Уотан Берт

I


9 октября 1975 г.
10:23
Настало утро: точно такое, какое было вчера... и позавчера... и еще раньше... Ты понимаешь, что проснулся. На белой двуспальной кровати лежишь только ты. Как я чертовски обожаю этот запах! - думаешь ты, притягивая к себе одеяло. Запах чистой постели пленял тебя много раз, и ты постоянно влюбляешься в него снова и снова. Твой мозг еще не проснулся, но тебя уже одолевает сильное беспокойство. Сколько часов я спал?! Твой взгляд мечется по комнате в поисках ответа на вопрос, и останавливается на сером будильнике. Секундная стрелка часов молчит, и даже не думает сдвинуться с места. Минутная стрелка старательно ей подражает. Эта склянка и суток не прослужила! Так и есть. Твой распорядок дня нарушен... Ты чувствуешь, как твои ноги похолодели, холод поднимается все выше и выше по телу; тебя охватывает легкая дрожь. Ладони потеют, и все вокруг плывет. Твое сознание благополучно растворяется, и ты окончательно теряешь контроль над собой. Резкие судороги сводят твое тело в неестественных позах, содрогая его сильными толчками. Они продолжаются недолго. Ты падаешь с кровати... мышцы конечностей резко расслабляются... По счастливой случайности ты вновь хозяин своего тела.
Да, ты - эпилептик. Многие годы эта чертова «падучая болезнь» не дает тебе спокойно жить. Но сейчас судороги прошли, а ты сидишь на краю молочной постели, и смотришь на упаковку препарата, которая, как всегда приготовлена для подобных приступов, покоится на комоде. Смотришь долго, будто пытаешься просверлить в ней отверстие приличного размера. Между тобой и противосудорожным лекарством не более семи дюймов, но теперь необходимости в нем нет.
Тебя постепенно переполняет новое чувство. По стекающим каплям пота ты понимаешь, что вновь оказался под влиянием приступа, на этот раз приступа ярости. Пульсация в ушах, странное ощущение в лодыжках, кровь, которая сгущается при каждом вдохе... Все твои мысли разом перемешались. Поднявшись с кровати, ты бросаешь в стену упаковку противосудорожных таблеток... Давно забытая легкость вновь накатывает на тебя. Ты откидываешься назад, и растворяешься в одеяле на кровати.


II


...Вокруг тебя беспросветная тьма. Удушающая тишина наводняет место, в котором ты находишься; переполняющая тебя ярость вдруг куда-то улетучилась. Ты не чувствуешь также ни голода, ни грусти, ни жара... ничего. Ты прикладываешь руку к груди, и не ощущаешь не только своего прикосновения, но даже биения сердца. Впереди тебя лишь тревожная неизвестность.
Неожиданно откуда-то сверху падает прямой луч, и перед тобой в появившейся лужице света возникает твоя сестра. Она стоит неподвижно, словно восковая фигура, и только ее зрачки и веки слегка подрагивают, напоминая о присутствии в девушке жизни. Ее задумчивый взгляд обращен куда-то мимо тебя вглубь темноты. В руках она держит белый зонт, перекинув его через обнаженное плечо. Всем своим видом Энн напоминает фарфоровую статуэтку, и совершенно не выглядит больной, а, наоборот, от нее так и веет жизнью.
- Энн! - ты пытаешься окликнуть сестру, но ответа не следует.
Ты подбегаешь к ней, бросаешься в ноги и обнимаешь их. По твоей щеке пробегает слеза; ты вновь обретаешь чувства. Первое, что сражает тебя... безутешная тоска. Однако, как только ты дотрагиваешься до сестры, начиная с места прикосновения, все ее тело покрывается мелкими трещинками, затем окончательно рассыпавшись в пепел, будто пораженное смертельной болезнью. В испуге ты отстраняешься и застываешь на месте. Ты вновь ее не удержал, не сберег, отпустил... Тебя с ног до головы захлестывает чувство вины. Захлебываясь под его палящим гнетом, ты ощущаешь за спиной леденящий холод. Легкое дуновение проносится из-за твоего плеча и устремляется к горсти пепла. Серая масса начинает кружиться в кипучем вихре, после чего образовавшийся столб пыли расширяется и застывает в воздухе. Из него выходит человек. Затем второй, третий, четвертый, точные копии первого... Вслед за ними из кольца выходит целая толпа идентичных людей. Все они направляются в разные стороны от пепельного круговорота бесконечным сонмом, не издавая при этом ни малейшего звука. Но люди, неторопливо идущие тебе навстречу,  расходятся перед тобой, а затем, пройдя мимо, вновь смыкаются в едином потоке. В их движениях нет ни суеты, ни неуклюжести. Ты же стоишь неподвижно, увлеченно наблюдая за нескончаемым роем. Пройдя от кольца несколько сотен метров, они исчезают во тьме далеко позади от тебя. Куда все они идут, ты не знаешь. Ты слегка дотрагиваешься до одного из прохожих, и в тот же миг вся процессия останавливается, оборачивается к тебе лицом и распадается на мириады серых мотыльков, устремившихся к источнику света...
Ты проваливаешься в абсолютно пустую и душную комнату. Серые голые стены, кажется, давят на тебя. Ты видишь перед собой дверь. Совершенно обычную, ничем не примечательную дверь, за которой слышатся неотчетливые звуки – зовущие голоса и жалобные стоны. Ты можешь также различить среди них и детский плач. Люди за дверью просят о помощи, молят о скорой смерти. Но чем ты можешь помочь этим несчастным, тебе самому нужна помощь. Тем временем, люди кричат еще громче. У тебя не остается больше сил слушать их вопли. И ты отходишь как можно дальше от двери, прижимаешься к стене напротив, закрываешь уши руками. На мгновение тебе чудится, что стена, к которой ты приник, слегка дрожит. Нет, тебе не чудится. Но не только стена напротив двери начинает двигаться, – все четыре стены и потолок начинают наступать на тебя, сокращая комнатное пространство. Тебе ничего не остается, как открыть дверь и спастись от неминуемой гибели. Так ты и решаешь поступить. Однако как только ты открываешь дверь, то понимаешь, что за ней ничего нет. Лишь темнота и надрывный плач людей, доносящийся со всех сторон. Стены продолжают надвигаться. Выбора у тебя не остается. Ты совершаешь шаг вперед и растворяешься в тот же миг в глубокой тьме...

Уже вечер. Ты проспал целый день. Но твои глаза все еще закрыты. Свинцовая тяжесть наполняет каждый твой мускул, сильно болит голова. В висках беспрестанно стучит, ноют колени. Вновь обретя сознание, ты стараешься заглушить боль мыслями о произошедших событиях. Но ты тщетно пытаешься что-либо вспомнить, в голове все спутано. Приводить это в порядок не хватает сил, и ты просто всматриваешься в плавающие перед глазами коричневые круги, которые увеличиваются, меняя свой цвет, или вовсе исчезают, оставляя тебя наедине с невыносимой болью.
Когда ты находишь в себе силы открыть глаза, бесформенные пятна и короткие вспышки все еще мелькают перед тобою. Ты не сразу понимаешь, что находишься у себя в комнате. Тебя окружает знакомая мебель, предметы, свет... Ты чувствуешь горьковатый привкус во рту, незабываемое ощущение, часто напоминающее тебе о недавних приступах твоего недуга. Ты проводишь пальцами вдоль нижней губы, и, обнаружив чуть ниже присохший налет, замираешь, оставаясь неподвижным в течение нескольких секунд, хмуря брови и морща нос.
Ты решаешь сделать попытку подняться на ноги, чтобы избавиться от этой неприятной мелочи. Напряженно вдыхаешь воздух, но в этот миг внутри тебя пробуждается сильное раздражение, бессильная злость, приходящая на смену безмерной тоске. На мгновение тебе чудится разрастающийся колючий комочек чуть выше солнечного сплетения. Необъяснимая ненависть день ото дня собиралась в этом комочке в течение многих лет, и только сейчас дала о себе знать.
Ты направляешься в ванную комнату, между тем жгучий комочек разрастается внутри, но ты сдерживаешь себя. В конце концов, избавившись от следов оставшейся пены, ты решаешь посвятить время своему дому. Однако за дверным проемом на стойке, покрытой черной бархатной тканью лежит скрипка, водянистый свет закатного солнца отражается в ее лакированной поверхности, тем самым, привлекая твое внимание. Ты подходишь к стойке. В висках по-прежнему стучит, но ты берешь в руки инструмент, и, щурясь от слепящего света, касаешься смычком одной из струн... Холодный пот пробирает тебя в то же мгновенье. Ты не останавливаешься. Легкая вибрация от струн плавно перетекает через смычок к твоим тонким пальцам, заставляя тебя слегка содрогаться при каждом звуке. Ты не отдаешь себе отчета в том, что именно играешь. Твои руки будто обрели сознание и теперь по собственной воле исполняют угодную им мелодию. Ты чувствуешь слабое волнение. Музыка течет бурным потоком - глубокая и беспокойная,  обволакивает собою твое тело, заставляя забыться в ее мягких объятьях.
Ты искренне надеешься, что, быть может, хотя бы в звуковых образах найдешь спокойствие и сможешь спрятаться от мира, который так и не научился понимать. Но даже музыка оказывается неспособной заполнить пустоту разбитого сердца. А между тем беспокойство, какому ты прежде не придал должного значения, возрастает. В голове всплывают обрывки неприятных воспоминаний, слышатся различные голоса. Не желая смиряться с ними, ты ускоряешь темп. Вместе с ним ускоряется и ритм бешено бьющегося сердца в груди. Ты заглатываешь все больше и больше воздуха. Начинает кружиться голова, но ты не останавливаешься, играешь, как сумасшедший.
Наконец, ты издаешь дикий вопль, а вместе с ним и ярость вырывается из тебя, обрушиваясь на первое, что попадает тебе под руку - скрипку.


III


апрель 1973 г.
...На пороге появилась молодая невысокая девушка. Обеими руками она прижимала к груди большую картонную коробку. Лицо ее не выражало ничего кроме усталости, но она старалась этого не показывать, держалась прямо и вопреки своему желанию терпела боль в левой лодыжке.  Ты поспешил принять у нее коробку, но девушка сделала шаг назад, обратила на тебя негодующий взгляд и сказала:
- Я сама!
В этот же момент сверкнули ее очки-половинки, а белокурые локоны растрепанных волос упали ей на лицо. Можно подумать, что я какая-то беспомощная калека! - с обидой подумала твоя сестра, сдувая непослушные пряди с веснушчатого лица. - Ужасный выдался день...
Девушка совершила еще несколько шагов и водрузила свою ношу на пустующий газетный столик возле тебя. После чего немного пошатнувшись на месте, Энн прислонилась спиной к входной двери и опустилась на пол.
- Ты выглядишь ужасно. Должно быть, конференция прошла замечательно, - ты улыбнулся, - но не стоит сидеть на полу.
- Я уверена, ты только сегодня его раз двадцать мыл. А ты прав, конференция прошла на ура. Сегодня каждое сердце было на счету. Я надеялась увидеть тебя хотя бы среди гостей... ах да, ты же даже для себя на улицу не выходишь. - Поднимаясь с пола, выдохнула она.
Ты закатил глаза.
- Хотя, ты знаешь, как ни странно, народу сегодня было много. И многие даже поддержали нас и наш протест против строительства нового металлургического завода.
- А с каких это пор академия искусств вмешивается в подобные вопросы?
Наступило короткое молчание.
- Не говори чепухи. Мне приходили письма?
- Письма? Да, они на кухонном столике, я отобрал их для тебя.               
Девушка сняла верхнюю одежду и обувь, передав их в твое распоряжение, и направилась в кухонную комнату.               
- Уотан возьми из коробки продукты. Кстати, поднялись цены на крупы и сахар.               
Ты бросил равнодушный взгляд на бумажный пакет с продуктами, что выглядывал из принесенной коробки. Ты давно перестал получать удовольствие от еды и научился не придавать ей особого значения.
- А если честно, я сама не в восторге, что мне приходится утруждать тебя своей перепиской, Уотан. - послышался голос из кухни. - Если бы не эта старая перечница, которая ворует мою почту, никаких проблем бы не было.
Под пакетом с продуктами ты обнаружил много разных вещей твоей сестры. Все они беспорядочной кучей размещались в коробке, и поэтому занимали много места. Тебя слегка передернуло. Среди прочего в коробке тебе удалось разглядеть скрипичный смычок, когда-то оставленный тобой в родительском доме. Ты аккуратно взял его за деревянную часть, провел пальцами по пучку конских волос и вздрогнул. Глубоко внутри тебя отозвалось далекое эхо твоего детства. В то же мгновение перед глазами блеснули картинки безрадостного прошлого, лишенного родительской любви. Ты никогда не понимал своих родителей. Озабоченные своей карьерой и репутацией, они прятали тебя от желанного мира. Стыдились тебя. И вместо так необходимой тебе заботы и ласки ты получал лишь боязливые и оробелые взгляды. Единственным утешением для тебя в ту пору была скрипка.
В комнату вошла Энн, увлеченно читая одно из четырех писем.
- Откуда это у тебя? - спросил ты, указывая на старый смычок.
Девушка не сразу обратила на тебя внимание. Она была всецело погружена в письмо, старалась не упустить ни одной детали его содержания, ни одной буквы или знака угловатого почерка. Настолько дорого оно было для твоей сестры. Казалось, даже пушечный выстрел не способен отвлечь девушку от тех чернильных строк.
Но ты повторил свой вопрос, однако теперь в твоем голосе прозвучали настойчивые, даже слегка надменные ноты.
- Прости, я зачиталась... Я нашла его в груде мусора у отца... подумала, нужно отнести его тебе. - Ответила Энн, не отрываясь от письма.
- В груде мусора? Я никогда до конца не понимал его. Странный человек. - Мгновенный холод пронесся по твоему телу. - Хорошо, что ты принесла смычок.
Но сестра тебя как будто не слышала...
... Большие часы гостиной пробили девять раз. Ты вошел в кухонную комнату. Ее освещали несколько настенных светильников, чей свет мягко опускался на мебель невесомым покрывалом. Нельзя сказать, что помещение было излишне просторным, его кажущаяся вместительность на самом деле таковой не являлась. В комнате пахло нежным ароматом лавандового чая, которым ты имел обыкновение баловать себя каждый третий понедельник. Вдоль восточной стены располагались кухонные тумбы, и настенные шкафчики цвета слоновой кости. Антураж дополняла кухонная техника и прочая утварь. На полках стояли различные приправы, названия которых ты едва мог произнести; сухие смеси для супов, емкости для масел и многое другое... Что немало важно все они стояли четко по высоте, по сроку хранения, по категориям и исключительно этикеткой наружу. Подобные вещи ты не считал мелочами, и уделял им отдельно много времени.
Во главе обеденного стола у западной стены сидела твоя сестра. Утомленная тяжелым днем она, понурив голову и склонившись над своей чашкой чая, пыталась перебороть сон. Ты сел напротив нее. Ощущал  себя довольно неловко и время от времени тер рукавом край столешницы.
- Ты мне никогда не рассказывала от кого все  эти письма. Вообще, это не мое дело... мне просто любопытно.
- Любопытно... - отозвалась эхом сестра.
- Ты так бережно хранишь все его письма. Сама каждую неделю пишешь ему. По-видимому, этот человек для тебя очень дорог. Я прав?
Девушка кивнула.
- Он геолог... я встретила его на выставке работ одного из самых бездарных художников современности. К сожалению. - Твоя сестра заметно занервничала. - Этот «пейзажник» вечно путешествует с его экспедицией...
- Ищет источник вдохновения?
- Если бы...
Энн всплеснула руками и смахнула со столика стакан еще неостывшего чая. Тот с грохотом упал на деревянный пол, и разлетелся на части.
Ты побледнел. 
- Уотан, прости. Я все уберу.
Ты не мог ей ответь. Все твое тело сковало и только твои зрачки нервно дрожали. Ты не отводил взгляда от растекающейся жидкости, от осколков граненого стакана. Лишь необъяснимый страх и холод наполняли твою голову.
- Я все уберу. Уотан, ты меня слышишь?! - Энн взяла тебя за руку. - Ничего страшного не произош...
- Я... я лучше пойду... Там... там... Поиграю на скрипке.
- Уотан...
Ты поспешил прочь...


IV


9 октября 1975 г.
Твою шею обвивает тонкая нить страха. Задыхаясь в ее жадных объятиях, ты вцепляешься пальцами в белую раковину. Сдержанные слезы струятся по щекам, но ты не придаешь этому никакого значения. Не прекращая тяжело дышать, ты поднимаешь голову к зеркалу на стене. Мокрые, полные страха глаза встречаются с собственным отражением. Твое дыхание учащается. В отражении настенного зеркала ты видишь содрогающееся лицо, каждый его мускул трепещет в такт частому дыханию, которое становится все глубже и напряженнее. Под пепельными линиями бровей, внутренние концы которых слегка сведены к переносице, блестят в стальных ободках чуть расширенные зрачки. Тебе больно смотреть на себя в эту минуту. Страх и ненависть душат тебя, будто два ненасытные питоны, постепенно заглушая в тебе следы выплеснувшейся наружу ярости и гнева. Вытащив дрожащей рукой из левого кармана брюк чистый носовой платок, ты скоро проводишь им по поблекшему лицу. Мягкая ткань, подобно легкому лепестку пиона, проскальзывает от виска до подрагивающего подбородка. В то же мгновение по всему телу разливается тягучая патока слабости, неумолимо тянущая тебя к полу. Где-то вдали гремят раскаты грома, и ты падаешь на колени, склонив к мраморной плитке свою растрепанную голову...
Ты подходишь к распахнутому окну, у которого полупрозрачная занавеска исполняет с ветром непринужденный танец. По стеклу скользят мелкие капли дождя, предвестники наступающей бури. Через это окно открывается молчаливый вид на некогда оживленную улицу, которая берет начало от твоего дома и завершается в трех милях от него у городской лечебницы. Вечернее, сплошь затянутое дымчатыми облаками небо отливает сизыми тонами, и поселяет в  твоем сердце необъяснимую тревогу. Ты немного приподнимаешь брови, заметив, что улица совершенно пуста, – обычно по ней снует толпа горожан. Ты нередко обращаешь внимание на прохожих за твоим окном. В каждом ты видишь отражение своего прошлого, обремененного треклятой болезнью. И вместе с тем в такие моменты тебе становится еще грустнее и печальнее. Ты вспоминаешь родительский дом, с которым ты так рано распрощался; свои юные годы безотрадного детства, проведенные в его стенах. И, отраженного в холодном зеркале, робкого белокурого мальчишку с очень светлыми, но полными отчаяния и грусти глазами...
Ты уже начинаешь закрывать окно, как замечаешь темный силуэт мужчины, решительно направляющийся с середины улицы к твоему дому. Незнакомец показался из темноты внезапно, чем и привлек к себе твое внимание. Одет он в серый плащ, висящий на нем как на тонкой лиственнице, из-под шляпы во все стороны торчат черные, как смоль, волосы. В одной руке он держит зонт. Сильные порывы ветра тормозят его движения, и он то и дело придерживает свободной рукой свою шляпу.
Где-то вдали сверкает молния, огненная змея, связующая небо и землю, и яркая вспышка света озаряет улицу, осветив человека под черным зонтом. Его острые черты лица, возможно, показались бы тебе невероятно знакомыми. Под еле заметными стрельчатыми бровями миндалевидный разрез глаз обрамляют аспидно-серые радужки, которые предают ему неповторимую загадочность. Однако особенно запоминающеюся деталью его мрачной личности кажется холодный взгляд, который способен вынуть из человека душу.
- Уотан Берт! - пронзительный голос незнакомца проносится по улице тугой стрелой, заставив твое сердце биться быстрее.
Ты, слегка пошатываясь, отступаешь от окна. Неуверенные шаги извлекают из дубовых половиц протяжный скрип. Ты вздрагиваешь.
- Уотан Берт! Я иду за тобой!
Твоя онемевшая рука невольно тянется к воротничку батистовой рубашки. В комнате вдруг становится невыносимо душно. Ты не сводишь настороженный взгляд с окна, но подходить ближе не решаешься. В твоей встревоженной голове мелькают обрывки воспоминаний недавних событий, ты предполагаешь найти связь между ними и незнакомцем за твоим окном. Между тем человек в сером плаще приближается все ближе и ближе к твоему дому.


V


август 1973 г.
…Ты вышел на Пивоваренную улицу, обязанную своим названием когда-то проживавшему на ней известнейшему пивовару. Именно сеть его пивных домов по всему городу привлекала к себе внимание горожан чарующим ароматом хмеля, а продолжатели его дела ежегодно устраивали так называемые «Пивные марафоны». По левой стороне улицы располагались пяти и четырехэтажные кирпичные дома, первые этажи которых занимали уличные кафе, булочная, пивная и несколько различных лавок. Но почему-то в этот необыкновенный час полудня некоторые из этих по-своему выдающихся заведений пустовали.
Когда ты прибыл в условное место, твой приятель уже сидел за одним из переносных столиков уличного кафе. Одной рукой он держал чашечку, по-видимому, давно остывшего кофе, в другой руке у него был свежий выпуск «Еженедельных новостей». Ты сел напротив него, предварительно протерев сидение стула одной из салфеток, что составляли на столе оригинальную композицию. Взгляд Брайана был направлен строго на колонку итогов биржевых торгов. Но разговор начался не с них.
- Чудесное утро... Ты не находишь?
- Безусловно, Брайан.
К столику подошел официант в фартуке и с блокнотом в руке. Он поприветствовал тебя и положил перед тобой меню в зеленом кожаном переплете, после чего собирался обслужить соседний столик, однако ты его остановил.
- Мне просто стакан воды, пожалуйста.
Официант, обозначив что-то в своем блокноте, безмолвно забрал меню и удалился. В этот момент Брайан опустил газету на колени, посмотрел на стрелки простых наручных часов и поднял на тебя глаза.
- Уотан, ты как всегда пунктуален, - сухо сказал он, по-видимому, указывая на то, что ты абсолютно безнадежен. Затем он отпил глоток своего напитка и неумело сделал вид, что вполне доволен его вкусом.
- Когда ты сидишь без работы, и нет никого, за кем ты мог бы ухаживать, заботится... посвящать ему каждый день своего существования... появляется невыносимо огромное количество времени... Вовсе перестаешь его ценить.
- Я сожалею, Уотан... уверен, Энн поправится.
- Я чувствую свою вину.
Воцарилось недолгое молчание.
- У тебя ведь есть хобби? В прошлый раз я слышал, как ты играл на скрипке...
Брайан отвел от тебя взгляд.
- Ты слышал... И как тебе?
- Да, неплохо. Но ты знаешь, эта музыка... Кто ее автор?
- Я.
- Ты? Я не знал...
- А музыка? Тебе она понравилась?
- Музыка? В общем да, в тебе есть талантливое зерно... Я даже не знаю, как сказать. Уотан, она какая-то... Словно... Знаешь, я вчера стоял у прилавка с яблоками. Там было два сорта, я их не знаю, но, в общем, красные и зеленные. Я люблю зеленые яблоки, есть в них что-то необыкновенно притягательное.  Я взял одно с прилавка и посмотрел на него. Да, оно было очень привлекательное, я уверен, должно быть и вкусное... Но я сразу понял, что блеск его неестественен... искусственен. Ты знаешь, некоторые продавцы перед продажей яблок натирают их воском. В итоге я купил красные, несмотря на то, что люблю зеленые яблоки. Потому что они не были покрыты воском, их блеск был натуральным... - Брайан не договорил, его прервал своим приходом  официант, который принес заказанный стакан воды.
- А причем здесь моя музыка?
- Твоя музыка, Уотан, как и яблоки, покрыта воском. Я не могу  тебе этого объяснить. Ее блеск неестественен... как будто она искусственная...
Ты ненадолго задумался. Неужели единственное, что действительно было способно вновь вернуть тебе жажду жизни – это всего лишь иллюзия... Но твои размышления оборвала легкая дрожь. Собеседник обратил на тебя вопросительный взгляд. Ты посмотрел на свой стакан воды. Прохладная вода слегка колебалась. Ты различил едва уловимые крики и музыку, доносившиеся с конца улицы. Раньше, в такой ситуации ты бы мог списать подобное явления на свое развитое воображение или  на необыкновенно удачный обман зрения, не желая верить в подлинность происходящего, и продолжал бы наслаждаться спокойной и умеренной жизнью. Но, к сожалению, в этот раз гул не прекращался, а становился все громче и очевиднее.
Промокнув губы салфеткой, ты встал из-за стола, подошел к фонарному столбу и устремил взгляд к источнику шума. Им оказался, протестующее против строительства нового завода, большое бесформенное пятно безликой толпы с плакатами и транспарантами,  решительно движущееся на тебя. Люди этой демонстрации шествовали не спеша, выкрикивали протестующие фразы и речевки, агитировали других присоединиться к ним и бросались головокружительными обещаниями. Ты никогда в жизни ничего подобно не видел, но тебя не покидало ощущение тревоги.
- Уотан! Отойди от дороги.
Ты не слышал своего приятеля, стоял, точно каменный и наблюдал за приближением людей. У тебя внутри все дрожало, сопротивлялось, как бы готовясь вырваться наружу, но ты сдерживал себя, не двигался с места, смотрел, как зачарованный, за шествием людей, объединенных общей идеей...
До того как бесчувственная толпа подхватила тебя и унесла за собой, в твоей голове пронеслась мысль, что среди них могла бы быть и твоя сестра. Могла бы быть одной из многих, такой же дикой, бездушной, холодной... Теперь, когда тебя сносило бушующей волной, для тебя все вокруг померкло. Ты попал в самую гущу людского безумства. Беззащитный, готовый к растерзанию ты различал среди всего этого множества лишь беспощадные, взволнованные, красные от криков  лица. Необузданный страх овладевал тобою. Ты начал постепенно растворяться в клокочущей массе протестующего шествия, отдаваясь не собственному сознанию, а скорее инстинктам. По какой-то неизвестной причине среди шествующих людей возникла потасовка. И внезапно ты почувствовал резкую слабость в ногах, словно их только что скосили невидимым серпом. Ты упал на землю в полном беспамятстве и только запомнил пронзительный крик, который разверзся из твоей истомленной груди. Безразличные люди, увлеченные развернувшейся баталией, не обращая на тебя внимания, проходили мимо, а не редко и через тебя, когда резкие судороги сводили твое тело в исступленных позах, содрогая его сильными толчками...


VI


9 октября 1975 г.
Во всем доме отключается свет. Ты ненадолго замираешь. Затем, выставив вперед свою руку, начинаешь идти через комнаты к восковым свечам, проходя по неровным чуть голубоватым островкам света возле окон. На долю секунды комнаты озаряются металлическим свечением молний, и в это же мгновение ты замечаешь на полке в гостиной одиночный канделябр. Зажигаешь скрученный фитилек жирной свечи, и резкий смоляной запах тут же врезается тебе в ноздри.
Слышится глухой стук в дверь. Ты застываешь в напряженном молчании. Тяжелые удары повторяются несколько раз. Ты неслышно подходишь к двери и прислушиваешься к шепоту незнакомца.
- Уотан Берт! Я знаю, что ты меня слышишь... - говорит незнакомец за дверью и, издав нервный смешок, выкрикивает, - Это ты виноват! Ты виноват во всем, что случилось с ней!
Ты каменеешь, опускаешься на пол и сжимаешь голову руками. Слезы брызжут из твоих глаз. Голос незнакомца за стеной становится тише, но его эхо продолжает отзываться в твоей голове. Это ты виноват! Ты виноват во всем...
Утро. Отбросив посторонние мысли в сторону, ты переводишь взгляд на стол у стены. От него отражается тусклый свет лампы, малозаметно рассеиваясь в напряженном воздухе. Подобно ему часто отражались и твои мысли, медленно растекаясь по комнате, точно ежевичный конфитюр. Ты садишься за стол и нервно отбарабаниваешь пальцами по стеклянной столешнице. По полупрозрачной поверхности пролетает и твой мрачный взгляд, впоследствии вонзившись в поблекшую фотокарточку. Все вещи по твоим представлениям должны иметь в доме свое место и предназначение, как, например, мельхиоровые подстаканники на третьей полочке для стаканов, фужеров, бокалов и сопутствующих предметов для них. Однако, несмотря на это убеждение, ты все же хранишь вещь, которая время от времени кочует по дому вслед за тобой и незыблемыми воспоминаниями твоего прошлого. Семейная фотография, на которой запечатлены твои родители, ты и твоя сестра. Эта черно-белая фотокарточка в неброской рамке для тебя не что иное, как материализованное отражение душевных переживаний, напоминающие о собственном существовании, о событиях связанных с ними, и о последствиях оставивших неизгладимый отпечаток на полотне твоей быстротечной жизни...
Ты ждешь своего приятеля, который должен появиться с минуты на минуту. Брайан в свойственной ему манере опаздывает. Тем не менее, после десяти минутного ожидания он показывается со свертком в руках на пороге твоей квартиры.
- Что это, Брайан?
По его лицу медленно расползается улыбка.
- Это, мой драгоценный друг, оплот твоего духовного развития – книги, - говорит приятель, стягивая с себя серое пальто.
- Брайан, я неоднократно тебе говорил, что считаю книги бесполезными... Мне они ни к чему. Мне не нужны знания, которые я никогда не применю.
- Ты не выходишь из дома, отрицая любую связь с внешним миром, а теперь отказываешься и от книг! А что будет завтра, Уотан? Чем ты меня удивишь завтра?.. - вскипает Брайан, направляясь в гостиную комнату, и заняв одно из свободных кожаных кресел, добавляет,  -  Ты сказал, что тебе срочно нужна моя помощь, я тебя внимательно слушаю.
- Да, Брайан. Вчера утром у меня случился приступ. Мне нужна твоя помощь.
- Я не понимаю тебя. Чем я могу тебе помочь? Нет, то есть я не отказываюсь помочь тебе, просто не понимаю требующихся от меня действий... Мою позицию ты знаешь - госпиталь это единственно верное для тебя решение.
- Заточить себя в госпитале равнозначно заточению в клетке!
- Уотан, ты не гриппом болеешь. Каждый день - это огромный для тебя риск. Твоя квартира – вот настоящая клетка. А ты не боишься пропустить мимо себя жизнь?
- Я в этой клетке намного свободнее тебя и кого-либо угодно за окном. Подумай сам, я целыми днями предоставлен только самому себе, на мне не лежит никакая ответственность... Я волен поступать так, как мне вздумается!
- Какая глупость! Ты очень даже зависишь от меня, - выкрикивает Брайан. Его глаза наливаются кровью, точно как у быка, - После смерти Энн - я приношу тебе еду, и я плачу за эту квартиру.
- Ты же знаешь, что я не нуждался бы в этом, если бы меня не увольняли с работы всякий раз, когда узнавали о моей болезни.
- Да, но тогда бы ты зависел от всяких других вещей, связанных с твоей работой. Это бессмысленный разговор. Все люди, чтобы удовлетворить свои потребности, нуждаются в чем-либо в разной степени. Пока у тебя есть то, ради чего ты живешь, ты всегда будешь зависеть от каких-нибудь вещей.
Брайан направляется обратно в прихожую.
- Ради чего живу я...
- Не знаю! - наконец чаша терпения твоего приятеля переполняется, - Не знаю! Подумай над этим как-нибудь на досуге. Ты ведь целыми днями предоставлен только себе одному!
Брайан срывает с плечиков свое пальто и, не сказав больше ни слова, уходит.
Ты остаешься наедине с собой, своим гневом, своими переживаниями. Противоречивые ощущения подкатывают к твоему горлу. Ты опускаешься на стул рядом с газетным столиком, на нем поверх утренних писем лежит оставленный твоим приятелем клетчатый шарф. Ты берешь его, без особой причины, и сжимаешь в руке. «А ты не боишься пропустить мимо себя жизнь». Снова появляется колючий комочек, распространяя внутри тебя холодную ненависть ко всему окружающему. Но и на этот раз ты не даешь воли чувствам, а затачаешь их в себе. Отдаленные звуки больше не тревожат твой слух, и поэтому запутанный клубок твоих беспокойных мыслей, увязнув в тягучей тишине, начинает раскручиваться ясной нитью. Но их прерывают неожиданно раздавшиеся удары в дверь.
Ты исполненный решимости запустить в приятеля его же шарфом открываешь ее. В то же мгновение у тебя в груди сжимается сердце, а в расширившихся зрачках отражается сухое лицо незнакомца с оскалившейся улыбкой. Человек в серой шляпе оценивающе смотрит на тебя, и у уголка его искривившейся губы ты замечаешь нечто торжественно-непристойное.
- Уотан Берт... - прошептал незнакомец, - как же долго я ждал этой встречи! Уотан Берт...
Твоя рука, точно как и все тело, словно парализованное одним его взглядом, цепенеет, и ты с трудом отдергиваешь ее от дверной ручки. Ты все еще сжимаешь во второй руке клетчатый шарф приятеля. Незнакомец с ухмылкой ступает вперед, опираясь рукой о дверь, и ты, отступив назад, оступаешься и падаешь на пол. Перед твоими глазами возникают очертания твоей сестры, но ты отгоняешь это видение.
- Кто вы? Что вам от меня нужно?
Улыбка незнакомца растягивается еще шире, и в глазах загорается металлический огонек. Страх заставляет колотиться твое сердце быстрее, а каждую клеточку тела дрожать и кричать. Ты пробуешь подняться на ноги, но у тебя почему-то ничего не выходит.
Незнакомец подходит к газетному столику и берет с него несколько писем.
- Ты позволишь?
Ты бросаешь взор на лицо незнакомца и видишь в его глазах отражение собственного отчаяния. Человек в серой шляпе тем времени пробегает взглядом по строкам одного из писем твоей сестры, его глаза краснеют, надменная улыбка на его лице обращается во что-то взволнованно–страдальческое, перерастая в озлобленную гримасу. Затем на половине письма человек переводит на тебя презренный взгляд и бросает в сторону конверт.
- Ты дрожишь как овечий хвост. Поднимись. Бояться надо не смерти, а...
-...пустой жизни...


VII


- Да, пустой жизни, - задумчиво повторяет незнакомец.
Ты, опираясь о холодный пол, отползаешь к стене. Слева от тебя дверь, ведущая в кухонную комнату, а рядом с тобой на невысоком круглом, застеленном воздушной тканью, столике располагается медный канделябр. Огонь одной из трех его свечей горит угрюмым рыжим пламенем.
- Может быть, твоя жизнь и пуста... и это имеет колоссальное значение. Важно совсем другое. Та, которой больше нет на свете, лишена и этой жизни, - незнакомец повышает голос, - Ты дышишь этим осенним воздухом, а она -  нет! Ты видишь это безмятежное небо... а она... она его больше никогда, никогда не увидит! Пора исправить это недоразумение.
Глаза незнакомца блеснули раскаленным серебром, и что-то безумное тут же вспыхивает в них. Тяжесть во всем теле улетучивается и ты, подскочив в безрассудном страхе с пола и опрокинув столик, бросаешься в открытую дверь гостиной. 
- Ты не спрячешься от меня, Уотан...
Незнакомец следует за тобой в комнату. В это время прихожая озаряется красным светом, и багрово-черный дым жирными клубами начинает расползаться по потолку. Комнату охватывает ненасытным огнем. Рваные языки трескучего пламени устремляются вверх, поглощая все на своем пути. Ты не успеваешь прийти в себя, как твое лицо обдает жаром. От удушливого дыма у тебя стягивает дыханье, начинает кружиться голова, и ты вновь рушишься на колени. На глазах появляются слезы, которые падают на пол крупными каплями. Только бы успеть спасти их... Человек в сером плаще изображает подобие улыбки и растворяется в облаке дыма. Некогда белый потолок покрывается черной копотью, отслаиваясь мелкими хлопьями. Ты на мгновение оглядываешься. Твоя кровь тут же застывает в жилах, и тело будто наливается свинцом. В плотном дыме мелькают очертания горящей мебели, через черные от копоти стены до тебя доносятся далекие крики и вопли людей. Ты, прикрыв глаза и рот платком, принимаешься выбираться из горящего дома. Перед тобой снова появляется бледная полутень сестры. Ты устремляешься сквозь нее в прихожую. Только бы успеть спасти их… Ты отнимаешь у огненного зверя опаленные письма и в тот же миг покидаешь свою пылающую клетку.
Где-то вдали воют дворовые собаки. Ты опускаешься на скамью. Холодный осенний день растворяет в себе ленивый покой, жидкое солнце медленно движется по мерцающему небу; лохматая крона клена над тобой сыплет рваные листья кругом, обнажая серые ветви. Ты погружен в себя, в свои мысли, и попросту ничего вокруг не замечаешь. Ты прислушиваешься к собственным чувствам. В эти минуты тебе как никогда легко. Сердце бьется спокойно, и дыхание ровное. Больше нет ни страха, ни отчаяния. Ни вины.  Странно... Лишившись человека, ради которого тебе действительно стоило жить; разочаровавшись в музыке, наполнявшей новыми красками твою серую жизнь; оказавшись на улице в полном одиночестве, - ты стал самым счастливым человеком на свете... Ты стал по-настоящему свободен.
В руках ты держишь слегка обугленные письма сестры. Что же они значат для тебя? Ведь они содержат мысли и чувства, адресованные кому-то чужому и далекому. И, казалось бы, после смерти Энн больше нет смысла хранить их у себя... Тем не менее, это единственное, что все еще удерживает тебя на земле. Ты думаешь, эти письма – напоминание об упущенном тобою времени; кусочек той чужой вольной, кипящей жизни, которой у тебя никогда не было, и, возможно, никогда не будет. Это то, что ждала твоя сестра, что у нее было, во что она верила, и на что она надеялась.
Как пуста была моя жизнь! Я пропустил ее. Пропустил свою жизнь...
 

VIII


10 октября 1975 г.
Перешагнув через витражные осколки, лежащие на старых ступенях мраморной лестницы, ты открываешь застекленную дверь и выходишь в длинный коридор. Окна по левой стороне заколочены широкими досками и не пропускают солнечный свет. Напротив них вдоль всей стены протянуты ржавые трубы. Перед тобой, чуть прихрамывая, ступает невысокий пожилой человек в белом халате. Его седые редкие волосы аккуратно причесаны набок в сторону нескольких некрупных пигментных пятен. Твои глухие шаги доносятся по всему мрачному коридору госпиталя. Поравнявшись с доктором, ты замедляешь шаг. Наконец, подойдя к серебристой двери, Ош останавливается.
- Комната номер 34… - растягивает он, разбирая связку ключей, - думаю этот…
Доктор проворачивает ключ в замке несколько раз и отворяет дверь. Перед твоими глазами предстают две неряшливо заправленные койки, установленные в дальних углах комнаты, а на одной из них бесформенным комом лежит прокисшая подушка, словно комок загустевшей манной каши. Между койками находится старый умывальник, под которым капает мутная вода, от чего по плиточной стене расползлась серо-зеленная плесень. В верхнем углу напротив тебя треснута и осыпана краска, а рядом по потолку растянуто кроваво-коричневое пятно. Глядя на все это, ты холодно опускаешь голову и почти неслышно произносишь:
- Но здесь нет окон.
- Окна? Ха. Зачем же они вам нужны? - спрашивает доктор, пряча улыбку под густыми усами, - В этой палате достаточно свежего воздуха, и...
- Я пропускаю жизнь мимо себя, - подавленно произносишь ты, - но не хочу окончательно потерять с ней связь.
- Пропускаете жизнь? Что ж. Окна так окна. Думаю, я найду для вас другую комнату... Но вы ведь понимаете, что в скором времени вам все равно придется покинуть наш госпиталь.

Через широкое окно пробивается первый лунный луч. Затем и вся комната оказывается залитой светом. Лунное свечение проявляет запутавшиеся в спертом воздухе пылинки, время от времени облетающую с потолка краску. От окна до двери протянута бельевая веревка, на которой развешаны наволочки и простыни. Эта комната ничуть не чище и свежее комнаты под номером 34, но тем не менее ты не чувствуешь ни отвращения, ни приступа тошноты, ни бешеного желания все отмыть и привести в порядок. Ты лежишь на одноместной кровати, расположенной слева от окна, потупив взгляд в истертую краску серо-коричневой стены. Ты слышишь заунывную музыку жалобно играющего за стенкой патефона, чувствуешь кислый запах занавесок. Тебе предстоит провести здесь еще двадцать дней. Двадцать одиноких бессмысленных дней.
Вдруг тонкая полоса света на полу у двери расширяется, и в комнату входят два человека. Ты, спрятав лицо в одеяле, замираешь, прислушиваясь к тяжелым шагам. Один из вошедших закрывает за собой дверь, стараясь не издавать лишнего шума, проходит к твоей кровати и грубым, слегка сиплым голосом обращается к своему спутнику.
- Положите это на свободную кровать. Заправлять не нужно... А что же, кстати, с тем пациентом и его миссис?
- Вся ирония состоит в том, господин Ош, что миссис никто даже не предупредил, - ухмыляется полная женщина, держащая в руках стопку постельного белья. - Только представьте, никто из ее «благочестивых» родственников не удосужился даже намекнуть ей о том, что выходит она за своего брата!
- Никто должно быть об этом и не знал.
- Не говорите чепухи! Все всё прекрасно знали.
- А что же он?
Полная дама наигранно вздыхает, будто бы удивляясь вопросу.
- Он даже не знал о ее существовании. К тому же, откровенно говоря, ему было абсолютно все равно, кем была эта фрейлейн.
- Почему же?
- Сердце нашего пациента было уже занято.
- И кем же?
- По словам его отца - «какой-то белокурой провинциалкой».
- Позвольте же! Откуда вам все это известно? Уж не сплошные ли это сплетни и наговоры?
- Думайте, что хотите! Но я сама была свидетельницей многих разговоров. Я работала в доме нашего несчастного географа… или геолога, не помню.
- Как геолога! Разве он не должен быть продолжателем дела его фамилии?
- Оторвыш! Позор фамилии, как его называли в доме. Металлургия - это последнее, что его интересовало тогда. А сейчас и подавно.
- Все! Довольно! Я и так уже достаточно услышал. Этот ваш геолог займет здесь койку уже завтра. И я надеюсь на вас, и на то, что эти слухи, домыслы, называйте их, как хотите, не поползут по госпиталю в первую же ночь! - слышит полная дама, и, пройдя к двери, поворачивает дверную ручку.
Через несколько секунд в комнате остаешься только ты и повисшее в воздухе любопытство.


IX


июль 1956 г.
...Шумный плеск бьющихся о холодную воду весел. Размеренные удары воды о просмоленные борта прогулочной лодки. Ты продолжал зажмуривать глаза и с большей силой впивался пальцами во влажную перекладину, на которой сидел. Твои ноги упирались в дно судна. Вокруг было очень спокойно... Но только вокруг. Никто из пассажиров прогулочной весельной лодки не замечал до дрожи в коленях волнение. Никто не знал твоего страха. Никто, кроме твоей старшей сестры.
- Здесь не очень глубоко? - спросила Энн, и, бросив на тебя косой взгляд, улыбнулась.
Отец продолжал грести и не мог ей ответить. Его круглое лицо то и дело, покрывающееся испариной, краснело и отливало спелой вишней.
- Должно быть сорок футов... Не меньше, - так и не дождавшись ответа, вздохнула сестра, равнодушно глядя на воду, и облокотившись о правый борт, вздохнула еще раз.
- Меньше, - просипел отец, - даже там... куда мы плывем... не больше сорока...
Твое сердце еще больше съежилось, а в висках застучало...
Стемнело. И отец уже давно перестал грести. Он очень устал за этот тяжелый и очень долгий день. Держа в руках свою удочку, он всеми силами пытался отогнать от себя сонные мысли, они всё упорнее и упорнее слипали ему глаза. С наступлением ночи небо и озеро, по глади которого недавно скользила прогулочная лодка, перестали существовать отдельно друг от друга и слились в единое полотно. Среди множества звезд, небесных астр, белело сияющее блюдо луны, покрывающее все вокруг голубоватым налетом.
Всплеск воды, и твое лицо оказалось мокрым.
- Перестань, - сквозь зубы проскрипел ты.
Энн стряхнула с пальцев оставшиеся капли и хмыкнула.
- Какой ты скучный! - сказала она, затем улыбнувшись, добавила, - зато светящихся моллюсков увижу только я!
Ты нахмурился.
- Ну и пусть! Не нужны мне твои моллюски... Какие моллюски?
- Светящиеся моллюски. Такие рачки, светящиеся только ночью, и живут они очень-очень глубоко!
- Врешь ты все! Не бывает таких.
- Бывает!
- Не бывает!
- Бывает!
- Чем докажешь?
- А ты сам посмотри! Вон их, сколько там плавает!
Ты подскочил с обидой в глазах к самому краю лодки и, опершись руками о борт, кинул взгляд в воду, по которой бежала мелкая рябь.
- Где!
- Они очень глубоко, посмотри ближе.
- Где! - вскрикнул ты, почти на половину перевесив тело из лодки.
- А вот где! - хлопнула Энн тебя по спине, от чего ты, не удержавшись, рухнул в ледяную воду.
Послышался сильный всплеск воды. Ты перевернулся на спину. Холодная стихия тут же начала поглощать тебя и утягивать к самому дну. Когда ты оказался под водой, воздух из легких принялся с силой выбиваться наружу. Для тебя ход времени стал замедляться. Ты перестал чувствовать свое тело. Ты видел как многочисленные пузыри, окружающие тебя, стали медленно устремляться роем к поверхности озера. Каждый из них был пронизан голубым лучом небесного светила. Это сияние било тебе в глаза. Однако сквозь взволнованную воду ты все-таки увидел светящихся моллюсков – небесных моллюсков, окаймляющих расплывчатый силуэт просмоленной лодки. Они есть. Только очень-очень далеко – пронеслось у тебя в голове. И с этой мыслью твои глаза закрылись…


X


11 октября 1975 г.
Холодная вода ударяет тебе в лицо.
Кожа деревенеет и стягивается. Ты, совершив несколько шагов назад, прижимаешься спиной к плиточной стене. Через шею к бедру проскальзывает змейка холодной воды, по телу пробегают мурашки. Однако спустя несколько секунд ты снова встаешь под  неровную струйку воды, что течет из конца обрубленной трубы.
Моя жизнь пуста. Я пропускаю ее мимо себя. Но когда это начало происходить? В чем причина моих терзаний? Чем я заслужил эту пытку – терпеть себя такого?
В твоей голове нет никакой ясности, все смешанно, спутано. Раньше, когда сестра была жива, твоя жизнь еще имела какую-то ценность. Она была наполнена заботой Энн о твоем здоровье, соблюдением чистоты и порядка в доме. А после гибели сестры все изменилось. С какого-то момента твое существование незаметно начало терять смысл, а каждый новый день стал отображением предыдущего. Менялись только даты настенного календаря, да солнце становилось все тусклее. Ты стал жить день ото дня, пока совершенно не потерялся во времени.
Ты поворачиваешь душевой вентиль, и холодная вода постепенно перестает течь из трубы. Одевшись, ты подходишь к запотевшему зеркалу, проводишь рукавом по нему, и сквозь мутную полосу различаешь свои впалые глаза, похудевшее лицо, раздувающиеся ноздри. Смотришь на свое отражение, и где-то очень глубоко в тебе, будто выстрел, раздается вопль. Глаза напротив тебя мутнеют, в них ты читаешь: для чего я? Вдруг в тебе вскипает ненависть. Ядовитое чувство опьяняет тебя, кровь, разгораясь, бьет в голову. Ты ударяешь рукой по зеркалу, отчего по его поверхности паутинкой пробегает трещина.

- Значит ты геолог. Ты много странствуешь…
- Да, но теперь это уже не имеет смысла, - отвечает тебе Эрих. Голос его передергивается, и он отводит взгляд к слепящему солнцу. Тут же его мелкие цепочки-морщинки, тянущиеся от уголков глаз и до поседевших висков, собираются в одну непрерывную линию, - довольно я уже потерял, путешествуя среди неприступных гор…
- И что же ты потерял? - спрашиваешь ты и запускаешь руку под одеяло, дотрагиваясь кончиками пальцев до писем.
- Возможно, целую жизнь, - сухо произносит Эрих и, посмотрев на наручные часы, прибавляет, - Мне нужно на процедуры.
Эрих уходит.
Ты достаешь из-под одеяла неотправленные письма Энн, которые сохранял до этого момента. Судьба свела тебя с человеком, очень хорошо знавшего твою сестру, возможно даже лучше других. Он был дорог для нее. Ты думаешь, наверное, стоило бы сначала самому прочитать письма. В них Энн раскрывала свою душу, ты бы мог вновь прикоснуться к сестре через ее чувства облеченные в чернильные линии. Но эти слова были адресованы не тебе. Ты держишь в руках чуть обугленные письма, и соленая влага появляется у твоих глаз, собираясь в блестящие капельки. Он скоро вернется. Ты должен оставить письма на постели у Эриха, но у тебя нет сил расстаться с ними. Твои руки сопротивляются тебе, но ты пересиливаешь себя и оставляешь их, отпускаешь частичку Энн.


XI


Что же... Думаю, он уже прочитал их, - думаешь ты, поворачиваясь к металлической двери палаты. И, вдохнув как можно больше воздуха в грудь, входишь в комнату.
В ту же секунду ты бледнеешь. То, что ты видишь, заставляет сердце биться быстрее и быстрее. В центре комнаты на высоком табурете стоит Эрих, сжимая в одной руке письма, а другой рукой затягивая на шее петлю толстой плетенной бельевой бечевки, один конец которой закреплен на электрическом проводе, торчащем из потолка, подобно разинувшей пасть змее. Бьющий из окон свет не позволяет тебе увидеть полную картину происходящего, ты видишь лишь черный силуэт мужчины и устремляющуюся от его головы к потолку веревку.
-  Ты ведь знал, - говорит он почти шепотом. И, затянув еще туже петлю, выбивает у себя из-под ног табурет. Ледяная волна окатывает тебя с головы до ног.
Ни секунды больше не медля, ты бросаешься к нему, обхватив руками его ноги. Но ты не в силах удержать его. Тело Эриха извивается в судорогах, трепещет, словно выброшенная на берег рыбешка. Пальцы его левой руки сильнее сжимают письма. У тебя запирает дыхание, и ты не можешь выдавить ни единого слова. Никто не зайдет сейчас, никто не поможет. Наконец веревка, не выдержав такой нагрузки, соскальзывает с провода, и тело несчастного Эриха обрушивается на тебя мертвым грузом. Несмотря на ужасную боль во всем теле, ты переворачиваешь его на спину.
Дыши... дыши...
Поздно. Напрасно ты пытаешься привести его в чувства, напрасно ты трясешь его за ворот вязаного свитера, напрасно ты бьешь его в грудь. Ты не можешь больше сдерживать себя, слезы одна за другой падают на бездыханное тело Эриха. Поздно...
Постепенно ясное небо начинает затягиваться черными тяжелыми тучами, закрывая собой полуденное солнце. Тьма окутывает улицы города. За окном гремят раскаты грома, такой силы, что кажется, от них сотрясается вся земля. В твоей голове столь же пасмурно, как и за окном, а в висках беспрестанно стучит.
Неожиданно хлопает дверь.
-  Я не успел... не смог его спасти. Он покончил с собой, я ничего не смог сделать, - шепчешь ты куда-то в пустоту. Ты не смеешь поворачиваться лицом к вошедшему гостю, кем бы он ни являлся. Как бы ты посмотрел ему в глаза?
- Никто тебя в этом не винит, Уотан. Его сердце все равно бы не выдержало этой роковой... правды, - слышишь ты от вошедшего гостя. Его холодный голос вновь пронизывает твой слух, и твое сердце так же, как тогда, начинает биться в груди. Ты вспоминаешь незнакомца в серой шляпе. Он вновь пришел.
- Не забирай его... Забери лучше меня. Ты же именно этого тогда хотел! - наконец, выкрикиваешь ты, - Почему ты меня тогда не забрал?! Он бы сейчас жил...
Гость улыбнулся.
- Нет. Не я решаю, кому и когда покидать этот мир.
- А кто же тогда!
- Сам человек. Именно человек выбирает свою судьбу. Я лишь сопровождаю души умерших в вечность.
- Думаешь, он выбрал свою судьбу?! Да, что же было в этих чертовых письмах?! Что заставило его сделать это?
- Я думаю, ты и сам знаешь ответ на этот вопрос.
- Только не она... - ты опускаешь голову, - Но почему же ты меня тогда не забрал? Зачем ты вообще приходил?
- Твоя жизнь стала пустой, я пришел, чтобы забрать ее у тебя. Каждый твой  день был, словно эпилептический припадок, приступ, борьба со своими чувствами и эмоциями. Чувствами, с которыми не нужно бороться и подавлять. Чувствами, которые нужно принять, принять себя такого... Для тебя это оказалось не допустимо. Ты винишь себя в гибели сестры, не обращая внимания на жизнь вокруг. Борешься со вспышками гнева, которые являются частью тебя. Запутавшись в своих чувствах, в себе, ты пропускаешь мимо себя жизнь.
- Так почему ты не забрал меня?
- Я не забрал тебя, потому что подумал, что ошибся. Подумал, что в тебе еще осталась жизнь. И решил дать тебе второй шанс. И теперь я вновь стою перед тобой. Нет, все же я не ошибся. Ты так и не научился ценить свою жизнь, по-прежнему не научился видеть в ней красоту. Ты все так же мертв.


XII


- Нет! Я жив! Вот я перед тобой. Я дышу, я чувствую, ты видишь, я плачу. Душа моя жива. Да, жизнь моя пуста, но я могу начать свою жизнь с чистого листа...
- Не можешь. Он бы мог, - незнакомец кидает взгляд на безжизненное тело перед тобой, - а ты никогда! Зачем тебе жизнь, которую ты не ценишь?
Человек в сером плаще открывает дверь, переходит через порог, но ты останавливаешь его, и тихим голосом спрашиваешь.
- А что же там, за порогом?
- Ничего. Только вечность, - говорит человек и выходит в абсолютно черный коридор, оставив за собой открытую дверь.
Серые стены вокруг тебя начинают давить. Тебе остается лишь перешагнуть порог, как тогда во сне. Ты подходишь к двери, и уже решив совершить шаг вперед, на несколько секунд оглядываешься назад. Оглядываешься и роняешь слезу, которая столкнувшись с полом, рассыпается на множество маленьких крупинок: в оконном проеме светит большое белое живое солнце. Твое последнее солнце. Затем ты переводишь дыхание, делаешь шаг и растворяешься в тот же миг в глубокой тьме.

10:23
Настало утро: точно такое, какое было вчера... и позавчера... и еще раньше... Ты понимаешь, что проснулся. На белой двуспальной кровати лежишь только ты. Как я чертовски обожаю этот запах! - думаешь ты, притягивая к себе одеяло. Запах чистой постели пленял тебя много раз, и ты постоянно влюбляешься в него снова и снова...

2012 г.