Запутанный детектив, фрагмент 40...

В.-В.
4 мая в 21:18 возле Москва ·
Фрагмент №40

Во всех комнатах центрального Особняка не было ни одного человека, который бы осмелился соврать Куприяну Арнольдовичу. Не было известно там и выражение «барбоса впарить». Кто-то нечто подобное предполагал, но тотчас старался забыть. Тем более что со дня закладки первого кирпича в фундамент Особняка во всех его комнатах редчайший смельчак осмеливался не то что «барбоса впарить», а каким-либо иным способом ввести в заблуждение прямое начальство. Люди при приёме на работу подписку давали. Они собственноручно подписывали важнейший для них документ, и на основании этого документа любого за обман могли лишить премиальных, а также всех званий и привилегий. Кроме ближайших друзей и соратников.

Когда-то такое лишение самым обыкновенным образом производилось в мрачном сыром подвале двумя немногословными бритыми специалистами с тяжелыми руками и в коричневых кожаных фартуках на голое тело. На своего клиента оба специалиста воздействовали с помощью средневековой дыбы или так называемого «испанского сапога», после чего лишенного всех званий и привилегий на пару суток распинали на воротах. Так было не всегда. Так было только в прежние, хмурые и отдаленные годы, наполненные непрерывной борьбой за власть, чрезмерным хаосом, диким ужасом, жестоким кошмаром, повальным безденежьем и периодическими взрывами народного негодованию. В те годы посадка на кол считалась еще одним из методов прямого воздействия на душу совравшего. Позже процесс серьезно гуманизировали, и уличенного в каком-либо обмане подвергали разоблачению посредством щекотания подошв жесткими рисовальными кисточками, всовывания черенка огородной лопаты в задний проход, а то и воздействием электрического тока, летевшего со скоростью света по медным проводам к половым органам мужчины или женщины. От подобных манипуляций как мужчина, так и женщина становились значительно правдивей и уже не скрывали, что пытались ввести в заблуждение прямое начальство. Заканчивался процесс лишения привилегий финальным ударом дубовой табуреткой по затылку.

Так что теперь, зная из архивных документов обо всех этих «гуманитарных» действиях, но за давностью лет не боясь ни щекотки, ни огородных лопат, ни электрического тока, а только лишь резкого сокращения денежных выплат и не менее резкого прекращения карьерного роста, никто соврать Куприяну Арнольдовичу не пытался, упорно стараясь сообщать ему только самую чистую, самую откровенную, самую полную правду. При учете того, что у всякого сообщающего – своя правда, включая и полную, и качество ее всецело зависит от тех источников, где он ее добыл, откуда выудил, из кого вышиб, за сколько купил, а также еще от того, насколько проверены самой жизнью эти источники.

А в отношении той правды, которую все тот же пожилой майор с загнутыми кверху усами подробно сообщал Куприяну Арнольдовичу, не возникало у Куприяна Арнольдович ни тени сомнений. Нет, тень кое-какая, конечно, была, как же без этого, но быстро пропадала, поскольку майор был слишком честный человек, из тех, которые умеют говорить слишком долго и слишком убедительно, приводить образные примеры и снабжать свою речь многими дополнительными словами. Когда же он наконец выходил в дверь, тотчас сменял майора юный голубоглазый лейтенант, и этот лейтенант настолько изящно выгибал длинную шею и с такой неподражаемо звонкой интонацией сообщал Куприяну Арнольдовичу нечто противоположное, что тот замирал с открытым ртом, не понимая, кому из двоих следует верить на все сто, а кому не верить тоже на все сто. Следовавший затем телефонный звонок должен был внести дополнительную ясность, однако не вносил, направляя Куприяна Арнольдовича туда, куда он вовсе не собирался: в какие-то горние выси, откуда слышались удары в бубен, высоконравственное пение небесных ангелов и заливистые трели, должно быть, серебряного колокольчика.

К концу следующего дня предпринятого разбирательства звон колокольчика превратился в тяжёлый набат, и Куприян Арнольдович настолько далеко оказался за пределами душевного равновесия, что за всю ночь глаз не сомкнул, ворочаясь на кровати и опечаливая тем самым супругу. Она, супруга, говорила ему в темноте: «Кончай ты ворочаться»; а он ей говорил: «Сейчас кончу»; но не кончал. Ближе к утру, которое в восьмом часу по Москве забрезжило в одном из окон спальни, он совсем притомился. Голова его стала тяжелой, словно спортивная гиря под вешалкой в квартире на набережной, и принялась ему навязчиво рисоваться подробная картина безжалостного расстрела всех подчиненных до единого у кирпичной стены на заднем дворе. Впрочем, столь радикальных, грубых и жестоких полномочий он не имел, а потому за утренним кофе и взялся небольшой чайной ложкой размешивать сахар в чашке, размышляя о том, что расстрелом на заднем дворе делу не поможешь, да и через бухгалтерию не так-то легко провести…

Евгений Разин - дедуктивный комментатор:

 А потом он заснул и ему снилось: К концу следующего дня предпринятого разбирательства звон колокольчика превратился в весёлые перезвоны колоколов, и пресловутая картина безжалостного расстрела превратилась в радостное полотно награждения подчинённых похожими на дружеские оплеухи звёздами, которые падали с неба, как бы вещая - кто-то родился вновь! Проснувшись, он подумал: - А на это как бухгалтерия посмотрит? Потом неожиданно вспомнил, что обещал супруге кончить, и обрадованно похвалил себя: ведь и впрямь перестал ворочаться! Довольная супруга поглаживала ступнёй по лохматому плечу притаившегося под супружеским ложем любовника... Всем сказочно повезло!

                В.-В. - Евгений Разин
                Moskau - Москва 04-05-2013