Маньяк. История одного писателя. 9

Линолеум. Почему в госучреждениях кладут этот странный липкий материал? С некачественно изображенным паркетом, протертым на местах по которым чаще всего ходят. В складках как морщины, и торчащей серой подложкой в прорванных местах. Как будто кожа старика – утопленника, липкая и прогрызенная рыбами – падальщиками, такого же неприятного цвета. Может это делают специально? Чтобы задержанные чувствовали себя как-то странно? То ли в квартире соседки своей мамы, которая непременно будет приставать к тебе со своим жирным супом и ненужными расспросами о девушке или еще хуже – рассказами о своей дочке – внучке твоего е возраста, прыщавой девственной мымре, которая отличница и спортсменка, и тебе уже кажется, что ты в хрущевке, с вечно темными из за деревьев у подъезда окнами, где пахнет котлетами и помойкой. Или еще лучше – ты  уже откровенно в следственном изоляторе какой-нибудь глубинки с потными трактористами, отловленными по пьянке и сто процентными бывшими зеками, сидевшим за избиение жены. Я уже почти там, но меня возвращает усталый голос следователя:

- Так, Калинин Кирилл, такого-то года рождения, родившийся, мм, понятно где, прописанный... ого, где прописанный, что, мажор, кровь взыграла?

Следователь утомленно смотрит на меня и мне уже неловко, он напоминает здорового такого ангела оперативных войск и какого-нибудь американского фильма о спасении человечества. Или еще лучше – просто хорошего человека. Я немного улыбаюсь.

- Какой же я мажор? Я в футболке своего брата и место прописки ни о чем, может, я там сторожем работаю. А это – просто сорвался, у меня друг хороший из-за этих тварей пропал. Хороший парень. Был. Мы с одиннадцати лет дружили, реально дружили. Одни и те же предпочтения, но одних и тех же актрис кончали и музыку одну слушали, еду жрали, страны любили. Никаких ссор из за баб, если что помочь надо – то хоть в три часа ночи - запросто. Курсовые друг другу писали, выручали из всякого, да мало ли. Так держались друг за друга, а у него семья как раз из сектантов была, мы не особо афишировали то что общаемся, я вроде как международный террорист для его родителей был, но мы умудрялись быть самыми близкими, я ему мог спокойно все рассказать, знал что он не пошлет, поймет. Ну и девушка потом у него появилась тоже из них. А он влюбился, и стал слушаться ее, она меня ненавидела, я совсем персоной нон грата стал. Нельзя было не то что видеться а звонить. Так на спад и пошло. Просто из за бабы. Я как то искал его, не нашел, он просто исчез куда то. Может у него конечно хорошо все, во всяком случае надеюсь, но такого близкого друга у меня уже не было. Как то вроде забил на это, он взрослый человек и может  поступать так, как хочет, свобода выбора за которую заебываешь себя всю жизнь работой и как правило оказывается что это то что  не нравится окружающим тебя людям. Мало того что не нравиться, им это вообще не подходит.

Я вздыхаю и продолжаю:

- Мне вообще обычно все равно, но тут все сильно задолбало. Очень сильно. – я проворачиваю запястья в неудобных наручниках, стараясь держать руки больше на весу, что бы металл не врезался в кожу и не пережимал сосуды, сам пытаясь понять почему не выдержал и повторяю тихо – сильно задолбало.  Потом смотрю на следователя и продолжаю – вот вас не задолбало? Люди напарываются на дерьмо и все равно и гадят, и гадят и гадят. Каждый день одно и тоже и ничему это все не учит.

Следователь молчит. Видно, что его, конечно, тоже задолбало и он оценивает насколько сильно.

- И вы кто по профессии? Так рассказываете просто…

- Сейчас разве важна профессия? Редко кто по специальности, и потом – одно дело на кого учился, а другое кем хотел, и третье – как в итоге на жизнь зарабатываешь, вот вы на кого хотели идти, в идеале? Я журналист, сейчас пишу. Ну и там шабашки.

- Ааа, то-то я думаю – лицо знакомое, – следователь улыбается - У меня невеста вас значит читает. И правда, видимо сильно вас подзадолбало все, если на потерпевшего накинулись, у вас-то жизнь наверно не такая ухабистая как у всех.

Я тихо усмехаюсь, представляя ужасы предсвадебной жизни и рассматривая натянутую на груди рубашку следователя и кружку с разводами кофе, на месте где она касалась губ. Кружка с сердечками, очевидный женский бюджетный подарок на 14 февраля.

- Невеста это хорошо, только трудно наверно, а вы, значит, не читаете?

Мне почему-то вспоминается одна история по молодую пару. Я тогда еще ездил общественным транспортом, часто, когда мотаешься на работу и с работы в одно и то же время начинаешь запоминать людей, едущих тогда же. И вот я регулярно ездил с мусульманской парой. Молодые еще довольно, может чеченцы, может еще кто горный. Она красивая, восточная, замотанная в платки, знойная и в то же время какая то домашняя, такую легко представить с детьми и у кастрюль. Он дикий и черный, с горящими глазами и раскованными позами. Они ездили со мной не так уж часто, но каждый раз это был целый спектакль. Он был вусмерть пьяный и зачем то выволакивал ее из салона, что то кричал и явно никуда не собирался ехать, падал и шатался, кидал в водителя деньгами или напротив не давал жене на проезд, дрался с прохожими, кидался на жену и проч. Уж не знаю, что у них там было, мерзко конечно это все, рейс был последний и мне всегда было жутко, когда они все-таки не ехали. Хотелось надеяться, что у них есть средства на такси, или что он угомониться, все это было неприятно, особенно на глазах у людей, было стремно за девушку эту, что ей такое досталось, а это все повторяется и повторяется но. Но самое гадкое было то что я видел как ей это нравится. Она вся светилась этим несчастьем, гордилась им как каким то идиотским, только ей понятным подтверждением любви ее мужа.

- Я что то как-то нет, – следователь неловко улыбается глядя в стол. – Я как-то проще, а у вас в книгах черт ногу сломит насколько знаю.

- Я на самом деле тоже не сложный. Морды, вот бью и на самолет опаздываю, – я смеюсь, – хотя обычно не настолько социально активный человек.

Я вдруг замечаю на его столе свои старые дела. ****ь, этих разборок мне еще не хватало. Перевожу взгляд на красивые руки следователя, чем то похожие на мои даже. Потом на шею и лицо. Смотрю на опущенные в бумаги глаза.

- Хочется коньяка.

Следователь отрывается от документов и в недоумении на меня смотрит, хмурится, я поясняю:

- Я про**ал свой шанс улететь. Этот город, сука, вцепился в мои ноги и не отпускает. Все. Крышка захлопнулась и теперь меня точно в этом всем перемелет, потому что этот капкан между ног у кастратки и дальше – только мясорубка.

Я упираюсь локтями в колени и ложусь лбом на ладони.

Слышно как следователь чешет ручкой затылок.

- Между ног у кого?

- Кастратка. Мифическая такая дрянь с зубами в вагине, ты туда сунешься, а она раз, и все оттяпает. Красивая вроде, но главный мужской кошмар это женщина. Этот капкан размером с город и все из-за одной женщины. Ловушка.

Она ведь и правда захлопнулась. С первым моим ударом по сектанту я сам сломал собственную оборону и теперь затылком чувствую, как меня накрывает этой мглой, поглощает и подтаскивает свои расслабленные полу-отмирающие щупальца, погребая меня под своим весом, душа. Теперь все, то от чего я пытался сбежать догнало. Сейчас  образуются еще, какие-то проблемы и дела и все уже, все, все, никакого плова с морковочной бараниной.  Только-то липкое, что меня подстерегает здесь.

Я, кажется, что-то пропустил пока размышлял что же с этим всем делать, потому что когда открыл глаза то в кабинете мы были уже не одни.

- Эй, Калинин, ты чего? Не кисни, – пришедшая Дарька теребит меня по плечу, – путем все, адвокат разберется. Ты только готовься, там пресса ждет и ребятки, какие-то, из тех что всегда рады поглазеть и поснимать на мобильник.

Я поднимаю голову на затосковавшего при слове «адвокат» следователя, готовящегося морально к штурму, расстегивающего верхнюю пуговицу, невольно думая, что ему к лицу вся эта форма, несмотря на то, что древний кондиционер в тесном кабинете еле дышит, и на его рубашке проступают  влажные пятна. Потом поднимаю глаза и смотрю на Даню. Какой-то опер снимает с меня наручники, и я потираю запястья, выхожу в туалет умыться и вымыть руки, долго пытаюсь закрыть дверь, которая еле держится, еще дольше пытаюсь заставить работать кран и наконец, когда он выплевывает мне на ладонь ледяную ржавую воду я умываюсь, поднимаясь над хлипкой раковиной, упираясь лбом в отбитое зеркало и тяжело дышу.  Потому что вот оно. Прижало и просунуло в меня щупальцу. Ловушка то живая, с зубами и лапами, с жабрами и миллиардами глаз. И она сейчас начнет меня рвать на части, чтобы потом рассосать, замариновав в уксусе безысходности. Надо упираться.

После того как мы выходим из отделения, Дарька хипешует по телефону, мы проталкиваемся сквозь микрофоны на палках и советы нанять телохранителя что бы оберегал от меня людей  и едем домой. В голове гудит и сложно понять от чего именно. То ли от осознания головоногой ловушки, толи от почти пережеванных на ее зубах людей, потерянного друга, усталого следователя и чуваков с микрофонами на палках. С одной стороны, зачем этим людям лежать на зубах этой твари, лучше помочь им, вытащить, рассказав, что происходит на самом деле. Но. Если я их освобожу – ловушка сожрет именно меня, будет жрать в полном одиночестве, и я вскоре подохну от тоски и отвратной боли.