Почему мы, русские, непобедимы?

В прошлом году один иностранец с головой, как у дауна, как-то летом остановился напротив моей хаты и сделал пару снимков очень крутым фотоаппаратом.  Странно, почему он выбрал мой дом? Ведь дом пчеловода намного представительней. Почти европейский. Понаблюдав за ним из зарослей крапивы, как туземец за Миклухо-Маклаем, я натянул штаны и пробрался к нему. Радушно улыбнувшись, осведомился: «Кэн ай хэлп ю?» Иностранец с удивлением уставился на меня. По явно возросшей самооценке я почувствовал, что начинаю превращаться в музейный экспонат. А почему бы и нет, надо потребовать, чтобы и меня включили в экспозицию: еще живой современный поэт-верлибрист. Но могу и рифмовать. А также могу принимать во время осмотра различные позы. Йоговские, например. Для позы лотоса у меня не так ноги вставлены,  а вот позу трупа – запросто. Для музейной публики  она самая предпочтительная. Ведь с таким экспонатом можно делать что угодно. Особенно симпатичным женщинам. Разумеется за валюту.

Некоторый опыт демонстрации самого себя я получил еще при советской власти.  В профкомовском профилактории «Братцево» я занимал комнату графа. Небольшая такая комнатка – 48 метров, плюс фонарь 30. За месяц пребывания там я заплатил 24 рубля с копейками.  Ни в каких домах творчества так вкусно не кормили, как на этом островке барской жизни, чудом сохранившимся  в пределах московской кольцевой.  Ведомственные оазисы и заповедники позволяли при советской власти получить все возможные удовольствия и без денег. Главное было куда-нибудь воткнуться. На тот момент я был членом московского Комитета литераторов. Обычно утром, когда я еще изволил почивать после ночного бдения, без стука распахивалась дверь и показывалась старушка-экскурсовод – здание историческое.  «Ой! – восклицала какая-нибудь непосредственная девица. – А граф настоящий?» Ее тут же прерывал кто-нибудь более здравомыслящий: «Дура, это же артист!»

Видимо, удивление  иностранца с фотоаппаратом было вызвано контрастом между внешностью бомжа – небритый, в мятой выгоревшей рубахе, в грязных штанах, босиком – и моим непринужденным английским, которого – спасибо Светочке – хватило бы на десяток фраз. (Пусть будет у нее все хорошо в ее Америке.)  Иностранец оказался из Англии и объяснил на вполне понятном русском, медленно подбирая слова, что его заинтересовала моя хижина. Я гордо приосанился.  «Чем же?» – высказал я вполне понятный интерес. «У нас… таких… давно уже… нет! Это… как будто… путешествие… машина времени!» Меня немного задела та неприличная радость, с которой он поведал мне это. Ясно. Оказывается, что и у них чего-то нет. Отрадно. Тем более – уже. У нас-то ведь еще нет.
На прощание англичанин сфотографировал меня своей крутой камерой на  фоне моей родовой достопримечательности. А я-то, дурак, подумывал, где бы раздобыть деньжат на модернизацию. Беречь, все беречь в первозданности.
Я решил, что если уже выбрался за калитку, то надо бы заодно и окунуться. Поэтому невольно двигался рядом с англичанином в сторону кладок.  Мое сопровождение вызвало у него некоторое беспокойство. Майкл – мы успели познакомиться – остановился, опустил руку в карман и протянул, натужно улыбаясь, круглый синий значок с изображением Шекспира. Мол, на, если ты такой образованный, и отстань. Надпись гласила: Шекспир один. Или точнее – единственный (Shakespear is the one). Я улыбнулся и сказал, что  я тоже единственный в своем роде.  Хотел добавить, что три моих книжки есть в лондонской библиотеке имени Скорины. Но подумал, что он все равно не поверит. Майкл помрачнел и явно заторопился к своей группе, хвост которой волочился по вторым кладкам. Чтобы не вызывать международного скандала, пришлось приотстать. Думаю, что Майкл остался в полной уверенности, что общался с сотрудником КГБ. В Беларуси это ведомство сохранило  свое гордое историческое название и не выдает себя малодушно за филиал ЦРУ.

Тем же летом я встретил у нашей криницы и молодого долговязого немца, который умывался и чистил зубы возле нее. Никому из местных такое и  в голову не могло прийти. Для умывания – река.  Впрочем, немцы всегда славились первобытной простотой бытового поведения. Во время войны наших людей поражало не столько холодное и механическое зверство, сколько эта непривычная простота. Сидят себе солдаты на берегу, галдят, гогочут, играют в карты и тут же, не отходя, справляют все свои естественные нужды. А рядом наши бабы, отворачиваясь и плюясь, полощут белье. Сейчас такую непосредственность можно наблюдать только в какой-нибудь Анголе. Ну, солдаты, ладно, – плебс он и за границей плебс. Но поражали и офицеры, особенно наших девушек, которые уже начали шушукаться по поводу одного светло-русого красавчика. Бабам-то что? Война не война, враг не враг, а они, знай себе, поглядывают да выглядывают. Но после того как наш красавчик прошел по селу, на каждом шагу попердывая, как конь, девушки зажурились и шушукаться перестали.
Хорошо сказал мой дед, грубовато, но точно: «Почему мы, русские, непобедимы? Потому что далеко срать ходим!» Туалет в самом дальнем углу сада появился только незадолго до его смерти.Себя он тоже причислял к России, ведь родился еще при царе, когда о праве наций на самоопределение еще ничего не знали и на вопрос о национальности отвечали застенчиво: тутэйшые мы.
Я думаю, что в формуле моего деда есть вполне здравый и глубокий смысл. Чувство брезгливости по отношению к телу выдает ориентацию на доминирующие духовные ценности. Именно ради них русские готовы презреть и загнать в подполье все телесное. А также спокойно жертвовать своим телом ради неких отвлеченных и дальних целей. Человек, который не любит и даже презирает свое тело и все, что с ним связано, никогда ничего не боится. И потому всегда побеждает. Это, конечно, христианская установка. Оно всегда проповедовало приоритет духовности над телесностью.

Правда, недавно мне  рассказывали  об одной компании новых русских в Германии.
Шумно ввалившись в кафе, они решили вести себя также раскованно и свободно как настоящие немцы. Но когда начали рыгать и пускать газы, обнаружили вокруг странную тишину.
Пожилая официантка, словно извиняясь, пояснила присутствующим: "Руссиш..."
Красные как раки, поддерживая себя клешнями, компания тут же покинула заведение.

Из "В кресле под яблоней".