Люби так, чтобы видели...

          Бабка умирала. Сознание давно покинуло истомленное глубокой старостью тело, которое еще жило, иссохшееся, и, поэтому, почти девичье, слегка вырисовывалось из-под одеяла.
          В комнате было тихо. Молча сидели две женщины, дочка и внучка. Молча прислушивались к хриплому, трудному дыханию старушки. В глазах дочери плескался страх, у внучки – решительная готовность принять тяжесть происходящего на себя.
           На столе лежала приготовленная свеча, спички и стакан с пшеницей, в одиноком окне день склонялся к вечеру.
           Скрипнула дверь, зашел почти неслышно высокий мужчина, глазами спросил: - « Что?» - « Скоро…» - шепнули губы молодой женщины, его сестры. Окинул кровать взглядом, вышел.
           Истек еще один тягостный час.
           Руки скользнули под одеяло, к ногам. Встретились глазами: « Стынут…».
            Медленно капали минуты ожидания неизбежного.
            Вдруг что то изменилось, сначала даже не поняли что, потом уловили, изменилось дыхание умирающей, оно стало реже, глубже.
           « Мам…» - произнесла та, что моложе, нетвердой рукой взялась за спички.  Испуганно привстала другая, наклонилась над кроватью: « Мама, мама…» - звала она, надеясь на чудо, что вдруг откроются шире полузакрытые, невидящие глаза и узнают ее. Так бывает в фильмах, она видела. Но у бабки не было сил вернуться и попрощаться.
          Настала минута, когда за выдохом не последовало вздоха, тело потянулось и стало другим.
         Дочь рыдала, захлебываясь причитаниями, прижимаясь к теплому телу, внучка стояла с горящей свечой, молча роняла слезы на нее, жалела мать, жалела бабку.
        Внучка выросла в этом доме, бабка кормила ее, бесконечно возилась на кухне, ворчала на плохой примус. Сбитый на бок платок, испачканное сажей лицо, такой она ей помнилась всегда. Мать почти никогда не готовила, ей было некогда, вечно на работе, вечно уставшая и всегда на кого- то злая. В этом доме не было счастья, оно просто не селилось здесь.
      У покойной бабки, не верующей, не смотря на безграмотность, было только одно божество – ее муж.  Ему она поклонялась, ему служила, любила его слепой покорной любовью. Детей своих она терпела как неизбежность, но не любила их, они были лишь заботы, болезни, неприятности и никакой радости от них она никогда не ждала. Шалости раздражали, умиление вызывал лишь спокойно сидящий или трудящийся ребенок.
       Такое же отношение и к внукам. Любимую свою поговорку « Люби детей так, чтобы они этого не видели…» успешно применяла  ежедневно. Никто и не видел. Каждый день свежее приготовленное первое, второе на обед…Нежность, ласка, понимание, доверительность  к столу не подавались. Где то все это хоронилось глубоко в душах, очень глубоко.
       Живущая со старухой дочь, не видевшая родительской любви, скупилась на них и своим детям.
       Внучке, давно замужней и нежно любящей своего сынишку и дочку, не раз бабка, будучи уже старой и слабой, жаловалась на суровость ее матери. Последние годы она ее боялась, боялась окрика и взгляда. Что посеешь…
       И вот она лежит и остывает, за ее спиной целая эпоха трудной и суровой девяностолетней жизни, давно оставил ее муж, ушли безвременно из жизни четверо детей…
        Свеча зашипела и погасла, капля горячего воска обожгла пальцы. Дочь коснулась материнского плеча, ласково произнесла: « Мам, зови женщин, у нас много дел…»