162. В памяти и на память

На снимке Церковь Иоанна Неосвящённого в Несебыре (XIII-XIV век)


В рассказе о Болгарии нельзя не упомянуть про удивительный национальный колорит, в который я с головой окунулся. Он и славянский, немного похожий на то, что я видел в детстве в Ростове Великом, но много было и незнакомого мне, оставшегося то ли от фракийцев, то ли от греков, то ли от древних тюрков-болгар, то ли от других тюрков – турок. Но преобладает, безусловно, славянское начало. Одежда, предметы домашней утвари, керамика, игрушки, предметы, созданные мастерами-искусниками, ювелирные изделия, – всё это красиво и неповторимо. И в каждом городе – своё, особенное.

Денег у каждого из нас было немного, но каждый привёз из Болгарии сувениры. Я купил набор кофейных керамических чашечек с блюдцами, красиво расписанный радугой красок. Они остались в нашей ленинградской квартире на канале Грибоедова. В интернете я точно такой же не нашёл, но похожие орнаменты встретил.

Отчётов я никому никаких не давал. Никто у меня ничего и не потребовал. Дома и друзьям я вкратце рассказал об этой поездке. Но, наверное, услышали это не только друзья, потому что через месяц появилась анонимка, извещавшая райком партии, что я «непотребно» вёл себя во время туристической поездки в Болгарию – во время танца «вывихнул ногу девушке из дружеской нам страны – Германской демократической республики». Правда никаких дел на меня не заводили: ни за это, ни за «забастовку», когда мы не захотели въезжать в номера «барачного типа».

А у меня в памяти на всю жизнь осталась Болгария, с её удивительной историей и незабываемыми ландшафтами. Остались в памяти горы и долины, ласковое море и золотистый мягкий песок «Солнечного берега». Осталась в памяти скрипка старого еврея в таверне. Запомнился перрон вокзала в Кишинёве, где нас ждал пухлый и плешивый, добрый низенький человек с гитарой, осталось испытание воли на подножке поезда, осталось прощание с Марией в Софии и многое другое, что я не написал …

И остался на всю жизнь вопрос: как же все-таки сложились современные народы в Европе, которые воевали друг с другом весь известный нам исторический промежуток времени в три тысячи лет, но так и не истребили своих соседей-врагов, хотя именно к этому каждый из них и стремился. Этим стремлением был пронизан, к сожалению и ХХ век, когда нацисты, заявив, что немцы являются арийской расой, объявили, что славяне – недочеловеки, а евреи и цыгане должны быть истреблены.

И только теперь, через полвека, уже в другом, ХХI столетии картинка происхождения народов начала для меня проясняться. И теперь, встречая немца, я не уверен, что он не славянин. Слыша, как кричат националисты на своих русских маршах «Россия для русских!», я думаю, что в жилах большей части тех, кто орёт, течёт кровь татар, аваров, финнов, половцев и других, бог весть каких народов, живших когда-то рядом, если не вместе. И я не уверен, что когда появляется надпись на заборе «Смерть жидам!», она не была сделана рукой человека, в жилах которого течёт еврейская кровь.

Поэтому, говоря о национальности, можно говорить только о принадлежности к стране, где ты родился или живёшь, чью культуру впитал и стал её носителем. Вот и я был в России русским по культуре, но не забывшим, что у моих бабушки и дедушки родным языком был идиш. Я помнил, как замечательно готовила бабушка неповторимые еврейские блюда, как дедушка переводил мне с древнееврейского историю евреев и учил еврейской грамоте. И пока я жил в Советском Союзе, я был евреем и, приезжая туда на время из Америки, снова становлюсь евреем. Мне это там, в отличие от Америки, всегда напоминают: кто доброжелательно, кто – злобно в лицо.

Вспоминаю один случай. У нас дома в Академгородке было застолье. Кто-то, обведя взглядом собравшихся, сказал, что за столом у нас – интернациональный состав, перечислив: русские, украинцы, французы, немцы, евреи. Вера Августовна, тоже сидевшая за столом с нами, задумчиво сказала на ломаном русском языке:

– Кто это евреи? Любой, кто живёт во Франции, француз.

На что Любочка остроумно заметила:

– У нас в Советском союзе евреев тоже часто называют французами.

А когда я уехал в США, с удивлением обнаружил, что стал для американцев русским, потому, что приехал в Америку из России. А во всех других странах, куда бы я ни приезжал, я был для жителей этих стран американцем, потому что я жил в Америке.

Странно, но сегодня, прожив в Америке 20 лет, я ощущаю себя и тем, и другим, и третьим: и евреем, и русским, и американцем одновременно.

некоторые мысли, навеянные поездкой в Болгарию

Помнится, почему-то именно в Тырново я впервые задумался над тем, как велико значение христианства в национальном сознании болгар. Пятьсот лет под турецким игом, когда христианство искоренялось огнём и мечом, не привело к омусульманиванию населения. Пусть кто-то и принимал ислам, но большинство сохранило свою религию. И духовными пастырями были священники. И утешение люди находили в церкви. И продолжали строить храмы, расписывать их стены, писать иконы, изготавливать узорчатые деревянные кресты и иконостасы.

Но больше всего меня поразило то, что болгары берегут свои церкви. И невольно я проводил аналогии с жизнью в Советском союзе. Меня и моих сверстников воспитывали законченными атеистами: «Религия – опиум для народа». Церкви взрывались и сносились. Немногие оставшиеся использовались не для молитв и богослужения, а под склады и всякие другие нужды.

В крупных городах были оставлены для бабушек редкие церковные здания. Я видел одну такую недалеко от нас, и в пасху туда приходила толпа людей. И синагога в Ленинграде была оставлена только одна.
В Болгарии же гордились своими храмами. Рассказывали, в память какого события они были поставлены. Рассказывали об архитектуре. Показывали замечательные фрески. Говорили об основателях. Восстанавливали разрушенные. Относились как к народным святыням.
Своим героям и героям освободителям ставили памятники, сохраняли их имена в названиях улиц. Создавали музеи. В память о погибших строили церкви, часовни и мавзолеи.
И я понял, что болгары – народ, который не забыл, что сотни лет боролся с угнетателями, во имя свободы. И символом этой свободы была возможность хранить свою веру, чтить своих святых.

Но с тем же тщанием болгары сохраняли следы древности на своей земле, пусть даже это были не их предки. И пусть это были языческие древности.

Мне всё это дало обильную пищу для раздумий. И я позавидовал болгарам, потому что решил для себя, что, поступая так, правы именно они.

В то же время я остался при своём мнении, что все религии созданы людьми, присвоившими себе право трактовать, что угодно богу и как ему служить. И что это служение может переходить в ненавистный мне фанатизм. Но я именно тогда стал понимать, что многим людям необходима как вера в бога, так и участие пастыря, молитва, ритуал богослужения. Они необходимы, чтобы жить и выжить. Спастись от горя. Уйти от себя к Богу. Или чтобы выразить себя.

И тогда у меня впервые мелькнула мысль, какой огромный пласт культуры выбрасывается советской властью вместе с религией.

И я понял, что и в этом вопросе я не могу принять точку зрения коммунизма на религию.
Впрочем, не могу я принять и точку зрения России путинского времени, когда религия стала сращиваться с государством, когда, как и в конце царствования Романовых в России, появились хоругвеносцы и черносотенцы. И не просто появились, но и стали задавать тон. А чиновники во власти посещают церкви и крестят лбы не по вере и убеждению, а потому что это составляет часть идеологии, принятой властью.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2013/05/16/230