Художник

                Сальвадору Дали посвящается

Проснулся  Хасинто  поздно. Утренний рассвет  уже давно сменился ярким  безоблачным  днём. Сквозь   окно открывался  изумительный  морской  пейзаж   Порт-Льигате.  А солнечные лучи  заливали светом всю  просторную комнату.
    В голове шумело . Всю ночь ему мерещились  сплошные кошмары. То- обрывки  статьи  из газеты «Паис», посмевшей  напечатать  опус  какого-то негодяя,  обругавшего его последними словами за выставку картин. То -любимая супруга Гала, нещадно терзающая за волосы  его давнюю  натурщицу Елену.  То- мольберт с начатой работой,  унесённый порывом ветра через открытое настежь окно.
–  К чему бы это?  Размышлял он.  Может быть виной всему мой лучший приятель Бретон, приехавший  в гости из  Жероны?  Посидели мы с ним допоздна.  Вспомнили наши молодые годы. Ну, и, конечно,  изрядно выпили в эту честь. Не часто же такое! И ещё он угостил меня  очень  крепкими сигарами,  привезёнными с Кубы.
Хотя  курю я трубку,  но, из любопытства и за компанию  с Бретоном,  попробовал пару его сигар.  Неужели всё это так меня  притомило? Нет, со здоровьем  у меня, слава богу, пока  всё в порядке.  Хожу на корриду. И сам готов  сразиться  с разъярённым быком!
  Скорее всего причина моего  некомфортного состояния  - это просто накопившаяся усталость от  мучительного поиска новой творческой искры  и  утомительной работы над моими картинами  по ночам.
      Оставив  в покое  эти размышления, художник  принял прохладный душ, накинул свой  уже не новый, но приятный  телу,  халат.    Чашка горячего кофе  взбодрила его и  добавила настроения. А его трубка, с изящной  инкрустацией и искусно сделанной резьбой, из которой он  сделал  несколько затяжек,  успокоила   и   расположила  к неспешным  раздумьям.
         Поднялся  к себе в мастерскую. Там   пахло свежими  красками,  а  на мольберте,  возле стены,  стояла  картина, написанная им накануне. 
 Сидя в кресле,  и теребя  в руке  погашенную трубку, художник  въедливо вглядывался  в картину.
  –  Неужели   ЭТО  я мог написать?   Как могла  получиться у меня  такая  мазня? Просто отвратительно!   Жаль холст  и краску!  Хорошо ещё, что никто не успел это увидеть, даже мой гость Бретон.
     Казалось, его ярости и негодованию не будет конца.
– Ну, откуда эти измученные рыжие тона?  И столько изъянов, непозволительных даже новичку!
Я тоже  крутого нрава. Но чтобы так буянить? Извините меня.!
Во что превратилась эта комната? Разбитая и отвалившаяся от стены штукатурка.  Напрочь выбитая оконная рама. Штора, едва держащаяся на   поломанной гардине.
  А эта неказистая женская грудь! Ну где я мог её видеть? А  бедная скрипка! Чем она провинилась?  Может, просто,  тем, что помешала парочке в соседней комнате  предаваться  любовным утехам? 
Ну, всё в этой картине мне противно!  – Такой неутешительной фразой  закончил  Хасинто свои рассуждения.
Ещё немного подумав, решил:
— Ладно, уж! Ничего не стану менять. Пусть эта картина остаётся как есть. И люди, глядя на неё, воочию убедятся,  что  у Хасинто  были неудачи, после которых  он не падал духом, а работал с ещё большим упоением.
      После этих слов, художник  встал с кресла. Вышел из мастерской. Оделся и отправился к морю. Там, у побережья, сел на  огромный камень.. Устремил взгляд  в далёкую  линию горизонта, там, на нескончаемом  морском пространстве.  Задумался о чём-то сокровенном, пронизывающем его ранимую душу.

    Так и сидел он,  слушая  шелестящую  музыку волн  и  крики чаек.  А лёгкое дыхание  влажного средиземноморского ветра  ласкало  его рано  поседевшие волосы.
   В лёгком полусне  увидел он своего приятеля Бретона, удивившего его своим необычным вопросом:
— Хасинто, дружище!  Давно хотел тебя спросить,- смог бы ты написать  МОРЕ?
      Он приоткрыл глаза, и  не отрывая взор  от морского пейзажа, пробурчал:
—  Море,оно необъятно! Оно живое.! В каждое мгновение разное. Превратить его в  застывшее полотно? Нет! Не хочу! Это было бы выше моих сил!



 Е.А Аниров 2012г.