Достоевский и жопа собаки академика Павлова

  Достоевский сидел в кресле, закинув ноги на стол, и нервно теребил бородку. Дежурная смена подходила к концу, но сменщик как всегда опаздывал. Это выводило Достоевского из себя. В конце концов, в его голове созрел дерзкий план. Он встал, надел резиновые сапоги и синюю куртку с надписью на спине - «Спецтехремстрой». Поправил на голове каску с фонариком, снял с вешалки альпинистское снаряжение. Щелкнув карабинами, подтянув пряжки и ремни, он надел рюкзак и вышел из вахтенной комнаты. Достоевский сел в лифт, нажал на красную кнопку со стрелкой вниз. Решетчатые двери закрылись. Лифт дрогнул. Где-то вверху включились и загудели электромоторы. Мерцая лампочкой на потолке, лифт начал медленно опускаться в шахту. Сквозь металлические решетки виднелись проплывающие мимо тускло освещенные помещения, сплетения труб, крутящиеся шестерни механизмов, брызги сварочных аппаратов. Лифт прошел сквозь клубы пара, стравливаемые клапанами, постепенно ускоряясь. Вверх понеслись мокрые скалы, черные пласты угля, гранитные глыбы. Лифт летел вниз. Достоевский стоял с каменным выражением лица, уставившись на переплетения кабелей и проводов, змеей бегущих по скользким стенам шахты. Через пять минут спуск закончился. Лифт замедлил ход и остановился.  Автоматические двери с лязгом раскрылись. Достоевский вышел, достал из-за пазухи пистолет, передернул затвор и сунул за пояс. Поправив наушники, он достал из кармана плейер, нашел нужный трек, и  уверенным шагом, ступая по грязным лужам, направился в темноту. Где-то вдалеке горел фонарь.
- Черт возьми, что он там делает?! – воскликнул академик Павлов, смотря на мониторы камер наблюдения. Павлов обернулся к стоящим за его спиной людям в белых халатах. – Как он туда проник? Ах, ну да, ну да…
  У Достоевского, как и у всех присутствующих, был максимальный уровень допуска. Павлов вновь повернулся к монитору.
- Достоевский! Вы меня слышите? Это академик Павлов! Немедленно возвращайтесь!  - произнес он в микрофон, торчащий из стола, утыканного кнопками, лампочками и экранами.
  На мониторе виднелся человек, спускающийся на веревке вдоль отвесной стены. Мимо камеры наблюдения пролетали капли воды. Фонарь на голове у Достоевского освещал скалы и туман внизу. Не секунды не медля, не слушая шипящую на груди рацию, Достоевский продолжил опасный спуск.
- Он что меня не слышит? – Павлов опять повернулся.
- Должен. Рация вон у него виднеется, если присмотреться, - ответил один из людей, подойдя к монитору и надев круглые очки.
  Рация в нагрудном кармане Достоевского прерывисто шипела. Центр вызывал, но Достоевский лишь насвистывал в такт «Tighten Up», звучавшей в его голове, и продолжал стравливать полосатый шнур.
- У него наушники, он музыку слушает, - один из людей приблизил изображение. На мониторе появилась каска с фонарем и сосредоточенное лицо Достоевского. В ушах у него виднелись наушники.
- Что будем делать? – Павлов вопросительно взглянул на присутствующих.
- Можно попробовать включить аварийное освещение, - ответил человек в очках. – Возможно, тогда он возьмет рацию и ответит.
  Подойдя к пульту управления, человек включил несколько тумблеров. Где-то вверху, над головой у Достоевского зажглись фонари, осветив скалы. Достоевский остановился, завис над густым туманом, и посмотрел вверх. Щелкнув карабином, он взял в свободную руку рацию.
- Достоевский слушает, - сказал он, нажав на кнопку.
- Наконец-то вы ответили! - радостно воскликнул Павлов. – Объясните нам, Достоевский, вам делать нечего? Какого черта вы поперлись в эту дыру? Я рекомендую вам немедленно возвращаться!
Достоевский посмотрел на туман в нескольких метрах под ним.
- Вы прекрасно все знаете, академик! – ответил Достоевский. – Вместо того, чтобы дать мне нормальную работу, вы посадили меня в эту идиотскую сторожевую будку. Ладно, если бы я сидел в ней один. Нет! Вы дали мне в сменщики и напарники Марк Твена! Разве вы не понимаете, как мне надоел этот человек?
Павлов взглянул на стоящего рядом с ним Марк Твена. Тот развел руками.
- И что вы хотите, Достоевский? Мы все один коллектив. Нам нужно работать вместе, находить общий язык. Никуда от этого не деться. Вы не исключение, Достоевский. И самое главное, перед тем как вы спуститесь в туман, хотя, я надеюсь, вы этого не сделаете. Ваш пропуск в тоннель просрочен. Я даже больше скажу – ваш пропуск недействителен. Это подделка, шутка доктора Хофманна. Доктор Хофманн, объясните ему, - Павлов обратился к старику в белом халате.
Старик подошел к микрофону.
- Здравствуйте, Достоевский, - произнес старик в микрофон.
- Здравствуйте, доктор, - ответили динамики.
- Тот маленький картонный пропуск, что я вам выдал на неделе. Дорогой друг – это всего лишь шутка, - старик улыбнулся. – Я не думал, что вы воспримите все так в серьез. Расслабьтесь и возвращайтесь, прошу вас.
Достоевский задумчиво висел над туманом. Под ним была неизведанная бездна. Еще можно было вернуться. Он нажал на кнопку рации.
- Пусть Марк Твен извинится, - сказал Достоевский.
- За что?! – удивленно воскликнул Марк Твен.
- Тихо! – одернул его Павлов. – За что извинится?
- За свои идиотские шуточки! – нервно крикнул в рацию Достоевский. – Если он считает себя юмористом, то пусть знает, что это совсем не юмор, а детские комплексы. И мне надоело слушать всю эту бесконечную ересь! Я больше не пойду ни в одну смену вместе с этим человеком, но прежде пусть извинится.
- Да за что извиняться то, - бормотал недоумевающий Марк Твен, разводя руками.
- Молчите! – зашипел на него Павлов. – Извинитесь и пусть он успокоится. Будьте умнее, Марк!
  Марк Твен что-то пробормотал себе под нос.
- Ну, хорошо, - сказал он вслух, подошел к микрофону и поправил его. – Достоевский! Вы меня слышите?
- Слышу, - послышался голос из динамиков.
- Я извиняюсь. Я действительно извиняюсь. Вы довольны?
- Да, – послышалось после короткой паузы.
- Возвращайтесь назад, Достоевский, - произнес Марк Твен. – Мы тут все за вас волнуемся.
- Я не могу, – тихо произнес Достоевский.
- Но в чем же дело?! – воскликнул академик Павлов. – Марк Твен перед вами извинился! Чего вы еще хотите?
  Наступила пауза.
- Вы все мне надоели, - вдруг произнес Достоевский. – Вы даже не представляете, какие вы мелкие и ничтожные люди.  Дело в том, что я знаю вас вдоль и поперек, знаю всю вашу подноготную, все ваши грязные и чистые мыслишки! Если бы вы только знали, как вы мне надоели! Ваше нытье, рассказы из вашей ничтожной жизни, ваши шуточки и смешочки! Мне иногда кажется, что я вас тихо ненавижу. Но на самом деле мне глубоко плевать на всех вас. И чтобы вы ни сказали сейчас, пытаясь уговорить меня не спускаться дальше, я все равно сделаю это.
  Все молчали. В вахтенной наступила тишина. Академик Павлов взглянул на людей в белых халатах, вздохнул и поправил микрофон.
- Вы даже не догадываетесь куда спускаетесь, Достоевский, - грустно произнес он. – Вы могли бы пойти другим путем, есть еще несколько коридоров. Ну что же, дело ваше. Я удалил собаке голову. Но голова оказалась такой же оболочкой, как и все остальное. Эксперимент не удался. Вы не сможете достичь головы и войти в ее разум. То место, куда вы спускаетесь…. Это всего лишь тело подопытной собаки. И не самая лучшая его часть. Это задняя часть. К сожалению, Достоевский, вы спускаетесь не тем путем. Я заменю вам напарника. Марк Твен не будет больше работать с вами. Я заменяю его Циолковским.
- Мне все равно, - ответил Достоевский. – Я должен сделать то, что должен.
С этими словами он достал из кармана раскладной нож и перерезал веревку.
- О, нет! – воскликнул Павлов. -  Срочно клизмируйте собаку! Все по местам!
  Люди в халатах выбежали из комнаты, наступая друг другу на пятки. Академик Павлов сел у стола, закрыв лицо руками.
  Достоевский одним движением отрезал канат и полетел вниз. В груди перехватило. Он летел сквозь непроглядный туман. Внезапно, на одно короткое мгновение, он почувствовал удар. Поток ледяной воды подхватил его, закрутил в невероятном водовороте. Сознание выскочило, перевернулось и исчезло.
  Достоевский лежал в детской люльке. Он не знал кто он. Он не знал что он. Он не знал где он. Он совершенно не мог предположить, что он Достоевский. Он смотрел на цветные вспышки. Салют взрывался у него в голове всеми цветами радуги. Бах! Бах! Свист и вспышка. Бах! Фиу! Петарды и шутихи гремели, взрывались и исчезали в черном бесконечном небе. Фейерверк отражался у Достоевского в глазах, взрывался в голове. Он смеялся. Он всей душой радовался самому красивому зрелищу во вселенной. Он дергал ручками и ножками, танцевал вместе с радужными цветами, самыми добрыми звуками и вспышками.
-  Посмотри, как он смеется! – закричал отец, склонившись над детской люлькой. Мать подошла и обняла отца. Она тоже взяла цветную погремушку и помахала перед личиком карапуза. Достоевский засмеялся, потянул ручки и задрыгал пухлыми ножками. Он видел абсолютную красоту. Родители склонились над люлькой, умиротворенно глядя на свое чадо. Любовь, в который раз спасла его. Сознание существовало. Все остальное - нет.