Мебель для дома иосифа

Случилось это давным - давно, в славном городе Киеве одним из ясных весенних дней, когда каштаны на улицах зацветают стройными рядами, и вся женская половина города, желающая отметиться должным образом, оголяет свои ножки.

 Молоденький студент, проходя по одной из небольших улочек, что во множестве своем понатыканы от Подола до Печерска, вдруг обнаружил одну такую симпатичную парочку женских ног. Парочка была прелестна  и изящна. Ножки попеременно обгоняли друг друга, делая шаги именно такой длины, какая и требовалась, не семеня, но и не удлиняя их. Цок-цок, стучали каблучки по асфальту. Тук-тук, призывно застучало сердце одинокого студента. Шлеп-шлеп, стоптанные ботинки первокурсника подстроились под ритм рассматриваемой парочки ног и начали двигаться в том же направлении. Так был пройден один квартал, второй, улица то поднималась в гору, то стремительно спускалась вниз. Старинные дома, видавшие и не такое, молча взирали окнами-глазницами на безрассудную молодость. Цок-цок, тук-тук, шлеп-шлеп. Не менее старые деревья слегка шумели листвой, рассуждая промеж собой, чем все это может закончиться. Расстояние неумолимо сокращалось цок-цок, тук-тук, шлеп-шлеп. Вдруг ножки внезапно остановились, развернулись на 180 градусов, и откуда-то сверху был задан вопрос: « Молодой человек, вы что, меня преследуете?»

Возникла неловкая пауза. Студент сначала покраснел, потом начал поднимать глаза, взором отмечая стройную фигуру, начиная с тех самых каблучков, которые так призывно цокали по асфальту. И чем выше он поднимал свою голову, тем больше краснел и смущался. Она была прекрасна. Особенно  восхитительны были волосы – длинные, черные, слегка вьющиеся от плеч и глаза – озорные и лукавые такие же черные как смоль -глаза молодой девушки. Они хитро смотрели на студента, ожидая, что тот ответит, и в то же время, с интересом его разглядывая. Видимо, молодой человек каким – то образом разгадал этот взаимный интерес, поэтому не побежал от стыда прочь, не стал мычать и заикаться, а в той же игривой манере ответил, слегка растягивая слова: «Да тут не захочешь, а начнешь преследовать. Как глаза увидели, так ноги сами и пошли».
«Ну что ж,» - произнесла юная красотка,-« коль ваши ноги вам не указ, пусть уж идут. Только прошу ваши ножки – пусть  не следом идут, а рядом. Тем более, что идти осталось совсем немного».
 И они пошли рядом. Цок-цок, тук-тук, шлеп-шлеп. Потом они встречались еще несколько раз. Он дарил ей цветы, она с удовольствием их принимала. Они гуляли по этим кривым извилистым улочкам, дышали теплым Киевским воздухом и мечтали, мечтали, мечтали...

 Но отношения их были такими чистыми, а  возраст такой молодой, что совместными прогулками все так и закончилось.
- А потім що було?
-А потом они потерялись.  И  остались в душе молодого человека воспоминания о весне, Киеве и  еще эта молоденькая и ослепительно красивая евреечка.

 Глаза старика вдруг стали влажными. Однако он не стал их вытирать, дабы не дать повода к дополнительным вопросам от двух внуков, лежащих на кроватях и жадно слушающих очередную байку деда.
- А чому жидівка?  - быстро вставил один из них, тот, что помладше.
-Ну, во- первых у нее были вьющиеся волосы. А если вам этого мало, то во вторых - Она же была прелестна! Боже ты мой, как она была прелестна. А если вы мне ответите, что прелесть  еще не определяет нацию, то я вас спрошу – а черные глаза и черные волосы, - разве это не аргумент? И ежели вы и после этого будете сомневаться, то разве ж я вам не сказал? О, Господи, я же вам совсем не сказал, что ее папу звали Иосифом.
Ну а если вы и после этого усомнитесь в моем утверждении, то я вас больше не буду убеждать совсем, поскольку если бы вы увидели папу Иосифа, хоть одним глазком, хоть одну секунду… но я вам уже не могу показать старого Иосифа, поскольку вот уж как лет двадцать он покоится на городском Байковом кладбище, да пусть земля ему будет пухом. Хотя если вы хотите узнать, как выглядел Иосиф, вам не обязательно ехать в Киев на улицу Байкова-6, и со стороны улицы Гринченко на 18 делянке искать могилу старого Иосифа и вглядываться  в пожелтевшую фотокарточку на могильной плите. Есть более простой вариант – вы можете просто посмотреть на фотографию Эйнштейна. И это и будет именно папа Иосиф. Потому что уже при жизни старый Иоська лишний раз боялся выходить в город дальше своего квартала, где толпы туристов и просто зевак
при его появлении пялили глаза уже не на Софийский собор, и  Золотые ворота. А после спрашивали экскурсоводов, уж не родственник ли знаменитого физика проживает в славном городе Киеве?
«Все может быть, все может быть», - загадочно отвечали те, и продолжали повествовать про летописца Нестора, варяга Рюрика и князя Олега…
 И после этого вы будете «вперто базікати» мне, что я не могу отличить еврейку от хохлушки? Нет, она была очаровательная евреечка, а папа ее, был скряга и жмот, а вы, голубчики, закрывайте глазки и засыпайте. Поздно уж, заболтался я с вами. С этими словами старик встал со стула, выключил свет в спальне, и закрыл за собой дверь.

Прошло минут десять, одна из кроватей зашевелилась, приподнялась голова.
- Петро, а Петро, - не спишь?
- Ну чего тебе?
- Чуєш, а як думаєш, дід правду розповів, чи знову набрехав?
- Так кто ж его знает, может и правду
- А як думаєш, той студент - це наш дід, або хто інший?
-. А может и наш дед…  а може і хтось інший. Спати давай.


А я ось що думаю, як же він спочатку сказав, що зустрічався там кілька разів з якоюсь кралею, а потім - усе? А після, коли про батю її почав розповідати, так і проговорився, що той у Києві похований, і навіть на якому кладбищи. Нескладуха виходить.
- Я щас вспомнил, мне мамка с пол-года назад про деда рассказывала, какой он  мол он чудак – человек. Много всяких историй с ним припоминала. Так вот я запомнил одну – открыл он как-то магазин. Мебелью стал торговать. Так он на вывеске нет чтобы написать «Мебель», или там «Мебель для дома» или «Мебель для дома и офиса». Он же выпендрился, и написал «Мебель для дома и осифа».Долго та табличка висела… И зараз, опять он про какого-то Иосифа говорит. Думаю я что мутное это дело. Ладно, спи давай тоже, поздно уж…
- Нет, ты погодь, погодь. як там дед казав – «…и остались в душе молодого человiка воспоминания о весне, Киеве и еще эта молоденькая…».
Розумієш, Петро, він же не сказав: «воспоминания про  молоlэньку », і виходить сама молоденька-то і осталась! Ти чуєш, Петька! Виходить-то що вона таки з дідом і осталася!
-Да слышу я, слышу, Мишаня, не кричи так громко, спят уж все поди.
-Нет, ты погодь, это що ж тоді виходить-то?
-А выходит братец, что мы с тобой евреи. Поскольку бабка наша – та самая молоденькая евреечка, а следовательно и мамка наша, ну и мы с тобой, соответственно. Так что спи брат Мойша, поздно уже…