Аполлинарий

     – Ну что, Егорушка, оклемался? Вот и славненько, вот и хвала Создателю! Я то уж думал, что всё, конец тебе пришёл… А уж как бы мне досталось за то, что не уследил, не уберёг!

     Разлепив с трудом один глаз, я сквозь какую-то пелену и муть разглядел силуэт сухонького благообразного старичка профессорского вида, старательно протиравшего свои очки в массивной оправе, весьма модной лет тридцать-сорок назад. На плечи незнакомца был небрежно наброшен белый халат.

     – Что со мной, где я? Вы кто?– я попытался хоть немного прояснить ситуацию, но в результате получилось лишь какое-то невнятное «бу-бу-бу». Скосив взгляд на нос, я понял причину моей неразборчивой артикуляции: на мне была кислородная маска!

     – Да не напрягайся ты так, милок! Давай-ка попробуем пообщаться без слов, мысленно! – неожиданно громко и отчётливо раздался чей-то голос у меня в голове.– Как писал выдающийся русский физиолог, психолог, философ и мыслитель-рационалист, да  и вообще просто умный человек Иван Михайлович Сеченов: «мысль о движении есть начало самого движения». А, следовательно, мысль, как и слово – материальна! Просто не всякий мозг может уловить подобный мысленный сигнал, ну, скажем, как радиоприёмник, настроенный на средние и длинные волны, не поймает передачи «Питер-FM», транслируемые в УКВ-диапазоне.

     Сфокусировавшись, я сделал попытку лучше разглядеть окружающее меня пространство и по режущей глаза белизне стен, по стеклянным шкафам с массой каких-то пузырьков и колбочек, по обилию разномастного медицинского оборудования стал понемногу догадываться, где я нахожусь. 

     – Вы, наверное, доктор? А почему я здесь, что со мной случилось? Я ничего не помню!

     – Спокойно, спокойно, молодой человек! Поверьте мне – всё худшее уже позади.

     Старичок продолжал старательно протирать толстенные стёкла очков краешком своего халата, нежно на них дыша и хмуря брови. Он вроде и не собирался вступать со мной в разговор, по крайней мере с его губ не сорвалось и пол-слова, зато в моей голове вдруг раздался лёгкий дребезжащий смешок:

     – Возможно, возможно… Доктор! Хм, скорее уж «врачеватель, целитель». А то сейчас этих докторов, как мошкары в тайге: доктор экономических, исторических, биологических, технических наук, доктор философии, доктор …. А настоящих-то докторов, вроде этого, как там его, Айболита, способных вылечить болящего, его тело (а про душу я уже и не говорю!) – кот наплакал! Вот нам и прибавляется год от года работа – человечков спасать!

     – Простите, я ничегошеньки не понимаю! – мысленно взмолился я, хотя некая ужасная догадка всё отчётливее стала проявляться передо мной в своей безжалостной прямоте.

     – И незачем так голосить, я всё прекрасно слышу! – проворчал дедок,  ковыряя заскорузлым мизинцем в волосатом ухе.–  Ты только сознание-то не теряй, дружок. Как бы тебе объяснить всё это попроще, чтоб сразу в обморок не булькнулся? В общем, я – твой ангел хранитель. Аполлинарием меня зовут, так что будем знакомы!

     Мне показалось, что я услышал что-то не то, что у меня вдруг начались какие-то звуковые галлюцинации, возможно являющиеся следствием наркоза, или что я просто начинаю бредить…. Нет, уж лучше буду думать, что просто ослышался, тем более что в ушах – словно по целому пучку ваты! А это рядом с моей больничной кроватью сидит обычный старичок-охранник, в медицинских заведениях не нужны секъюрити с бычьими шеями, нечего тут особо чего охранять, подрабатывают здесь, как правило, активные и физически ещё крепкие пенсионеры, в основном из бывших военных. Вот и зашел человек ко мне в палату поболтать – скучно служивому, ночь длинная, а пообщаться не с кем. Тоже мне, ангел-хранитель нашёлся!

     Однако Аполлинарий, или как его там, совершенно не обратил внимания на моё перепуганное состояние, граничащее с животным ужасом (вот и всё – раз я уже начинаю бредить, значит скоро конец!), и продолжал по-стариковски обстоятельно, многословно и не спеша  прояснять ситуацию.

     – Понимаешь ли, Егорка, в том, что ты сюда попал, есть и доля моей вины – каюсь, mea culpa! А ведь я только на малюсенький миг отвлёкся: помнишь рядом с тобой дорогу переходила эдакая краля – фемина, une famme leger comme une papillon (по-русски это звучит всё-таки немного двусмысленно: бабочка! Тьфу, пошловато получается, слаб русский язык в области куртуазных изъяснений). А тут эта машина вдруг возьми да и выскочи! Смею заметить, эти авто сегодня носятся куда быстрее, чем в начале прошлого века, когда я был ещё молод и проворен. 

     – Так я что, уже…? –  я даже не смог до конца домыслить эту страшную фразу, этот простой вопрос, самый наиглавнейший сейчас для меня вопрос бытия (или уже не-бытия?). Меня тут же накрыло ледяной волной страха, и я даже зажмурился в ожидании простого и односложного ответа.

     – Что ты, что ты, родной! – возмутился Аполлинарий, негодующе замахав на меня своими сухонькими ручками.– Поживёшь ещё, погусаришь, с девками покрутишь! Ведь молодой ишо совсем! Если бы ты был ТАМ, то сейчас бы не со мной разговаривал! Да и я не травил бы тебе байки, а стоял бы перед Высшей Квалификационной Комиссией и держал бы ответ – почему не уберёг, не защитил, не справился, так сказать, со своими должностными обязанностями.

     – Жив, жив, жив, жив! – кричала, ликовала, смеялась каждая клеточка моего пока ещё бездвижного тела, опутанного бинтами как древнеегипетская мумия. В эту секунду я был готов поверить в любое чудо, за какими бы пределами человеческого разума оно бы не обреталось. Хоть в счастливый Случай, хоть в добрых ангелов-хранителей.

     – А вы у меня в этих, ну, в охранителях, с самого детства? – вдруг наползла тучка некоторого сомнения на далеко не безоблачные воспоминания детства. Того самого далёкого детства, изобилующего синяками, ссадинами, сбитыми в кровь коленками и даже падением с растущей посреди двора старой абрикосы, куда мы, малолетние преступники (как называли нас сидящие на лавочке у парадного бойкие старушенции), лазили за ещё зелёными, несозревшими «абрикельками», которые были почему-то вкуснее и притягательнее уже созревших, принесённых родителями с базара плодов. Помню – тогда даже пришлось накладывать швы! Было больно и обидно – две недели нельзя купаться в море и это в самый разгар лета, зато как эти «шрамы украшают мужчину!», особенно в восторженных девчоночьих глазах.

     – Нет, редко бывает так, чтобы у человека был один ангел-хранитель в течение всей его жизни. Обычно в младенчестве его опекает такой же пухлый младенец, ибо кто лучше всего поймёт ребёнка, чем такой же, как и он сам, ребёнок! Ты никогда не обращал внимания, как порой серьёзно общаются друг с другом два карапуза на своём птичьем языке? Бу-бу-бу, ба-ба-ба, но им самим всё понятно! Или, скажем, лежит такой себе младенец в люльке, слюнявится, пузыри пускает, пялится вроде бы совершенно бездумно глазёнками-пуговками в белый потолок, и вдруг начинает смеяться, будто ему чего смешного показали. А ведь так оно и есть – ангелок его на потолке прыгает, играется, язык ему показывает, козьи мордочки строит, в общем – развлекает подопечного, как может, от глупых поступков отвлекает, чтоб сдуру из кроватки не вывалился или погремушкой не удавился.

     В общем, было решено: детишек должны охранять такие же по возрасту детишки, знающие, какая каверза у их подопечных на уме, а уж взрослые пусть присматривают за взрослыми. Причём так: за пьяницей пусть доглядает бывший алкоголик – он сам в прошлой жизни сквозь это прошёл, знает, где соломки «клиенту» подстелить, где поддержать под локоток, где при необходимости рассолу раздобыть. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человек в алкогольном опьянении замёрз в сугробе, разбился бы насмерть, вывалившись с балкона на пятом этаже, раскроил себе голову, упав и стукнувшись ею об асфальт? То-то! Обычный человек и по трезвому может дома зацепиться ногой за порожек – вот и готово, «упал–закрытый перелом–очнулся–гипс». А пьяненький поднялся себе, отряхнулся и побежал дальше в гастроном за дополнительной поллитрой.

 Проще всего, конечно, с кадровыми военными. Кто в молодости связал свою судьбу с армией, к тем сразу какого-нибудь старослуживого приставляют. Чтоб разбирался во всех смерть несущих видах оружия, чтоб траекторию пули умел отклонять, чтобы обеспечил, как поётся в песне: «если смерти – то мгновенной (дабы избавить человечка от лишних мучений!), если раны – небольшой». Ну, и чтобы сохранить индивидуума в целости, до его судьбоносного часа – одному Всевышнему известного! – если он пока ещё не до конца выполнил свою жизненную Миссию.

В этом плане весьма поучительна история жизни великого российского полководца, Голенищева-Кутузова Михайла Илларионовича, светлейшего князя, генерал-фельдмаршала и прочая, и прочая. Во время русско-турецкой войны, 23 июля 1774 года, в сражении у деревни Шума, что близ Алушты, двадцатидевятилетний Кутузов, командовавший гренадёрским батальоном Московского легиона, был тяжело ранен в голову. Пуля из турецкой пищали (а тогда калибр был покрупнее, чем нынешний 7,62 мм – пулька была чуть ли не с грецкий орех или сливу!) пробила левый висок молодому полковнику и вышла у правого глаза. Вот вам и чудо из чудес: мало того, что после такого ранения Михайло Илларионович жив остался, так ещё и зрение сохранил! Правый глаз, конечно, немного «искосило», но, вопреки расхожему мнению, будущий победитель французов даже не окривел. А всё почему? Да потому, что самое главное предназначение Кутузова, начертанное ему ещё при рождении самим Проведением, которое изменило весь ход европейской истории и спасло Россию от Бонапартия с его «двунадесятью языцами» было ещё впереди, вот и пришлось ангелу-хранителю светлейшего князя расстараться. Зато потом, в апреле 1813 года, когда русские войска, разбив наголову и выгнав с российской земли наполеоновские полчища, вышли к Эльбе, главнокомандующий Кутузов Михаил Илларионович (старенький уже – 67 лет однако!) неожиданно простудился и помер в небольшом силезском городке Браунау. Как говорится – «мавр сделал своё дело, мавр может уходить!».

     – Ну, с конкретными историческими личностями и великими полководцами всё более-менее ясно, – согласился я. – А как быть с теми миллионами рядовых солдат, что регулярно погибают в каждой крупной войне?

     Мой необычный собеседник задумался:

     – Возможно, об этом правильно сказал ваш поэт Григорий Поженян, тоже, между прочим, фронтовик, чуть ли не единственный, кто остался в живых из всей десантной группы морских пехотинцев, отбившей у немцев осенью 1941 водонасосную станцию в Беляевке, чтобы дать хоть на пару часов воду в осаждённую и умирающую от жажды Одессу: «Может, к ним пули летели быстрее, может осколки их были острее? Тех, кто погибли, считаю смелее…»

     – Лучше я тебе, Егорка,  другой, более простой и я бы даже сказал «академический» пример приведу, – оживился вдруг Аполлинарий, будто вспомнил что-то необычайно важное.– Представь себе: утро, человек спешит на работу, пулей вылетает из дома, бодрой трусцой прямует к автобусной остановке, и где-то на середине пути в его голове неожиданно начинает подленько так шебаршиться  неизвестно из какого подсознания выплывший вопрос: а закрыл ли он второпях входную дверь на ключ? Человек ещё пробегает по инерции метров двадцать, но ноги сами собой замедляют свой бег, потом он и вовсе останавливается, чешет секунду-другую репу, вспоминая все мельчайшие подробности своего выхода из квартиры, но самого главного – закрыл или не закрыл? – стопроцентно вспомнить не может. Приходится стремглав возвращаться, дёргать ручку закрытой двери и, чертыхаясь и кляня свою рассеянность вместе с ранним склерозом, уже рысью возвращаться на остановку. А там уже толпа людей стоит, виднеется почему-то «скорая», мельтешат форменные фуражки, словом – что-то там уже произошло нехорошее, пока он эти недолгие пять минут отсутствовал. Кто-то в толпе зевак  рассказывает, что вроде бы какой-то пьяный на джипе не справился с управлением, выскочил на тротуар и влетел прямёхонько в автобусную остановку. Всех – всмятку, кровь, слёзы, ужас! И только через какое-то время до нашего человечка начинает понемногу доходить тот простой факт, что, в принципе, он тоже должен был бы там стоять, но вернулся с полдороги домой и эти пару минут непредвиденной отлучки подарили ему Жизнь.

     – Постойте, постойте! – я попытался возразить рассказчику. Что-то в этом «академическом» примере мне активно не нравилось.– Ну, положим, ангел-хранитель его-то спас, а как же все те, кто стоял на той проклятой остановке? Почему их-то никто не охранил, где же были их небесные охранники – пиво пили, что ли? Или тоже на земных девушек пялились?

     – Положим, виновные затем понесли заслуженное наказание, – Аполлинарий сделал вид, что не понял моего намёка на «земных девушек» и продолжал излагать свою мысль дальше, как не в чём ни бывало, спокойно и размеренно, словно профессор читающий студентам лекцию.– Вполне возможно, что ангелы-хранители тех несчастных действительно были нерадивы или некомпетентны, или растерялись, или у них не было соответствующих полномочий для решительных действий. Ведь приговор Судьбы, рок – это будет посильнее самого могущественного оберега, так сказать «наивысшая инстанция решила, обжалованию не подлежит». И потом, кто знает – может быть на той остановке ждали автобуса раковый больной, которому осталось-то жить не больше полугода, притом в страшных муках, или вор-карманник, или того хуже – террорист-смертник, который только и планировал добраться до ближайшей станции метро и там оборвать жизнь себе и ещё нескольким десяткам ни в чём не повинных людей?

     – А если там были дети? – не унимался я.– Какие-нибудь талантливые,  подающие большие надежды молодые люди, будущие гении?

     – Начнём с того, что детишки тоже бывают разные, – ничуть не смутился Аполлинарий.– Серийный маньяк-убийца Чекотилло в детстве был совершенно нормальным ребёнком, хоть и немного замкнутым. Адольф Шикельгрубер, ставший в зрелом возрасте Гитлером, в юности был очень неплохим художником и, как Вы изволили выразиться, «подавал большие надежды»!

Но конкретно с этим Адольфусом вообще форменный конфуз вышел. Приставили к нему какого-то дуболома, служаку до мозга костей, негибкого, да и не шибко умного. Когда его подопечный начал раскручивать кровавую мясорубку второй Мировой, мы этому бывшему  тевтонскому рыцарю без страха и упрёка уж по всякому намекали – да отвернись ты, дубина стоеросовая, хоть на миг, слетай на пиво, расслабься одним словом. А люди тем временем сами разберутся. Вон, полковник Штауффенберг уже и бомбу приготовил для тирана. Так нет же – спас таки негодяя его ангел-хранитель, стол перед его тельцем поганым (прости Господи за грубые слова!) опрокинул, прикрыл от взрыва, словно щитом Зигфрида, так что только оцарапало мерзавца. А этот недотёпа с крыльями только и твердит в своё оправдание: я, мол, клятву давал защищать своего подопечного, каким бы плохим или хорошим он не был! Вот ты, Егор, если бы был врачом-хирургом и к тебе на операцию привезли бы порезанного-пострелянного мафиозного бандита или даже убийцу кровавого, ты бы его смог зарезать на операционном столе или, вспомнив клятву Гиппократа, всё же залатал-заштопал и жизнь ему сохранил, как думаешь?

     – Не знаю,– вздохнул я, впервые задумавшись над таким непростым вопросом.– Однако, как всё непросто у вас ТАМ, куда как сложнее будет, чем в этом, ну, я имею в виду материальном отрезке жизни.   

     Тем временем Аполлинарий всё продолжал и продолжал свои откровения:

     – Вот в мою материальную бытность со мной было следующее, но это я уже потом у нас, как ты метко выразился, ТАМ, «в астрале»  выяснил. До первой Мировой меня опекал дух чуть ли не самого Франсуа Вийона, известного повесы и пьяницы, что не мешало ему ещё при жизни быть одним из известнейших французских поэтов средневековья. Ох, и кутили мы с ним – просто приятно вспомнить! Кстати, это его затея была насчёт названия для моего первого сборника стихов – «Алкоголи» (Alcools)! Каково? Помню, сижу я над рукописями, правлю, а тут в моей голове кто-то и вещает: а пошли ты подальше все эти запятые и многоточия, только морока одна их расставлять по местам! Думал – спьяну почудился тот голос, но всё-таки послушался совета, а после выхода «Алкоголей» в тираж все критики в одну дудку: «новаторский характер сборника!». И среди всего прочего славословия – именно «отсутствие пунктуации, как новое слово в поэзии»!

( Так вот оно откуда пошло, это самое веянье – не ставить запятых и точек в конце предложений! – мне тут же вспомнились некоторые творения прочитанные на сайте «Стихи.ру», в которых конец одной поэтической фразы никак не отделялся от начала другой, не менее поэтической, но порой теряющей весь свой смысл из-за отсутствия этой самой «пунктуации». В общем, как в той фразе из детского мультика про двоечника Витьку Перестукина: «Казнить нельзя помиловать».)

     – Во время первой Мировой, когда раскрутилась эта Всемирная бойня и я отправился на фронт, ко мне приставили ангелом-хранителем одного старого вояку времён ещё Наполеоновских войн, видимо для большей моей сохранности. Этим моим охранителем был дух самого генерала Пьера Камбронна, ну, того самого, что в последней битве Наполеона при Ватерлоо крикнул окружившим его 2-й батальон англичанам Веллингтона: «Merde! (Дерьмо) Гвардия умирает, но не сдаётся!». Хотя исход сражения давно был решён, а сам храбрый генерал к моменту произнесения исторической фразы был уже тяжело ранен.

     – А что стало потом с этим вашим Камбронном? – к своему стыду я очень слабо знал историю. Хотя и с определённым интересом читал в школе «Войну и мир» Льва Николаевича Толстого, в основном именно ту часть романа, где была война. Мир, а тем более «Первый бал Наташи Ростовой» меня, как пацана, мало интересовал.– И ещё, помог ли его дух Вам на фронте?

     – О, ещё как помог! – с восторгом закивал седенькой головой Аполлинарий.– Он мне вообще подарил почти два года телесной жизни и возможность весной 1917-го, спустя год после моего ранения, по личной просьбе Дягилева и Кокто написать свой Манифест об искусстве будущего – «Новый Дух»! Дело в том, что 17 марта 1916 года (ах, какой прекрасный, тёплый и солнечный тогда был денёк!) я был ранен в голову осколком снаряда. Именно только ранен, а ведь мог быть убит на месте! Потом была трепанация черепа в мае – тоже могли бы эскулапы угробить, но обошлось. И только осенью следующего, 1918 года мой охранник меня не спас. Не мог спасти – я был сильно ослаблен после операции, а тут ещё этот грипп, эпидемия «испанки». А ведь бедняга Камбронн был при жизни всего лишь бравый вояка, про микробов и болезнетворных вирусов он ничего не знал. Уберечь от осколка, отклонив его на пару миллиметров – мог, а вылечить от испанского гриппа, выкосившего в те годы миллионы гражданских – не мог! Не изобрели ещё в то время пенициллина! В итоге пребываю сейчас (я имею в виду свои бренные останки) на кладбище Пер-Лашез в Париже. Будете, Егорушка, в тех местах – уж не поленитесь заглянуть, положить цветочки на могилку бывшего поэта!

 Что до Пьера Жака Этьена Камбронна, то под Ватерлоо его гвардейцы были сметены английской картечью, а сам генерал, будучи раненным и в бессознательном состоянии, был взят в плен и увезён в Англию. На родину смог вернуться только зимой 1815 года, и был моментально арестован по обвинению в пособничестве «корсиканскому чудовищу», т.е. Наполеону Бонапарту. Но тут уж его ангелы-хранители расстарались и Камбронна оправдали. Со временем он был восстановлен в звании генерал-майора и даже получил титул виконта. В 1823 вышел в отставку, вернулся в родной Нант, где и скончался  в январе 1842 года. Вот и вся история автора наиболее известного крылатого афоризма о «дерьме»!

     Мы немного помолчали, как бы почтив, тем самым, светлую память бойцов так никому и не сдавшейся наполеоновской гвардии. Тем временем в моей голове, уже слегка просветлевшей, стала формироваться некая, пока ещё смутная догадка:

     – Так вы, глубокоуважаемый Аполлинарий,  не из наших краёв будете? Ну, в том смысле, что Вы сами откуда-то из Европы?

     – Да уж «не из ваших», мой юный друг, это правильно подмечено, – обрадовано закивал мой собеседник, а потом объяснил свою радость: Ну, значит, головка-то у нас уже нормально работать стала, хвала Творцу! Прошёл уже первый стресс, в норму входишь, парень! Недаром же говорят, что и простой разговор лечит…


     После этих слов, с фигуркой старичка-боровичка в тяжёлых очках с толстыми стёклами вдруг стало происходить что-то непонятное. Она стала какой-то зыбкой, прозрачной, что-то в ней начало неуловимо меняться, она то искривлялась, то удлинялась, и когда замысловатый процесс трансформации подошёл к концу, я увидел сидящего на стуле представительного господина явно аристократичной внешности, в галстуке-бабочке и почему-то с перебинтованной головой. Незнакомец вертел в тонких пальцах курительную трубку с длинным чубуком, но не курил –  всё-таки медицинское учреждение!

     – Позвольте представиться,– загадочный гость слегка склонил голову набок и продолжал дальше, немного грассируя.– Вильгельм Альберт Владимир Александр Аполлинарий Вонж-Костровицкий! Бывший литератор, а нынче ваш скромный ангел-хранитель, уж не обессудьте!

     – Так это вы, Аполлинарий, ну, то есть, тот старичок, что был тут перед вами? Что-то я совсем запутался! Как это вам удаётся так менять свою внешность, прямо мистика какая-то!

     – Это ещё что!– развеселился обладатель множественного имени.– Вы, любезнейший, помните, как этой зимой на вас чуть было не свалилась двухметровая сосулька? И только появление чёрного кота заставило вас перейти на другую сторону улицы буквально за секунду до её обрушения на асфальт.

– Значит, это были вы? А я ещё хотел снежком в вас зафинделячить! Простите, Бога ради!– тут я невольно обратил внимание на его перебинтованную голову, но Апполинарий (уж буду его про себя называть так, решил я – коротко, чтобы не запутаться) только усмехнулся в свои едва обозначенные франтоватые  усики:

     – Нет, это не след той злополучной сосульки, это куда серьёзнее – осколок снаряда, так сказать память о первой Мировой бойне.

     И тут у меня в голове всё наконец-то и сложилось, словно искомая картинка из затейливых «паззлов» в детской игре-головоломке:  французский литератор, начало прошлого века, забинтованная голова, трубка, и – главное!– это откуда-то мне знакомое имя Аполлинарий! Уж не тень ли это великого Гийома Аполлинера, известного в начале прошлого века французского прозаика и поэта польского происхождения сейчас сидит рядом с моей больничной койкой и помахивает в такт разговора погасшей трубкой? Ну, в том смысле, что это его дух, энергетическое «тонкое тело», бестелесная «сущность», даже и не знаю, как правильно будет это явление и назвать…Просто бред какой-то!

     – Ну почему же сразу и бред, милейший? Подумайте сами, Егор: кто лучше всего поймёт творческую душу, чем не такая же родственная душа? Мне вас охарактеризовали как человека пишущего, по крайней мере пытающегося заниматься сочинительством, вот я и принял предложение немного «пошефствовать» над вами. Надеюсь – вы не в обиде?
 
     – Что вы, что вы! Это такая честь для меня! У меня просто нет слов…

     – Да не заморачивайте себе голову формулировками, молодой человек! Лучше ответьте на…хм-хм… немного пикантный вопрос: там, у вас, в вашем-то веке хоть что-нибудь читают из моего, уж извините за такую нескромность? «Рим под властью Борджиа» или «Конец Вавилона», или хотя бы «Одиннадцать тысяч розог»? Впрочем, этот скандальный романчик я написал чисто из финансовых соображений – был молод и очень нуждался в деньгах. Вот и пришлось написать нечто, по тем временам, порнографическое с элементами садо-мазо, на потребу широкой публике.

     Тут я немного стушевался: ответить правду – значит обидеть тень Великого человека.
     – Вы знаете, Мэтр, в наше время люди вообще мало чего читают. Ну, разве что женщины любят Донцову, эти её незамысловатые детективчики для домохозяек. Мужчины в основном предпочитают Акунина с его псевдоисторическими авантюрными романами.

     – Простите, не расслышал. Вы сказали Бунина или Бакунина? Оба – достойные уважения личности!

     – Да нет, я про Акушина-Чхартишвили, очень популярного сегодня автора! А вообще нынче в моде не читательство, а писательство, – в ответ на брошенный недоумённый взгляд, я попытался разъяснить ситуацию.– С появлением Интернета упростилась возможность донести свои мысли, как прозаические, так и поэтические, до широких масс. Вот, например, на сервере «Проза.ру» сейчас публикуют свои произведения 166 тысяч 615 авторов! Поэтов на данный исторический момент ещё больше – на «Стихи.ру» зарегистрировано аж 498 тысяч 160 бойцов, почти полумиллионная армия!

     – И что, встречаются среди них талантливые, может даже и гениальные? – мой собеседник проявил определённый интерес к подобной статистике. 

     – Для наиболее гениальных имеется специальный сервер «Непризнанные гении», там можно представить на суд общественности не только свои литературные упражнения, но и фотографии, и рисунки и даже картины маслом!

     – Что ж, это, пожалуй, занимательно! Надо будет рассказать одному моему знакомому по ангельскому цеху, может и заинтересуется, возьмет кого-нибудь из начинающих художников под свою опеку. Как ни крути, а Винсент уж точно знает, каково быть «непризнанным гением» – за всю жизнь едва смог продать пару-тройку рисунков, кончил жизнь в полной нищете, последние годы провёл в клинике для душевнобольных. Зато потом, когда помер – полный фурор! Все его картины – и пейзажи, и портреты, и натюрморты – гениальны, неповторимы, уникальны! «Портрет доктора Гаше» (ну, того самого, что лечил беднягу) в ваше время продаётся с аукциона за 82,5 миллиона долларов, «Портрет художника без бороды» – за 71,5 миллиона, «Ирисы» – за 53,9 миллиона! Я уже молчу о его всемирно известном «Автопортрете с отрезанным ухом»!

     – А, скажите пожалуйста, Аполлинарий, если это конечно не секрет, у меня есть хоть какие-нибудь перспективы, ну, в творчестве? – Задавая этот вопрос, я был рад, что практически всё моё лицо было покрыто бинтами, которые надёжно скрыли мой стыдливый румянец нашкодившего школьника, исписавшего свою тетрадку, вместо домашних уроков, неким подобием стишков, весьма далёких от истинной поэзии. И вот сейчас эту замусоленную тетрадку с «выстраданным» держит строгий учитель литературы, и ты вдруг начинаешь осознавать ту глубочайшую пропасть, которая отделяет тебя от курчавого Царскосельского лицеиста  А.С.П., читающего свои первые стихи перед самим Державиным.
 
     – Ну, что ж, буду откровенен. На мой взгляд, mon cher ami, но только без обид, зря вы увлеклись прозой – не ваше это! А что до поэзии, тут кое-что можно встретить недурственного, смею вас обнадёжить. Вот, например, что вы там писали о мотыльке и его надеждах? В этом стихе, конечно, нет ничего особенного, хороший посредственный стишок, не шедевр, но и не полное «merde», наличествуют вполне разумные мысли и даже интересные находки:

«Un papillon blanc du shou, des vetements leger –
Voila enfin realize des espoirs du petit ver...»

     – Или как это будет на языке оригинала? Подскажите, что-то я запамятовал…

«Бабочка-капустница, белые одежды –
Вот и сбылись, наконец, червячка надежды!
Не весь век же коротать на капустной грядке,
Хоть денёк, но поиграть с облаками в прятки.
А потом замкнётся круг – любит жизнь зацикливать!
Я подумал: «ну, а вдруг?» Но не стал домысливать…»

     – Да, да, тут вы совершенно правы – не надо домысливать! Всегда оставляйте некоторую недосказанность, некую интригу, ведь даже в уже написанный ТАМ сценарий развития событий могут в самый последний момент внести какие-нибудь изменения! – Апполлинарий вынул из жилетного кармана серебряную луковицу часов, щёлкнул крышкой и тихонько присвистнул.– Однако, мне уже пора! Засиделся за приятным разговором… Тут к вам процессия местных медицинских светил направляется, целый консилиум. Так что не буду мешать. A bientot! В общем – ещё свидимся!

     При этих словах Маэстро поднялся со стула, расправил сложенные белые крылья, которые я принял поначалу за обычный медицинский халат, небрежно наброшенный на его плечи, и стал стремительно уменьшаться в размерах. Уже через секунду передо мной порхал маленький белоснежный мотылёк, бабочка-капустница, который и вылетел затем через открытую форточку наружу, в суматоху и шум большого города.

(«Только бы его не слопал ненароком какой-нибудь дурной воробей или того хуже – не попался бы в сачок к юному натуралисту, который усыпит его в морилке с эфиром и насадит потом на булавку в своей коллекции бабочек!» –  испуганно подумал я, с недавнего момента особенно ясно осознав, как всё взаимно связано и взаимозависимо в этом мире)

     Дверь моей палаты распахнулась, и я сразу очутился в центре внимания многочисленного медперсонала всех возрастов и рангов, начиная от молоденьких студенточек-практиканток и кончая солидным профессорским составом. Возглавлял процессию  сухонький благообразный старичок в допотопных очках с толстенными стёклами и массивной оправой. На его плечи небрежно, но не без некоторой элегантности был наброшен белый халат. По тому, с каким восторгом на него взирала молодая медицинская поросль, можно было догадаться, что передо мной какое-то признанное светило в области хирургии и врачевания.

     – Ну-с, как изволим себя чувствовать, молодой человек? – участливо улыбнулся мне старичок.– Смею вас заверить – вам исключительно повезло! Можно сказать – вы в рубашке родились, уж поверьте моему многолетнему опыту. Видно у вас сильный ангел-хранитель!

     – Ах, глубокоуважаемый Вячеслав Аполлинариевич, –  хором засюсюкало всё сборище,– да ведь это же ваших золотых ручек творение, ваших, воистину волшебных хирургических пальцев работа, вы ж его буквально по кусочкам сшили! Значит, вы и есть его ангел-хранитель!

     Тот, кого назвали Вячеславом Аполлинариевичем, с сомнением покачал головой и поглядел хитровато из-под седых кустистых бровей на своих коллег:

     – Да полноте вам смеяться, молодые люди, над старым эскулапом! Сделал, что смог, с Божьей помощью, конечно!

     Потом он окинул меня долгим взглядом внимательных, совсем не стариковских глаз, кажущихся огромными из-за толстых стёкол его старомодных очков, а потом вдруг совсем по-детски, весело и озорно подмигнул мне:

     – Ну, поправляйтесь, так сказать «новорождённый» Егор Батькович, и благодарите своего ангела-хранителя, что всё кончилось именно так, а не иначе… Видать, сильненький он у Вас, дай Бог каждому!

     Профессор резко повернулся, рукава его накрахмаленного халата, словно белые крылья, с еле слышным шорохом взмахнули мне на прощанье, и медицинский консилиум потянулся к дверям, оставляя меня в палате одного.

     Одного ли? 

   
Май 2013 г.