Игра в бирюльки

1.
Продавщица, худосочная рыжая девица с невыразительными, почти бесцветными глазами и редкой чёлкой, прикрывающей тонкие кукольные  бровки, обнажив в  искусственной улыбке мелкие, словно подпиленные зубы, кинула на прилавок коробку со свечками:

– Выбирайте! – приказала она властным тоном.

Эмма Николаевна посмотрела на груду объёмных комочков, напоминающих сахар-рафинад, и взяла сверху две свечи с цифрами «4» и «3». Расплатившись, она пошла к выходу, чувствуя спиной презрительный, как будто припечатанный,  взгляд  продавщицы.
 
Пустой дом в переулке Островского, возле станции метро «Кропоткинская», в котором теперь обитала Эмма Николаевна, несколько лет назад начали готовить под снос, но настигший страну кризис своей непредсказуемостью изменил планы резвых московских предпринимателей, которым не хватило «бабок», чтобы по этому объекту довести дело до конца. Пользуясь счастливым случаем, никем не замеченная новая жиличка поселилась в доме без разрешения и присмотра.

Во дворе гулко звучала пустота. Эмма Николаевна наклонилась к ржавому крану, торчащему из стены,  и с трудом повернула вентиль. Прижимая к груди чёрную шляпку,  прильнула губами к ледяной струе и, жадно втянув в себя зуболомкую воду, почувствовала острое наслаждение, словно пьянчужка, испытывающий телесное удовольствие от глотка холодного пива. Впрочем, сравнение это  справедливо только отчасти. Поношенное болоньевое  пальто, старомодные ботинки, нелепая шляпка, зонтик с длинной ручкой  вдобавок к невзрачной внешности, сильно старили её и, несомненно, свидетельствовали о безразличии к себе, и даже отрешённости, но всё то, что было в этой женщине настоящего, на самом деле, горело внутри.

Она подсунула под кран пустой  флакончик из-под французских духов «Dune», и несколько капель, попавших в изящную стеклянную форму, мгновенно наполнили воздух умопомрачительным ностальгическим запахом прошлой жизни. Покачав бутылочку, Эмма Николаевна притронулась тонким пальчиком к шее и прикрыла глаза, чтобы не портить блаженное состояние видом потрескавшейся кирпичной кладки, затем вошла в тёмный подъезд и, помня наизусть число ступенек, поднялась на площадку. Перед дверью квартиры  тщательно вытерла ноги в стареньких ботинках о жёсткий коврик.

Основное пространство её комнатушки занимала широченная полированная румынская кровать, этакий свадебный ковчег, украшенный металлической овальной табличкой с надписью «Страховое общество. Россия 1912-1916 гг.». Над кроватью висела вырезанная из  журнала «Огонёк»  страница с  картиной Александра Бубнова «Утро на Куликовом поле».

А её Куликово поле было ещё впереди…

По непонятной причине электричество в доме не отключали и поэтому небольшой чёрно-белый телевизор «Рекорд»  прежних жильцов работал от розетки и комнатной антенны, хотя настроить его по-настоящему не было никакой возможности. Покрутив переключатель программ, и не обнаружив ничего интересного в случайных передачах, Эмма Николаевна выключала телевизор и заботливо накрывала экран кружевной салфеткой, а чтобы та не соскальзывала, прижимала статуэткой – балериной на полушпагате в позе, изображающей умирающего лебедя.

Среди прочих раритетов у неё был припрятан деревянный молоток с маленькой наковальней, – предметы, с помощью которых судья  когда-то оповещал присутствующих о принятом решении. Бывало, услышав тревожные новости по поводу политических событий в стране или в  тех случаях, когда её обижали местные хулиганы-подростки, болтающиеся по заброшенным домам в поисках ценных вещей, она гипотетически представляла  вынесение собственного  приговора и  ударом молотка вершила  правосудие.

Наладить отношения с мальчишками оказалось непросто: они лезли во все щели с тараканьей настырностью и любопытством. Эмма Николаевна поначалу наивно грозила им зонтиком, но это ещё больше раззадоривало шпану. Они считали её странной старушенцией (со стороны  юного взгляда все, кто после тридцати, – преклонного возраста) и старались  досадить, чтобы вывести её из себя. Но она не велась на их проказы и даже не материлась. Мелкие пакости были их главным развлечением. На разлитое у крыльца моторное  масло они набрасывали прошлогодние листья и  наблюдали из-за угла дома, надеясь, что старушенция,  поскользнувшись, рухнет и переломает себе  руки-ноги. Случалось, «придурки» – такое прозвище получили они взамен – устраивали на втором этаже над её комнатой оглушительный взрыв, смешав раздобытый где-то магний для фотовспышки с серой от спичек.  Особенно удачной выдумкой мальчишки считали подброшенную перед её дверью дохлую крысу… 

А с крысами получилась ситуация из ряда вон выходящая: вместе с мышами они изводили Эмму Николаевну своей способностью к выживанию. Она настойчиво пыталась  травить наглую серую армию всеми известными способами, но всё – без толку. Спустя некоторое время стало заметно, что полчище поубавилось весьма загадочным, но, похоже, естественным образом. В конце концов, осталась  одна, довольно  внушительных размеров, крыса, которая непонятно почему привязалась к Эмме Николаевне, как бездомный щенок. Изо дня в день в течение недели объёмная серая тень сидела на полке поверх книг, вперившись в хозяйку немигающим взглядом, чем подтвердила свою верность; за это и получила неприхотливую собачью кличку «Пират».

Когда в ночной тишине Эмма Николаевна при свете настольной лампы читала поэтический сборник Шарля Бодлера «Цветы зла», то казалось, что это не сквозняк переворачивает страницы, а преданный друг Пират угодливо перебирает лапками листы, отыскивая для неё  строки из любимых стихов.

Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.

Закипевший чайник  напомнил о себе протяжным свистом. Эмма Николаевна заварила чай, осторожно развернула пирожное; примерившись,  ровно по центру установила и зажгла две свечи. «Сорок три! Какой-то высокомерный вид у этих цифр... хотя, чему удивляться» – подумала она, глядя на овеществлённый символ прожитых лет. «… То, что заслужила…» – вспомнились афористичные слова  Коко Шанель о возрасте женщины.

Эмма Николаевна достала чайный пакетик  из  чашки, отжала его и положила на блюдце. Начинающий остывать чай отдавал привкусом горечи. Нервным движением она завела за уши и пригладила ладонями пушистые волнистые волосы, промокнула глаза салфеткой и, прижав плед к груди, потянулась к старомодному, сильно  поношенному ридикюлю, где хранила снимки УЗИ – память о неудачной беременности. С  волнением и даже некоторым содроганием вспомнила о главной истории своей жизни – запутанной любви, которая и пустила её по миру.  Строки Бодлера бередили душу, распаляли чувства и жгли вопросами, а ещё больше – ответами.
***
…О чем же плачешь ты? В могучей, совершенной,
В той, кто весь род людской завоевать могла,
Какой в тебе недуг открылся сокровенный?
- Нет, это плач о том, что и она жила!
И что еще живет! Еще живет! До дрожи
Ее пугает то, что жить ей день за днем,
Что надо завтра жить и послезавтра тоже,
Что надо жить всегда, всегда! - как мы живем!

Изредка от скуки, Эмма Николаевна, словно карточный пасьянс,  раскладывала  перед сном старые фотографии советских и зарубежных артистов. Вопрос, кто  из них удостоится чести спать под  её подушкой решался вполне предсказуемо: каждый раз выбор  падал на двух красавцев – Жана Маре и Иннокентия Смоктуновского. И первый уступал второму исключительно  по причине псевдопатриотичности хозяйки.

2.
– Ну, ты и дрянь! – ласково пожурила Пирата Эмма Николаевна, – слямзил кусок сыра, который я припасла на утро.
Пират совсем по-кошачьи развалился на ватной подстилке в коробке из-под обуви и нагловато посмотрел на хозяйку, всем своим видом давая понять, что не испытывает глубокого чувства вины.
Эмма Николаевна позавтракала овсяной кашей и засобиралась на рынок.

Затяжная весна напоминала хронического больного. Серое неприветливое небо отпугивало даже мысли о тёплой солнечной погоде, не говоря уже о надеждах когда-нибудь увидеть землю в дивном благоухании и цветении. Таящий снег расплывался грязными лужами… «Странно, – подумала Эмма Николаевна, пересекая двор и стараясь не наступать на радужные бензиновые разводы расцвечивающие  асфальт, – раньше, всего лишь десяток лет назад,  весна отличалась совсем другими приметами: уж ручьи-то непременно озвучивали  журчанием  расставание с зимой, а   теперь?.. »

Неожиданно в глубине безлюдного двора раздался детский крик: он поднимался ниоткуда  и, как будто мучительно и безнадёжно  зависал в воздухе. Эмма Николаевна испуганно закрутила головой, пытаясь понять, куда, к кому бежать на помощь и что делать. Метнувшись к детской площадке, она почувствовала, что звук стал удаляться и стихать; бегом вернулась к подъезду, спугнув двух чёрных кошек, которые сиганули в подвал, а с голого куста сирени разом вспорхнула стайка щебечущих воробьёв. Случайно она заметила, что возле  водостока с явным беспокойством снуёт туда-сюда  бродячая собака и заглядывает в открытый люк.

– Боже мой! Неужели  ребёнок провалился? Вот, люди! Порастаскают чугунные крышки на металлолом… Никому и дела нет, что можно покалечиться… да что же это за  страна такая?  – возмутительным тоном произнесла Эмма Николаевна грозную тираду обвинений в адрес нерадивых представителей домоуправленческих служб, не осознавая, что дом и двор давно огорожены забором, увешенным яркими рекламными щитами и вход на территорию  закрыт.

Мальчишка, на вид лет семи-восьми, барахтался в грязной мутной воде, пытаясь нащупать руками хоть какой-нибудь выступ на скользкой стене  водостока. Увидев свою спасительницу, он завопил:

– Тётенька, тё-тень-ка! Вытащите меня отсю-да... помогите! Помо-ги-те-е-е…

- Сейчас, сейчас, подожди!… Да что же это... как же... сейчас, я что-нибудь придумаю, – пыталась хоть немного успокоить мальчишку Эмма Николаевна.

Она глянула на зонтик, но сразу поняла, что толку от него никакого. Быстро сняла шерстяную вязаную кофту и, не раздумывая, спустила одним концом вниз: длинный рукав, как раз достал до головы бедолаги.

– Давай, хватайся, держись крепче! Я буду тянуть, а ты помогай ногами… –  подсказывала она.

 Малец судорожно ухватился за рукав, а она, встав на колени, потащила на себя за другой конец. Упёршись спиной в стенку, парнишка ловко начал перебирать ногами по противоположной стороне. Спасение завершилось в считанные минуты. Стекающая потоками с курточки и коротких брючин вода переполняла ботинки.

– Ну, слава Богу!  Обошлось… Как это случилось, что ты туда упал? Так, сейчас пойдём ко мне… тебе нужно согреться, обсохнуть, а то ещё заболеешь чего доброго, после такого купания,  – заботливо приговаривала Эмма Николаевна, подталкивая парнишку в спину. – Как тебя зовут?

Димка оказался добродушным малым. Прихлёбывая горячий чай, он проглатывал один за другим пряники буквально в два укуса, и всё пытался членораздельно произнести слова благодарности, отдалённо напоминающие «спасибо»: унять дрожь и стук зубов удалось не сразу.

Весть о происшествии мгновенно разошлась среди хулиганских компашек, поэтому война с  «придурками» закончилась для Эммы Николаевны в её пользу, благодаря, если можно так сказать, несчастному случаю.

3.
Закладкой для воспоминаний в книге её жизни была отмечена глава    «Семь счастливых лет».
Университет, филологический факультет, красный диплом… Эмма долго и безуспешно обходила редакции газет и журналов в поисках подходящего места работы. Школа, в смысле самореализации в профессии, не входила в число её приоритетов, а обучение детей не было  призванием. Наконец устройство, долгая работа в заводской многотиражке,  проба себя в журналистике, которая сводила её мироощущения к потребностям времени и актуальности сиюминутных событий. Усталость, задёрганность и бессмысленность всей этой редакционной  суеты привели к решению о поиске новой работы. Как это часто бывает, подходящий вариант случайно подсказали знакомые: одному начинающему, но перспективному писателю  требовался редактор.

Олег Михайлович был молод, амбициозен и, как назло, хорош собой. Потёртые джинсы, модный вязаный домашний кардиган, удлинённые волосы, которые кудрявились на шее, дополняли портрет высокого,  сутуловатого мужчины, порой несколько рассеянного для вдумчивого труженика пера. Он слегка подкашливал, казалось, что этот жест – прикрывать рот рукой – служил исключительно для демонстрации красивых длинных пальцев и ухоженных ногтей. Олег Михайлович знал себе цену, но интеллигентный вид, тихий ровный голос могли ввести в заблуждение любого, кто решил бы предположить, что он недооценивает себя.

Взгляд его серых, с лёгким прищуром, глаз пробивал Эмму насквозь. Первое время она с трудом могла сосредоточиться на работе, но ежедневно и многократно повторяемая мысль: «он женат, он женат…» нашла, наконец, тёмный уголок в её взбудораженном сознании и спряталась в самое неприметное место, ожидая своего часа.

Жена Олега Михайловича, Алиса, высокая шикарная брюнетка, стремительная, властная и самодостаточная, являясь членом коллегии адвокатов,  была слишком занята собой и бесконечными делами, чтобы замечать привычно потупленный взор Эммы; если там что и читалось, когда она поднимала глаза, то только лишь рвение выполнять прямые обязанности редактора и ничего больше; в этой чужеродной среде – в присутствии Алисы – она чувствовала себя дискомфортно, как, бывает, болезненно морщатся из-за тесных туфель.

Эмма постоянно вела сама с собой вымышленный диалог, в котором была истцом и ответчиком одновременно. Воспринимала ли она происходящее,  как  судилище, в котором не было ни виноватых, ни победителей? Не доставало молотка и наковальни, чтобы возвестить о решении. Многократно заданный себе  один и тот же вопрос: «Разве может так быть?»  имел вполне конкретный ответ: «Только так и должно быть, но это тебя пугает, а должно радовать».

Понимание истинной сути их отношений – ускользало, не поддавалось логике; то отдалялось, принимая искусственные усложнённые формы, то приближалось, прикидываясь простым и доступным. Эмма избегала любой возможности принять свои чувства, как неизбежное и вполне очевидное: «Вот, всё у тебя есть! Живи и просто чувствуй себя счастливой!».

Страхи то волочились за ней по пятам, то настигали тяжёлой волной, сбивали с ног, тянули за собой в пустоту отчаяния и темноты, то раскалывались на кусочки и таяли в приступах желания обычного наивного женского счастья с борщом, стиркой носков и парочкой очаровательных детишек. Она перебирала варианты своих поступков  и взвешивала все «за» и «против», как будто от этого что-то могло измениться. Надежда на взаимность была исключена с самого начала: просто невозможна по показаниям. Эта уверенность подтверждалась тем, что Эмма считала: она – не в его вкусе, то есть являлась практически полной противоположностью тем женщинам, которые  нравились Олегу. Как-то раз она нашла среди черновиков одну  из многочисленных записей, сделанную им, по-видимому, второпях, на память, чтобы лишь  зафиксировать  мысли  и потом использовать  при случае.

«Как я любил, когда женщины начинали пускать в ход своё всепобеждающее оружие!!! Томный голосок, блестящие глазки и нежные пальчики с ноготками, словно колбаски маленькие с перетяжками между фалангами!  Боже мой, как я это когда-то любил, как мне этого не хватает сейчас! Радость доставляют даже воспоминания. Пустые кокетки, фальшивые насквозь, и то воспринимаются гораздо приятнее, чем училки в очочках. А женщины должны быть пушистыми кошечками, переполненными нежностью и обаянием, как же иначе?»

А Эмма как раз была именно «училкой»! И никакими пальчиками-колбасками не обладала. Выше среднего роста с ладной, спортивной фигурой, она предпочитала скромность во всём, особенно, в выборе одежды, предпочтительно трёх тонов: серый, чёрный и шоколад, не говоря уже о сдержанности в словах, эмоциях и жестах. Минимум косметики, отсутствие украшений, стрижка, не требующая времени на укладку, словом, – всего в меру, без излишеств и декоративности для невольного привлечения внимания.
Как бы то ни было, короткий штрих любовной линии на её ладони  был уже расчерчен и предопределён.

Эмма забирала бумаги Олега Михайловича с собой, тащила тяжёлый объёмный портфель, прижимая к груди, поддерживая снизу, чтобы донести в целости и сохранности.
Квартира, которую она снимала,  была  обустроена с хорошим вкусом,  в стиле, напоминающим – прованский. Удобство и уют чувствовались во всей обстановке, в каждой мелочи, благодаря подушкам с вышивками, мягкому глубокому дивану, креслам, круглому столу и кружевной скатерти; торшер, настенные светильники, репродукции импрессионистов, создавали атмосферу интимности и умиротворения. Здесь пахло добротностью и благополучием.

Устраиваясь на диване с большой чашкой кофе, она укутывалась  толстым пледом и начинала работать. Назвать «работой» то, что происходило, было бы ошибочным. Она просматривала  наброски, заметки, отдельные фразы или цитаты; разбирала черновики повести или романа, выверяя тексты на предмет стилистических погрешностей, композиционной логичности и последовательности; полностью погружалась в описываемые события,  пристрастно следила за перипетиями поступков героев, вместе с ними переживала все их чувства, ревновала, плакала или смеялась. Это был особый мир, слегка напоминающий театрализованное действие и требующий полной самоотдачи и доверия к автору. Действие любого произведения зеркально, симметрично отражалось в её душе. Она входила в предлагаемые обстоятельства, как погружаются в тёплые воды вечернего озера,  и плыла легко и свободно.

Скрытая способность  Олега Михайловича, как писателя, состояла  не только в том, что он умел очаровывать читателя, полностью завладевая его вниманием, но и позволял узнавать себя через повествование, диалоги персонажей,  откровения и даже тонкости стилистики. Иногда текст его произведений был буквально пропитан магией волнующей эротики, приглушенных мягких тонов и завуалированной недосказанности. Казалось, Эмма знала Олега  лучше его самого. Втайне от всех она владела тем, что  принадлежало ей по праву.

4.
Пират забавно играл на полу шариком для пинг-понга. За стеной слышался шум. «Шныряльщики» – прозвище, которое пришло на замену «придуркам» – выполняли свою неблагодарную  работу: отбивали рельефные пряничные изразцы с каминов и печей, простукивали стены, отдирали плинтусы в поисках случайно закатившегося обручального кольца или старинных монет, но чаще всего в тайниках хранились альбомы с потускневшими фотографиями и написанными каллиграфическим почерком наивными любовными строками-посвящениями.

Димка заметил в углу полупустой комнаты этажерку. На нижней полке стояла картонная коробка, оклеенная вырезками из журналов. Он потянул её на себя и тут же закашлялся от пыли, взметнувшейся серебряным облачком, повисшим в полоске яркого света, падающего из бокового окна.

– Вот, чёрт! Тяжёлая… –  буркнул он, сдирая полоску скотча, скреплявшую две половинки верхней стороны коробки.  – Что же там может быть? Опять какая-нибудь рухлядь…

Упакованные вещи, некоторые из которых, были завёрнуты в газеты, никакой ценности не представляли: старая, с погнутой стойкой, настольная лампа, маленький чайник для заварки с отбитой крышечкой, цветочный горшок с остатками прилипшей по стенкам земли, утюг без шнура, две поржавевшие тёрки и небольшой объёмный холщёвый мешочек... «Наверное, там лото… – подумал Димка, прощупывая  содержимое, состоящее из отдельных маленьких предметов.  «Вот, здорово! С ребятами будем играть на деньги… не, лучше на конфеты», – мечтательно проглотил он слюну от мысли о сладком.

Он развязал тесёмку и вывалил на пол груду маленьких предметов кухонной утвари, выточенных из дерева: малюсенькие чайнички, кастрюльки, чугунки, сковородочки.
– Вот это да!.. Игрушки какие-то, – воскликнул от изумления Димка. – Надо ребятам показать… что же с ними делать? Наверное, это для девчонок…

И тут его голову посетила светлая мысль:  давно хотелось сделать что-то приятное для «той тётеньки» в благодарность за спасение из люка. «Лучше я подарю эти посудинки ей, пусть делает с ними, что хочет» – принял он окончательное решение.

Боль острой иглой пронзила палец, хотя сорванная заусеница была такой мизерной, что вряд ли можно было бы рассмотреть кожицу, которая полетела на пол. Эмма Николаевна почувствовала, как маленький комочек физической боли сливается с другими маленькими душевными болями, словно шарики рассыпавшейся ртути. От какого-то недоброго нарастающего предчувствия комок увеличивался в объёме, приобретал особое качество магнетической энергии, способной притягивать к себе подобных и постепенно превращался в ком, который концентрировал в себе уже невероятную силу, равную космической. «И почему тоска называется зелёной?» – размышляла она, глядя на выступившую капельку крови у ногтя.

Неожиданный робкий стук в дверь отвлёк её от мыслей. Немного смущённый,  Димка старательно шаркал ногами по коврику.

– Здрасте! Вот, я вам подарок принёс, – сходу выложил он причину своего внезапного появления, протягивая ей найденный мешочек с игрушками.
– Димка! Привет! Как здорово, что ты пришёл, – обрадовано воскликнула Эмма Николаевна и заворковала нежным, приветливым голосом, чувствуя себя заботливой мамой,  встречающей сына с прогулки.  – Давай,  проходи, раздевайся, сейчас чай будем пить.

Зелёная тоска начала быстро менять цвет: тёмные тона плавились, уступая место ярким изумрудным оттенкам, затем добавились светлые радужные полукружия, и тягостное настроение Эммы Николаевны легко сменилось на многоцветное, почти праздничное.

– И что же это за подарок? Та-а-ак… посмотрим, – заинтересованно произнесла она, высыпая на стол содержимое  объёмного мешочка.   – Боже мой! Да это же бирюльки! Это просто чудо какое-то… Я так давно хотела  найти эту игру, но в продаже не видела, может она где-то и есть, но только в сувенирных магазинчиках, наверное. Дим, а ты знаешь, как в неё играть?

Димка,  растроганный тем, что угодил с подарком, пил чай с бутербродами, одновременно прикусывая карамелькой, и не без удовольствия даже разрешил ей потрепать  вихры  своих непослушных волос. Он с любопытством наблюдал за этой, «совсем и не старой женщиной»: улыбаясь,  она брала в руки каждую посудинку, разглядывала её, как оценщик в ломбарде и попутно рассказывала правила игры. Часы с кукушкой пробили половину десятого.

– Дим, сейчас уже поздно, тебя и родители, наверное, заждались, а завтра ты придёшь, и мы с тобой поиграем. Да и игрушки запылились от времени. Я их протру, а мешочек постираю… – сказала Эмма Николаевна, строя планы на ближайшее время.

– Да нету у меня никаких родителей: мамка умерла, а отца не помню… я с тёткой живу. Она вахтёршей работает, в общаге дежурит. Сегодня в ночь пойдёт, –
разоткровенничался Димка.

– Так она тебя всё равно ждёт перед тем, как уйти. Ей же важно знать, что ты – дома  и с тобой всё в порядке. Давай я тебя провожу до автобуса. Темно уже... –  заглянула она в окно и зачем-то потрогала зелёные пёрышки, появившиеся из крупных головок репчатого лука, усаженных на вату в воду по майонезным баночкам, расставленным на подоконнике. – Сейчас оденусь, и пойдём... в магазинчик ещё загляну, тут на углу… он до десяти вечера работает.

Эмма помахала вслед отъезжающему автобусу, наблюдая, как Димка прижался носом к стеклу, пытаясь разглядеть в свете тусклой лампы высокого фонаря её, уплывающую в темноту, одинокую фигуру.

5.
Начинал моросить дождь, где-то громыхнуло. Эмма раскрыла зонтик и поспешила к магазину. Оставалось пятнадцать минут до закрытия. На противоположной стороне улицы она заметила  мужчину с таксой на поводке, которые уже не шли, а почти бежали, чтобы успеть попасть домой до сильного ливня.

В магазине ощущалось приятное тепло, яркий свет заливал витрины, полки с продуктами и товарами, но Эмма почти сразу почувствовала непонятное беспокойство. Где-то в конце торгового зала громко разговаривали. На кассе – ни души. Она постояла минуту-другую в растерянности и пошла к стеллажам с молочной продукцией, чтобы взять пакет молока и  творожные сырки.

– Уходите, я вам говорю, – услышала она раздражённый голос, принадлежащий, по всей видимости,  работнику магазина. – Вы две бутылки пива разбили, кто за это будет платить? У меня не такая зарплата, чтобы все убытки  брать на себя…

– Да чего ты разоралась? Хочешь, чтобы мы вообще тут всё погромили? Вали отсюда… иди, занимайся своим делом!  – грубые, явно пьяные  крики  становились всё более агрессивными.  – Где  тут у тебя водка?

Продавщица, она же кассирша, появилась в проходе между стеллажами и быстрым шагом направилась к кассе.  Явно нервничая, она выдвинула ящик из-под столешницы и начала перебирать бумаги, чековые ленты, калькулятор.

– Да где же этот мобильник, куда я его сунула? Сейчас  в полицию буду звонить… Сколько можно с этими болванами разговаривать, слов человеческих не понимают… – говорила она то ли с собой, то ли обращаясь к Эмме.

Два пьяных бугая подлетели к прилавку, один из них схватил женщину за руку:

– Ах ты, сука!  Полицаев на подмогу захотела позвать? Мы тебе сами  тут, на месте все услуги окажем… – захохотал он над своей грязной шуткой.

Кассирша вырвала руку, повернулась к полкам, на которых рядами стояли бутылки со спиртным, взяла две пол-литровки  с водкой  и поставила на прилавок:

– Вот вам, забирайте и уходите… Протрезвеете,  завтра деньги принесёте. 
Тот, который был пониже ростом,  разглядывая Эмму плотоядным взглядом, обнажив в улыбке гнилые зубы, развязно произнёс:

– А ты чего стоишь? Расплатиться хочешь?.. Да, ладно, бери всё бесплатно, гуляем… сегодня у Пашки днюха! Сечёшь? Пошли лучше с нами, компанию составишь, повеселимся… нам страсть, как женского полу не хватает.

Эмма достала из кармана кошелёк, выбрала сотенную купюру, положила в лоток у кассы, сказав кассирше, что взяла из молочного  и направилась к выходу. Шла быстро, постоянно оглядывалась, опасаясь, что дебоширы последуют за ней. Отодвинув доску в заборе, она юркнула в проём и стала пробираться по кучам земли,  наваленным от перекопанной дороги, ведущей ко двору дома.

Они настигли её, когда казалось, что самый тёмный и опасный участок пути уже пройдён. Резкий удар по голове сбил Эмму с ног. Из-под шляпки сразу потекла тёплая струйка крови. Вместо того чтобы подняться на ноги, она безотчётно шарила в кармане, пытаясь найти платок  - протереть заплывающий левый глаз. Один из бугаев сначала бухнулся на колени, а потом навалился на неё и, касаясь слюнявым ртом её уха, зашипел:

– Ну ты и классная тёлка! Всё у тебя на месте: и сиськи, и задница. Я тебя ещё в магазине разглядел, а давай-ка посмотрим, что у тебя там внизу?
Он обдавал лицо Эммы отвратительным выдохом из смеси перегара, спиртного и нечищеных зубов:

– Пашка, готовься вторым заходом…

Эмма пыталась взять себя в руки, чтобы не потерять сознание, но страшная боль в голове, которая в первые секунды не чувствовалась совсем, стала быстро нарастать, отуплять и сковывать тело. Она отчаянно протискивала сжатые кулаки под животом пыхтящего мужика, чтобы оттолкнуть и свалить с себя. Свирепея, он пытался раздвинуть её ноги коленом, но прямая длинная юбка сдерживала звериный натиск.

– Чего ты там возишься? – прохрипел Пашка от нетерпения. – Врежь ей, чтоб перестала дрыгаться!..

Мужик приподнялся, опёрся на руку, а второй, размахнувшись со всей силы, кулаком ударил Эмму в лицо и ещё, и ещё раз в грудь и плечо. Её крик взлетел и располосовал густой воздух, который, казалось, набряк, висел тяжёлым  слоем и теперь, как будто только и ждал  этого случая, рухнул водяными потоками на землю.

– Вот блин, весь кайф обломал этот дождь! – досадовал Пашка, отирая мокрое лицо тыльной стороной ладони. – Пошли отсюда, хрен с ней, пусть валяется, мокнет, сука подзаборная…

Смывая кровь, ливень долбил струями по лицу Эммы, и они казались ей до ужаса колючими и болезненными. На доли секунды она теряла сознание и вновь возвращалась  в жизнь, не понимая ни смысла, ни целесообразности этого возвращения. Представлялось: ничего хорошего не будет уже никогда… существование отравлено тем, что произошло,  и воспоминание будет точить, как толстый червь, выедая нутро. Слова возникали в голове, но не выстраивались в законченную мысль; они рождались, путались, рвались, цеплялись обрывками друг за друга и уходили в небытие.  «Больно, боже мой, как больно!» – стонала Эмма, не веря, что эта нескончаемая боль когда-нибудь, да закончится. Наконец, милостью божьей, сознание отключилось полностью, пощадив и спасая её от  жесточайших мук.

Эмма очнулась, лёжа в луже ледяной воды. В мареве рассвета солнце бродило, ощупывая и постепенно согревая лучами всё вокруг. «Нужно встать... домой… как-то добраться до постели; господи, как холодно!… – не сознавая до конца случившееся, думала Эмма.

Она перевернулась на бок и тут же закричала от боли под грудью: по всей видимости, дало о себе знать сломанное ребро. Понимая, что оставаться в таком положении нельзя, она с огромным трудом встала на четвереньки и поползла к забору, опираясь на доски, скользя по ним руками, цепляя занозы.  После нескольких попыток встала на ноги. Напитанное водой, мокрое пальто тянуло вниз неимоверным грузом. Хотелось лечь или хотя бы присесть.  Заледеневшими пальцами Эмма расстегнула пуговицы и сбросила с плеч этот пудовый вес на землю.  Сумка, как неведомое животное с раскрытой пастью, валялась неподалёку. «Ключи! Нужно забрать ключи».

Эмма почти не помнила, как добралась до подъезда, открыла дверь квартиры и, стащив с себя мокрую одежду и ботинки, упала на кровать, мгновенно заснув тяжёлым спасительным сном.

Пробуждение началось с сильной боли под подбородком; Эмма легонько прикоснулась пальцами к щеке и почувствовала плотную припухлость. Язык не ворочался от сухости во рту и страха нащупать  выбитые зубы… «Сколько же времени я проспала?  Какой сегодня день?» Взгляд остановился на подоконнике, где, набирая силу от воды и света, весело растопырились зелёные пёрышки лука. Рядом на тумбочке стояла большая чашка с остатками чая. Эмма едва приподнялась и сделала маленький глоток. Руки дрожали. От жуткой слабости, душевной подавленности она упала спиной на подушку и снова провалилась в забытьё.

6.
Семь счастливых  лет работы Эммы  у Олега Михайловича омрачились событием, с которого  и начался для неё отсчёт  «другой жизни». Крупное американское издательство предложило контракт, обеспечивающий публикацию нескольких книг Олега на весьма выгодных условиях и, кроме того,  переезд на постоянное место жительства в Америку. Краем уха Эмма слышала препирательства Олега с  Алисой, которая не рвалась терять престижную работу, перспективу карьерного роста и яростно сопротивлялась отъезду из России, но, после долгих споров,  вопрос  решился окончательно в пользу писательских притязаний супруга и его грядущей известности.

Подготовка к переезду шла полным ходом. Алиса уехала в Санкт-Петербург в командировку для завершения открытых дел и по другим рабочим вопросам.
Олег перебирал черновики начатых произведений, заметки, наброски отдельных эпизодов, выписки, цитаты  из книг, воспоминания… всё это – для  передачи на хранение ответственной и очень аккуратной в таких делах Эмме. Она, выравнивая лист к листу, привычно складывала все бумаги в  портфель, который переходил ей по наследству. А вдруг? Такой вопрос возникал как у Олега, так и у Эммы. Трудно было поверить, что  расставание – навсегда. Но об этом молчали оба. Произнесённые  слова, чаще всего, и существуют для сокрытия смысла…

– А ещё на даче полным-полно всяких важных черновиков, надо съездить, разобрать. Эмма, как у тебя со временем; ты сможешь помочь? – спросил Олег довольно равнодушным тоном. – Завтра  приедешь  ко мне с самого утра?

Тёплая осень как будто распахнула двери выставочного павильона, где можно вдоволь насладиться дивными пейзажами, натюрмортами, этюдами, рисунками с переменным настроением, палитрой всевозможных цветов и оттенков.

Олег уверенно вёл машину; маленькие тёмные волоски на фалангах пальцев руки, лежащей на руле, нет-нет, да  и притягивали взгляд Эммы; хотелось, чтобы дорога была бесконечной: красота последнего осеннего месяца  переполняла душу и сердце через край.

Пустой дом не казался холодным, так как насквозь прошивался лучами любопытного солнца; оно смело заглянуло в окна, а потом по-хозяйски разлеглось на диване, на полу, на креслах.
Разобрали сумки.

– Сегодня отдыхаем, гуляем, ужинаем, пьём вино, а завтра работаем с бумагами, – воодушевлённо рассказал Олег о грядущих  планах.      – Подожди-ка, сейчас  возьму несколько кусочков хлеба: пойдём к озеру и будем кормить уток. Эмма, а ты пока одевайся… и потеплей, у воды прохладно…

Эмма подошла к окну, оперлась о круглый столик рукой, и почти мгновенно почувствовала, как Олег накрыл тёплой ладонью её тонкую кисть.
Каждый боялся нарушить тишину неуместными словами. Казалось, они пустились в опасный переход навстречу друг другу через бурлящую реку по узкому  мостику с истлевшими дощечками, рискуя свалиться в горный поток и погибнуть. Нетерпение бросало их в объятья, но в воздухе висел риторический вопрос: хватит ли сил справиться с эмоциями.

– Иди ко мне…

Она не поняла, произнёс ли он почти беззвучно эти слова на самом деле или её предательски обманывали слух и воображение. Олег развернул Эмму к себе, обнял и, пытаясь почувствовать её настроение, коротким поцелуем  нежно  прикоснулся губами  к виску…

Эмма стояла, – руки на его груди – чувствуя кончиками пальцев крупную вязку пуловера, боясь шелохнуться, и машинально разглядывала в вырезе пуговицы пододетой рубашки: «фирменные, металлические, интересно, есть ли запасные?… Семь лет ожидания, какими долгими они были!» Мысли накатывались одна на другую: она вспомнила, как ей пришлось в одиночку тащить этот тяжеленный груз, от которого невозможно избавиться… он подавлял, подминал под себя её размеренный образ жизни, заменял все желания на одно единственное, которое имело короткое звучание – Олег!

Ей стало невыносимо жалко себя. Слёзы плескались где-то на дне, затем внезапно влились в поток мыслей и нашли дорожку наружу. Она отвернула лицо.

– О-о-о… Это что у нас там? Слёзки-на-колёсках? Эм, а пойдём-ка мы с тобой печку топить! –  шутливым тоном сказал Олег, пытаясь немного разрядить обстановку.

Это сокращённое «Эм» произносилось им крайне редко, в минуты особого настроения, которое состояло из смеси вдохновения, успеха, признания его творческих заслуг и благодарности Эмме за помощь. Но для неё это было  маленькой личной тайной, которую она хранила в своём сердце: «aime» – «эм» в переводе с французского означает – «люблю».

Она устроилась на маленьком стульчике  и наблюдала, как он умело поджигает заранее подготовленные щепки, уложенные на бумагу, а сверху – сухие поленья, которые мгновенно занялись пламенем.  Олег подал ей бокал с вином и уселся рядом на полу, скрестив ноги. Долго смотрели на огонь, говорили много, сбивчиво, обо всём, как будто развязалась  котомка с накопленными признаниями. Он протянул руки, и Эмма соскользнула к нему на колени, обняла и прижалась лбом к  тёплому плечу.

Холодная постель лишь на секунду остудила жар их тел. Эмма подняла руки и сомкнула над головой, придерживая  за локти. Олег нежно провёл кончиками пальцев по подмышкам, чуть спустившись, бережно накрыл ладонями полушария её груди и, сблизив их, прильнул губами к ложбинке. Несколько завитков волос  упали ей на  лицо и защекотали нос. Она поймала губами одну прядку… Стало спокойно и легко. Эмма полностью доверилась и подчинилась его ласкам, нежности и неизбежной близости, которой, наконец-то,  суждено было сбыться…

7.
Кашель разрывал грудь. От высокой температуры Эмма впадала в бессознательное состояние. Временами она ненадолго приходила в себя, и тогда смотрела на баночки, в которых вата ещё казалась набухшей, но вода иссякла. Корешки луковиц тянулись к влаге, но её было уже явно недостаточно и верхние кончики зелёных  стрелок  начали желтеть и вянуть…

На столе так и остались лежать рассыпанные бирюльки. Измученная болезнью и болью, Эмма засыпала и видела один и тот же сон: она аккуратно вытягивает крючком то маленький чайничек, то чашечку, то котелок из горки  кухонной утвари так, чтобы не задеть другие фигурки,  совсем как в реальности – ты не вправе затрагивать чужую жизнь, чтобы случайно не разрушить её…

В воспалённой памяти вдруг высветлилась короткая  история её отношений с главным режиссёром драматического театра Сергеем Ружанским. Ещё в пору работы в многотиражке, ей поручили сделать специальный репортаж о театральной жизни одного провинциального города, который пришёлся Эмме по душе и отдалённо напоминал ту среду, где она чувствовала себя вполне по-свойски.

Всё случилось скоропалительно и до ужаса банально. Знакомство с Сергеем, интервью, ужин в ресторане и ночь в гостинице... Утром,  смешной и убедительный в своей искренности, он стоял перед ней на коленях и просил не уезжать, предлагая должность заведующего литературной частью в театре. Эмма дивилась его напору, так как понимала, что у Сергея таких ночей  на счету несметное количество;  ни завлитчастью, ни актрисой она становиться не собиралась, поэтому его покровительство было ни к чему. Расстались плохо – Эмму съедали досада и стыд за свою слабость. Потом часто вспоминалось не само любовное приключение, а – Волга: перед глазами проплывал разбухший лёд, и катер еле слышно толкался об автомобильные покрышки, висевшие на причале у пристани.

… Губы потрескались и кровили. Ночная рубашка то промокала от пота, то высыхала от горячего тела. В чашке оставалось немного чая, всего на несколько глотков. В один из вечеров, сквозь дрёму она услышала стук в дверь и знакомый мальчишеский голос:

– Эмма Николаевна, это Димка! Откройте… Вы дома?

Она силилась крикнуть в ответ, но в сумеречном пространстве комнаты раздавался только сиплый шёпот: «Дима, я сейчас встану… не уходи, Дима… пожалуйста, не уходи…»

День, ночь и ещё день, и ещё  ночь забирали силы, выжимали из памяти серые будни пустой безрадостной жизни, которая постепенно утрачивала для неё значение. Теперь уже не существовало никакой опоры, чтобы  прекратить  падение,  ни единого шанса подняться и идти дальше с полным осознанием своей правоты. Она вдруг   поняла: есть только одно желание – бесцельно смотреть в пространство; она одна на земле и рядом нет ни единого живого существа, чтобы прислониться, кожей почувствовать в себе признаки жизни. Ледяной холод внутри и никаких желаний обрести возвращение; нет ни веры, ни надежды. Нет ощущения времени, нет звуков, нет изображения. Нет ничего ни позади, ни впереди, ни плохого, ни хорошего. Нет ощущения встречного  ветра. Это ещё не смерть, так бывает от отчаяния. Чувство вины по отношению к самой себе было слишком глубоко, аутентично. Эмма не умела себя прощать, поэтому монолог длился бесконечно: что-то  не поняла, не сумела в себе раскрыть…

После отъезда Олега, ей пришлось расстаться со своей уютной квартиркой, которую снимала. Хозяйка – учительница преклонных лет Станислава Аркадьевна – умерла через три месяца. Как по мановению волшебной палочки тут же объявились наследники и попросили Эмму освободить жилплощадь.

За время работы у Олега  Эмме удалось скопить приличную сумму, но на покупку собственного жилья денег не хватало. Вскоре подвернулся  вариант с заброшенным домом,  находящимся как раз неподалёку от места, где она жила. Эмма решила сделать перерыв и поисками работы не заниматься, а на пропитание средств  было вполне достаточно. Депрессия давила со всех сторон: расставание с Олегом, выкидыш, который случился после её падения на скользком переходе, одиночество в доме без жильцов и вот теперь – грань, к которой она приблизилась против  воли и желания…

Олег прилетел в Москву ранним утром. Заокеанская жизнь не клеилась. То, что было завершённым, опубликовано, а писать новое не получалось. Как ни странно, его мысли постоянно возвращались к Эмме. Её мягкий оптимистичный голос всегда действовал  успокаивающе и  настраивал на работу. В период вынужденного творческого простоя он вспомнил, что, ещё  живя в Москве, он написал и передал Эмме черновики нескольких глав настоящего увлекательного романа. Время шло, а мысли о том, чтобы разыскать Эмму и найти те самые черновики, чтобы закончить роман, его не оставляли. Решение о  возвращении в Россию созрело почти спонтанно.

Олег устроился в гостинице и пустился на поиски Эммы.  Он пришёл по старому адресу её прежнего проживания, но там сказали, что ничего о ней не знают.
Чашка кофе на стеклянной витрине ближайшего кафе манила,  приглашая зайти. Он сел за свободный столик. Солнце садилось медленно и неохотно; его косые лучи красиво подсвечивали тонкие кружевные занавески. Он прихлёбывал ароматный напиток и наблюдал за компанией мальчишек, которые  оживлённо обсуждали какие-то новости.

Неделя поисков ничего не дала. Олег был страшно разочарован и принял решение возвращаться домой. Непонятным образом его буквально тянуло ещё раз зайти в кафе, где  накануне пил кофе. Он поднялся на крыльцо и взялся за ручку тяжёлой двери. В этот момент послышались громкие реплики разновозрастной ребятни той самой компании, что сидели неподалёку от кафе неделю назад. Было ли это слуховой галлюцинацией или Олег на самом деле услышал между  фразами, их колкими словами  имя Эммы – неизвестно… Но несмотря на полное неверие в чудеса, безнадёжность ситуации, он  подошёл к ребятам и спросил:

– Послушайте, пацаны… Я тут разыскиваю одну женщину, может быть, вы слышали что-нибудь о ней? Кажется, кто-то из вас  упомянул имя  Эммы Николаевны…

Паренёк лет восьми подозрительно оживился и тут же задал контрвопросы:

– А зачем она вам? Вы её знакомый или так просто интересуетесь?
Олег почувствовал, как перехватило дыхание, сердце заколотилось, и начало давать сбои.

– Я её давний друг, приехал в Москву издалека… навестить, а найти Эмму Николаевну не получается, может, подскажете... вдруг встречали её?..  Я и денег вам дам на сладости, если поможете, –   торопливо объяснял просьбу  Олег.

– Ладно, я проведу вас к дому, где она живёт, но только почему-то её несколько дней не видно… может, уехала куда-то. Пойдёмте, тут недалеко, – пообещал мальчуган, соскочив со спинки скамьи, на которой ребята сидели, как воробьи на проводах.

Олег и вся компания двинулись к забору; отодвинув доску,  в проём пролезли по очереди. В подъезде стояла потусторонняя тишина: признаков жизни, даже шныряния котов и то не было слышно.

Не обнаружив кнопку звонка, Олег постучал в дверь и громко позвал:

– Эмма! Это Олег…Ты слышишь меня? Открой… Эмма!

За дверью – ни шороха. Прошло несколько минут. Все стояли в нерешительности: что же делать дальше.

– А вдруг она заболела, лежит там одна и помирает, – предположил  светловолосый подросток лет десяти. – Может отмычкой попробовать?.. У меня есть… если что, то я это… в два счёта…

Он пошарил рукой в кармане куртки и достал нечто вроде загнутой и заточенной проволоки. Через  пять-шесть минут ковыряния в  замке что-то щёлкнуло,  дверь открылась.

Ребята сбились в кучку, и отошли в сторону. Олег шагнул в темноту, прошёл в комнату, нащупал на стене выключатель и нажал на кнопку. Первое, что бросилось в глаза, это крыса, которая сидела на столе в застывшей позе и смотрела в одну точку. Она  даже не взглянула  на вошедшего.

Через  секунду он увидел Эмму. Она лежала на широкой кровати с изуродованным мертвенно-бледным лицом. Справа у подбородка выделялся иссиня-чёрный  кровоподтёк. Олег рванулся к ней:

– Эмма! Дорогая… что с тобой? Эмма, очнись, посмотри на меня, я здесь, вернулся… скажи мне, что случилось? – спрашивал Олег, страстно веря, что вот-вот услышит ответ. – Я больше никогда не оставлю тебя… пожалуйста, открой глаза… Эмма…

Он сжимал её ледяные руки, дышал на пальцы, потом осторожно приподнял за плечи, и прижал к себе. Отчаяние медленно вползало в  сознание ядовитой змеёй; мысли сбивались, выходили из-под контроля. Хотелось отдать  каждый второй удар своего сердца, только бы вернуть её к жизни. Женщина, чья живительная любовь была рядом с ним столько лет, воспринималась как  само собой разумеющееся, как воздух, которым  можно свободно дышать, как время, которое можно не замечать… И только теперь, когда он понял, что это  –  Божий Дар, который был ниспослан ему не за заслуги, не за успехи и достижения, а просто таков был выбор, страх потерять это благословенное чувство заставил осознать, как  безмерно высока плата за то, что его душе не хватило величия, глубины, сердечности чтобы однажды смиренно принять этот бесценный Дар  и бесконечно дорожить им по праву…


Рецензии
Я не критик, поэтому классичекий разбор произведения оставлю им. А напишу просто отзыв. Это талантливо, интересно и затрагивает. Я не буду оценивать героев и философствовать о том, можно ли так жить или нельзя. У каждого из них свои бирюльки, как и у нас, Ваших читателей. Спасибо.

Елена Андрияш   18.05.2023 15:33     Заявить о нарушении
Елена, спасибо вам большое, прежде всего за то, что решились потратить столько времени на прочтение этой истории. Очень рада, что не разочаровала... Вы абсолютно правы - у каждого свои бирюльки; своё мнение, как проживать свою жизнь, как выстраивать отношения, как добывать личное счастье.
Пусть в каждой судьбе будет побольше радости.
С уважением и признательностью,

Вера Июньская   18.05.2023 20:00   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 73 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.