Былое и думы, цветаева, вар. согл. опред. и прилож

.«Былое и думы» Герцена 

Первонач. замысел «Былого и дум». лишь как рассказа о семейной драме, «страшной истории последних лет» (VIII, 397) возник в 1852. Но по мере написания (нек-рые главы имели по 2—3 ред.) «Былое и думы» все больше превращались из записок о сугубо личном в «биографию человечества». Г. работал над книгой более 15 лет, не давая ей строгой формы. Жанровую принадлежность «Былого и дум» определить трудно. Это намеренное слияние воспоминаний и публицистики, «биографии и умозрения», дневника и лит. портретов, беллетристич.   новелл   и   строгих фактов, это и исповедь, и очерк, и памфлет — их единство. Здесь вполне реализовались стремления Г. к такой лит. форме, к-рая «нигде не шнурует и нигде не жмет» (XVIII, 64). А по настроению это и грустный рассказ, и язвит, ирония, и веселый смех, и науч.-теоретич. раздумье. Ком-позиц. «беспорядок», стилевая контрастность — от сложности, противоречивости, даже парадоксальности самих отражаемых в книге явлений. Сам Г. не раз пытался раскрыть ее характер; одно из определений дано в предисл. к отд. изданию т. 4: «Былое и думы» — «не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге» (X, 9). Герой «Былого и дум» — не сам автор (как в обычных мемуарах) и не совр. ему история (как в ист. хрониках), а сложнейший процесс событийного и духовного взаимодействия личности и среды, человека и об-ва в опре-дел. эпоху.
История публикации «Былого и дум» сложна. Первой появилась будущая 2-я часть под назв. «Тюрьма и ссылка» (Лондон, 1854; 2-е изд., 1858) и вскоре вышла на нем. (1855, англ. (1855), дат. (1856) и франц. (1861) языках. 1-я часть («Детская и университет») была опубл. в кн. 2 «Полярной звезды» (1856). Обе эти части составили т. 1 (Лондон, 1861), в том же году вышел т. 2 (3-я и 4-я части, ранее опубл. в «Полярной звезде»,— «Владимир-на-Кля-зьме» и «Москва, Петербург и Новгород»). Т. 3, состоявший из соч. Г. 30—40-х гг., вышел в 1862 в Лондоне, т. 4 — в 1866 в Женеве (в него вошла 5-я часть — «Париж — Италия — Париж» и «Русские тени»); 2-я половина 5-й части — [«Рассказ о семейной драме»] — опубл. в 1919. Остались несобранными уже опубл. главы, относящиеся к 6 — 8-й частям.
Вершина творчества Г., «Былое и думы» по мере опубликования вызывали заинтересованные отклики. Уже в 1860 Сазонов назвал эту книгу его лучшим произв. («Г. в рус. критике», с. 156). Познакомившись в 1876 с неопубл. «Рассказом о семейной драме», Тургенев так характеризовал его в письме М. Е. Салтыкову-Щедрину: «Все это написано слезами, кровью: это — горит и жжет... Так писать умел он один из русских» (Письма, XI, 205). «Ваши воспоминания,— писал Гюго 15 июля 1-860,— это летопись чести, веры, высокого ума и добродетели. Вы умеете хорошо мыслить и хорошо страдать — два высочайших дара, какими только может быть наделена душа человека» (цит. по XI, 766). Среди заруб, откликов (обзор их см.: XI, 761—67) выделяются также большая статья Ш. дю Бузе «Герцен» в ж. «Кеуие Монете» со след. характеристикой автора «Былого и  дум»:   «Это   наблюдатель,   полный беспощадной прозорливости, и виденное он рассказывает с энергичной сдержанностью, скрывая презрение и умеряя гнев» (с. 767), и отзыв о Г. лондонской газ. «Тпе Ьеадег»: «Гете мог бы усмотреть в нем яркое подтверждение теории грядущей универсальной литературы» (с. 766).
Как «Былое и думы», так и др. книги Г., его статьи в «Колоколе», дневники, письма изобилуют глубокими и точными суждениями о лит-ре, о произв. писателей прошлого (Эсхил, Данте, Шекспир, Сервантес, Вольтер, Руссо, Бомарше, Гёте, Шиллер, Байрон) и своих современников, выдающихся и рядовых участников лит. процесса. .
“Кто мог пережить, тот должен иметь силу помнить”. Тогда же из своей большой семьи, состоящей из четверых детей, жены и матери, он теряет мать, сына и жену. Мать и сын погибли в море при кораблекрушении, жена ушла из жизни при обстоятельствах, позволяющих говорить о семейной трагедии Герцена. 
Поражение революции 1848 года, послужившее причиной духовного кризиса, утрата близких обостряют у Герцена чувство одиночества. Поселившись в Лондоне, он заново переживает события последних лет своей семейной жизни. Желание написать “ме-муар о своем деле” становится, по признанию Герцена, “фонетическим”, непреодолимым. В своей трагедии он усматривает черты, связывающие ее с широким кругом фактов общего характера, с типологическими явления современной ему жизни Запада, с непознанными закономерностями человеческих судеб. Такое понимание задуманного >же несло в себе все возможности будущего огромного полотна, потому что мучавшая Герцена мысль, что с его “смертью умрет истина”, искала выхода не в замкнувшемся в себе горе, а в осмыслении того, что произошло, в обращении к суду читателя. 
Свою читательскую аудиторию Герцен видел прежде всего на родине. 
“Былое и думы” изначально создавались для России, были вкладом в ее духовный опыт, и в этом смысле Герцен правомерно поставит свои записки рядом с изданием Вольной русской типографии, когда напишет: “Надобно было во что б ни стало снова завести речь с своими, хотелось им рассказать, что тяжело лежало на сердце”. Писем не пропускают — книги сами пройдут; писать нельзя — будут печатать; и я принялся мало-помалу за “Былое и думы” и за устройство русской типографии”. Поиски Герцена, революционера и мыслителя, не могли не выходить за рамки собственно художественной практики. 
Путь от ранних автобиографических произведений к “Былому и думам” был путем от романтического понимания личности к ее реалистическому воссозданию, от либеральных иллюзий к революционному демократизму. “С внешней стороны, — писал Герцен о времени, последовавшем за революцией 1848 года, — своеволие власти, казни. С внутренней — раздумы человека, который, прошедши полгода, начинает догадываться, что он ошибся, и вследствие того перегибает свое прошедшее, близкое и далекое, принимает былое и считает его с настоящим ”. 
Меньше всего речь идет в “Былом и думах”, которые изначально создавались для России, о пассивном приятии всего, что произошло. Напротив, примирение здесь — это тоже мужество, это умение видеть все таким, каким оно является на самом деле. 
Задумываясь над тем, имеет ли он право сделать свою собственную жизнь достоянием гласности, Герцен подходит к проблеме с двух точек зрения. С одной стороны, как писатель-реалист, от считает все сферы жизни достойными изображения. В предисловии к английскому изданию “Былого и дум” 1855 года Герцен создает нечто вроде декларации, в которой существенна одна фраза: “Вполне достаточно быть просто человеком, у которого есть что рассказать и который может и хочет это сделать”. 
“Былое и думы” — произведение, достигшее лучших образов художественной литературы своего времени. С большим совершенством оно выразило те стремления к возможно полному изображению себя и действительности, которые давно уже зрели в литературе вообще и мемуарно-автобиогра-фической литературе в частности. 

ЦВЕТАЕВА
 Поэзия и проза Цветаевой
Поэзия и проза Марины Цветаевой (1892-1941) Родилась 26 сентября (8 октября) 1892 г. в Москве в доме на Трехпрудном, недалеко от Тверского бульвара (дом этот не сохранился). Год ее рождения был ознаменован двумя событиями «конца» и «начала»: в этом году умер последний великий лирик XIX века – Афанасий Фет, и впервые заявило о себе новое лит. движение – символизм (обратили поэзию от «общественных вопросов» к проблемам личности и индивидуализму). Год выхода первой книги Цветаевой – 1910 – отмечен в истории русской поэзии как год объявленного кризиса символизма и подготовки вступления на поэтическую сцену авангардных течений. Сопоставление этих дат позволяет наглядно представить историческую почву и духовную атмосферу, в которых сформировалась личность Цветаевой, как поэта. Отец ее, Иван Владимирович Цветаев, - профессор Московского университета, специалист в области античной истории и искусства, основатель и собиратель коллекции для Музея изящных искусств (ныне Пушкинский музей). Мать, Мария Александровна (Мейн). Муж ее уже имел двух детей от первого брака. Сестра Марины – Анастасия. Дмитрий Святополк-Мирский о стихии языка у Цветаевой: «С точки зрения чисто языковой Цветаева очень русская, почти что такая же русская, как Розанов или Ремизов. Дарование ее напряженное, словесное, лингвистийное, и пиши она по-немецки, ее стихи были бы такими же насыщенно-немецкими, как настоящие ее стихи насыщенно-русские». Мать Цветаевой желала видеть ее пианисткой, и в своем желании была настойчива. Марина училась в муз. школе с 6 лет. Но в 1906 году ее мать умерла, и Марина перестала думать о своем музыкальном будущем.
С 1908 года Цветаева стала всерьез писать стихи. С помощью своего знакомого поэта-символиста Эллиса она начала входить в литературные круги. В 1910 году она издала свою первую стихотворную книгу – «Вечерний альбом». Посвятила она ее русской художнице Марии Башкирцевой. Но для современников это были стихи школьницы, в которых слово «мама» (по замечанию Гумилева) не сходит со страниц. «Стихи милые, простодушные. Поэтесса внутренне талантлива, своеобразна, но все-таки она поэтесса, а не поэт». Первую книгу Цветаевой заметил не только Гумилев, но и Максимилиан Волошин, который пришел лично познакомиться с Цветаевой. Впоследствии именно у него в Коктебеле в 1911 году Цветаева познакомилась с Сергеем Эфроном, сыном народовольцев Елизаветы Дурново и Якова Эфрона, за которого вскоре вышла замуж. У Цветаевой родилась дочь Ариадна (Аля). Вторая дочь Ирина родится в 1917 году. Вторая книга Цветаевой – «Волшебный фонарь» - вышла в 1912 г. По духу эти первые две книги – одна книга (сама Цветаева так скажет в 1925 году). Недаром в 1913 году вышел сборник «Из двух книг». Книги эти детские, как тематически, так и хронологически. Сегодня они интересны тем, что их мир сохранил образ юного автора-героя, круг его чтения и круг чувств, определивший своеобразие его личности. Затем голос Цветаевой умолк для читателя почти на 10 лет. Читатель вновь узнал ее лишь в начале 20 гг., переломных для страны и для нее самой.
Цветаева формально не принадлежала ни к какому лит. направлению и школе не столько потому, что она фактически к ним никогда нее принадлежала, сколько по отсутствию у нее установки на восприятие ее стихов в каком бы то ни было литературном ряду. Она писала о себе: «На афише: стихи будут читать акмеисты, футуристы, еще: исты, исты, исты… и – Марина Цветаева (как голая). Так было и будет всегда». Но логика внутреннего развития Цветаевой вела ее от реализма «первых детских книг к символизму тех же «Верст», поэмы «На красном коне» и т.д.
В 1922 году вышла ее книга «Версты». О причине своего такого долгого молчания сама Цветаева: «Из-за раннего замужества с нелитератором, раннего и страстного материнства, а главное – из-за рожденного отвращения ко всякой кружковщине». Самохарактеристика Цветаевой тех лет очень важна: в те годы она ощущает себя не поэтом, а «женщиной, безумно любящей стихи». О книге «Версты» (в сравнении ее с детскими книгами): освобождение личности, открытость жизни, приятие множественности ее путей, в том числе и таких, которые требуют нарушения традиционных нравственных запретов и ведут к трагическим последствиям, - вот что отличает «Версты» в психологическом плане. Это освобождение привело к изменению характера лирической героини. Здесь уже предстает не «поэзия собственных имен», а мифологизация всего лирического комплекса – лирического сюжета, личности лирической героини, образов лирических героев книги. Сейчас «Версты» кажутся мне вершиной цветаевского творчества. Ритмическая интонационная свобода, психологическая широта, стилистическая гибкость, языковое богатство, исторический фон образуют такое гармоническое единство, которому трудно подобрать аналогии в позднем творчестве поэта.
«Стихи о Москве» (цикл из 9 произведений). В трех стихотворных циклах «Верст»: «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой» - и в стихотворениях февраля-марта 1916 года, обращенных к Осипу Мандельштаму, Цветаева создает свой образ Москвы. Все эти произведения обращены к поэтам-петербуржцам. Циклы родились после того, как Цветаева побывала в Петербурге. Это было зимой 1915-1916 гг. Читала свои стихи – москвичка, окруженная столичными петербургскими поэтами. Писала в «Нездешнем вечере»: «Всем существом своим чую напряженное – неизбежное – сравнивание нас (а в ком и стравливание!): не только Ахматовой и меня, а петербургской поэзии и московской. Петербурга и Москвы. Но я-то читаю не против Ахматовой, а – к Ахматовой. Читаю, как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова. Москву – Петербургу – подарить. Перед Ахматовой – преклонить». После этого вечера Цветаева пишет свои стихи о Москве и стихи к Ахматовой. Оба цикла, и московский, и ахматовский писались летом 1916 года. Критики часто будут сравнивать Ахматову и Цветаеву. И каждый скажет о сдержанности первой и страстности второй. В ахматовских строчка – графика. Она не позволяет себе лишних движений. Тон минорный, трагический. У Цветаевой разноголосый и звонкий стих, цветной, праздничный, мажорный. Цветаева создает в «Верстах» московскую «сказку» допетровской эпохи. Лирический сюжет книги построен на ключевых словах-символах народной поэзии (образ птицы, перстня). Человек изображается Цветаевой как явление природы, стихийное бедствие, историческое событие. Мифологизации подвергается в книге и образ лирической героини, сливающейся с населением цветаевской Москвы бродягами, нищими, уличными певцами, ворами, юродивыми, преступниками. В мироощущении Цветаевой отсутствует сознание «дворянской отчужденности от народа», она свободна как от вины русской интеллигенции перед народом, так и от идеализации патриархального народного быта. Идеалом народной жизни для нее является стихийная вольница Степана Разина, странничество и бродяжничество. Просторы России, к которым она пришла в «Верстах», сопоставимы с трагическим простором «Пепла» Андрея Белого. Это сходство коренится, думается, в общем для обоих поэтов сознании социального одиночества, «выпадения из быта». «Версты» Цветаевой – книга не о революции, но явное явление революционного времени, т.к. она открывает поворот индивидуального сознания и душевной жизни навстречу катастрофическим переменам.
Речь москвичей Шмелева, Ремизова, Цветаевой рядом с петербуржцами Ахматовой, Гумилевым, Г. Ивановым кажется слишком эмоциональной. Петербуржцы редко испытывают литературные симпатии к москвичам. В русском Париже, где будет главенствовать петербургская эстетика, именно Ремизов и Шмелев будут казаться чужаками. За их словцами и затейливой речью будут казаться лубок и стилизация. И Цветаева с годами будет читаться петербуржцами все с большим раздражением. Она становилась все более «кричащей». От ранней Цветаевой к поздней – нашествие тире. Милые, изящные дореволюционные стихи. И нервные, надрывные поэмы 1920 гг., с наворотами тире и скобок, разрывающих не только фразы, но даже отдельные слова. Эти жесткие упругие ритмы вошли в поэзию Цветаевой в годы гражданской войны. «Лебединый стан» - о гражданской войне. Самая белогвардейская книга Цветаевой. И в те же годы стихотворение Маяковскому, самому красному из поэтов. Их стихи раздирал один и тот же рваный ритм жестокой эпохи.
Революция. Сознательно Цветаева не могла принять революцию, как человек, преданный прошлому. Но при сознательном отталкивании, было сильное бессознательное притяжение в самой органичной области для Цветаевой: области поэтики. Тема революции отразилась в ее стихах: в демократизации языка и образной системы, в поэтизации стихийности, что было ей очень близко, в романтизации «белого движения». С 1917 по 1922 год созданы стихотворения, объединенные впоследствии в книги «Лебединый стан» и вторые «Версты». В них запечатлена хроника событий февраля-октября 1917 года и гражданской войны. Восприятие этих событий Цветаевой в образах Великой французской революции.
Эмигрантский период. В мае 1922 года Цветаева с дочкой выехала из России. Она увозила с собой сундучок с рукописями. По году рождения (1892) она принадлежит к поколению среднему: она на двадцать с лишним лет моложе Бунина. Но и к молодым отнести ее нельзя, к тем, которые только начинали в Зарубежье. В Берлине она встретилась с мужем, и в августе они всей семьей переехали в Прагу. В Чехии она прожила более трех лет. Эти годы были, может быть, лучшими в ее литературной судьбе. Молодые поэты ее ценили, ловили каждое ее слово. Именно в Праге после ее отъезда к ее творчеству будут относиться наиболее внимательно. Критик Марк Слоним, высоко ценивший цветаевские стихи, предоставлял страницы эсеровского журнала «Воля России» для публикации ее произведений. В начале 1920-х ее книги появляются одна за другой: «Стихи к Блоку», «Разлука», «Психея. Романтика», «Ремесло». Поэмы-сказки «Царь-девица» и «Молодец». В периодике появляются «Поэма горы», «Поэма конца», поэма «Крысолов» и др. Здесь же, в Праге была написана статья «Световой ливень», посвященная творчеству Б. Пастернака.
В 1925 году после рождения сына Георгия (Мур) Цветаева переехала в Париж, где прожила около 14 лет. Цветаева вызывала к себе не менее противоречивое отношение, чем Ходасевич. Но отталкивание от нее было более сильное. Многие считали ее поэзию заумной, непонятной. Даже в литературных кругах, особенно в русском Париже, ее часто плохо знали. «Она всегда оригинальная, и голос ее нельзя спутать ни с чьим. По ритмическому размаху у нее мало равных» (Д. Святополк-Мирский). Г. Федотов называл ее первым поэтом эпохи. Но были и противоположные мнения. Например, мнение И. Тхоржевского: «Марина Цветаева поглощена уже всецело тем, чтобы изумлять читателя своей талантливостью и брать с него дань удивления, ничего взамен не давая. Сказать Цветаевой нечего.
Ее искусство похоже на зияющую, пустую каменоломню... Самые талантливые эмигрантские стихи были подписаны Мариной Цветаевой. Но в них ощущалась жуткая внутренняя пустота, непрерывное желание изумлять читателя, ибо утолить его было нечем». В 1928 году – книга стихов «После России. 1922-1925». Это была ее последняя поэтическая книга. В 1937 году еще был написан «Мой Пушкин». А в 1938-39 гг. один цикл – «Стихи к Чехии».
«Крысолов». В одном из стихотворений книги «Ремесло» говорится об «экспорте» революции, несомой русскими беженцами в благополучный мир Запада. Эта тема отразилась и в поэме «Крысолов»: романтической поэме о несовместимости искусства с жизнью. По определению автора: лирическая сатира на быт. Сатирическая направленность поэмы разделяется на два русла: население города Гаммельна подвергается тотальному осмеянию во всех своих социально-бытовых проявлениях. Коллективный образ крыс в поэме многозначен. Соединяя в себе черты Красной и Белой армий, армия крыс более всего близка анархической вольнице времен гражданской войны в России. Один из слухов: крысы – это русская эмиграция в Европу. Крысы – не исторически реальная, но абстрактная сила, и еще вернее – поэтическая сила, вызвавшая к жизни эту поэму. «Ритмы «Крысолова» мне продиктованы крысами». (Цв.)
«После России». Книга с темой отказа, отречения от жизни, начатая еще в «Ремесле». Здесь эта тема становится доминирующей. Отречение от земного выражается в категориях бесцветности бесплотности. Внутреннее состояние душевной усталости, ущерба жизненных сил. Вытеснение ключевых образов-символов прежней Цветаевой – души-Психеи, бессонницы, ветра, солнца, огня – прямо противоположными. Главным символом бессмертной сущности поэта предстает не душа, а голова. «После России» - последняя поэтическая книга Цветаевой. Внутренние причины: ощущение оскудения прежнего непрерывного лирического тока. Переход с середины 20 гг. почти сплошь к произведениям большой формы. Цикличность произведений – важнейшая особенность поэзии Цветаевой. Она свидетельствует о высокой степени концентрации ее поэтического сознания на одной теме. Эта особенность распространяется и на произведения большой формы. Поэмы Цветаевой по признакам однородной символики и стилистики, а также общего лирического сюжета составляют цикл. В 30 гг. творчество Цветаевой приобретает мемориальный характер. В это время написана основная часть ее прозы.
Писавшие о Цветаевой обычно подчеркивали ее духовное одиночество, ее чуждость главным течениям эмигрантской поэзии и сближали ее с Пастернаком и Маяковским. История о том, как она, приехав, завоевала симпатии своими стихами из книги «Лебединый стан», ее стали считать провозвестницей белой идеи. А когда она написала приветствие приехавшему в Париж Маяковскому, то тут же получила отставку в «Последних новостях». Г. Федотов писал: «Марина Цветаева была не парижской, а московской школы. Ее место там, между Маяковским и Пастернаком». (С Маяковским сходство часто чисто внешнее; а вот с Белым – несомненно). С Белым ее сближало многое, особенно игра звуков и слов, то, что Степун метко назвал ее «фонологической каменоломней». Но Белый был легче, воздушнее. Талант Цветаевой в эмиграции не отрицали, но пугала ее стихия, и говорили о ней всегда с оговорками, - то о фальшивом льстивом тоне (Адамович), то о капризности и истерике (Ходасевич). Безоговорочно принимал ее только Святополк-Мирский. Но и он о прозе ее говорил «самая неряшливая, истеричная, самая худшая проза из всех, что когда-либо писали по-русски».
Можно говорить о воскрешении Цветаевой и больших форм, и высокого одического строя (вспомним ее лирические поэмы, лирическую сатиру «Крысолов», печатавшуюся на протяжении почти года в «Воле России» в 1925 году, пьесы в стихах, две трагедии на классические темы, две фольклорные поэмы). Ее стихия – безмерность. (Мнение Струве о том, что поэтические истоки Цветаевой, минуя Пушкина, идут к Державину и даже Тредиаковскому). На хаос Цветаевой все-таки пронизан строем. Цветаева была в эмиграции одинока. В 1939 году она вернулась в Россию с маленьким сыном, последовав туда за ранее уехавшей (добровольно) дочерью. Муж был расстрелян после того, как Цветаева вернулась. Дочь отправлена в лагерь. В начале войны Цветаева оказалась в эвакуации в Елабуге, там она в 1941 году повесилась.
Проза Цветаевой. Такая же неровная, как и ее поэзия, и ей присущи некоторые те же недостатки. «Беллетристики» Цветаева не писала, и проза ее состоит из этюдов об искусстве, литературных портретов и характеристик, очерков и воспоминаний. Это проза поэта, проза, насквозь пронизанная лиризмом. Иногда Цветаева в прозе, как и в стихах, захлебывается словами. Такое захлебывание словами, например — в статье о Пастернаке («Световой ливень»). «Не Пастернак – младенец. Это мир в нем – младенец. Самого Пастернака я отнесла бы к первым дням творения: первых рек, первых зорь, первых гроз». «Пастернак и быт. Обилие его, подробность его – и: «прозаичность» его. Быт у него почти всегда в движении: мельница. Вагон, запах бродящего вина, шарканье клумб, выхлестнутый чай. Даже сон у него в движении: пульсирующий висок. Быта, как косности, как обстановки, вы не найдете вовсе. Прозаизм Пастернака – это святой отпор Жизни – эстетству. Пастернак и дождь».
Цветаевой удавались конкретные, живые портреты тех, кого она лично знала. Особенно хороши этюды о Белом, Кузмине, Брюсове — во всех них очень много и о самой Цветаевой — а также отдельные страницы воспоминаний, воскрешающие детство, юность, прошлое. Интересны и некоторые общие статьи о поэзии, об искусстве, в которых разбросаны острые, афористически выраженные мысли («Искусство при свете совести», «Поэт о критике»). Степун и Вейдле: «Литератором Цветаева никогда не была. Ее проза, в сущности, тоже художественное и даже поэтическое словотворчество, те же стихи. Проза Цветаевой еще ярче, быть может, чем ее стихи. Она свидетельствует о необычайной цельности и чистоте всего ее поэтического состава. Проза ее ближе к жизни — чем ее стихи. И как в жизни, а не только в стихах, была она прежде всего и всегда поэт, так остается она поэтом и в каждой строчке своей прозы» (Вейдле). (Если нужно будет прочесть стихотворение – смотри отдельно стихи).
«Нездешний вечер» (Михаил Кузмин). *Глаза – и больше ничего. Глаза – и все остальное. *Жеманности не было: было природное изящество чужой особи, особое изящество костяка, был отлетающий мизинец чаепития. *Об эмиграции: из мира, где мои стихи кому-то нужны были, как хлеб, я попала в мир, где стихи – никому не нужны, ни мои стихи, ни вообще стихи, нужны – как десерт: если десерт кому-нибудь нужен… *О Мандельштаме: верблюжьи глаза. + история Москва-Петербург. Чтение стихов. Цветаева и Ахматова.
«Пленный дух» (Андрей Белый). *Танцующая спина Белого. *Белый, напуская на меня всю птицу своего тела. *Со мной он не говорил никогда, только, случайно, присев на смежный стул, с буйной и несказанно-изумленной радостью: «Ах! Это – вы?» - за которым никогда ничего не следовало, ибо я-то знала, что это – он. *О, потрясение человека, который вдруг осознал, что молчит и совсем не знает сколько. *Об Асе Тургеневой: между нами уже простота любви, сменившая во мне веревку – удавку – влюбленности. Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь. *О ничевоках: Борис Николаевич слушает ничевоков. Барышня (деловито): это новое направление, группа. Они говорят, что ничего нет. Белый: ничего, чего, черно. Ч – о, ч – чернота, о – пустота. Ничевоки – это блохи в опустелом доме, из которого хозяева выехали на лето. Блок оборвался, потому что Блок – чего, и если у Блока – черно, то это черно – чего, весь полюс черноты, чернота, как присутствие, наличность, данность. *Слушать Белого и не пойти ему вслед, не затопить ему печь, не вымести ему сор, не отблагодарить его за то, что он – есть! Если я и не шла вслед, то только потому же, почему и близко подойти не смела. Помочь ведь – тоже посметь. *Белый: У меня нет комнаты! Я – писатель русской земли, я написал «Петербург», я провидел крушение царской России, я! – должен стоять в очереди за воблой! Я писать хочу! Но я и есть хочу! Я – не дух! Вам я не дух! Я хочу есть на чистой тарелке, селедку на мелкой тарелке, и чтобы не я ее мыл. Я заслужил! Уморили Блока и меня хотят! Я не дамся! Я буду кричать, пока меня услышат! *О Блоке: если Блок действительно умер от последствий недоедания, то только потому, что был настоящий, великий человек; погнали его разгружать баржу – пошел, себя не назвал. Это – действительно величие. *Белый о стихах Цветаевой упомянул расхлябанность москвичей и мертвенность акмеистов. *Белый о Цв.: господа, вы видите, что от нее идет сияние? Сияние и успокоение. Мне с ней сразу спокойно, покойно. Мне даже сейчас, вот. Внезапно захотелось спать, я бы мог сейчас заснуть. А ведь это, господа, высшее доверие – спать при человеке.  Еще большее, чем раздеться донага. Так страшно спать при человеке. Далее: Простите. Я отлично знаю, что, что нельзя среди бела дня, в кафе, говорить вещи – раз навсегда. Но я – всегда в кафе! Я – обречен на кафе! *Белый: вы знаете, я ведь боюсь детей. Я безумно их боюсь. О, с детства! С Пречистенского бульвара. С каждой елки, с каждого дня рождения. Они у меня все сломали. О, они как звери, не выносят чужого и чуют слабого. Все дело только – не показать страха, не дрогнуть. Больной волк ведь. Когда заболеет, наступает на больную лапу. Знает, что разорвут. О, как я их боюсь! *О Белом: ничего одиноче его вечной обступленности, обсмотренности, обслушанности я не знала. Его смотрели как спектакль, сразу после занавеса бросая его одного, как огромный Императорский театр, где остаются одни мыши. *О Белом всегда говорили с интонацией «бедный». «Ну, как вчера Белый?» - «Ничего. Как будто немножко лучше». Или: «А белый нынче был совсем хорош». Как о трудно-больном. Безнадежно-больном. С непременным оттенком здравого смысла над безумием.

СТИЛИСТ. ОЦЕНКА ВАР. СОГЛАСОВАНИЯ ОПРЕДЕЛЕНИЙ И ПРИЛОЖЕНИЙ
Стилистическая оценка вариантов согласования определений и приложений.
Вариантные формы определений появляются при существительных общего рода - ужасный сладкоежка - ужасная сладкоежка. Существительные общего рода обладают яркой экспрессией (чаще отрицательного значения) и употребляются в разговорной и художественной речи.
Нарушение нормы не ощущается только в том случае, если существительное называет неодушевленный предмет (И фонарик, вот, какая умница! - Вдруг погас на несколько минут - Св.). Во всех других случаях рекомендуется согласование по смыслу: Вы бездари и тупицы! Самый страшный бездарь и тупица - я! (Снег.)
Падежная форма прилагательного-определения, входящего в состав количественно-именного сочетания: Два-три пыльных тополя стояло у дороги (или пыльные). Определение употреблено в форме родительного падежа множественного числа при существительных мужского и среднего рода и в форме именительного падежа множественного числа при существительных женского рода.
Субстантивированные прилагательные в количественно-именных сочетаниях: в функции прямого дополнения и предложного управления на равных правах употребляются формы: На улице Бирюзова открыли две новые столовые и… открыли две новых столовых. При указании на дробное число используется только родительный падеж: Две пятых Луны скрыты от нашего взора.
Сочетания с существительными женского рода, у которых формы родительного падежа единственного числа и именительного множественного отличаются ударением: две высокие (и высоких) сосны (потому что в именительном множественного - сосны) Правильно: родительный падеж. Так же и в предложных сочетаниях: по две столовых ложки (исключение: разделить на две равные части).
Прилагательное, предшествующее количественно-именному сочетанию, обычно выступает в форме именительного падежа множественного числа: последние два проекта.
Прилагательные, употребленные после количественно-именного сочетания, могут варьировать свои формы падежа: Поздно вечером… подкатили к колхозному амбару два грузовика, груженные мукой (Лап.) (воспринимается в целом) - …Стояли четыре больших ящика, набитых японскими трофейными продуктами (Сим.) (воспринимается в отдельности).
Варианты форм согласования определения, употребленного при нескольких однородных именах существительных: талантливо написанные стихотворение и поэма - опубликованный текст и комментарии. Определение в форме множественного числа подчеркивает наличие нескольких предметов, в форме же единственного числа оно возможно в тех случаях, когда и так ясно, что определение относится ко всем предметам.
Выбор грамматической формы существительного, у которого несколько определений. Такое существительное может стоять и в форме единственною числа: глаголы действительного и страдательного залога (не «залогов»!), и в форме множественного: студенческая и преподавательская конференции (при употреблении единственного числа возникла бы неясность (это конференция, общая для студентов и преподавателей, или две конференции?). Форма единственного числа существительного подчеркивает тесную связь предметов, множественное число указывает на раздельность предметов.
Приложения должны согласоваться с существительным, к которому они относятся. Все русские (и шире - все славянские) топонимы следует согласовать со словами: город, село, поселок, река: в городе Суздале, на реке Каменке. Не согласуются с родовыми наименованиями лишь географические названия, имеющие форму множественного числа: в городе Мытищи, из города Клинцы, а также составные: к городу Великие Луки. Тенденцию к несклоняемости обнаруживают географические названия на -о, -е: в городе Пено, у села Молодечно (во избежание разночтений).
Следует склонять и русские географические наименования сложного состава: в городе Петропавловске-Камчатском. «Охвачены тенденцией к неизменяемости» все топонимы, у которых первая часть среднего рода: из Ликино-Дулева. В специальной литературе и официально-деловом стиле многие географические наименования употребляются как несклоняемые.
Разночтения в согласовании географических наименований с родовыми касаются в особенности названий островов, озер, мысов, заливов, пустынь и под. Надо учитывать род. Названия женского рода согласовать: на острове Сицилии (но к острову Цейлон), в пустыне Сахаре (но из пустыни Кара-Кум), у залива Аляски (но в проливе Босфор). Не согласуются составные наименования: на реке Северный Донец. Названия улиц (преимущественно в форме женского рода) следует согласовать как приложения: на улице Остоженке. Без изменения остаются названия улиц, представляющие застывшую форму родительного падежа: улица Куйбышева (из «имени Куйбышева»), а также составные наименования: Об улице Красные ворота.
Формоизменение в большей мере характерно для географических названий городов, населенных пунктов, рек, селений, находящихся на территории России (так как они постоянно склоняются в разговорной практике русских людей). Зарубежные географические названия, в особенности экзотические, часто употребляются без изменения.
Сочетание нарицательного существительного и имени собственного лица, выполняющего функцию приложения - профессор Иванова, доцент Светлышева. Возникают колебания при выборе формы определения к таким сочетаниям, объединившим разные формы рода: существительное, обозначающее более широкое понятие мужского рода, а приложение - женского. Уважаемый профессор Иванова! (определение согласуется с родовым наименованием - офиц) или: Уважаемая профессор Иванова (определение согласуется с приложением - разг). Варианты согласования определений с сочетанием типа доктор Петрова зависят or порядка слов: определение, выраженное прилагательным, согласуется с ближайшим существительным: Доктор Петрова, всегда внимательная к больным, пользуется большим уважением (но: Опытный и знающий врач Петрова пользуется уважением). Причастие, независимо от места его в предложении, обязательно согласуется с фамилией: Принимающая больных в кабинете № 5 врач Петрова… Однако стилистически неудачны такие сочетания, в которых определения согласуются по-разному: Известный специалист в области онкологии, сделавшая интересный доклад на конференции врач Петрова будет выступать перед коллегами.