Чарующая пустота

      Хуан видел, как люди пребывают в «тюрьме без стен» всю свою жизнь, но ему легко было убить своего черного кота. Закопав его в огороде, он осознал, что вверх и вниз суть одно, ведь лишь под влиянием всевозможных миров стало ясно, что вспышка садо-мазо на экране телевизора есть ложь, ибо Хуану охота быть по ту сторону подземных химер.
      Хуан жил в высотном доме на самом последнем этаже. Он написал в своем блокноте историю, которую я вам передам, дабы вы знали, что кто он и что он по жизни делает. И так, вот записи из его блокнота…
     «Над моей комнатой был чердак, куда я уходил для того, чтобы отправить свое сознание в очередное путешествие. Там был старый диван из свиной кожи, пахнувший жутким утробным ликом луны, но все равно, я ложился удобно на него, выключал свой внутренний диалог, забрасывал привычный мир в топку, пытался отследить свой полет: куда же я приплыву, как меня там встретят.
     Да, мне теперь не сладко, я часто говорю себе о том, что скоро покину этот мир тленный и абсурдный, но я уйду в высшие миры осознанно и заберу туда свое тело, чтобы его не закопали на кладбище и не вскрывали  врачи. Я этих шуток не понимаю и никогда не пойму. Я перенес вместе со своим сознанием и тело, я уже научился, я уже все могу.
     Индеец бежит по раскаленным крышам домов в надежду увидеть своего друга, что сидит в своей черепной коробки и ждет осени, ибо то время прохлады и мятного чая. Он тоже пытается перенести свое тело в высшие миры, ему страшно хочется покинуть свое тело. Он не хочет, чтобы оно гнило под землей и его ковыряли скальпелем врачи. Индеец хочет тотальной свободы от всего известного.
   «Душа грустит о небесах, а по дворам ходят пионеры, их голова забита марксизмом-ленинизмом, но я уже не буду петь про коммунизм и жалеть тела вождей, что в мавзолее лежат» - говорил я индейцу, что свой ум созерцал, сидя на диване, а гигантские белые корабли плыли высоко над землей, из них доносились песни победы и радости.
    Мы сидели до утра, взявшись за руки, мило любовались босоногими ядрышками, что летели в ночной тьме и светились ярко-красными лучами, всматривались в глаза друг другу, ибо мы так сильно сдружились, что теперь нас ждут высшие миры. «Наши тела не достанутся извергам» - говорит мне индеец.   
       Ночью, когда на чердаке горят свечи, когда город  засыпает, то мы без устали говорим о красоте звездных пространств и холоде вечности. Индеец, сидя в кресле, мило улыбаясь, говорит мне о том, что в сердце скрыта вся суть человека. В сердце скрыта любовь, а любовь есть жизнь, без любви жить нельзя. Не красиво. Не хорошо. Гадко.  Человек обязан лишь любить, больше дел никаких не земле у человека нет. Кайф есть только блаженство любви.
Я, лежа на диване, слушаю речь друга, и вот говорит он мне спокойно:«Смерть есть высший смысл жизни, она же советчик, ведь потом будет все так, как ты сам захочешь. Человек не помнит себя. Неведомый человек. Где был я до того, как меня зачали родители? Кто тащит это тело? Зачем?».
За окном чердака спал городок, люди видели свои цветные сны, всех ждала завтра работа и те же проблемы, что и раньше, все шло по накатанному кругу, но на чердаке по ночам решались вселенские вопросы, ибо надо ж кому-то думать о Вечном, чтобы хоть как –то дать на мгновение вспыхнуть осознанию в этой тошнотворной энтропии материализма.
      Я надел шляпу и очки и вышел поздним вечером из дому, а за мной шли они, все как обычно было, но я не боялся ничего уже на свете, мне маяк светил во тьме, а потому и не боялся, может быть, культ мертвых нужен лишь мертвым. Я стоял на дороге и смотрел на свою тень, что смотрела на меня. Я любовался своею тенью. Я всматривался в нее и видел в ней Вселенную. Вот и кладбище. Комары кружили над могилами и кусали всех, кто лежал под землей. Могилы заставлены пасхами и яйцами. То мещанские сборища. Всю ночь пели и плясали на кладбище бабы и деды. Мне на кладбище они дали стакан водки и пару огурцов. Я потом шел по улицам и расшатывал деревья. Я брался за стволы и шатал его изо всех сил, грозился небесам, что плыли под ногами, они улюлюкали и смеялись, а все потому, что земля стала легче пуха. Потом я прыгал с обрыва, я хотел допрыгнуть до неба. Они же грозили мне пальчиком. Они брали меня за руку и вели обратно туда, где холодные стены и пыльные окна. Они рядом…
    Вот и долгожданный папин блокнот на столике у книжного шкафа, где записан телефон его любовницы. Взял и позвонил ей без всякой скуки. Буйство желудка не люблю, но хороших женщин еще как люблю. Договорились о встрече в ее темном доме в глубине города. Встретились. Переспали пару раз, а после этого я видел ее на улице в компании своего деда, что обнимал ее и говорил ей о любви. Она смеялась. Увидев меня, она улыбнулась мне и кивнула головой. Дома же мама ругала папу на чем свет стоит, ибо он не спрятал телефон своей любовницы от сына. Мать в порыве ярости сожгла блокнот и вырывала телефон из сети, выбросила его с балкона. Я жаждал лишь ее тела и улыбки, но она на улицах меня не замечала и уже не улыбалась. Вот же потеха, ибо увижу ее еще пару раз после того и узнаю ее думы окаянные!
       От уныния я бежал в гараж, где мог легко взять гитару и начать играть гаражный рок, ибо мне хотелось петь песни о великом походе в вечность. Я взял и ударил по струнам и услышал, как мыши ползают по полу и пищат тревожно. Я же запел баритоном, взяв пару аккордов, забыв о мышах:
Вот вижу темный в небе силуэт
Ему под ноги катится волнами ответ
На тот вопрос пустой и жалкий
Что он мог услыхать от гадалки
и задыхаясь от природы бежал он
всё ищет благодать, ему все в облом
о бездне размышляет, вырыл себе слеп
что в голове иных существ,
Он самой истины не знает
и от того давно уже ослеп
во тьму прелестных дам погружаясь
и уловив тот звук прекрасных рифм
идёт по тропке, закрыв свои веки
по водяным ущельям зазеркалья
и в гаражах скитаясь для утехи
пропивая все оставшиеся деньги
он же считает себя царём утопий
узнает час тех верных направлений пули
и толстые гули летят в никуда в небесах
манят их там разные мысли и чувства
ветер шелестит в его волосах
падает с потолка алмазная люстра
ветер вращает планету без устали рьяно
манит бегущая строчка воды в небесах.

     Я с собакой вошел в темный парк, а в этом парке прогуливалась та самая женщина. Тьма была непроглядная. Женщина шла по тропинке к озеру, чтобы помечтать на бережку и вдруг услышала страшный голос мой, что летел по парку:
- Рядом, смирно, ложись!
Женщина в панике исполнила все, что велел ей сделать этот мой страшный голос. Так она в страхе доползла до берега озера и вдруг из-за темных туч вышла луна, свет луны был очарователен, он манил, он отражался от гладкой поверхности озера. Вдруг она поняла, что этот голос мой, что она была моей любовницей на пару ночей, ее страх необоснован и она радостно поглядела на свой испуг пристально и ей мрачные глубины внутреннего мира не казались больше страшными. А к берегу вышел я на ходу поглаживая собаку, я говорил собаке о том, что сейчас отражение луны в воде прекрасно.
- Как тебе мой дед и отец? – спросил я у нее, а она сняв с себя платье предложила мне взять ее прямо на песке этой лунной ночью. Она смеялась, говоря при этом:
- Я тут чуть не умерла от страха. Я сама себя напугала. Твой голос звучал в моей голове. Он велел мне лечь на этом берегу и смотреть на свет луны до утра.
- Ты что-то уже видишь? – спросил я у нее.
- По дороге в никуда я увидела его, - ответила она мне, - он был бледный, он стоял на костылях на переходе и просил денег на проезд у розовощеких малышей, что катили повозки наполненные дровами и сладкими орешками и тортами. У него же не было одной ноги, но он знал все песни периода анархии в соединенном королевстве. Я дал ему на проезд пару рублей. Он же молвит с горечью в голосе: «Жена и дочь не дали мне денег, они хотят, чтобы я вернулся в свой гараж и играл на гитаре песни про секс и насилие и еще о том, как надо правильно бить баклуши. Они меня не любят, не жалеют ни капельки, а ведь меня сбила машина, я ж не виноват, что стал таким, я-то причем тут. Я не воевал, нет, не люблю винтовку и кровь, но я чуть выпил, конечно мне надо снять стресс, ведь мои песни пропитаны ненавистью к системе, а потом я шагал домой и мне было хорошо. Я думал над очередным хитом, там было про ордена и глобальность, но тут – бац – удар в спину! Вот так! Чуть выпил…стоило убить водителя, жалею, что не убил. Это еще ничего, а вот в одном доме украл мужик мешок муки у нянюшки моей дочки. Моя дочь ходит к нянюшке на занятия по русскому языку каждый четверг в пять вечера. Как стемнело, стал я дочь через рельсы нести, да замешкался на рельсах, поезд мне и чикнул обе ног, вот так! Мне еще повезло, ведь могло бы быть и хуже». Я же ответила ему на его историю так:
-В автобусе я кашляла и все пассажиры спрашивали хором: «Когда же ты прекратишь кашлять?». Я сидела молча, не знала что и ответить. Вроде бы ответить надобно бы что-нибудь, но вот только что сказать им на это можно. Я никак не могла понять, что же ответить. Я сильно задумалась. Сидела все  и думала. Когда я уже надумала, что ответить, то не было уже пассажиров в автобусе. Они давно уже вышли. Автобус стоял на конечной остановке, а рядом со мной сидел друг твой индеец, я взяла у него ключ от тайн мироздания и теперь меня несет неведомо куда.
             В моем доме раздался звонок. Я взял трубку и услышал ее ласковый голос, она пригашала меня к себе домой.
- Ты теперь точно уверена, что хочешь меня видеть? – спросил я у нее, - не убежишь ли ты снова от меня, как убежала тогда, на берегу реки когда мы были с собакой вместе.
- Я просто забыла дома выключить плиты, - оправдалась она без всякой суетливой мысли в голове, - вот и побежала сломя голову выключать газ.
      Я быстро оделся и побежал к ее дому, благо, что жила она совсем рядом, буквально в пару кварталах от меня. Я уже не стал додумывать новую правду, что жаждал сказать всему миру. Я забежал в прихожую, снял черный плащ, повесил на вешалку, поправил смокинг и зашел в темный зал, где сидела она на стуле у камина, я присел и стал всматриваться в ее черные и большие глаза. Она протянула мне стакан чая и бублики.
- Твой друг приходил в мои сны, он мне много рассказал о мире тонком, запивая сплин водой, - краснея стала вести она речь, - я харю свою теперь иначе ощущать стала, ведь она такое мне стал выдавать!
- Индеец любит сказки рассказывать, - ответил я ей.
- Он мне поведал тайны ума, - продолжала она вести свою речь еще больше краснея, - когда мы лежали с ним в одной постели, люди бы отдали все на свете, чтобы быть на моем месте в эту ночь. А началось все с того, что мне сильно захотелось пойти с ним в горы, так во сне и пошли! Знаешь ли, такое вот желание непреодолимое возникло у меня однажды поздно ночью и я не в силах была его побороть. Индеец ворвался в мой сон, и вот, мы ночами по горам бродим. Мы рисуем свои миры. Через пару минут, он уже стоял у меня в прихожей.
- Опиши же индейца мне, - попросил я.
- Легко! – ответила она, - вот описание его: усы, борода седая, длинные седые волосы и глубокий взгляд человека, прорубившего дорогу в ад и познавшего всю слабость сил тьмы. Как сейчас помню: он ворвался в мой сон легко и быстро; стоял в прихожей и я его пригласил зайти в свой кабинет, где он сел на темный диван и было так тихо, что слышно было пение цикад за окном. Я села к нему на колени и поцеловала его, мы долго целовались, а потом мне захотелось музыки, а в углу у меня лежали две гитары и мой взгляд был направлен на них. Очень неожиданно было для меня то, что он испытывает интерес к музыке. Я предложила ему сыграть мне песню о темном море осознания, он взял гитару и запел, ударяя по струнам, дико сжимая пальцами гриф. То было радость неземная в моей груди в тот час, он закончил песню, отложил гитару, а я принесла чаю, села к нему на колени, и так мы пили с ним чай. Потом он стал медленно перебирать струны, и это было потрясающе чистая музыка, исцеляющая мою душу и тело. Он положил гитару обратно и я предложила ему еще чаю, он кивнул головой и через пару минут чайник и чашечки стояли на столике, а рядом печенье и шоколад в фарфоровой тарелочке. Как сейчас помню, он задал мне странный вопрос, я даже не знала что и ответить ему, вопрос очень шокировал меня в то время, но теперь мне стало все ясно и сейчас бы я по-другому ответила, чем в то время, но не страшно. Я тогда решила выбить старый ковер, лежащий в зале, стала хлопать им о стол и двери, а индеец встал со стула и молча вышел в коридор, снял с вешалки свой плащ и ушел к себе домой, чтобы хорошенько обдумать то, что ночь за моим окном ему рассказала. Я вот тебе и позвонила лишь потому, ибо сижу и думаю: что мне ответить ей на это в следующий раз, когда он придет в мой сон и пригласит снова к себе домой в горы. Думы. Думы мои тяжкие. Нет от вас покоя.
      Съел конфету с именем твоим, а утром ты мне звонишь и говоришь, что любишь музыку бунта. Я утром же дома лежу на диване, но дома быть мне нельзя. Страшно ведь: внутри пузыря воображения кто-то ползает, перебирает лапками, а под кожей тоже самое. Они и по спине ползут. Насекомые. Я тогда беру гитару, закрываю дверь на ключ и иду себе в центр города, где скамейки, а на них детишки мороженное едят, гудят, пытают друг дружку, выпивают.
      Я вышел из дома, вот иду по дороге, что ведет в парк. За спиной  у меня гитара, а в руках огромный динамик, что настроен в диапазон с моим сердцем. Мой пульс хорошо. Я включаю свою музыку и иду, а прохожие смотрят на меня с завистью. Ох, как же они мне завидуют! Я зову фей и фавном, они подходят ко мне, они радостно говорят мне, что у меня новая прическа, а я целую в губы каждый их сантиметр тела и говорю им о том, что влюблен лишь в одну, что пусть они сами думают, в кого же я влюблен,  я же ничего не скажу им, ибо пусть любовь сама захватит их сердце, чтобы они ожили и встрепенулись в порыве страсти.
     Я сижу в парке на скамейке и пою песни, а мимо идут кикиморы, ведь все ради них, любимых! Они подходят ко мне, говорят, что я прекрасно пою, а я им говорю о том, чтобы они присели на лавочку, они садятся рядом.
- Мутные тени между домами, пышные похороны либералов! – кричал я.
     Кувыркается планета, мытарства проходит душа на земле, ночь и день теперь одно уж для меня…»