Была у солдата МАТЬ...

Сначала они услышали «бум», потом будто по стенам застучали мелкие камешки. Все заволокло пылью. «Я ранен!» — закричал Хамуз. Карасенти бросился к нему. Матари почувствовал, что ногу свело судорогой. Из семи человек, находившихся в тот момент в комнате, ранило их троих. В последний день резервистских сборов! Когда именно они — Хамуз, Карасенти и Матари — должны были «сворачивать» базу и отправлять солдат домой. Следом за первым фугасом от палестинцев прилетел второй «подарок», упавший неподалеку от столовой. К счастью, людей там не было.

Полгода спустя. У Хамуза до сих пор в ноге осколок. Железяка сидит глубоко: чтобы удалить ее, нужна серьезная операция. Карасенти стал хуже слышать, правда, рана на бедре давно затянулась. У Матари благополучно извлекли осколок из икры.

В редакции они появились, как и было оговорено, в полшестого: минута в минуту. А в Тель-Авиве встретились раньше — в четыре. К счастью, Карасенти не застрял в пробках, хоть и добирался аж из Кирьят-Аты. Мужчины уселись в городском парке и первым делом извлекли из сумки маленький примус и джезву, отдавая дань многолетней армейской традиции. («Однажды Хамуз и Матари решили меня навестить. Зашли в гостиную, расположились на ковре, вытащили примус. Моя жена уже привыкла. А за столом мы кофе пьем только поодиночке», — скажет мне позже Карасенти.) Распивая в парке дымящийся кофе, вспомнили последние сборы. «Как этот парень, забыл его фамилию, — начал Матари, — уговаривал тогда Йоси: «Поехали ко мне домой после сборов», а тот ему: «Что я у тебя забыл?» А парень в ответ: «Я обещал детям привезти настоящую обезьяну». Все захохотали, вспомнив поросшие волосом уши Йоси. Потом вспомнили другой случай, как они специально вырядились, чтобы поднять настроение усталым солдатам, возвращавшимся с поста на базу под проливным дождем. Когда те вошли в столовую, промокшие до нитки, они увидели стол с дымящейся едой и троицу, одетую в белые поварские колпаки и...кальсоны. Напоследок всплыла в памяти еще одна история: в Газе бой, пальба. Десантники стреляют из укрытия. Ротный командир, не отводя глаз от прицела, машинально фиксирует все, что происходит рядом. «Солдат, а ты что не стреляешь?» — стучит он рукой по мешку с песком, приняв его за солдатскую голову. Насмеявшись вдоволь, ровно в пять троица поднялась и поехала в редакцию.

— Мы — треугольник, жесткая конструкция, — скажут они мне позже. — Убери у треугольника одну из сторон, и все рассыплется.

Потому и выбирали так долго день встречи. Чтобы приехать смогли все. Глядя на них, я думаю: «Матари — 36 лет, он обязан ходить на сборы. Ну а зачем это Хамузу в его 53? Или Карасенти, которому уже 45? У Хамуза — свое дело: фирма, поставляющая оффисное оборудование. Карасенти — директор одного из заводов пищевой компании. Матари — заместитель генерального директора дочерней фирмы крупного предприятия.

У Хамуза и Матари — по двое детей, у Карасенти — четверо. Кажется, забот хватает. Но тем не менее эти солидные отцы семейств, как мальчишки, с трепетом ждут дня, когда снова напялят на себя защитную форму, возьмут в руки оружие и станут называть друг друга не по имени, а по армейским кличкам. Кстати, а знает ли вообще кто-либо в роте их имена?»

— Нет, — подтверждает мое предположение Хамуз, — нас в роте знают только по фамилиям, которые по сути уже давно превратились в армейские клички.

Впрочем, как раз у Хамуза настоящая фамилия — Хамед. Хамуз — это имя его отца, уроженца Сирии, который тоже в свое время отслужил в израиль¬ской армии. У Карасенти — два брата-погодка, все прошли через десант при¬мерно в одно и то же время. Матари — единственный десантник в семье. Роди¬тели долго сопротивлялись тому, чтобы их сын служил в боевых войсках, но Юваль твердо стоял на своем и в конце концов добился чего хотел.

Ицхак Хамед — самый «старый» не только в роте, но и во всем батальоне. Его первые резервистские сборы, совпавшие с Войной Судного дня, растянулись на целых полгода. Там Хамуз, кстати, познакомился с «батей» — так называли десантники Ицхака Бакиша, тогдашнего «расапа» («рав самаль плюгати» — ротный старший сержант. Человек, отвечающий за обеспечение роты всем необходимым. — Ш.Ш.). «Это была личность! — скажет мне позже Юваль Матари, который встретился с «батей» на своих первых сборах в 1991-м. — Мы идем в гору, я «спекся», а он, который вдвое старше меня, в хорошем темпе несется впереди всех с 30-килограммовой поклажей на плечах. Мне стало стыдно, я догнал «батю» и больше уже не отставал». За 32 года Хамуз в общей сложности оттрубил на резервистских сборах 2200 дней.

— Сейчас некоторые жалуются, что три недели — это много, — говорит он, — а когда-то мы ходили в «милуим» (резервистские сборы – Ш.Ш.) на 70 дней, и это считалось в порядке вещей. Правда, время было другое, современная армии с ее высокими технологиями уже не нуждается в таком большом количество людей. Но и мотивация была иной. Если кто-то из родившихся в 1948-м году в 1973-м не шел на сборы, на него смотрели как на изгоя. Ну а для новобранца получить «21-й профиль» тогда означало распрощаться с мечтой о государственной службе, водительских правах и прочем. Сегодня это уже не так.

— Вы, похоже, армейская элита, — обращаюсь я к неразлучной троице, — все до единого «цанханим» (в буквальном переводе – парашютисты). Кстати, сколько у вас прыжков? - Мне, человеку неармейскому, все представляется буквально. Однако, «цанханим» (парашютисты) в израильской армии прыгают только на учениях, а не во время боевых операций, потому что в этом нет нужды. Хамуз утверждает, что последний раз масштабная акция, в которой были задействованы прыгающие парашютисты, состоялась в 1956 году в Синае. Тем не менее, Хамуз совершил около четырех десятков учебных прыжков, Карасенти и Матари — чуть меньше. Но парашютисты — название скорее символическое. В боевых условиях им прыгать не приходилось, и по сути эти трое мало чем отличаются от десантников других подразделений. Должность у них во время резервистских сборов одинаковая. Все трое - «расапы» (старшие ротные сержанты, на которых держится жизнеобеспечение роты десантников).

— У роты есть командир, но без нас он как машина без бензина. — объясняет мне Меир Карасенти. — Хороший «расап», он солдату как отец и мать. Должен позаботиться о том, чтобы солдат был сыт и не мерз на посту.

...Я рассмеялась, представив, как эта троица обходит посты и кормит дюжих десантников с ложечки манной кашей... Однако моя гипербола на самом деле была недалека от действительности. Однажды троица подняла на ноги руководство базы, обнаружив, что один из солдат мерзнет — зима, а на посту нет печки. Они предъявили ультиматум: или завтра же вы проведете туда электричество, или мы обратимся в вышестоящие инстанции. К обеду печка была. Другой раз далеко за полночь вдруг пошел сильный дождь: «расапы» туг же спохватились, сели в машину и стали развозить солдатам, несущим караул на дальних постах, теплые куртки и термосы с горячим кофе. Еще было такое: как-то в роту не завезли в достаточном количестве продукты. Сержанты перекрыли дорогу армейскому грузовику, ехавшему своим маршрутом, и потребовали, чтобы тот отправился за продовольствием.

А как они готовятся к сборам! Списки необходимого составляются загодя — месяца за два. Потом начинаются звонки по инстанциям — приходит время подключить связи, которые у хорошего «расапа» завязываются в течение нескольких лет. Один кибуц ежегодно жертвует десантникам свежую рыбу, другой — чеснок и так далее. К первому дню сборов машина «расапа» напоминает скатерть-самобранку, чего в ней только нет — начиная от деликатесов и спальных мешков на гагачьем пуху до компьютерных игр (чтобы «ребята не скучали в свободное время»). Тут же армейское снаряжение. Если «расап» получает по связи сообщение о проникновении на израильскую территорию подозрительных лиц, у него в машине есть все дня того, чтобы незамедлительно развернуть блокпост. И в бой «расапы» идут в числе первых. Хамуз участвовал в двух крупных кампаниях — Войне Судного дня и Первой ливанской. Карасенти — в Первой Ливанской. Матари мобилизовался в армию позже, в 1987-м: на его долю выпала интифада и операции в Газе.

— Когда мы брали Сидон, — вспоминает Карасенти, — потеряли двух ребят из нашей роты. Это было очень тяжело... А еще я до сих пор не могу забыть того, что случилось наутро после того, как в результате жестоких уличных боев пал Сидон. Из одного здания вдруг навстречу нам вышли дети лет семи с поднятыми руками. У меня сердце оборвалось: перед глазами сразу возник известный снимок периода Катастрофы, где запечатлен маленький мальчик с поднятыми руками. Ребята из нашей роты тоже были в шоке: мы бросились к детям, стали их успокаивать и совать в руки шоколад, который был у нас с собой в карманах курток.

— Самое ужасное в любой войне — это когда от нее страдает гражданское население, — говорит Хамуз. — Мы это понимали в 1982-м в Ливане и вели себя соответствующе, что, кстати, нашло свой отклик у местных жителей: нас приглашали в дома и не смотрели как на оккупантов... Израиль заплатил за ливанскую кампанию высокую цену. Мы постоянно навещаем семьи тех ребят из нашей роты, которые погибли в Ливане, поддерживаем их вот уже на протяжении двадцати с лишним лет.


— Мы коснулись грустной темы, и я вспомнил еще один случай, сравнительно недавний, — снова вступает в разговор Карасенти. — Хамуз был уже на сборах, меня задержали дела, я собирался подъехать попозже. Просыпаюсь утром и вижу на экране мобильника, что было много звонков, и все от Хамуза. Я быстро набираю его номер: «Что случилось?» — «У ребят ужасное настроение. Сегодня убили одного из наших солдат...» Зная, насколько я в тот момент был занят, Хамуз не сказал мне: «Приезжай», но я тут же все бросил и поехал на север. Мы отправились с Хамузом в ближайший кибуц, объяснили ситуацию, пригнали трактор, нашли рабочих и установили погибшему парню обелиск — на том месте, где это случилось. Съездили за цветами, провели траурную церемонию. В тот момент мы все были вместе, занимались одним делом, и это снимало напряжение. Но боль все равно никуда не уходит; она остается. Особенно если ты знал погибшего, ел с ним за одним столом, спал в одной палатке, участвовал в одной операции.

— Однажды мне попалась на глаза заметка о голодающем солдате, и я был просто вне себя, - возмущается Хамуз. - В армии достаточно еды, и такого не должно быть! Значит, просто в той части, где подобное случилось, некудышный «расап». Я, кстати, однажды столкнулся с таким равнодушным «расапом» на своих первых резервистских сборах в 1973-м году. Но его вскоре сменил «батя» — и я в полной мере почувствовал разницу. Долгое время ходил на сборы с «батей», а потом и сам стал «расапом», теперь стараюсь делать для наших ребят все, как это умел делать он. Когда в армии заботятся о солдатском быте, в роте совсем другая атмосфера. Неважно, кто ты на гражданке — адвокат или студент. «Русский», «эфиоп», репатриант, или родился здесь — какое это имеет значение? На сборах мы все равны, на нас одинаковая защитная форма. Мы вместе и должны помогать друг другу.

Карасенти вспоминает, как однажды на сборы явился резервист и пожаловался, что едва наскреб деньги на дорогу: семья на грани нищеты. Это повергло троицу в шок, «расапы» задумались, как помочь своему товарищу. Под вечер поставили в неприметном месте коробку с надписью: «Ребята, семья одного из нас испытывает денежные затруднения. Надо помочь». В результате собрали несколько тысяч. Попутно запаслись на кухне продуктами и отвезли по адресу того парня, оставив их на пороге, чтобы не смущать его семью.

— У меня самого сын десантник, — говорит Карасенти. — И я отношусь к каждому солдату в роте так, как хотел бы, чтобы относились в армии к моему сыну. Чтобы и для него «расап» разбился в лепешку и раздобыл зимой спальный мешок на гагачьем пуху.

Матари вспоминает, как он впервые увидел на сборах Хамуза к Карасенти:

— Мне сказали, что «расапам» нужно помочь в одном деле. Я зашел к ним в комнату и увидел, как эти двое сидят за столом и аппетитно уплетают арбуз с белым сыром. Они пригласили меня присоединиться к трапезе. За обедом мы вспоминали забавные случаи из армейской жизни и смеялись. Я понял, что попал в правильное место, а они в свою очередь решили, что я им подхожу, поскольку чувство юмора есть, аппетит хороший, и решили меня от себя не отпускать: так я стал в роте третьим «расапом».

— Как долго вы собираетесь участвовать еще в резервистских сборах, — спрашиваю я напоследок.

— До конца жизни, — смеясь, отвечает Карасенти, — доживем до 80 лет, станем ходить с палочкой, но все равно будем отправляться на сборы.

— Пока армия будет в нас нуждаться, — говорит Хамуз. — Больше всего мне хотелось бы, чтобы нас сменили люди, которым не безразлично, как живет рота, хорошо ли в ней солдатам. Надеюсь, что нам удастся передать свои традиции тем, кто нас сменит.


— Чтобы у тебя не сложилось впечатления, что сборы — это нечто вроде армейского цирка, хочу добавить кое-что важное. На самом деле это очень трудная работа, ночи без сна («расап» ложится спать позже всех и раньше всех встает) и очень большой кусок нашей жизни, — объясняет Матари. — Назови как угодно — мужской клуб, воинское братство, настоящие друзья. Мы ведь встречаемся не только во время сборов: мы дружим семьями, устраиваем маленькие праздники, на которые собирается, конечно, не вся рода, но немалая ее часть. Наши жены дружат, и дети играют вместе, когда мы съезжаемся семьями. Самый радостный день для нас — это первый день сборов, самый грустный — последний, когда надо снять форму и разойтись по домам.

— А по поводу тех, кто считает; что на сборы добровольно ходят только фраеры, скажу так: просто эта жизнь не для них, — добавляет Карасенти.

Уже стоя в дверях, Хамуз спрашивает меня:

- Тебе приходилось ездить в Эйлат? Помнишь свое ощущение, когда возвращаешься оттуда неделю спустя? Прилив энергии, хорошее настроение. Для нас сборы в определенном смысле нечто вроде Эйлата. Они выдергивают нас из рутины. Мы выполняем чисто мужскую работу (женщины хоть и служат в армии, но в резервистских сборах пока не участвуют), встречаем своих лучших друзей, устраивает друг другу розыгрыши, вспоминаем смешные истории. В общем, ведем совсем не скучную жизнь. Что же касается роты, обеспечением которой мы занимаемся по долгу службы, нам важно, чтобы солдат в последний день сборов сказал: «Сабаба!» (как здорово — сленг.) Ведь что обычно вспоминает тот, кто возвращается домой со сборов? Не то, как и где он стрелял, а то, как его кормили и как ему спалось. Вот и мы стараемся сделать все для того, чтобы у каждого в нашей роте — не важно, «старичок» он или новенький было ощущение, что он попал в правильное и душевное место.


Рецензии
Понравилось очень, своей особой романтикой, чистотой , крепкой мужской дружбой. И слог хороший.
Спасибо.

Наивный   15.05.2013 18:37     Заявить о нарушении
И вам спасибо)

Шели Шрайман   15.05.2013 21:46   Заявить о нарушении