Глава 10, повесть

                Глава 10               

          Автобус подошел точно по расписанию. На Лальск трое пассажиров: я да двое детей. Шофер внимательно осмотрел нас, как бы изыскивая в нас какой-нибудь изъян. По выражению лица было видно, что ехать ему не хочется, и явной причины отказа, чтобы не ехать, он найти не мог.

          Лальск старый город, некогда славившийся своей торговлей, но с открытием Сибирского тракта замерла жизнь на Бабиновской дороге, а вместе с ней увяли некогда значимые города: Сольвычегодск, Великий Устюг, Лальск, Соликамск, Чердынь, Верхотурье и сам Тобольск.

          Лальск - встретил своими посадами, крупными северными пятистенными домами, куполами соборов. Здесь в Лальске я родился, жил до трех лет. Конечно, из той жизни я ничего не помню, но желание знать свою малую родину привело меня сюда.

          Двухэтажный дом приезжих мало заселен. Одна женщина вышла из номера на первом этаже, предупредила: «Администратора нет. Подождите, сейчас придет». Практически с жильем можно определиться было и сейчас. Все было открыто. В общей мужской комнате на десять коек шумно спал один мужчина. Я не стал ждать хозяйку, бросил рюкзак в коридоре на лавку у окна. Вышел на улицу и отправился в противоположную сторону от центра города. Деревянными тротуарами вдоль одноэтажных домов дошел до парка.

          В сквере стояло несколько скамеек на сосновой алее. На футбольном поле я остановился. В проеме футбольных ворот стоял белый каменный, но уже выщербленный кладбищенский забор с воротами, увенчанными крохотным восьмериком и маковкой, на которой стоял, покосившись, христианский крест. Лошадка, запряженная в телегу, с низко опущенной дугой, уныло стояла в тени кладбищенских сосен и лениво отмахивалась хвостом от насекомых.

          Я сразу оказался в XVIII веке. Под скрип железных ворот, с непокрытой головой, я вошел в тишину. Мои предки по маминой линии жили и работали на бумажной фабрике, которая находится в трех километрах от Лальска. Здесь рождались на свет, здесь, в этом Лальске, и хоронили их (как и сейчас в ХХ веке) на этом самом кладбище. Я не знаю их могил, древние деревянные кресты давно уже сгнили, но останки моих родственников здесь - вечная память.

          Здесь же над могилами возвышается Успенская церковь. Памятник ХVIII века. Наземная могила русской православной веры. И отличие церкви, от притулившихся к ней могил, лишь в том, что ее крест стоит пока еще выше окружающих берез и сосен.
Я с уважением и трепетом ходил среди могил. Здесь одинаково оберегают надмогильные памятники только что умерших и погребенных до революции. Из черного мрамора - надгробия почетных граждан г. Лальска, купцов первой гильдии Сумкиных и Шестаковых.

          На памятнике основателя и первого директора бумажной фабрики высечены слова рабочего, который называет хозяина фабрики благодетелем, который обеспечил рабочих  работой и заработком. Как справедливо, и не по Марксу, и удивительно, как до сих пор не добралась до этого памятника рука комиссара.

          На лальском кладбище чисто. Такой порядок, пожалуй, я наблюдал только на Новодевичьем кладбище в Москве, но там высокие заборы и охрана, а здесь порядок от внутреннего уважения к людям когда-то жившим.

          Дежурная по гостинице все еще не появилась. В коридоре маячила все та же женщина.
          - А ее все нет. Видно, с коровой занялась. Да и семья у нее - закрутилась.
Я пошел ужинать. В чайной продавали пиво. Толпа мужиков окружала стойку. Сквозь разговор пробивался звон мелких монет. День шел к концу. Жажда выпить заглушалась пивом и стопкой красного вина. Но и мелочь находилась не у всех.

          - Маша, ну налей. Завтра отдам, - канючил пьяный мужчина в рабочей спецовке, худой и с впалыми щеками.
          - Отстань, сказала - не налью, - отмахивалась полная розовощекая продавщица.
Через минуту снова повторялась эта канитель.
          - Маша, налей стаканчик, - ныл совсем потерявший гордость мужчина.
          - Я тебе сказала - не налью! Допристаешь, лешак эдакий, смотри, нажрался-то как. Завтра скажу жене. Она тебе даст.
          Эта беззлобная перебранка шла до закрытия чайной. И ни одна сторона не хотела уступать.

          Дежурная по гостинице появилась где-то в девятом часу вечера.
          - Ах, а у меня постоялец, - всплеснула она руками, - заждался, небось?
 И не дожидаясь ответа, оправдывалась:
          - Покос сейчас, покос. Пошла, пособить мужу. А тут, глянь, небо-то как-то затянуло. Боюсь, как бы дожжа не было. Скорей, скорей. Как бы не замочило. Сгребли в копны. Ишь, время-то и ушло. Он дометывать остался, а я вот прибежала. Так чо, на долго ли, как? Откуда родом-то?
          - Ваш я, лальский.
          - Да ну? - удивилась женщина. Как фамилия-то? Чо то не знаю таких. - У меня бабушка на фабрике жила.
          - А-а. То-то я гляжу. Фабричный, значит. Так чо там не остановился?
          - У меня там никого нет.
          - Ладно. Паспорт-то есть? Где спать-то будешь? На верху аль здесь?
          - А где лучше и дешевле, там и устраивайте.
          - А у нас все не дорого.

          Я протянул ей паспорт. Женщина открыла его и медленно читала.
          - Смотри-ко, действительно лальский, и даже «город» указано. Город-то от нас отняли. Поселком сделали. Ну, пошли, я тебе покажу, где спать будешь.

          За широкой фанерной дверью открылась лестница на второй этаж. Ступени щелкали под тяжестью ног. На втором этаже было чисто и уютно. Комнату мне отвели двухместную на одного.
          - Вот, пожалуйста, занимай любую. Ключ вот. Смотри, не потеряй, он у нас один.
Через двадцать минут я был снова на ногах. Вечерело. Солнце садилось за лальскими посадами. Пыль медленно оседала на карнизы старинных деревянных домов, перила небольшого мостика, на серо-зеленые листья тополей. Аптечным переулком, совсем тихим в тихом городке, я подошел к главной реликвии этого 400-летнего поселения - Воскресенскому собору. Памятнику конца ХVII начала ХVIII веков. Этот собор был свидетелем торгового расцвета Лальска и является свидетелем сегодняшней жизни. Памятник потихоньку разрушается. Ценные иконы собора «Архангел Михаил» вывезены в музей А. Рублева в Москву. Прикасаешься к этим   пыльно-белым стенам собора и испытываешь чувство гордости за русских людей, приобщаешься к их древнему труду, к их жизни. И жаль, что она разрушается эта жизнь и этот древний труд.

          Вдоль невысокого берега реки Лалы выстроились древние купеческие дома и старые развесистые тополя. Здесь, по-видимому, было главное место прогулок лальчан, и по своему типу застройки Лальск напоминает г. Красноборск на Северной Двине или Киров на реке Вятке. Хотя здесь невысокий берег, но вид с него объемный, в широкой пойме реки далеко видны здания других поселений.

          Река узкая и мелкая. Домашние утки своими носами- лопатами, как вибраторами, рыхлили речной ил. Двое мальчишек, задрав штанины, бродили по середине реки, поднимая камни со дна, и с таким же старанием, как утки, рыхлили дно реки. Все их попытки наколоть на вилку хоть какую-нибудь рыбку успеха не имели.
          На месте, где река поглубже, у моста, женщины, подогнув подолы, полоскали белье.
          Одинокий рыбак искал на берегу место, где бы можно было поудобней устроиться. Длинное удилище, перевязанное во многих местах, синей изолентой, явно было рассчитано не для этой реки. Он закидывал удочку вдоль реки, затем делал два шага назад, чтобы пропустить поплавок. Поплавок-перо медленно проплывал мимо рыбака и уходил под мост. Рыбак ждал несколько минут с надеждой, что там-то под мостом обязательно клюнет. Но его снасть напрасно мокла. Тогда он снова забрасывал поплавок вверх по течению, и все начиналось с начала.

          В тени берега и высоких тополей уже наступил вечер, поплавок сливался с оттенками воды. Рыбак знал, что уже не клюнет, но все закидывал и закидывал из любви к своему занятию и веры в какое-то чудо. А вдруг повезет! Ему не везло.
          - Как клюет? - спросил я его.
          - Да плохо. Вот сорвался тут окунек. Не успел, как следует подсечь.
Он начал рассказывать о судьбе окунька, о своей рыбацкой судьбе. Я давно за ним наблюдал и видел, что клева у него не было. Но он все рассказывал. Пустая сумка, на длинном ремне через плечо, болталась на ягодице. Сухая чешуя на сумке отражала сумрак вечера. Рыбак достал папиросу, закурил, не торопясь, смотал удочку, досказал рассказ об этом злосчастном окуньке, и, поняв, что перед ним незнакомый человек, спросил:
          - Чей будешь?
          - Приезжий, - ответил я.
          - А-а?! - пропел он многозначительно и замолчал.

          Я пошел через мост в сторону бумажной фабрики. Тропка бежала вдоль реки, зарослей ивняка. Проходившие по тракту машины засыпали пылью листья деревьев, траву и тропу. Шум мотора, скрип крючков, сцепляющих борта кузова, нарушали тишину. С половины дороги между Бумфабрикой и Лальском я повернул обратно.
          Купола собора четко вырисовывались в спускающейся темноте. Мне представилось, как много лет назад склоняли головы, гладя на эти купола и кресты, возвращающиеся домой в ночи лальчане.