяния. Но с примесью особенной, музыкальной, щемящей, понурой печали. Жалости к России он не знал. Ему нужно был любить ее именно – нищую, униженную, дикую, хаотическую, несчастную, гибельную, потому что таким он ощущал и себя. В сущности, он славил Россию за то, что другие проклинали бы ее. Его последний – третий – том, где столько предсмертного ужаса, был в то же время для него, как для художника, воскресением. Прежде мир был для него только сонное марево. Струилось, клубилось, а что – неизвестно, но именно теперь прояснилась окрестность, и он стал внимательным живописцем земного. Любовью к точному и прочному слову, плотно облегающему каждую вещь, отмечены стихотворения третьего тома. Прежде для таких пушкинских слов у него не хватало любви и внимания к конкретному миру.
«Соловьиный сад». Поэма была начата Блоком в январе 1914 года, а закончена осенью 1915. По стилю она классичней и строже большинства его лирических стихотворений. Сюжет поэмы заставляет вспомнить легенды, в которых земной герой попадает в мир небожителей. Человек, знавший настоящую трудную жизнь, оказывается в зачарованном месте, в саду, где его ждут соловьи, розы и любовь. Сюда не доходят земные тревоги, жизнь в волшебном саду не знает забот и печалей, кажется, само время здесь остановилось. И все же что-то томит героя, до него долетает дальний крик осла. Он вспоминает о прежней жизни и покидает сад. Но прошлое уже ушло безвозвратно, место героя занято другим. Сходство поэма Блока со стихотворением А. Фета «Ключ». XIX век уводил поэтов от обычного человеческого счастья, но оставлял надежду: «На свете счастья нет, / Но есть покой и воля…» (А.П.) Начало XX в. отняло у поэтов надежду на покой. К началу 1920 гг., т.е. к концу жизни, Блок почувствует, что и воли у человека больше нет. И в стихах «Пушкинскому дому» скажет о «тайной свободе» - последнем пристанище поэта.
О мелодике Блока. Блок не был человеком огромного ума или огромной моральной силы. Не был он, в сущности, и великим мастером. Искусство его по большей части пассивно и непроизвольно. Великим его делает наличие переполняющего его поэтического духа. Он сам описал свой творческий процесс в стихотворении «Художник» (1913), как совершенно пассивное состояние, очень близкое к мистическому экстазу. Экстазу предшествует состояние тоскливой скуки и прострации: потом приходит неизъяснимое блаженство от ветра, дующего из иных сфер, которому поэт отдается безвольно и послушно. Но экстазу мешает творческий разум, который насильно заключает в оковы формы «легкую добрую птицу свободную». И когда произведении готово, то для поэта оно мертво, и он снова впадает в свое прежнее состояние опустошенной скуки. Тайна мелодики Блока навсегда останется тайной. Мы, можем, например, указать, что у него, особенно во втором томе, наблюдалось чрезмерное тяготение к аллитерациям и ассонансам. Даже в третьем его томе, когда его творчество стало строже и сдержаннее, он часто предавался этой инерции звуков. Он вообще был не властен в своем даровании и слишком безвольно предавался звуковому мышлению, подчиняясь той инерции звуков, которая была сильнее его самого. Отдаться волне – точное выражение его звукового пассивизма. Звуковой пассивизм: человек не в силах совладать с теми музыкальными волнами, которые несут его на себе, как былинку. В безвольном непротивлении звукам, в женственной покорности им и было очарование Блока. Блок был не столько владеющий, сколько владеемый звуками, не жрец своего искусства, но жертва, - особенно во второй своей книге, где деспотическое засилие музыки дошло до необычайных размеров. Показательно, что в своих стихах он яснее всего ощущал гласные, а не согласные звуки. Ни у какого другого поэта не было такого повышенного ощущения гласных. То напевное струение гласных. Это та влага, которая придает его стихам текучесть. Замечательно его пристрастие к длинному, непрерывному а. Эти а, проходящие через весь его стих, поглощали все другие элементы стиха. Здесь нет натуги или предвзятости. Стих сам собою течет, как бы независимо от воли поэта по многократно повторяющимся гласным. Кажется, если бы Блок даже захотел, он не мог бы создать непевучей строки. Иногда стиху Блока случалось протекать по целому ряду о, у, е. Но это было не простое сладкозвучие. Каждый звук был осердечен. Эта пассивность звукового мышления сослужила ему немалую службу в его позднейшей поэме «Двенадцать», где даны великолепные звуковые пародии на старинные романсы, частушки и народные песни. Он вообще усваивал чужое, как женщина: не только чужие звуки, но и чужой душевный тон, чужую манеру, чужие слова.
О стиле Блока. Вначале это был метафорический стиль. Все образы были сплошными метафорами. Язык второго тома был самый декадентский язык, которым когда-либо писали в России. Смутность сонного сознания. Многие стихи были будто написаны спящим, краски еще не отделились от звуков, конкретное – от отвлеченного. Блок один из самых смелых синкретистов в России, особенно в тех стихах, которые вошли во второй его том. Там буйный разгул синкретических образов. Там есть и синие загадки, и белые слова, и голубой ветер, и звучная тишина, и седой намек, и задумчивые болты, и жалобные руки. Дремотный стиль. Сюда же относятся такие его образы, как: глаза цвели, она цвела, тишина цвела. Потом понемногу его стиль проясняется, и уже в конце второго тома появляются классически-четкие пьесы.
Отношение Блока к Первой мировой войне выражалось, как у многих, в пассивном пацифизме. Когда пришел его черед идти на фронт, он использовал все доступные ему ср-ва, чтобы избежать мобилизации, и ему удалось заменить военную службу службой в инженерно-строительной дружине, строившей укрепления в тылу. Как только до него дошли слухи о падении монархии, он самовольно вернулся в Петроград. В тот год Блок попал под влияние левых эсеров и их представителя Иванова-Разумника, который развивал нечто вроде мистического революционного мессианизма, с упором на революционную миссию России. Левые эсеры объединились с большевиками и приняли активное участие в свержении Временного правительства. Так Блок оказался на стороне большевиков вместе со своим другом Белым, но против большинства своих прежних друзей, включая Мережковских.
Блок-критик. В центре внимания Блока-критика находились проблемы современной ему общественно-литературной жизни: становление нового искусства, выявление его связей с реальной действительностью и классическими традициями, проблемы народа и интеллигенции и революции. Большинство его лит-крит работ создавалось как выступления, речи или доклады.
В 1900 гг. он разделял многие общие принципы и стремления нового искусства, высоко ценил В. Соловьева, Вяч. Иванова и В. Брюсова. Декадентство как моду на стиль модерн и упадничество Блок противопоставлял истинной поэзии, к которой относил, например, стихи Брюсова. Как и большинство символистов, Блок видел истоки новой поэзии в творчестве Лермонтова, Баратынского, Тютчева, но особенно высоко ставил Аполлона Григорьева. Считал, что это – поэт осененный свыше, носитель русской органической идеи. «Солнце над Россией» (1908) – статья, посвященная творчеству Льва Толстого. Одним из важных вопросов, волновавших Блока, был вопрос о трагическом отрыве интеллигенции, в первую очередь творческой, от народа, от проблем общественной жизни («Литературные итоги 1907 года», «Вечера «искусств» (1908)). Блок подчеркивал, что разговоров о литературе стало больше, чем самих литературных произведений. «О реалистах» (1907). Статья о М. Горьком. В Горьком Блок видел истинно русского писателя, выразителя понятия «Русь». Блок чутко понял изменение направления горьковского таланта – он говорил об упадке Горького, начиная с романа «Мать». Блоку был ближе Горький – автор «Исповеди». «Народ и интеллигенция» (1908). В этой статье Блок последовательно противопоставлял Горького и социал-демократов. Именно Горького Блок считал последним знаменательным явлением на черте, связующей народ с интеллигенцией. К проблемам театра и театрального искусства. По мнению Блока драматическое искусство – высшая форма творчества. В лекции «О театре» (1908) Блок критически оценивает современный ему театр. Программная речь «О современном состоянии русского символизма» (1910). Блок отмечал, что символизм как направление в поэзии уже прошел часть пути (мятеж лиловых миров стихает). Блок писал и о связи и тесном родстве художника и родины. Он видит в родине живой организм, а поэтов считает тончайшими и главнейшими органами ее чувств.
Статьи Блока. 1. «Интеллигенция и революция». Напечатана в газете «Знамя труда» 1 февраля 1918 года. Статья Блока написана не в защиту партий переворота, а в защиту принципа «народ наверху», мистически-возвышенного образа народа. Потенциальные его оппоненты – мистики от интеллигенции – Бердяев, Булгаков, Мережковский. В 1908 году Струве отказался публиковать в журнале «Русская мысль» статью Блока «Народ и интеллигенция». Статья «Интеллигенция и революция» - продолжение диалога, новый призыв открыть сердце. Буря негодования у интеллигенции. Только С. Булгаков поблагодарил Блока за защиту души народной. «Россия – буря. Европа сошла с ума: цвет человечества, цвет интеллигенции сидит годами в болоте (война). Мы любили эти ревы, звоны в оркестре. Но если мы правда их любили, а не щекотали себе нервы в модном зале, мы должны слушать и любить эти звуки теперь, и понимать, что они все о том же. Дело художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой греми разорванный ветром воздух. А задумано переделать все. Устроить так, чтоб все стало новым. Чтобы лживая наша жизнь стала чистой жизнью. Это называется революцией. Горе тем. Кто думает найти в революции только исполнение своих мечтаний. Революция как грозовой вихрь, всегда несет новое и неожиданное. Она жестоко обманывает многих. Она легко калечит в своем водовороте достойного. Она часто выносит на сушу невредимыми недостойных. Но – это ее частности. Гул – это все равно всегда о великом. Жить стоит только так, чтобы верить не в то, чего нет на свете, а в то, что должно быть на свете, пусть сейчас этого нет, и долго не будет. О соборах, барских усадьбах, столетних парках – жуть. Что же вы думали? Что революция – идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Я обращаюсь к интеллигенции. Ее просвещала наука, искусство. Ее ценности невещественны. Мы бездомны, бессемейны, бесчинны, нищи, - что нам терять? Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте революцию.
2. «О назначении поэта». Что такое поэт? Он пишет стихами, приводит в гармонию слова и звуки, потому что он – сын гармонии, поэт. Что такое гармония? Это согласие мировых сил, порядок мировой жизни. Космос в противоположность хаосу. Хаос – первобытное безначалие. Космос – устроенная гармония, культура. Стихия таит в себе семена культуры. Поэт – сын гармонии. Ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: 1) освободить звуки из безначальной стихии; 2) привести эти звуки в гармонию, дать им форму; 3) внести эту гармонию во внешний мир. «Слова поэта суть уже его дела». Бросить заботы суетного света, чтобы открыть глубину. Образовать гармонию – область мастерства. Мастерство требует вдохновения. Когда поэт вносит гармонию в мир, происходит знаменитое столкновение поэта с чернью. Чернь требует от поэта служения тому же, чему служит она: служения внешнему миру; она требует от него «пользы»; требует, чтобы поэт просвещал сердца собратьев. Но сословие черни прогрессирует весьма медленно. И дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов. Скорее его гармонию производит отбор между ними.
Революция 1917 г. со всей ее анархией все-таки была встречена им положительно. Так что большевизм Блока не был делом случайным. Из статьи Чуковского о Блоке: «Чего же он хотел от революции? Раньше всего он хотел, чтобы она преобразила людей. Чтобы люди сделались людьми. «Груды человеческого шлака», - говорит он о людях. Большинство людей для него – чернь, которая только утомляла его своей пошлостью. Их-то и должна была преобразить катастрофа. Блок был твердо уверен, что, пережив катастрофу, все человекоподобные станут людьми. В огне революции чернь преобразится – в народ. Мир прекрасен, но его загаживает человеческий шлак. Стоит только ему перегореть, и красота мира будет явлена всем. И свой родной дом, и свою личную жизнь, и всю цивилизацию мира он только и оправдывал гибелью. Даже революционные чувства были у Блока стародворянскими: деление человечества на две неравные части – на чернь и не чернь – есть особенность феодального мышления». Революция была для него как выражение всего, что он отождествлял с душой России – душой Вьюги. Эта концепция как раз нашла выражение в его поэме «Двенадцать».
«Двенадцать». Музыкальный гений Блока достигает здесь своей вершины. С точки зрения ритмической конструкции – это чудо. Музыкальный эффект построен на диссонансах. Развивается поэма широкими взмахами, переходами из одного ритма в другой и переплавлением диссонансов в высшую гармонию. 8 января 1918 года в записях Блока появляется помета о работе над поэмой. Над всеми событиями, ужасами Блок слышит музыку, и писать пробует. «Двенадцать» принадлежат чрезвычайно короткой и яркой эпохе отечественной истории: последние месяцы 1917 года и январь 1918. В известном смысле в «Двенадцати» сошлись и переплелись важнейшие темы, образы, символы всего наследия Блока: стихия, снег, ветер, путь, мировой пожар в крови. Из статьи Чуковского: «В поэме Блок вывел Россию еще более падшую. Тут такая вера в свой народ, что человек и сквозь хаос видит красоту ослепительную. Странно, что никто до сих пор не воспринял «Двенадцать» как национальную поэму о России, как естественное завершение того цикла патриотических «Стихов о России». Прежде чем думать об этих стихах или спорить о них, нужно просто послушать их, - вслушаться в их интонации, постигнуть их ритмическую, звуковую основу, которая у Блока главнее всего, потому что его ритмы сильнее его самого и говорят больше, чем он хотел бы сказать, - часто наперекор его воле. Русская песня, русский старинный романс, русская солдатская частушка. Отнимите у этих стихов их национальную окраску, и от них ничего не останется, потому что это не окраска, а суть. Любовь Петьки и Катьки есть та самая бедовая удаль, то хмельное разгулье, то восторженное упоение гибелью, в которых для Блока самая сущность России. Тут – даже в звуках – русский угар и безудерж. Недаром в этой поэме гуляет тот излюбленный Блоком отчаянный ветер. Что же ему было петь, как не родную ему революцию? Россия сама по себе уже была для него революцией. И нынешнюю нашу революцию он принял лишь постольку, поскольку она воплотила в себе русскую народную бунтующую душу, ту самую, которую воспел, например, Достоевский. Остальные элементы революции остались ему чужды совершенно. Он только потому и поверил в нее, что ему показалось, будто в этой революции – Россия, будто эта революция – народная. Для него, как и для Достоевского, главный вопрос с Богом ли русская революция или против Бога. Никто даже не подумал о том, что для понимания этой поэмы нужно знать прежние произведения Блока, с которыми она органически связана. Здесь, не новый, а старый Блок, и что тема 12 есть его давнишняя, привычная тема. Даже кощунство «Двенадцати», эти постоянные возгласы: «Эх, эх, без креста!; «Пальнем-ка пулей в Святую Русь!» давнишнее занятие Блока со времен Балаганчика. Его отпетый Петька, поножовщик, тоскую по застреленной им Катьке, твердит: упокой, Господи, душу рабы твоея. В самой страстности отречения от Бога, в самой мысли, что Бог не для них, есть жгучая религиозная память о Боге, которая – по ощущению Блока – свойственна даже русским безбожникам, потому что только русский, отрекшись от Бога, чувствует себя окаянный. Этому Блока научил Достоевский. Блок хочет любить революцию даже вопреки ее героям и праведникам, принять ее всю целиком даже в ее хаосе, потому что эта революция – русская. На то он и Блок, чтобы преображать самое темное в святое. Он преобразил Россию, не приукрашивая ее. Пусть громилы, но и с ними Христос. У Блока это не фраза, а пережитое и прочувствованное, потому что это выражено не только в словах, но и в ритмах. Только те, кто глухи к его ритмам, могут говорить, будто превращение этих хулиганов в апостолов и появление во главе их Иисуса Христа – есть ничем не оправданный, случайный эффект, органически не связанный с поэмой. Те же, кто вслушались в музыку этой поэмы, знают, что такое преображение низменного в святое происходит не на последней странице, а с самого начала, с самого первого звука, потому что эта поэма, при всем своем вульгарном словаре и сюжете, по музыке своей торжественна и величава. Все грубое тонет в ее пафосе, за всеми ее гнусными словами мы чувствуем широкие и светлые дали. Чуткие уже с первой страницы почувствовали, что это гимн о Боге. Но, конечно, Блок не был бы Блоком, если бы в этой поэме не чувствовалось и второго какого-то смысла, противоположного первому. Всегда он любил ненавидя, и верил не веря. Часто он и сам не понимал, что такое у него написалось, анафема или осанна. Он внимательно вслушивался в чужие толкования этой поэмы, словно ожидая, что найдется же кто-нибудь, кто объяснит ему, что она значит. Дать ей одно какое-нибудь объяснение было нельзя, так как ее писал двойной человек, с двойственным восприятием мира. В ее лирике слиты два чувства. Его 12 будут поняты лишь тому, кто сумеет вместить его двойное ощущение революции. В поэме – высший расцвет его творчества, которое – с начала до конца – было как бы приготовлением к этой поэме. Когда его оскорбляла злая цивилизация Европы, он неизменно тосковал о «Двенадцати». Скорее бы они пришли и спасли! Это поэма великого счастья, сбывшейся надежды: пришли долгожданные. Пусть они уроды и каторжные, но они зажгут тот пожар, о котором Блок тосковал столько лет. Изумительная техника Блока изумительна именно тем, что незаметна. Мы читаем и говорим: «Там человек сгорел», а виртуозно он горел или нет, забываем и подумать об этом. «Там человек сгорел» - такова тема Блока. Для читателя это не просто произведения искусства, но дневник о подлинно переживаемом. Блок и сам в автобиографии называет их своим дневником. Блок, несмотря на все свои мрачные темы, всегда был поэтом радости. В глубине глубин его поэзия есть именно радость – о жизни, о мире, о Боге.
Еще о фигуре Христа в финале из дневника Блока: «Правы, опасающиеся «Двенадцати». Но я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь Иисуса Христа. Что Христос идет перед ними – несомненно. Дело не в том, достойны ли они его, а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет. А надо Другого? Я как-то измучен…» С. Булгаков предположил, что в метели Блоку под видом Христа явился антихрист. Волошин предполагал, что не Христос ведет красногвардейцев, а это они Его конвоируют. Ряд современников приняли эти строки как прямое и непростительное кощунство. Кто-то писал, что Христос в поэме – не евангельский Иисус, а Иисус старообрядческий, сектантский, сжигающий, связанный с мечтой о социальной возмездии. 3 марта 1918 года поэма Блока была напечатана в газете «Знамя труда». В том же году вышло отдельное издание поэмы. Отношение самого Блока к поэме менялось. В 1920 году: «Не отрекаюсь от написанного мной, потому что оно было написано в согласии со стихией. И те, кто видит в «Двенадцати» политические стихи или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой».
«Скифы». Это напряженно риторическая инвектива против западных народов, которые не хотят заключать мир, предложенный большевиками. Это хорошо написано, красноречиво, но ниже по уровню, чем «Двенадцать». Стихотворение написано 30 января 1918 года, напечатано 20 февраля 1918 г. Вместе с поэмой «Двенадцать» и статьей «Интеллигенция и революция» образует т.н. январскую трилогию 1918 года. Неопределенная ситуация на переговорах в Брест-Литовске, восторженно-апокалиптические предчувствие в это время сливаются в Скифах с давними размышлениями Блока о России и Европе, о мессианском предназначении России. Иванов-Разумник подчеркивал, что речь в стихотворении идет не о географической России, а о народной душе России.
Трагедия «Роза и крест». Был рыцарь Бертран, и он полюбил пустоту и служил пустоте, и отдал ей свою жизнь, и у Блока этот рыцарь пустоты есть единственный истинно человеческий образ. Он счастлив своей жертвой Пустоте. Он побеждает мировую чепуху своим бесцельным страданием. Нужно идти без цели и гибнуть без цели, потому что единственное наше оправдание – в гибели.
Блок так и говорил: ты никуда не придешь, но иди; ты пропадешь, но иди. Упрямый идеализм, идеализма назло всему. В сущности, Блок всегда был Бертраном, но осознал это только теперь; если даже некого любить, будем любить, все равно кого и за что! Не в кого верить, но не верить нельзя. Идти некуда, но будем идти. Будем жертвовать собой во имя чего бы то ни было, потому что только жертвами освящается жизнь.
Три пореволюционных года. Блок трудился над всякого рода культурными и переводческими начинаниями, которыми руководили Горький и Луначарский. После поэмы «Двенадцать» его революционный энтузиазм спал и сменился пассивным унынием. О Блоке и его смерти Чуковский: «Вся лирика Блока с 1905 года – это бездомность и ветер. Бездомность он умел изображать виртуозно. Когда пришла революция, Блок встретил ее с какой-то религиозной радостью, как праздник духовного преображения России. В революции он любил только экстаз, он только невзлюбил в революции то, что не считал революцией: все обывательское, скопидомное, оглядчивое, рабье, уступчивое. Он разочаровался не в революции, но в людях: их не переделать никакой революцией. Поэт и в революции оказался бездомным, не прилепившемся ни к какому гнезду; он не мог простить революции до конца своих дней, что она не похожа на ту, о которой он мечтал столько лет. Но она и не обещала ему, что будет похожа. Заболел Блок лишь в марте 1921 года, но начал умирать гораздо раньше, еще в 1918 году, сейчас же после написания «Двенадцати» и «Скифов». Что бы он ни делал, куда бы он ни шел, он всегда ощущал себя мертвым. Даже походка его стала похоронная. Тогда с ним случилось такое, что, в сущности, равнозначно смерти. Он онемел и оглох. Тот изумительный слух и тот серафический голос, которыми обладал он один, покинули его навсегда. Все для него стало вдруг беззвучно, как в могиле. Он рассказывал, что, написав «Двенадцать», несколько дней подряд слышал непрекращающийся не то шум, не то гул, но после замолкло и это. Самую шумную, крикливую и громкую эпоху он вдруг ощутил как беззвучие. Творчество его прекратилось. Когда я спрашивал у него, почему он не пишет стихов, он постоянно отвечал одно и то же: «Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве. Эта-то музыка и прекратилась теперь. «И поэт умирает, потому что дышать ему нечем». Это было тем более страшно, что перед тем, как затихнуть, он был весь переполнен музыкой. Всю поэму «Двенадцать» он написал в 2 дня. Творить ему было также легко, как дышать. Конец его творчества и был его смертью. Написав «Двенадцать», он все эти три с половиной года старался уяснить себе, что же у него написалось. Он всегда говорил о своих стихах так, словно в них сказалась какая-то посторонняя воля. «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: к сожалению, Христос». Мне признание Блока казалось бесценным: поэт до такой степени был не властен в своем даровании, что сам удивлялся тому, что у него написалось, боролся с тем, что у него написалось, сожалел о том, что у него написалось, но чувствовал, что написанное им есть высшая правда, не зависящая от его желаний, и уважал эту правду больше, чем свои личные вкусы и верования».
Умер Блок 7 августа 1921 года. Эрих Голлербах: «Блок умер оттого, что хотел умереть». Примерно то же сказал В. Ходасевич: «Он умер оттого, что был болен весь, оттого, что не мог больше жить. Он умер от смерти».

НОВЫЕ И УСТАРЕВШИЕ СЛОВА
     Состав устаревших слов
     В составе архаической лексики выделяются историзмы и архаизмы. К историзмам относятся слова, представляющие собой названия исчезнувших предметов, явлений, понятий (кольчуга, гусар, продналог, нэп, октябренок (ребенок младшего школьного возраста, готовящийся вступить в пионеры), энкаведист (работник НКВД - Народного комиссариата внутренних дел), комиссар и т.п.). Историзмы могут быть связаны как с весьма отдаленными эпохами, так и событиями сравнительно недавнего времени, ставшими, однако, уже фактами истории (советская власть, партактив, генсек, политбюро). Историзмы не имеют синонимов среди слов активного словарного запаса, являясь единственными наименованиями соответствующих понятий.
     Архаизмы представляют собой названия существующих вещей и явлений, по каким-то причинам вытесненные другими словами, принадлежащими к активной лексике (ср.: вседневно - всегда, комедиант - актер, злато - золото, ведать - знать).
     Устаревшие слова неоднородны по происхождению: среди них есть исконно русские (полон, шелом), старославянские (глад, лобзать, святыня), заимствованные из других языков (абшид - «отставка», вояж - «путешествие»).
     Особый интерес в стилистическом отношении вызывают слова старославянского происхождения, или славянизмы. Значительная часть славянизмов ассимилировалась на русской почве и стилистически слилась с нейтральной русской лексикой (сладкий, плен, здравствуй), но есть и такие старославянские слова, которые в современном языке воспринимаются как отзвук высокого стиля и сохраняют свойственную ему торжественную, риторическую окраску.
     С судьбой славянизмов в русской литературе сходна история поэтической лексики, связанной с античной символикой и образностью (так называемых поэтизмов). Имена богов и героев греческой и римской мифологии, особые поэтические символы (лира, эллизий, Парнас, лавры, мирты), художественные образы античной литературы в первой трети XIX в. составляли неотъемлемую часть поэтического словаря. Поэтическая лексика, подобно славянизмам, усиливала противопоставление возвышенной, романтически окрашенной речи - речи будничной, прозаической. Однако эти традиционные средства поэтической лексики недолго использовались в художественной литературе. Уже у преемников А.С. Пушкина поэтизмы архаизируются.
     1.9.3.
     Стилистические функции устаревших слов в художественной речи
     Писатели часто обращаются к устаревшим словам как к выразительному средству художественной речи. Интересна история использования старославянской лексики в русской художественной литературе, особенно в поэзии. Стилистические славянизмы составляли значительную часть поэтической лексики в произведениях писателей первой трети XIX в. Поэты находили в этой лексике источник возвышенно-романтического и «сладостного» звучания речи. Славянизмы, имеющие в русском языке созвучные варианты, прежде всего неполногласные, были короче русских слов на один слог и использовались в ХVIII-ХIХ вв. на правах «поэтических вольностей»: поэты могли выбирать из двух слов то, которое отвечало ритмическому строю речи (Я вздохну, и глас мой томный, арфы голосу подобный, тихо в воздухе умрет. - Бат.). Со временем традиция «поэтических вольностей» преодолевается, но устаревшая лексика привлекает поэтов и писателей как сильное средство экспрессии.
     Устаревшие слова выполняют в художественной речи разнообразные стилистические функции. Архаизмы и историзмы используются для воссоздания колорита отдаленных времен. В этой функции их употреблял, например, А.Н. Толстой:
     «Земля оттич и дедич - это те берега полноводных рек и лесные поляны, куда пришел наш пращур жить навечно. (...) он огородил тыном свое жилище и поглядел по пути солнца в даль веков.
     И ему померещилось многое - тяжелые и трудные времена: красные щиты Игоря в половецких степях, и стоны русских на Калке, и установленные под хоругвями Дмитрия мужицкие копья на Куликовом поле, и кровью залитый лед Чудского озера, и Грозный царь, раздвинувший единые, отныне нерушимые, пределы земли от Сибири до Варяжского моря...».
     Архаизмы, в особенности славянизмы, придают речи возвышенное, торжественное звучание. Старославянская лексика выступала в этой функции еще в древнерусской литературе. В поэтической речи XIX в. с высокой старославянской лексикой стилистически уравнялись древнерусизмы, которые тоже стали привлекаться для создания патетики художественной речи. Высокое, торжественное звучание устаревших слов оценивают и писатели XX века. В годы Великой Отечественной войны И.Г. Эренбург писал: «Отразив удары хищной Германии, она (Красная армия) спасла не только свободу нашей Родины, она спасла свободу мира. В этом залог торжества идей братства и гуманности, и мне видится вдалеке мир, просветленный горем, в котором воссияет добро. Наш народ показал свои воинские добродетели…»
     Устаревшая лексика может приобретать ироническую окраску. Например: Кто из родителей не мечтает о понятливом, уравновешенном ребенке, который все схватывает буквально на лету. Но попытки превратить свое чадо в «чудо» катастрофически часто заканчиваются неудачей (из газ.). Ироническому переосмыслению устаревших слов нередко способствует пародийное использование элементов высокого стиля. В пародийно-иронической функции устаревшие слова часто выступают в фельетонах, памфлетах, юмористических заметках. Сошлемся на пример из газетной публикации в период подготовки ко дню вступления президента в должность (август 1996 г.):
     Новый руководитель рабочей группы по подготовке торжества Анатолий Чубайс с воодушевлением взялся за дело. Он считает, что сценарий церемонии должен быть разработан «на века», а посему в ней нет места «временным», бренным изыскам. К последним была отнесена уже написанная для праздника ода, которую условно можно было назвать «На день восшествия президента Ельцина в Кремль». Произведение постигла горькая судьба: Чубайс его не утвердил, и 9 августа мы не споем:
     Наша гордая держава велика и величава.
     Вся страна сил полна, выбор сделала она!
     («Инаугурация - это не игра»)
     Существует мнение, что устаревшая лексика распространена в официально-деловом стиле. Действительно, в деловых бумагах употребляются отдельные слова и обороты речи, которые в иных условиях мы вправе рассматривать как архаизмы [например, юридические термины деяние, дееспособный, содеянное, кара, возмездие в словарях сопровождаются пометой (арх.)]. В некоторых документах пишут: сего года, к сему прилагается, нижеподписавшийся, вышепоименованный и т.д. Эти специальные официально-деловые слова в пределах «своего» функционального стиля экспрессивной окраски не имеют. Никакой стилистической нагрузки такая устаревшая лексика в официально-деловом стиле не несет.
     Анализ стилистических функций архаизмов в том или ином произведении требует знания общеязыковых норм, действующих в описываемую эпоху. Например, в произведениях писателей XIX в. встречаются слова, которые архаизовались в более позднее время. Так, в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» наряду с архаизмами и историзмами встречаются слова, которые перешли в состав пассивной лексики лишь в советское время (царь, царствую и т.п.); естественно, их не следует причислять к устаревшей лексике, несущей в произведении определенную стилистическую нагрузку.
     1.9.4.
     Ошибки, вызванные употреблением устаревших слов
     Употребление устаревших слов без учета их экспрессивной окраски становится причиной грубых стилистических ошибок. Например: Спонсоров в интернате привечали с радостью; Лаборантка зашла к шефу и поведала ему о случившемся. Молодой предприниматель быстро узрел деловитость своего менеджера - в этих предложениях славянизмы архаичны. Слово привечать даже не включено в «Словарь русского языка» С.И. Ожегова, в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова оно дается с пометой (устар., поэт.); слово поведать Ожегов пометил (устар.), а Ушаков - (устар., ритор.); узреть имеет помету (стар.). Контекст, в котором нет установки на юмористическую окраску речи, не допускает употребления устаревших слов; их следовало бы заменить синонимами (приветствовали, рассказала, увидел [заметил]).
     Иногда авторы, употребляя устаревшее слово, искажают его значение. Например: В результате бурного собрания домочадцев ремонт дома был начат - слово домочадцы, имеющее в словаре Ожегова помету (устар.), объясняется как «люди, которые живут в семье на правах ее членов», а в тексте оно использовано в значении «жильцы». Еще пример из заметки в газете: На собрании вскрывались даже самые нелицеприятные недостатки в работе. Слово нелицеприятный означает «беспристрастный», к тому же оно имеет ограниченные возможности лексической сочетаемости (нелицеприятной может быть только критика). Неправильное употребление архаизмов очень часто осложняется нарушением лексической сочетаемости: Андреева аттестовали как человека, очень долго проработавшего на этой стезе (стезю избирают, стезею следуют, но на ней не работают).
     Порой искажается значение устаревшей грамматической формы слова. Например: Он отказывается давать показания, но это не суть важно. Суть - форма третьего лица множественного числа глагола быть, а подлежащее это стоит в единственном числе, связка должна быть с ним согласована.
     Устаревшие слова могут придавать тексту канцелярскую окраску. (Подобные здания, не потребные на одной строительной площадке, являются потребными на другой; Проводить занятия нужно в надлежащем помещении). В деловых бумагах, где многие архаизмы закрепились как термины, использование такой специальной лексики должно быть целесообразным. Нельзя, например, считать стилистически оправданным обращение к устаревшим оборотам речи на ваше благоусмотрение, прилагаю при сем, вышепоименованный нарушитель, по получении таковых и т.п.
     Стилисты отмечают, что в последнее время получают распространение устаревшие слова, находящиеся за пределами литературного языка; причем нередко им присваивается новое значение. Например, неправильно используется слово втуне, имеющее в словаре Ожегова помету (устар.) и поясняемое синонимами бесплодно, напрасно [Намерения найти разумный компромисс оставались втуне; Остаются втуне вопросы создания севооборотов и применение комплекса удобрений (лучше: Разумный компромисс найти не удалось; ...Не введен севооборот и не применяется комплекс удобрений)]:
     При частом повторении устаревшие слова порой теряют отличавший их ранее оттенок архаичности. Это можно наблюдать на примере слова ныне. У Ожегова это наречие дается со стилистическими пометами (устар.) и (высок.) [ср.: …ныне там по обновленным берегам громады стройные теснятся дворцов и башен... (П.)]. Современные авторы часто употребляют это слово как стилистически нейтральное. Например: Многие выпускники МИМО ныне стали дипломатами; На факультете ныне не так много можно найти студентов, которые бы довольствовались стипендией - в первом предложении слово ныне следовало опустить, а во втором заменить синонимом теперь. Таким образом, пренебрежение стилистической окраской устаревших слов неизбежно приводит к речевым ошибкам.
     1.10.
     Новые слова
     1.10.1.
     Пополнение лексики новыми словами
     Каждая эпоха обогащает язык новыми словами. В периоды наибольшей активности общественно-политической и культурной жизни нации приток новых слов особенно увеличивается. В нашей стране сложились исключительно благоприятные условия для обогащения лексики. Бурные события последнего десятилетия - развал тоталитарного государства, отказ от командно-административной системы, крушение сложившихся за 70 лет социально-экономических и духовных основ общественной жизни - внесли коренные изменения во все сферы деятельности людей.
     Появление новых понятий обусловило и приток новых слов в русский язык. Они пополнили самые различные тематические группы лексики, от названия государств (Российская Федерация, Республика Саха, Тува, СНГ), правительственных учреждений (Дума, департамент, муниципалитет, мэрия, Федеральная служба занятости России), должностных лиц (менеджер, префект, супрефект), учебных заведений (лицей, гимназия), представителей общественных организаций, движений (трудороссы, демороссы) и т.п. до наименования новых коммерческих предприятий (ТОО [товарищество с ограниченной ответственностью], АО [акционерное общество]) и реалий, ставших приметами экономической перестройки (ваучер, приватизация, акции, дивиденды). Многие из этих слов присутствовали в русском языке как иноязычные названия понятий из жизни иных государств (мэр, префектура), или как историзмы, закрепленные за эпохой дореволюционной России (департамент, лицей, гимназия). Теперь эта лексика воспринимается как новая, становится весьма употребительной.
     Судьба новых слов складывается в языке по-разному: одни очень быстро получают признание, другие проходят проверку временем и закрепляются, но не сразу, а иногда и вовсе не признаются, забываются. Слова, получающие широкое распространение, вливаются в состав активной лексики. Так, в разные периоды XX в. вошли в русский язык слова вуз, ликбез, зарплата, космонавт, луноход, жвачка, челночный бизнес, федералы и т.д. В конце 90-х годов они уже не кажутся нам новыми.
     В отличие от них, слова не до конца освоенные языком, сохраняют оттенок необычности. Так, появившееся в 30-годы слово дальновидение уступило теперь место своему синониму - телевидение; в первом наименовании передачи изображения на расстояние до сих пор не стерся оттенок новизны, свежести, так как оно не вошло в состав активной лексики. Неологизмы, появляющиеся в языке как наименования новых предметов, долгое время могут оставаться в составе пассивной лексики, если соответствующие понятия не получат всеобщего признания. Мы не можем предвидеть, как сложится судьба таких, например, неологизмов, как пульсар (устройство электронного зажигания, используемое автомобилистами), биофидок (кефир, обогащенный биофидобактериями, защищающими от кишечных инфекций), евро (европейская денежная единица). Но пройдет время, и они сами о себе заявят или будут забыты.
     Стилистический интерес представляют новые слова, к которым еще не успели привыкнуть, которых пока нет в словарях. Практически все новые слова пребывают какое-то время в этом качестве. Но со временем некоторые из них утрачивают стилистический оттенок новизны, иные даже архаизуются (сравните историзмы: комбеды, стахановец, красноармеец). Из последних новаций эта судьба уготована пресловутым ваучерам, финансовой компании МММ, ГКЧП и под.
     1.10.2.
     Типы неологизмов
     Неологизмами называются слова, сохраняющие оттенок свежести, новизны. Термин «неологизм» сужает и конкретизирует понятие «новое слово»: при выделении новых слов принимают во внимание только время их появления в языке, отнесение же слов к неологизмам подчеркивает их особые стилистические свойства, связанные с восприятием этих слов как необычных наименований. Учитывая это, составители толковых словарей обычно отказываются от стилистических помет, указывающих на новые слова.
     Неологизмы появляются и функционируют в языке по-разному, что позволяет выделить в их составе несколько групп. В основе классификации неологизмов лежат различные критерии их оценки. В зависимости от способов образования выделяют неологизмы лексические, которые создаются по продуктивным моделям или заимствуются из других языков (подписант - официальное лицо, подписывающее документ; посткоммунистический, антиперестроечный, разгосударствление, партсовноменклатура, спецназ, БТР, ОМОН, деморосс, федерал, видеобар), и семантические, которые возникают в результате присвоения новых значений уже известным словам (челнок - мелкий торговец импортными товарами, привозящий их из-за рубежа, тусоваться - общаться в дружеской обстановке, крутой (парень, мотив), обвал (национальных валют) и под.).
     Семантические неологизмы по количеству уступают лексическим, хотя в 80-90-е годы немало слов получили несвойственные им значения. Своеобразие семантических неологизмов состоит в том, что как лексемы они давно известны в языке, но, обновив свое значение, из прежних тематических групп перемещаются в совершенно новые, изменяя при этом лексическую сочетаемость и нередко стилистическую закрепленность, экспрессивную окраску. Так, слово обвал в словарях русского языка приводится в двух значениях: 1. Падение отделившейся массы (обвал здания); 2. Снежные глыбы или обломки скал, обрушившихся с гор. При таком употреблении слово обвал стилистически нейтрально, семантика роднит его со словами, относящимися к явлениям природы (селевой поток, камнепад, лавина). Употребление этого слова в публицистической речи начала 90-х годов кардинально меняет его значение: Обвал национальных валют Украины, Белоруссии; Рекордный обвал доллара по отношению к иене; На московском рынке межбанковских кредитов практически не осуществлялись операции по взаимному кредитованию, что однозначно связывается с обвалом банковской системы... Никакого обвала не получится, - заявил министр финансов (из газ.). В новом значении - крах, катастрофа - обвал принадлежит к тематической группе слов, связанных с финансовыми операциями; оно становится экспрессивно окрашенным и закрепляется за публицистическим стилем русского языка.
     В составе семантических неологизмов слова с яркой экспрессивной окраской не единичны, не случайно модные новые словечки заимствуются из жаргонов. Так, тусоваться вначале употреблялось картежниками, его прокомментировал в своем словаре В.И. Даль: Тасовать карты, мешать наудачу, рассовывать по всей колоде. Правда, здесь были указаны и переносные значения этого слова: тасовать товар - мешать сыпучий товар разного достоинства, а также тасовать людей - помешать их. Литературный вариант слова требовал написания через А, так как этот глагол образован от французского tasser - собирать в кучу. А.С. Пушкин употреблял его в шутливом контексте в значении, близком к современному: С тобой тасуюсь без чинов. Люблю тебя душою, Наполни кружку до краев, - Рассудок! Бог с тобою! Очевидно, экспрессия явилась причиной необыкновенно широкого употребления этого жаргонного словечка, вошедшего в наш язык с новым значением. Оно не сходит со страниц журналов и газет, обрастая родственными словами: (тусовка, тусовщица, тусовочный и т.д.): Наши художники, которые занимаются современным искусством, всегда стояли особняком в европейской художественной тусовке; Не признающая авторитетов «горбушечная» тусовка и завсегдатаи ночных клубов, стремительно подкатывающие к ним на своих «мерсах»; «Осень, осень, давай тусовку спросим...» (заголовок статьи); название рубрики в газете «Аргументы и факты» - ТУСОВКА и т.п.
     Не менее экспансивным семантическим неологизмом с яркой экспрессией является и другое слово - крутой, новое значение которого развилось также не без влияния жаргона. Как лексема это прилагательное было известно давно, так что в любом словаре оно приводится как общеупотребительное и нейтральное.
     В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова прилагательное крутой толкуется так: 1. отвесный, обрывистый. Крутой берег; 2. С резким, внезапным изменением направления. Крутой поворот; 3. Суровый, строгий. Крутой характер, крутые меры; 4. Доведенный варкой, замешиванием до определенной степени плотности, густоты. Крутое яйцо, крутая каша. Крутой кипяток - бурлящий кипяток. В этих значениях слово крутой имело ограниченные возможности сочетаемости с существительными: невозможны были сочетания крутой человек, крутая девушка, крутой мотив. Употребление прилагательного в новом значении - высшей степени оценки проявления качества - изменило его валентность: теперь его можно соединить с неограниченным кругом существительных; мода на словечко сделала его общеупотребительным. Приведем несколько примеров из разных газет: Город, слава святым, пока еще не делится на «слободки» по общинному признаку, но жители его уже несколько лет пребывают в крутом раздрае с самими собой («АиФ»); ...Тогда Александр Иванович выглядел растерянным и явно не знал, что делать. Всем своим видом он как бы пытался сказать: «Вообще-то я крутой, просто сейчас болею» («МК»); Некрутой вечерок с крутыми ценами (заголовок в «МК»); рубрика в «Комсомольской правде» - Самые крутые события недели; Нелепо предположить, будто под крышей филиала отмывались чьи-то «крутые» деньги («Труд»).
     В зависимости от условий создания неологизмы следует разделить на две группы: слова, возникновение которых не связывается с именем их создателя, их можно назвать анонимными, и слова, введенные в употребление конкретными авторами, то есть индивидуально-авторские неологизмы. Подавляющее большинство неологизмов относится к первой группе. И хотя у каждого вновь созданного слова есть творец, обычно он остается неизвестным (никто не может сказать, кем были придуманы слова земляне, рыночник, думцы, бесхоз и подобные). Чаще новое слово создается по такой продуктивной модели, что его начинают употреблять одновременно многие (читабельный, смотрибельный, наработки, подвижки, гекачеписты). Ко второй группе неологизмов принадлежит, например, созданное В. Маяковским слово прозаседавшиеся, которое неизменно заставляет нас вспомнить сатирическое произведение поэта, написанное по поводу бесконечных заседаний.
     Перешагнув границы индивидуально-авторского употребления, став достоянием языка, такие слова присоединяются к активной лексике. Так, давно освоены русским языком созданные М.В. Ломоносовым термины: созвездие, полнолуние, притяжение; введенные Н.М. Карамзиным некогда «новые» существительные промышленность, будущность и др.
     В зависимости от целей создания новых слов, назначения их в речи все неологизмы можно разделить на номинативные и стилистические. Первые выполняют в языке номинативную функцию, прямо называя понятия; вторые дают образную характеристику предметам, которые уже имеют названия. Появление номинативных неологизмов диктуется прежде всего потребностями развития науки и техники. Эти неологизмы возникают как наименования новых понятий. Номинативные неологизмы обычно не имеют синонимов, хотя возможно одновременное возникновение конкурирующих наименований (ср.: космонавт - астронавт), одно из которых со временем вытесняет другое. В составе номинативных неологизмов много узкоспециальных терминов, как правило, стилистически нейтральных в эмоционально-экспрессивном отношении. Изобретатели стараются ввести в употребление и новые предметы, и их наименования. Этому содействует реклама новых товаров, продуктов. Например: пульсар (устройство электронного зажигания, используемое автомобилистами), биофидок (кефир, обогащенный биофидобактериями, защищающими от кишечных инфекций).
     Новые термины становятся известны через средства массовой информации, в которых публикуются научно-популярные статьи на разные темы. Например:
     Все уравнения физики наряду с частицами допускают существование античастиц с обратным зарядом. И такие частицы (антипротон, антинейтрон, антиэлектрон, он же позитрон) уже давно обнаружены. На ускорителе в Протвино, к примеру, работает накопитель антипротонов, где поставлено немало уникальных экспериментов. Проблема, однако, заключается в том, чтобы создать устойчивый атом антивыделением большого количества энергии (из газ.).
     Стилистические неологизмы создаются как яркое экспрессивное средство, они всегда имеют положительную или отрицательную окраску. Например, неудачи и злоупотребления во время приватизации государственных предприятий послужили поводом к рождению сатирического словечка прихватизация.
     Порождением перестройки и гласности явились такие стилистические неологизмы, как совки (т.е. советские граждане), совковый; резко сатирическое словечко членовоз (персональная машина чиновника высшего ранга); ужастики (фильмы ужасов), чернуха (разоблачительные фильмы); беспредел и под.
     В отличие от номинативных неологизмов, появление которых вызвано необходимостью назвать новое явление, предмет, научное открытие, стилистические неологизмы создаются как наименования уже известных понятий. Новое слово содержит его оценку, отражает отношение к нему говорящего. У стилистических неологизмов есть синонимы, которые обычно уступают им по интенсивности экспрессивной окраски. Однако частое употребление в речи неологизмов этого типа ведет к нейтрализации их стилистической окраски.
     В зависимости от того, входят ли неологизмы в язык или являются лишь фактами речи, создаются «на случай», различают неологизмы языковые (общенародные) и окказиональные (от лат. occasionalis - случайный).
     Языковые неологизмы становятся со временем достоянием межстилевой или специальной лексики, фиксируются словарями. Как и обычные слова, языковые неологизмы воспроизводятся в речи с закрепленными за ними значениями. Примерами языковых неологизмов могут служить все рассмотренные нами лексические и семантические, номинативные и стилистические, анонимные и индивидуально-авторские неологизмы.
     Окказиональные неологизмы - это слова, употребленные в определенном контексте лишь один раз. К ним относятся, например, детские новообразования: - Дай мне распакетить пакеты, - Смотри, как налужил дождь! Среди них могут быть не только лексические, но и семантические неологизмы [- Мама, смотри, идет гусеница с детками! (о гусыне); - Включи этот ключик в шкаф]. Подобные окказионализмы возникают особенно часто в устной речи, они создаются непроизвольно, что отличает их от прочих неологизмов.
     В письменной речи окказионализмы могут цитироваться при передаче чьих-либо разговоров, выступлений, шуток. Так, в газете рассказывается о фестивале «Золотой Остап», посвященном юмористам. В связи с этим публикуется «Тронная речь Президента Российской Академии Юмора» Александра I (Ширвиндта):
     «ЗОЛОТОЙ ОСТАП» - это замечательная бессмыслица в ряду общей бессмыслицы, которая существует в стране. (Бессмысленные аплодисменты). Самая веселая бессмыслица. (Веселые хлопки). Остап и сегодня, как ни странно, актуален по всем параметрам. (Возгласы: «Верно говорит!»). Как бы его не отфестиваливали, всегда получается современно.
     («Аргументы и Факты»)
     Окказиональное словечко можно услышать по телевизору; например, ведущий программы «Утро» обещает появляться на экране ежебуднично. В книжном литературном языке окказионализмы могут употребляться, если в тексте воспроизводится диалог. Например, в интервью с бывшим пресс-секретарем президента, журналистом Сергеем Медведевым:
     - Можете вспомнить какой-нибудь смешной случай из вашей телевизионной практики?
     - Самое страшное в прямом эфире - это когда нападает хохотунчик и ужасно трудно удержаться от смеха...
     («Известия»)
     Радиокомментатор, рассказывая об английском парламенте, использует окказионализм, который, по его мнению, поможет слушателям живо представить дебаты англичан: С речью выступил заднескамеечник сэр Джон... Подобные новации не всегда удачны, но, созданные по случаю, они не наносят особого ущерба языку, так как быстро забываются.
     Проблема окказионализмов недостаточно изучена: окказионализмы обычно рассматриваются в составе неологизмов, однако некоторые лингвисты справедливо подчеркивают, что окказионализмы, являясь фактами речи, в язык не входят.
     Особое место в составе неологизмов занимают так называемые индивидуально-стилистические неологизмы - слова, созданные писателями, публицистами с определенной художественной целью [утреет (Бл.), листолет (Ес.), ежевечерне (Паст.)]. Индивидуально-стилистические неологизмы объединяет с окказионализмами употребление их в пределах контекста; они живут только в том художественном произведении, в котором их использовал автор. В особых случаях эти неологизмы могут повторяться, но при этом они не воспроизводятся, а «рождаются заново». Например, А. Блок ввел в текст стихотворения «На островах» новое слово Вновь оснежённые колонны. Елагин мост и два огня. И голос женщины влюбленной. И хруст песка и храп коня. Через шесть лет А. Ахматова употребила такое же определение в своем стихотворении «9 декабря 1913 года»: Вот поняла, что не надо слов, оснежённые ветки легки... Сети уже разостлал птицелов на берегу реки. Однако никто не станет утверждать, что подобное словоупотребление указывает на зависимость стиля одного поэта от другого, тем более на стремление к повторению «поэтической находки» или подражание.
     Индивидуально-стилистические неологизмы имеют ряд существенных отличий от окказионализмов. Окказионализмы используются в разговорной речи главным образом при устном общении, индивидуально-стилистические неологизмы принадлежат книжной речи и фиксируются на письме. Окказионализмы возникают спонтанно, индивидуально-стилистические неологизмы создаются в процессе сознательного творчества с определенной стилистической целью.
     1.10.3.
     Индивидуально-стилистические неологизмы в художественной и публицистической речи
     Индивидуально-стилистические неологизмы по своей художественной значимости сходны с тропами: в основе создания и тех и других лежит стремление дать образное описание предмета, причем автор не ставит перед собой цели ввести изобретенные им слова в широкое употребление.
     Индивидуально-стилистические неологизмы долго не теряют своей свежести. Очень образны и поэтичны они в произведениях устного народного творчества (Плотнички бестопорнички срубили горенку безуголенку ). Много неологизмов дала русская литература: огнезвездный океан (Держ.); широкошумные дубровы (П.); ...омедведила тебя захолустная жизнь (Г.); громкокипящий кубок (Тютч.); обломовщина (Гонч.); карамазовщина (Дост.); проглядные дали, некудрые тучи (А. Б.); безраздумный, надвьюжный, непогодная полночь (Бл.). Индивидуально-стилистические неологизмы потому так выразительны, что от обычных наименований они отличаются свежестью внутренней формы слова. В таких, например, неологизмах, как озлатонивить (Ес.), в тяжелозмейных волосах (Бл.), огнекистые веточки бузины (Цв.), ясно просматривается внутренняя форма слов, а необычное соединение корней усиливает их образную основу.
     Сатирическую окраску индивидуально-стилистических неологизмов ценят публицисты. С победой гласности в нашей стране журналисты часто прибегают к созданию индивидуально-стилистических неологизмов при описании российской действительности. Например, известный публицист Леонид Радзиховский, анализируя ленинскую национальную политику, вводит стилистический неологизм Союзгулаг, несущий в себе резко отрицательную экспрессию: ...В ряду всех больших и малых обманов в фундамент страны был заложен и этот. И все было нормально, пока голое насилие держало липовые республики в общем Союзгулаге. Ослабло насилие - ложь обнажилась (ЛГ. - 1991. - 12 июня.).
     Таким же негативнооценочным является и стилистический неологизм в заголовке статьи «Очередь за льготой, или очередная совглупость» («ЛГ»). Однако и в трудные времена изобретаются веселые, добрые новые словечки-шутки, которые должны вызвать у читателя улыбку, например: «Путешествие из Москвы в Конфетенбург» (заголовок статьи о названиях московских улиц - Медовый переулок, Кисельный и под.); Барду нужно высказаться, выговориться, выпеться!
     Индивидуально-стилистические неологизмы более емки по смыслу, чем обычные слова. Так, семантически многопланово определение декабрый у Маяковского: Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. Декабрый - это не то, что декабрьский... Это поэтическое определение настроения, перенесенное на само восприятие природы. В основе этого образа лежит фразеология живой разговорной речи, ведь о хмуром человеке говорят: Смотрит декабрем.
     Создание индивидуально-стилевых неологизмов может быть обусловлено стремлением писателей лексическими средствами отразить своеобразие нового литературного направления. Так, русские поэты-символисты с помощью индивидуально-стилистических неологизмов выделяли слова-символы, которые воплощали возвышенное начало (звездность, звездоликость, снежность, беловейный, жемчужность, хрусталеть). Писатели, боровшиеся с «красивостью» изысканной поэтической речи, создавали неологизмы, сообщавшие стилю непринужденно-разговорный, сниженный оттенок [ср.: Ты не освистал себя, а обыкал (Ч.); пешкодёром, выжиривший лакей (Маяк.)].
     Современные публицисты любят политические шутки. Так, в период избирательной кампании президента Ельцина в газете была опубликована статья под заголовком: «Ельцинарии всех стран, объединяйтесь!» (о конференции сторонников Б.Н. Ельцина // МК. 1996. 3 марта). Еще один заголовок с сатирической окраской неологизма: «Натоизация и суверенизация» («Известия»).
     В одной из газет помещались сатирические четверостишия в рубрике «Злободневки», представлявшей собой тоже стилистический неологизм.
     Хунте
     Нам порядок обеспечен,
     Комитет нам друг и брат!
     Он немного пиночетен
     И слегка хусейноват.
     (Владимир Орлов // ЛГ. - 1991. - 19 авг.)
     Не менее острыми были частушки, которые публиковали газеты после путча ГКЧП. Во многих из них обыгрывались окказионализмы с сатирической окраской:
     Эх, бубенчики да колокольчики,
     Звонче нету вас, демтрезвончики!
     («ЛГ»)
     Возможности экспрессивного использования индивидуально-стилистических неологизмов неисчерпаемы, однако выразительная сила этих речевых средств зависит от мастерства их создателей.
     1.10.4.
     Ошибки, вызванные употреблением неологизмов
     Использование неологизмов в речи вызывает большие трудности, так как лексическая, грамматическая, синтаксическая и стилистическая характеристики многих новых слов еще не вполне определились. Обращение к неологизмам всегда должно быть стилистически мотивировано, их следует создавать в соответствии с литературно-языковыми нормами. Непонятные, придуманные словечки высмеивал еще А.М. Горький, он критиковал новообразования типа трушитъся, буруздитъ, подъялдыкивать, базынить, скукоживаться, вычикурдывать.
     Неудачными с точки зрения словообразования считаются неологизмы, в которых нарушены требования благозвучия речи. К ним относятся многие сложносокращенные слова (текстоамидискожа, асбоизобутиленпластик), не отвечают эстетическим требованиям и новообразования типа реагаж (от реагировать), халтураж, жонгляж, репрессанс (то же, что и репрессии), криминалитет (разгул криминального произвола) и т.п. В них нет необходимости, так как они дублируют известные слова.
     Звуковая форма неологизма неприемлема, если она вызывает нежелательные ассоциации из-за сходства в звучании нового слова с уже известным. Например, использование журналистами таких неологизмов, как забелдос («защитник Белого дома»), ****дос («Ельцин и Белый дом»), промелькнувших на страницах газет после провала путча ГКЧП, оцениваются читателем как хулиганство и вседозволенность.
     Создание неблагозвучных, каламбурных неологизмов возможно лишь в ироническом контексте. Например, в фельетонах: Товарищи, во многих из нас еще сильны элементы детсадизма . Употребление же подобных неологизмов без специального стилистического задания придает речи неуместный комизм: Товарищи спортсмены, жеребьевка продолжается. Кто отжеребился, пройдите к своим машинам. Неожиданный комический оттенок придали речи неологизмы и в предложениях: Важной задачей является более значительное облесение пейзажа (ср. облысение); Несмотря на то, что склад был особачен, материальные ценности похищены.
     Отрицательную стилистическую оценку получают неологизмы, которые имеют канцелярскую окраску (недовзнос, недополив, нечитабельная литература, несмотрибельное время (для телепередач), охалатиться и т.п.).
     Иногда авторы статей, стараясь придать речи наукообразный вид, придумывают неологизмы, претендующие на роль терминов, однако непонятные и не имеющие точного значения [Повышалось самоощущение больного (лучше: Улучшалось самочувствие больного или: У больного появлялось ощущение бодрости); Необходима своевременная работа с детьми по развитию элементов ранней ручной умелости (лучше: Необходимо вовремя начать с детьми упражнения для рук, развивающие координацию и ловкость движений)]. Подобное использование неологизмов наносит ущерб не только стилистической стороне речи, но и смыслу.
     1.11.
     Стилистическая оценка заимствованных слов
     1.11.1.
     Приток иноязычной лексики в русский язык в 80-90-е годы
     Русский язык всегда был открыт для пополнения лексики из иноязычных источников. Заимствования из древних языков (греческого, латинского), тюркизмы, галлицизмы, слова из голландского, немецкого, английского, полонизмы, украинизмы и др. осваивались русским языком в разные исторические эпохи, не нанося ущерба его национальной самобытности, а лишь обогащая его и расширяя его пределы. Однако слишком большой приток иноязычных слов в наш язык в определенные периоды всегда вызывал тревогу у деятелей русской культуры, и в первую очередь у писателей, которые предостерегали против бездумного засорения родного языка. С призывами остановить поток англоязычных заимствований в русский язык выступают и современные литераторы, журналисты, лингвисты, указывая на необычную активность «звонкого иноязычия» в посткоммунистической России.
     В конце 80-х - 90-ые годы особенно сильно увеличился приток иностранных слов в русский язык в связи с изменениями в сфере политической жизни, экономики, культуры и нравственной ориентации общества. Как замечает проф. Ю.А. Бельчиков, «Известно, что язык находится в постоянном движении, что в своей эволюции он тесно связан с историей и культурой народа-носителя данного языка. Каждое новое поколение вносит что-то свое не только в философское и эстетическое осмысление действительности, но и в формы, способы выражения средствами языка такого осмысления». Это требует, наряду с привычными для старшего поколения речевыми средствами, создания новых способов самовыражения, необычной манеры речевого поведения. В сложившихся условиях на ход языковой эволюции очень сильное влияние оказывает приток иностранных слов, хлынувших в наш язык через шлюзы, предоставленные им самой жизнью.
     Небывалую экспансию иноязычной лексики мы наблюдаем во всех областях: она заняла ведущие позиции в политической жизни страны, привыкающей к новым понятиям: президент, парламент, инаугурация, спикер, импичмент, электорат, департамент, муниципалитет, легитимный, консенсус и т.д.; иноязычные термины стали господствующими в самых передовых отраслях науки и техники - компьютер, дисплей, файл, драйвер, модем, мониторинг, плейер, пейджер, факс, а также в финансово-коммерческой деятельности - аудитор, бартер, брокер, бизнес, дилер, инвестиция, конверсия, спонсор, траст, холдинг и т.п.; в культурную сферу вторгаются бестселлеры, вестерны, триллеры, хиты, шоу-мены, дайджесты и т.п. Бытовая речь живо принимает новые реалии с их нерусскими названиями - сникерс, твикс, гамбургер, чизбургер, спрайт, кока, маркетинг, супермаркет, шоппинг и др. Даже просторечие и жаргоны пополняют свой лексический запас американизмами, чаще всего искаженными, изуродованными - герла, шопник, фейс, шузы, баксы, грины, тин (сокращенное тинэйджер) и под. «Погоня за новым, «красивым», звучным, а иногда и непонятным для «непосвященных» названием приводит к тому, что крестьянин-единоличник (говоря «простым» языком - арендатор) хочет быть только фермером, бандит-вымогатель называется не иначе, как рэкетир (можно еще звучнее - рэкетмен), а женщина легкого поведения и совсем уж необычно красиво и загадочно - путана», - пишет профессор Н.В. Новиков.
     Борьба с заимствованием иностранных слов приобрела особую остроту в середине 90-х гг., что получило отражение в выступлениях лингвистов, журналистов, в публикации дискуссионных материалов в газетах и журналах. Академик Евгений Челышев, член Президиума РАН, активно работающий в Совете по русскому языку при Президенте Российской Федерации, в полемической статье, опубликованной в «АиФ», заявляет:
     «Одно дело - экономически оправданные естественные заимствования, постепенно усваиваемые языком и не разрушающие его национальную основу, и совсем другое - агрессивная, тотальная его «американизация». Например, совершенно неприемлемо пришедшее из американского варианта английского языка слово «киллер», в котором размыта негативная оценка, содержащаяся в русском слове «убийца». Сказать человеку «Ты убийца» - это вынести ему суровый приговор, а назвать его киллером - это как бы просто определить его профессию: «Я - дилер, ты - киллер, оба вроде делом занимаемся».
     Переименование, замечает журналист Всеволод Троицкий, «затрудняет верную оценку явлении жизни. В русском языке есть почти бранное слово - «безбожник». Его стали подменять безразлично звучащим словом «атеист», чтобы снять оттенок осуждения и презрения к тем, кто отрекся от веры своего народа или вообще от веры в Бога».
     Заимствование широко известных на Западе слов - интернационализмов порой сопровождается искажением их значения. Так, английское тинэйджер, означающее «девушка или молодой человек от 13 до 19 лет» (именно в этих числительных в английском языке есть элемент «тин», послуживший основой для наименования), в русском языке употребляется не только в значении подросток, чаще оно получает иной оттенок: «некто вроде панка или хиппи». Например, так его употребляют авторы публикаций в «МК»: Тинэйджер - длинные ноги, длинные волосы - пришел трудоустраиваться...
     В средствах массовой информации «полюбили» слова популизм, популист, используя их, однако, совсем не так, как это принято на Западе. Там слово популизм понимают как «искусство завоевывать симпатии людей». Основы этого искусства были сформулированы еще в древности, и ничего предосудительного в этой черте лидера нет. Но у нас слово стало негативнооценочным; лидеров обвиняют в популизме: Популист потворствует низменным интересам толпы - ради ее преклонения, вопреки здравому смыслу и интересам страны (АиФ. 1991. Июнь). Примеров такого толкования слова можно привести множество, вот один из них: ...Как популист Лебедь действовал не только в Чечне, но даже и в Брюсселе. Там, почувствовав настроение натовской аудитории, он мигом забыл все, что говорил перед отлетом, и, не в силах сопротивляться настроению слушающих, легко согласился на расширение НАТО (из газ.).
     Словари иностранных слов не успевают освоить новые заимствования, поэтому читатель, не владеющий английским, нередко оказывается беспомощным, встречая непонятные слова в газетах, журналах, изобилующих иноязычными терминами: эксклюзивный (исключительный), пресс-релиз (специальный бюллетень для работников средств массовой информации, выпускаемый правительственным учреждением), консенсус (лат. согласие), рейтинг (индивидуальный числовой показатель оценки популярности, ценности кого-, чего-либо, например: высокий (низкий) рейтинг президента) и т.п.
     Наблюдая все печальные последствия «тотальной американизации» нашего языка, трудно сохранять объективность в развернувшейся полемике о целесообразности иноязычных заимствований в современном русском языке. И все же раздаются голоса в защиту нерусских слов, закрепляющихся в общении. Академик Евгений Челышев справедливо утверждает: «Нет никаких оснований возражать против многих современных заимствований. Разве лучше громоздкое «электронно-вычислительная машина» или даже краткое ЭВМ, чем компьютер? В нашу жизнь в последние годы входят новые явления, а с ними новые слова». Подобные процессы обогащения лексики за счет заимствований происходят во всех современных языках. «В наш бурный век поток новых идей, вещей, информации, технологий требует быстрого называния предметов и явлений, заставляет вовлекать в язык уже имеющиеся иностранные названия, а не ожидать создания самобытных слов на русской почве», - замечает один из участников дискуссии. Другой разумно добавляет: «Научно-техническая, военная, финансовая, банковская, спортивная лексика во всем мире стремится к интернационализации. Тяга к научно-техническому прогрессу, к цивилизации находит отражение в языке. Отчасти происходит выравнивание словаря русского языка по международному стандарту».
     Насколько это изменит облик русского языка, обогатит его или «испортит», покажет время. Оно определит и судьбу тех или иных заимствований, которые в конце концов будут одобрены или отвергнуты лингвистическим вкусом эпохи. Русский язык не впервые сталкивается с необходимостью воспринять из международного опыта полезную информацию в виде иностранных слов. Со временем выясняется, какие из них остаются, вливаясь в систему литературного языка, а какие предаются забвению, бесследно исчезая. Например, в эпоху Петра I в русский язык вошло 1500 слов из голландского, из них в современном языке сохранилось немногим более 250, которые достаточно обрусели, так что человеку, не искушенному в лингвистических исследованиях, теперь нелегко установить их источник. Русский язык не утратил своего национального лица, несмотря и на длительное влияние на него французского языка. Подсчитано, что около 74% слов, заимствованных из французского, получили новые оттенки значений (2-5 оттенков значений, свойственных заимствованным словам в языке-источнике, в русском языке утрачиваются); 18% слов стали однозначными, 35% приобрели самостоятельные значения. Все это свидетельствует о могучей жизненной силе русского языка, подчиняющего заимствования своей лексической системе.
     1.11.2.
     Стилистическая классификация заимствованных слов
     Научный подход к стилистической оценке употребления заимствованных слов в разных текстах требует учитывать все особенности лексики иноязычных источников: степень освоения ее русским языком, стилистическую закрепленность, отсутствие соответствующих русских наименований или, напротив, возможность синонимической замены чуждого слова, время его появления в языке, частотность использования в речи и т.д. Исходя из этих критериев, можно предложить классификацию заимствованных слов по степени их освоения русским языком. Выделенные при этом лексические пласты будут существенно отличаться в стилистическом отношении. Такая группировка заимствованной лексики, используемая в стилистике, преследует практические цели - выработать рекомендации к употреблению в речи тех или иных заимствований.
     I. К иностранным источникам восходит заимствованная лексика, имеющая неограниченную сферу употребления в современном русском языке. По степени ассимиляции языком эти заимствования можно подразделить на три группы.
     1. Слова, утратившие какие бы то ни было признаки нерусского происхождения (картина, кровать, стул, лампа, утюг, тетрадь, школа, огурец, вишня).
     Такие слова не выделяются на фоне русской лексики ни фонетически, ни морфологически, ни стилистически - «иноязычность» не оказывает никакого влияния на их употребление в речи.
     2. Слова, сохраняющие некоторые внешние признаки иноязычного происхождения: не свойственные русскому языку созвучия (вуаль, жюри, джаз); нерусские суффиксы (техникум, студент, директор ); нерусские приставки (трансляция, антибиотики); некоторые из этих слов не склоняются (кино, пальто, кофе). К этой группе относятся слова, которые, обозначая прочно вошедшие в нашу жизнь явления, широко используются в речи как единственные наименования распространенных предметов, понятий (о таких иноязычных словах А.С. Пушкин писал: Но панталоны, фрак, жилет - всех этих слов на русском нет). Такие заимствованные слова стилистически слились с исконно русской лексикой.
     3. Большое место в составе заимствованной лексики занимают общеупотребительные слова из области науки, политики, культуры, искусства, известные не только в русском, но и в других европейских языках. Такие слова называются европеизмами, или интернационализмами.
     Интернациональная лексика, особенно связанная семантически с политической тематикой, в русском языке очень активно закреплялась после 17-го года (диктатура пролетариата, террор, комиссар, коммуна). Многие политические термины, осевшие в русском языке в первые годы революции, заимствованы из французского и восходят к эпохе Парижской коммуны.
     Научно-технический прогресс обусловил распространение таких интернациональных слов, как телеграф, телефон, репродукция, иллюстрация. Они стилистически нейтральны, поскольку часто употребляются в речи, чего нельзя сказать о новейших заимствованиях этого типа пейджер, факс, дисплей, дайджест. Они пока не получили всеобщего распространения и воспринимаются как книжные. Однако с улучшением благосостояния народа, повышением его культурного уровня и эти интернационализмы могут быть приняты всеми как наименования предметов, ставших привычными, или как термины, не имеющие русских эквивалентов. Например, дисплеем называют экран только у компьютера; дайджест - это не просто сокращенный пересказ того или иного текста, а специальное издание, содержащее сокращенное, адаптированное изложение популярного художественного произведения или опубликованных ранее материалов периодической печати. Нравится нам это или нет, дайджест отвоевал себе место в культуре многих цивилизованные народов; возможно, и в России он получит со временем одобрение.
     Заимствованные слова трех рассмотренных групп, не имеющие русских синонимов, используются в речи без всяких ограничений; большинство из них относится к межстилевой, нейтральной в эмоционально-экспрессивном отношении лексике. Иной стилистической оценки заслуживает следующий пласт заимствований.
     II. Особое место занимает заимствованная лексика ограниченного употребления. В состав ее входят слова, неоднородные по степени освоения их русским языком и по стилистической окраске, что также позволяет выделить несколько групп заимствованной лексики ограниченного употребления.
     1. Книжные слова, которые не получили всеобщего распространения (аморальный, апологет, акцентировать, эпатировать). Эти слова, как правило, имеют русские или старославянские синонимы (ср.: аморальный - безнравственный, порочный, растленный, испорченный, развращенный, распущенный; апологет - защитник, заступник, сторонник; акцентировать - выделять, оттенять, заострять, выпячивать, упирать, напирать; эпатировать - потрясти, ошеломить, ослепить, огорошить, оглушить, ошарашить). К этим примерам можно добавить немало «свежих» заимствований: шоу - спектакль, представление, зрелище; стагнация - застой; коррупция - продажность должностных лиц, взяточничество, подкуп; бизнес - предпринимательство; приватизация - разгосударствление; конверсия - преобразование, презентация - представление чего-то нового (книги, фильма), инаугурация - торжественная процедура вступления в должность главы государства.
     Значительную часть заимствованной книжной лексики составляют термины. Многие из них можно условно отнести к определенному иноязычному источнику. Например, к греческому языку восходят термины космос, автомат, к латинскому - агрегат, негатив. У некоторых терминов невозможно определить реальный источник заимствования, потому что они образованы из латино-греческих корней, а значение свое получили уже в каком-то современном живом языке [акванавтика (лат. aqua - вода, гр. nautike - мореплавание), футурология (лат. futurum - будущее, гр. logos - учение) - научное предвидение будущего].
     Термины иноязычного происхождения в большинстве своем не имеют русских синонимов, что делает их незаменимыми в научном стиле, (жаргон, диалект, фонема, морфема, метрика, рифма). Однако немало и таких иноязычных терминов, у которых есть русские или старославянские синонимы (ср.: импорт - ввоз, эволюция - развитие, коммюнике - сообщение, агрессивный - захватнический). У русских синонимов обычно ослаблен оттенок научности, официальности, поэтому в книжных стилях часто отдают предпочтение иноязычным терминам. В то же время стилисты не без основания отмечают, что научный стиль перегружен заимствованными словами.
     В состав книжной лексики иноязычного происхождения входят и слова, не имеющие строго терминологического значения (престиж, эквивалентный, эрудиция, энциклопедизм, дифференцировать).
     2. Заимствованные слова, проникшие в русский язык под влиянием салонно-дворянского жаргона (амурный - «любовный», бонвиван - «легкомысленный человек», рандеву - «свидание», плезир - «удовольствие», сантименты - «чувствительность»). Слова этой группы значительно архаизовались, они всегда имеют русские синонимы, которые чаще всего и употребляются в речи.
     3. Экзотизмы - заимствованные слова, которые характеризуют специфические национальные особенности жизни разных народов и употребляются при описании нерусской действительности. Так, при изображении жизни и быта народов Кавказа используются слова аул, сакля, джигит, арба; при описании событий в Афганистане - экзотизмы душманы, талибы, движение «Талибан» и под.; итальянский колорит придают речи слова гондола, тарантелла, испанский - мантилья, кастаньеты, идальго. Отличительной особенностью экзотизмов является то, что они не имеют русских синонимов, поэтому обращение к ним при описании жизни иных народов продиктовано необходимостью. На фоне прочей иноязычной лексики экзотизмы выделяются как слова, не вполне лексически освоенные русским языком.
     4. Иноязычные вкрапления в русскую лексику (аллегро, о'кей, мерси), которые часто сохраняют нерусское написание (happy end (англ.) - счастливый конец, pater familias (лат.) - отец семейства, dum spiro spero (лат.) - пока дышу, надеюсь]. Иноязычные вкрапления обычно имеют лексические эквиваленты в составе русской лексики, но стилистически от них отличаются и закрепляются в той или иной сфере общения как специальные наименования или как выразительное средство, придающее речи особую экспрессию. Характерной чертой иноязычных вкраплений является их распространение не только в русском, но и в других европейских языках.
     5. Варваризмы, т.е. перенесенные на русскую почву иностранные слова, употребление которых носит индивидуальный характер. О варваризмах нельзя сказать, что они входят в состав русской лексики, они еще не освоены языком, не являются его принадлежностью, это «не закрепившиеся в общелитературном языке единицы». В отличие от всех лексических заимствований варваризмы не зафиксированы словарями иностранных слов, а тем более словарями русского языка. Варваризмы попадают в речь как окказиональные средства, их употребление не носит общепринятого характера. Например, у В.В. Маяковского: Негр подходит к туше дебелой: «Ай бэг ёр пардон, мистер Брэгг! Почему и сахар, белый-белый, должен делать черный негр?» - варваризм, означающий «прошу прощения», передан средствами русского алфавита.
     От других иноязычных заимствований варваризмы отличаются и тем, что имеют «иностранный» облик, резко выделяющий их на фоне русской лексики; в отличие от экзотизмов большинство варваризмов обозначает понятия, которые имеют в русском языке наименования; в отличие от иноязычных вкраплений варваризмы носят окказиональный характер, они лишены стилистической окраски книжности, научности. Варваризмы только условно можно отнести к заимствованной лексике, имеющей ограниченную сферу употребления; на самом же деле они остаются за пределами русского словаря.
     Итак, выделив в составе заимствованной лексики несколько групп, мы проследили постепенное усиление в них «иностранной» окраски, присутствие которой в слове нельзя не учитывать при стилистической оценке его употребления в речи. Заимствованные слова, получившие всеобщее распространение и закрепившиеся в составе межстилевой русской лексики, с точки зрения стилистики не представляют интереса. В стилистической оценке нуждаются заимствованные слова, имеющие ограниченную сферу употребления.
     1.11.3.
     Заимствованные слова в художественной и публицистической речи
     Использование русскими писателями иностранных слов отражает их отношение к проблеме лексических заимствований. Сатирики XVIII в. зло пародировали жаргон светского общества, насыщенный французскими (часто искаженными) словами. Так, у Д.И. Фонвизина советница в «Бригадире» говорит: - Я капабельна взбеситься; Вам время уже себя этабелировать (устроить).
     Традицию сатирического осмеяния светского жаргона продолжил Н.В. Гоголь: Юбка вся собирается вокруг, как бывало в старину фижмы, даже сзади немножко подкладывают ваты, чтобы была совершенная бельфам (прекрасная женщина); Словом, скандальёзу наделал ужасного, вся деревня сбежалась, ребенки плачут: все кричит, никто не понимает, ну просто оррёр, оррёр, оррёр! (ужас).
     Речь, насыщенная варваризмами, называется макаронической. В XIX в. широкой популярностью пользовались макаронические стихи И.М. Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею...», в которых высмеивалась речь тамбовской барыни, попавшей в Париж: Тут собрался целый мир Изо всех концов Европы: Адонисы и Езопы, Богачи и пролетер, Ом дэта и милитер (т.е. бедные, «государственные мужи» и военные).
     Сатирически изобразил французоманию высшего общества Л.Н. Толстой в «Войне и мире». А.Н. Островский, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков, А.П. Чехов, А.Н. Толстой, А.И. Куприн использовали иноязычные слова в речевых характеристиках персонажей. Писатели пародировали неправильное употребление французских слови искажение русских на иностранный манер. Вот пример рассуждения Бальзаминовой из пьесы Островского «Свои собаки грызутся, чужая не приставай»: - Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские, я их много знаю; ты бы хоть их заучил когда, на досуге. (...) Вот слушай! Ты все говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу праминаж сделать!» (...) Про кого дурно говорят, это мараль. (...) А вот если кто заважничает, очень возмечтает о себе, и вдруг ему форс-то собьют, - это «асаже» называется. Советские писатели осмеивали употребление в речи заимствованных слов, которые затрудняют ее понимание. Этой теме посвящено, например, стихотворение В.В. Маяковского «О фиасках, апогеях и других неведомых вещах».
     Однако писатели всегда считали, что часть заимствованной лексики нужна литературному языку как яркое стилистическое средство живописного изображения быта других народов или как наиболее действенное средство выражения мысли. При описании нерусской действительности для воссоздания кавказского колорита экзотизмы мастерски применяли М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой и др.
     В XIX в. в русский язык вошла интернациональная лексика; она несла в себе идеи просвещения, прогрессивной философии Запада. Эту лексику широко использовали В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов (Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. - Бел.). Знаменитую статью «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский открыл волнующим рассуждением о пользе для русского языка заимствованного слова прогресс.
     Современная публицистика, призванная отражать оперативную жизнь во всем ее многообразии, не может отказаться от использования иноязычных слов, получивших распространение в общении. Поэтому некорректно обвинять публицистов в популяризации заимствований. Описывая ту или иную ситуацию, журналист обращается к принятой в этом случае лексике, включая и заимствования. Например:
     Александр Лукашенко упорно не хотел соглашаться с датой референдума - 24 ноября, считая своим числом удачи 7 ноября. Люди, близкие к администрации президента, утверждали, что эту дату ему рекомендовали придворные колдуны, экстрасенсы и маги. (...)
     Теперь в листе за импичмент необходимые 70 подписей есть. В числе вновь прибывших оказалось и имя спикера Семена Шарецкого.
     (Из газет)
     В особых случаях может быть стилистически оправдано обращение автора даже к варваризмам, если они вводятся «цитатно», например:
     Во всем мире под «отмыванием» денег имеется в виду перевод наличных на легальный банковский счет. А наши криминалы всеми правдами и неправдами стремятся мифические нули и другие цифры со своих счетов перевести в вожделенный «кэш» - наличные.
     Некоторые заимствования последних лет получили в русском языке особую экспрессивную окраску: они звучат шутливо, что позволяет журналистам использовать их в ироническом контексте: Маша долго не могла привыкнуть к своему бой-френду; Где нынешнему студенту взять «грины», если он будет аккуратно посещать лекции?... Журналисты вправе использовать как средство юмора и окказионализмы, образованные по модели модных заимствований; нельзя, например, отказать в остроумии автору корреспонденции о праздновании 8 Марта, опубликованной под заголовком «Бизнесмены поздравили бизнес-вуменов» (англ. «вумен» - женщина).
     Острый сатирический эффект создает пародийное употребление иноязычных слов в макаронических стихах, публикуемых также в газетах. Например:
     Нюрины дебаты
     Агафье говорила Нюра:
     - Чудесна нынче конъюнктура,
     И мой опинион таков,
     Что есть немало женихов.
     Но, хоть я этому и рада,
     дифференцировать их надо,
     Давай, Агафья, мы вдвоем
     По ним дебаты проведем.
     Во-первых, исключим из квоты
     Тех, у которых нет работы
     Или валюты в банке нет,
     А есть с нуждою паритет.
     И тех, кто ростом слишком мал,
     Пусть и имеет капитал.
     Но финишируем вступленье -
     Начнем само перечисленье:
     Варфоломей еще студент,
     Он не создаст истаблишмент,
     Ивана я не уважаю,
     Ему импичмент выражаю,
     И мне не нравится Семен -
     спонтанно нелоялен он,
     А трансформировать Павлина
     Весьма опасно в семьянина.
     Зато Василий мной любим:
     Есть у меня консенсус с ним!
     (Евгений Бергер // ЛГ.)
     Подобное осмеяние «звонкого иноязычия», думается, наиболее действенная форма «борьбы» с засилием иностранных слов, потому что запреты и призывы отказаться от заимствований не оказывают заметного влияния на развитие языка. Требование деятелей русской культуры разумно предпочитать заимствованным словам исконно русские, если они точно передают соответствующее значение, не имеет ничего общего с пуризмом, то есть с консервативным стремлением к сохранению языка в неизмененном виде, к ограждению его от каких бы то ни было новшеств, заимствований.
     Как правило, в русском языке не закреплялись слова, которыми пуристы предлагали заменить иноязычные заимствования. В мир преданий отошли придуманные А.С. Шишковым просад - аллея, шарокат - бильярд, книжница - библиотека, водомет - фонтан, мокроступы - галоши, наконец, чистяк - турист. Не привились и сочиненные Далем ловкосилие - гимнастика, мироколица - атмосфера, живуля - автомат, насыл - адрес и другие. Не разделяя пуристических взглядов, мы, тем не менее, не можем приветствовать экспансию «звонкого иноязычия» в современный русский язык. Однако употребление тех или иных заимствований в конкретном тексте (до его опубликования) попадает в поле зрения редактора, который должен нести ответственность за перенасыщение речи иностранными словами, за их неправильное употребление, искажение. Именно эта сторона проблемы стилистической оценки заимствований в современном русском языке представляет специальный интерес для практической стилистики.
     1.11.4.
     Стилистически не оправданное употребление заимствованных слов
     Неоправданное введение в текст заимствованных слов наносит большой ущерб художественной речи. Речь обесцвечивается, если разнообразным и ярким русским синонимам предпочитаются слова книжные, невыразительные. Например, пишут: Я хорошо помнил модуляции ее голоса (а почему бы не сказать переливы или - как звучал ее голос?); Я не могу сконцентрироваться (а лучше было бы написать сосредоточиться, подумать) и даже так: В старину все деревенские новости концентрировались у колодца....
     Злоупотребление заимствованными словами, имеющими ограниченную сферу использования, нежелательно и в нехудожественных текстах. Авторов научных работ часто справедливо упрекают в неоправданном увлечении иностранной терминологией, которая затрудняет чтение текста, а иногда становится непреодолимым препятствием для его понимания. Не оправдано, например, использование непереведенных иноязычных терминов импеданс вместо полное сопротивление, свип-генератор вместо генератор качающейся частоты и т.п.
     Не следует употреблять заимствованные слова, если у них есть русские эквиваленты, точно передающие то же значение. Например реклама расхваливает квалитетную женскую обувь (а почему не качественную?); юрист пишет о консалтинговой деятельности (не лучше ли вместо непонятного слова употребить его синоним - консультативной); издательство оговаривает с автором эксклюзивное право на публикацию рукописи (яснее и проще - исключительное право); договаривающиеся стороны наконец достигли консенсуса (а точнее - согласия, единодушия) по всем вопросам и т.д.
     Публицистам следует знать, что непонятные иноязычные слова неуместны в заголовках, ведь именно название статьи призвано привлечь внимание читателя. Сможет ли он разгадать смысл таких, например, заглавий? - «В войне трейлеров - временное затишье», «Ошибка киллера», «Дума готовит ворам индульгенцию», «Экспертиза детекторов валют», «Деревенская концептуальность !%!Мегаполиса!%!», «Союзники знали о холокосте». Чтобы уяснить, что в первой заметке речь идет о запломбированных грузовых машинах, пересекающих границу с Финляндией, читателю надо просмотреть три колонки текста. В последней заметке, правда, автор сразу же разъясняет значение загадочного варваризма:
     То, что называют английским словом «холокост», должно бы отражать боль Белоруссии. Там, в местечке Слоним, впервые состоялась массовая казнь. (Владимир Надеин, «Известия»).
     Однако нет уверенности, что материал с непонятным названием будет прочитан...
     Составители реклам наносят себе значительный урон, щеголяя варваризмами, экзотизмами. Ведь читатель не сможет заинтересоваться предложением рекламодателя, если не поймет публикации. Вот характерные примеры: Риэлтор - это и деньги, и хорошая карьера; Первое Интернет-кафе в России! «Виртуальный мир!» Волгоградский проспект, 1; Принтер Panasonic КХ-1150: продажа запасных картриджей и под.
     В газетных статьях недопустимо употребление узкоспециальных иноязычных терминов, непонятных широкому читателю. Например:
     По сообщению Прайм-ТАСС, 21 ноября парламентарии Иркутской области запретили исполнительной власти продавать свою долю в аффинированной компании «Сиданко» - «РУСИА Петролеум». Потенциальным покупателем наблюдатели называли одного из акционеров иркутской компании - корейскую Hanbo Group (в лице аффилированной компании East Asia Gas Corp).
     Употребление заимствованной книжной лексики нередко вносит стилистический разнобой, так как функционально закрепленные слова оказываются неуместными в нейтральном контексте. Например, нельзя писать о ручье: мягкий вкус профильтрованной листьями воды, лучше: процеженной сквозь листья. Недопустимо смешение слов, принадлежащих различным терминологическим системам, стилям (ренессанс паротурбинных насосов, эскалация радости). Не может быть оправдано использование экзотизмов при описании русской жизни (- ...Был я и стюардом на волжских пароходах), а также заимствованных слов, освоенных языком сравнительно недавно, при описании прошлых событий (В углу кают-компании висела икона святого Николая-угодника - шефа Российского флота).
     Грубые лексические ошибки возникают при употреблении заимствованных слов без учета их значения. Например: «Продаем парадоксальные итальянские светильники» (реклама в «МК»). Подобные ошибки объясняются стремлением выразиться «красиво». Ср. еще: Дружная игра нашей команды не позволила шведским хоккеистам добиться успеха в дебюте матча (следовало написать о начале матча).
     Употребление заимствованных слов без учета их семантики часто приводит к нарушению лексической сочетаемости. Например: Я очень конспективно говорил...; По набережной двинулась кавалькада автомашин; Вяленая вобла давно воспета гурманами рыбных блюд . Разберем ошибки: конспективно можно записывать чье-то выступление, а говорить можно кратко, сжато, лаконично. Кавалькадой называется группа всадников, едущих вместе, машины едут колонной. Слово гурман - «любитель и знаток тонких блюд» - не может управлять существительными, которые уточняют его значение (нельзя сказать «гурман конфет»); в контексте лучше было написать: ценителями (знатоками) рыбных блюд.
     С употреблением заимствованных слов может быть связана и речевая избыточность. В этом случае рядом с заимствованным словом используется русское, очень близкое по смыслу, а иногда и дублирующее его значение. Так возникают сочетания единый монолит, инициативное начинание, все подробности и детали, ускорить и форсировать и т.п. Например: Студенты-вечерники ограничены лимитом времени; разнообразна в флористическом отношении растительность высокогорных скал и каменных осыпей; Этот внешний антураж, все детали и подробности обстановки вскоре перестаешь замечать - такие предложения требуют основательной стилистической правки. Первое можно переделать так: Время студентов-вечерников ограничено; у студентов-вечерников мало времени и т.д. Стилистическая правка второго предложения сводится к исключению лишних слов в флористическом отношении, так как растительность и флора - синонимы. В третьем предложении следует заменить нелогичное сочетание внешний антураж и исключить иноязычный синоним к русскому слову подробности (возможна такая правка: Окружающую обстановку, со всеми ее подробностями, вскоре перестаешь замечать).
     Чаще всего редактор сталкивается с неоправданным увлечением иноязычными словами: После отчаянной дискуссии с комендантом общежития, жильцы его достигли желаемого консенсуса, отвоевав себе право приглашать панков, битников и хиппи на студенческие тусовки. Такое количество нерусских слов в одном предложении наводит на мысль: не пародирует ли автор макаронический стиль? Однако содержание публикации показывает, что корреспондент настроен на серьезный лад. Все заимствованные слова он употребляет без какого бы то ни было намека на иронию: это его стиль, его привычная лексика. Конечно, подобное злоупотребление иностранными словами достойно осуждения. Вдумчивое отношение к заимствованным словам, использование их в соответствии с точным значением и стилистической окраской поможет избежать лексических ошибок в речи.