Колыбельная для нерождённых

Спите спокойно, мои нерождённые дети. Спите без сновидений.
Спите, я надежно стою на страже вашего покоя. Ничто и никто не сможет нарушить его.
Вас никогда не будет.

Есть такая категория людей, которые способны испытывать эмпатию. Проще говоря - сильно сопереживать живому. Как-то торопился на работу, а собака хотела в туалет. Но я очень спешил. И тут увидел её глаза. И словно сам захотел в туалет. И плюнул на работу, пошёл гулять с собакой. Потому что чувствовать то, что чувствовала она было невыносимо.

Я занимался боевыми искусствами, но не достиг результатов ни в одном из них. Я не боялся ни боли, ни трудных тренировок. Я просто не мог бить других. Просто потому что ударяя другого, я словно ударял себя. И чем агрессивнее я был, чем явней было моё превосходство, тем паршивей я себя чувствовал.

Не страшно. Однажды одноклассник ударил меня в лицо. За то, что я его по делу назвал подлецом. Я упал, встал и ещё раз подошёл к нему и ещё раз назвал подлецом. Снова получил, снова встал и подошёл и сказал. Было больно, но ещё больнее было бить его. И больно было позволить ему победить. Вот и вставал и шел и говори, не отвечая на его удары. Это продолжалось бы долго, если бы девчонки с эмпатией не подняли визг, а очнувшиеся одноклассники нас не развели в разные стороны.

Другой случай. Однажды мы с другом проводили девушек домой. Возвращались поздно. Автобусы уже не ходили. Район был криминальный. К нам подошли двое. И без всяких слов приветствия ударом сшибли моего друга. Двое на двое – в общем-то честный поединок. Друг стал прыгать вокруг обидчика, нанося ему мелкие удары. А я сцепился со вторым. Это была больше борьба. Я не давал ему ударить, но и сам не бил. Потом я повалил противника на землю, животом в грязь, заломил руку за спину. И тут он меня спросил: «И что дальше?» Действительно? Что дальше? Связать я его не мог, не было ничего под рукой. Рядом, прямо под свободной рукой лежал камень, вполне годящийся чтобы жахнуть подлеца по голове. Но я представил, что будет. Будто самого меня дроболызнули по загривку. Мы так сидели несколько минут. Пустая улица. Ночь. Где-то пыхтят друг и его противник. Долго это продолжаться не могло. Я отпустил хулигана. И сразу получил по лицу. Упал. Он стал меня пинать ногами, но я не сопротивлялся. В минуту крайней опасности, даже ради своего спасения я не ударил человека камнем по голове, имея полное право и возможность. И это меня радовало. Я не смог убить или покалечить человека.

А то, что он пинал меня, – это было не страшно. Я к тому времени прочёл книгу про молодых антисталинистов конца сороковых годов двадцатого века, где подробно описывалось, как надо защитить своё лицо и внутренние органы, когда тебя пинают ногами следователи. Поза такая: подтянуть ноги, прижать колени к лицу, виски закрыть ладонями. И всё. Позвоночник достаточно прочный, ребра тоже, не говоря уж о черепе и ногах. Так бы продолжалось довольно долго, если бы не возникли прохожие, хорошие дядьки, которые надавали хулиганам тумаков и те разбежались.

Каждый раз, когда я говорил человеку, что его тексты никуда не годятся, я испытывал всю боль, которую, как я себе представлял, мог испытывать мой собеседник. Но тут всегда побеждает желание быть честным.

Сцены насилия, жестокости, всё это мой мозг переносил на себя, на свой организм, живое воображение дорисовывает картинку. Плюс критичность мышления. Неверия в загробное существование души. Явственно представляю себе смерть. Непостижимо. Но очень страшно. Я не хочу, чтобы мои дети плакали, узнав, что когда-нибудь их не будет, не будет всех, кого они любят. Я чувствую то, что чувствовали бы мои дети, будь они живыми, а не воображаемыми. Я не хочу, чтобы они испытывали такие чувства. Я не хочу, чтобы они обманывали себя религией и суевериями, находили утешение в обществе недалёких и слабых. Я не хочу, чтобы их били за неприятие не справедливо устроенного государственного порядка, за их честность и открытость, за их ум или красоту, за их недостатки или достоинства. А если они будут не такими, то есть неумными, жестокими, бездушными и бессердечными, злыми, коварными, то, тем более, зачем миру такие дети?

Я не хочу, чтобы они познали боль предательства. Не хочу, чтобы поддались очарованию льстецов или идеологического вранья, и отдали бы своё время, свои жизни, здоровье, душу, за какого-нибудь мерзкого лидера, или глупую идею. Я не хочу, чтобы они любили недостойных. Я не хочу, чтобы они погрязли в суете и буднях, работая рабами бизнеса или государства, или нужды, или собственной алчности. Не хочу, чтобы они так жили. А другой жизни для них в современном мире не вижу. Или угнетай других, воруй, ври и процветай, или гни свою линию, получай подзатыльники и тычки, страдай, тяни лямку, довольствуйся тем, что ты честный, но бедный и никому не нужный.

Я не дам негодяям воспользоваться вами – моей слабостью. Никто не украдёт вас, чтобы шантажировать меня, никто не будет давить на меня, используя мой родительский страх за вас, никто не сможет заставить через вас делать меня то, чего бы я не хотел делать. Никто не сможет вас пальцем тронуть.

Я не сдам вас, мои неродившиеся потомки. Вас не будет. Для вас не будет ни смерти, ни страха смерти, ни болезней, ни горя, ни несправедливости. И вся боль достанется только мне. Мы сбежим в никуда.