Глава 3. Больничная палата

Очнулся от сильной боли — кто-то в белом халате пинцетом ковырялся  в окровавленном плече.  От одного этого вида я снова потерял сознание,  с удивлением подумав: надо же, как красна девица, от вида крови падаю в обморок. Проснулся утром от громких голосов,  не совсем представляя,  где я,  и что со мной. У кровати на табуретке сидел молодой милиционер в небрежно накинутом халате.

— Как себя чувствуешь?
— Нормально, — тихо  просипел я.  Что  с моим голосом? Какая связь? Прокашлялся и вполне  прилично спросил: — Как рука?

— Ничего страшного, двигать сможешь. Месячишко прокантуешься в больнице.  Твоё счастье,  вчера трезвым был. Эти герои всё на тебя валят, мол, ты первый начал. А как на самом деле? Да ты не волнуйся, кто же им поверит, что один на шестерых полезет. Или с тобой ещё кто был? Спортсмен? И разряд  есть? Молодцом! Я тут навел справки.  Ты и работать ещё не начал. Что, болит? Терпи,  после стекла рана плохо заживает,  долго болеть будет. Ну,  рассказывай,  что и как?

Лейтенант долго записывал мои показания,  потом дал листки протокола для прочтения и подписи. Но я не смог осилить весь текст,  так коряво и неразборчиво всё изложено. Взял  распухшими пальцами ручку и с трудом расписался.  Когда лейтенант собрался уходить,  я спросил:

— У этой кодлы дружки остались?
— Не без того. Но здесь тебя  не достанут. А там выздоровеешь — побоятся снова подойти. Но осторожность не помешает в любом случае.  Выздоравливай,  Через неделю снова навещу.

Устав от разговора,  я закрыл глаза,  не дожидаясь ухода милиционера,  и моментально отключился.

Вечером медсестра разбудила на ужин,  я равнодушно посмотрел на тарелку с  пшенной кашей и лишь выпил стакан чая. Медсестра попыталась кормить с ложки,  но я повернул голову к стене,  чувствуя непреодолимую слабость, полное безразличие, ничего не хотелось,  даже спать. Лежал в каком-то полузабытьи, воспринимая все звуки,  но, не реагируя на них.

Проснулся рано утром от острой рези внизу живота.  Надо вставать.  Куда,  в какую сторону идти? Не спросишь,  все спят. Сел на кровати,  пережидая головокружение и легкую тошноту, потом осторожно поднялся и,  придерживаясь за стенку,  вышел в коридор.   За столом под желтым светом настольной лампы,  спала медсестра,   положив голову на скрещенные руки.   Пошел от  нее, шлепая разношенными больничными тапочками.  Медсестра проснулась и подбежала, подхватывая под здоровую руку.

— Зачем встал, сказал бы,  я утку принесла,  или тебе по-большому? Пойдем назад,  это в другой стороне.  Я не спала, просто голову положила,  всю ночь курсовую писала.   Да ты не стесняйся,  крепче опирайся,  я выносливая,  не таких здоровяков таскать приходилось.

Сестра симпатичная,  в свежем халате,  золотые сережки на розовых мочках.  Я покраснел от нелепой ситуации. Она заметила и добро рассмеялась.

— Нашел чего стесняться.   Дальше сам дойдешь,  я здесь подожду.
— Я сам.   Иди,  сам дойду,
— Ну,  смотри, — с сомнением произнесла медсестра,  отходя к столу.

Впрочем,  мне, действительно,  с каждой минутой становилось лучше,  голова прояснилась, и я смог отчетливо осознать в каком дурацком положении очутился. Никогда в жизни не лежал в больнице. Если какая хворь и прицеплялась, то переносил на ногах,  никого не обременяя лишней заботой. И вот, надо же, так угораздить! Целый месяц провести среди чужих, в больничной палате. С ума сойти можно! Но на койку вернулся обессиленным, и снова быстро уснул.

Проснулся от чьего-то быстрого перешептывания. Неожиданный и приятный сюрприз — возле кровати сидела Ира и ещё какая—то девушка, не медсестра, у этой халат не по фигуре, нет белой шапочки.  Взгляды всех мужчин в палате прикипели к чеканному профилю Иры — на улице редко увидишь такое явление.

— А вот и наш герой проснулся, — сказала Ира.— Разве можно так волновать? Я всю ночь уснуть не могла, когда узнала о тебе.  Вчера Мишку послала. Его  не пропустили, ничего толком не смог узнать,  кроме номера палаты.  Какие вы,  мужики,  беспомощные,  ничего без нас не можете, вечно в разные истории попадаете.  Знала бы, что такое приключится, не отпустила бы в общежитие.  Пожил бы у нас,  не обременил.   А это моя подруга, Наташа, захотела посмотреть на чудака,  который с шестью пьяными ублюдками связался.  Не мог оставить  их в покое? Пусть бы упились. Кто-нибудь другой их в тюрьму отправил бы.  Мы поесть принесли. От больничных харчей не быстро на ноги встанешь,  скорей — протянешь. Здесь курица жареная в майонезе, протертая свекла со сметаной, для восстановления крови хорошо.  Давай поднимайся. Тебе помочь?

— Я не хочу есть, — сказал я,   проглатывая слюну.
— Он стесняется! Мне Ксеня всё  рассказала, ты вчера весь день не ел. Им—то всё равно, нет,  чтобы самим покормить. Бери, Наташа,  с того бока,  будем поднимать и насильно кормить. Вот это другое дело.  На нас не обращай внимания,  ешь,  если что понадобится,  скажи.

Наташа, так и не вымолвившая ни единого слова,  налила из бутылки в стакан    темно-красной жидкости и подала.  Я с жадностью выпил. Жаль,  что не вино, но тоже неплохо.

— Что это? — спросил я,  чтобы прервать её молчание.
— Гранатовый сок.   Полезен при больших кровопотерях. Ещё налить?
— Нет. Спасибо.

Как пожар, внезапно  появился отчаянный аппетит, и я, чуть ли не с рычанием набросился на принесенную еду, опасаясь выронить  курицу из негнущихся пухлых пальцев.   До  большого пальца правой руки невозможно дотронуться,  надо  сказать доктору, пусть посмотрит,  в чем дело,  не выбил ли? Словоохотливая  Ира рассказала все городские сплетни.  Я кивками поддерживал светскую беседу. Едва удержался от соблазна облизать жирные пальцы,  с сожалением вытер полотенцем губы.   Ира замолчала, переводя дух,  и я вдруг почему-то спросил:

— Ну,  как там твоя Татка,  скоро у неё свадьба?

 К моему удивлению,  Ира повернулась к Наташе и сказала:
— Так, когда у тебя свадьба? Вот она — Татка.   Родители её так величают.   Заодно и близкие,  а для других она — Наташа. Как ему тебя называть? Ладно,   разбирайтесь сами, у меня работа стоит, на час у заведующей отпросилась,  чтобы на тебя посмотреть, как тут пригрелся,  заодно и Татку прихватила, чтобы увидела, кого может потерять. Нет у нее никого, наврала она всё мне.  Не понимаю,  зачем надо было врать?

Наташа смутилась и повернула лицо к окну, гордо подняв острый подбородок,  не ответив на прощание подруги.

— А вам…  а тебе не надо уходить? — поправился я, понимая, что мне сейчас простительна небольшая грубость.
— Я мешаю? — спросила она,  посмотрев мне в глаза, готовая при положительном ответе вскочить и уйти.
— Нисколько. Просто спросил. Вы все такие занятые, один я лоботрясничаю.  Ты работаешь?
— Учусь на третьем курсе политехнического.
— Да ну? А я срезался,  балла не хватило.  Трудно учиться?
— Не очень. Хочешь,  помогу подготовиться,  осенью поступишь, у нас конкурс не велик.
— Спасибо, но техника не интересует. Я поступал на истфак, а здесь такого нет. Сядь поближе, не укушу, мы своим разговором другим мешаем.  Тебя как пропустили? Сюда даже родственникам не разрешают приходить.

Наташа послушно переставила табуретку и, чему-то улыбнувшись, сказала:
— Мы по блату прошли.  Подруга  медсестрой работает.
— Не она ли ночью дежурила?
— Да.  Ксения.   Понравилась? — настороженно спросила Наташа. Я едва одержал улыбку,  накрыл ладонью её руку, лежащую на колене.
— Мне не до того было. Завтра придешь?
— С  Ирой? — с заметным вызовом спросила она.
— Ты же дорогу  знаешь. Мне Ира не  нужна.   Пусть с  ней Мишка занимается.  Если не затруднит, принеси что-нибудь почитать. Ты как насчет новой волны? "Архипелаг ГУЛаг" сможешь достать?
— У меня своя есть,  принесу. Это старая волна. Я давно книгу прочитала,  ещё, когда запрещенной была.
— Понравилась?
— Это не может нравиться.  Страшная книга.  Не  могла читать, насильно себя заставляла:  я должна это  знать. Не  зря запрещали,  они хорошо понимал, какой силой обладает эта книга.
— Но ты же сама говоришь,  её многие читали,  вот даже ты прочитала. Почему же никакой разрушительной силы не проявилось? Всё на своих местах, буксуем.
— А Румыния? Болгария.  Вся Европа в движение пришла.
— А мы книжки почитываем и со стороны наблюдаем.  Лучше расскажи о себе.

Наташа задумчиво потерла пальцем у переносицы.  Мне нравилась её простота,  естественность.

— Что обо мне? Неинтересно. Окончила школу, поступила в институт. И всё.   Это ты можешь вспоминать,  как за Мишку в армии заступался, как с бандитами дрался, а у нас, девчонок, скучная,  бестолковая жизнь. Иногда жалею, что мальчишкой не родилась.   Предки в Москву не отпустили,  побоялись,  что там пойду по наклонной. Я хотела в экономический поступать. Сейчас это очень перспективная наука.  Всё время за нас кто-то решает, что надевать,  куда садиться,  что говорить.

Под негромкий голос Наташи я незаметно уснул. Проснулся от непривычного ощущения в своей ладони девичьей руки,  которую всё это время держал,  не отпуская.  Смущенно посмотрел на часы. Они стояли без  завода.

— Долго я спал? Два часа?!  И ты сидела? Извини.  Надо было разбудить.  Ужасно неловко. Пожалуйста,  заведи мне часы, пальцы не работают.

— Ты так хорошо  спал.  Тебе больше спать надо,  быстрей выздоровеешь.
— Я уже чувствую себя хорошо.  Пойдем, провожу.

После обеда и сна ощущал себя намного лучше,  совсем здоровым,  если бы не постоянная ноющая боль в плече.  Легко поднялся,  запахнув застиранный халат. Головокружения не было, лишь небольшая слабость. На лестничной площадке Наташа придвинулась,  поддерживая под здоровую руку. Здесь пустынно,  никто не ходит,  медсестры и врачи пользуются лифтом, я обнял Наташу и привлек к себе.   Она не отстранилась,  и я поцеловал в дрогнувшие губы.

— Ты со всеми так сразу? — тихо спросила Наташа.
— Извини.  Я тебя обидел?
— Так разве обижают?
— Тогда надо повторить.  Я ничего не понял.
— Ты слишком быстро приходишь в себя.  Не надо,  увидят,  и за нарушение режима досрочно выпишут.
— Вот и хорошо.  Мне уже надоело здесь спать.
— А в общежитии снова будешь драться?
— Одной рукой много не навоюешь,  придется здесь торчать. Когда придешь?
— Вечером.
— Правда? Дай я тебя за  это поцелую.
— Нельзя,   иначе  не  разойдемся. До вечера.  Возвращайся.

Она робко улыбнулась и пошла вниз по лестнице, на повороте подняла голову и посмотрела кротким, прирученным взглядом. Я поразился, не подозревал за собой такой способности, за одну встречу приручать девушку.

На лестничной площадке от пыльных, заледеневших оконных проемов несло холодом, сквозило, и я вернулся в теплую палату,   раздумывая о своем нелогичном поведении. Зачем понадобилось соблазнять некрасивую девушку? Точнее,  не то чтобы некрасивую, но рядом с Ирой она совершенно не смотрелась: худенькая пацанка,  ничего женственного. Зачем мне она? Или подействовали слова, что отец большой начальник? Нет.  Насколько себя знаю,  не мог клюнуть на столь дешевую приманку. Это получилось само собой,  вдруг оказалась под рукой,  рядом, то ли хотел отблагодарить за проявленную заботу,  надоело одному лежать среди чужих, то ли ещё что-то. Может быть, зря дал ей надежду? Вечером отошью,  скажу,  чтобы не приходила,  предлогов можно много найти.

Но я догадывался,  намерение невыполнимо,  все равно,  что оттолкнуть прильнувшего к тебе ребенка.  Что-то в ней привлекательное,  сразу и не понять, то ли детская непосредственность, нравственная чистота,  то ли ещё что-то,  мной пока неуясненное. Чтобы разобраться,  нужно время,  и я решил предоставить событиям самим развиваться,  без насильственного вмешательства.

Наташа приходила каждый день утром и вечером,   приносила в термосе  вкусную домашнюю еду и бутылку виноградного, или гранатового сока.  Я было  попробовал уговорить, не  затруднять себя, мол, никогда не был в еде привередлив,  хватает больничной, но Наташа и слушать не захотела.   Вечером оставалась дольше.   Мы забирались на самую верхнюю площадку,  где никто никогда не ходил, и долго о многом разговаривали, потом принималась целоваться. Распалив себя до стона,  Наташа, с трудом отрывалась от меня и убегала вниз. 

Днем приходилось скучать. В палате лежали два сверстника:  один разбился на мотоцикле,  другого порезали в очереди за пивом.  Но,   пообщавшись с ними пять минут,  становилось ещё тошнее:   никогда не переносил косноязычие и убогость духовного мира — бесконечные повторения, кто сколько выпил и сколько  раз трахнул. Глядя на них,  трудно поверить, что человек венец Вселенной,  создатель Джоконды, Сикстинской капеллы. Оставалось только дочитывать "Архипелаг ГУЛаг".   

Действительно, страшное повествование,  переворачивающее сознание. С трудом верилось,  невольно хотелось,  чтобы все это было авторским вымыслом,  художественным преувеличением, как обычно пишутся книги,  но здесь, то и дело ссылки на реальных людей, да и невозможно выдумать такое.  Ловил себя на желании стукнуть кулаком по железному ребру кровати и зареветь. Как это случилось? Как позволили такое вытворить?! Жили и молчали! Но кругом больничные стены и равнодушные лица.  Только вечером с Наташей мог отвести душу.  Вот кто меня понимал. Да и знала она больше,  чем я.  Немудрено,  за два года службы в армии можно отстать от жизни,  за четыре года гражданки не наверстаешь,  особенно,  если вечная нехватка времени,  всюду хочется успеть,  до учебников руки не доходят,  по¬тому и экзамены завалил,  сам виноват.

Однажды вечером Наташа задержалась с приходом. Почти все ходячие больные спустились в фойе первого этажа на встречу с родными,  а я бестолково ждал в палате вместе с двумя мужиками, лежащими под капельницами. Неприятное состояние. И навстречу пойти не мог, не знал, каким путем Наташа поднимется, можно  разминуться, и в коридоре торчать не хотелось. Глядел в окно с  высоты на маленькие одинокие фигурки людей,  тщетно высматривающих в бесчисленных больничных окнах лица своих близких, и глубокая тоска охватывала сознание;  сколько горя на земле,  рядом с нами,  а мы стараемся не замечать, не думать об этом. Так жить намного легче,  и мы живем,  не видя протянутой руки.

Неожиданно со спины прижалась Татка.  Я так задумался,  что не расслышал ее шаги. Повернулся и с благодарностью расцеловал её лицо и такие,  ставшие знакомыми,  горячие губы.   Она,  смеясь, пыталась что-то сказать,  но я не отпускал,  зарывшись носом под воротник голубой блузки, вдыхая аромат хороших духов и чистого женского тела,  чувствуя,  как глаза предательски щиплют слёзы. С чего меня так разобрало? Я успокоился и отстранился от Наташи.  Она зачастила словами.

— Я только что разговаривала с Борисом Васильевичем,  твоим хирургом. Он согласился под мою ответственность выписать тебя с условием,  что два раза в неделю будешь приезжать на перевязку. Рана заживает хорошо, недели через три закроют бюллетень. Это время поживешь у меня, чтобы снова в драку не ввязался.   Мои предки не возражают.  Выздоровеешь — вернешься в Ноев ковчег,  если захочешь.

— А если не захочу? — брякнул я.
— Наташа легко покраснела, но зеленых глаз  не отвела.
— Останешься.
— Согласен.  Когда меня отпустят? Осточертело  здесь.
— В пятницу после перевязки. Борис Васильевич ещё раз тебя посмотрит, и выпишет бюллетень.

Я поморщился — перевязка раны была самой неприятной процедурой.  У Наташи обиженно вытянулось лицо.  Я догадался,  что она неправильно  истолковала мою гримасу,  и пояснил:
— Больно же.  Марля засыхает на ране,  а они рывком отдирают. Лицо Наташи прояснилось, и она погладила по  руке.
— Бедненький,   потерпи ещё немножко.  Хочешь,  поговорю с сестрой,  будут осторожно отдирать?
— Это ещё хуже,  боль на минуты растягивается,  а так — раз и всё. Слушай,  я так понял:  у вас три комнаты,  а где же я буду,  в зале?
— В моей комнате,  вместе со  мной,   ты против?
— Наоборот, лучше не надо. Но родители,  как на это посмотрят?
— Я у них одна.   Они привыкли исполнять мои желания,  а я хочу быть с тобой,  а не в соседних комнатах.
— Ты права, лучше быть рядом.   Но у них может быть другое мнение.
— Пусть придержат при себе.  Если я начну высказывать своё мнение, им тоже не понравится, — жестко сказала Наташа.

Я впервые видел Наташу такой,  и подумал,  что, в сущности, совсем её не знаю,  вероятно, больше нафантазировал, чем понял. Она может оказаться совсем иной,  и стоит ли спешить,  делать непоправимые шаги? Нет,  она даже нравилась,  её девичья угловатость,  с трогательным намеком на будущую женственность,  начинала вызывать эротические представления: то ли я оклемался после ранения, и мужское  естество забивало все разумные доводы, к тому же она,  было видно,  явно в меня влюбилась,  и это тоже существенно склоняло в её пользу. Меня пока никто не любил. Девушки охотно встречались,  многое разрешали,   но я понимал,  что это не от большого чувства,  с такой же легкостью легли бы и с другим.   А с Наташей чувствовал себя единственным, лишившись которого,  она будет страдать,  мучиться,  всё это налагало определенную ответственность,  заставляя быть,  в какой-то степени,  осторожным.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2013/05/19/465