Вместе?

Глава первая. Один день из жизни курьера.
Узкая полоска красной зари на горизонте возвестила городу о начале нового буднего дня. Январский день был пасмурным и сыпал на большой город крупных белых мух мокрого снега. Касаясь ржавой крыши и асфальта, кристаллы снега превращались в коричневую грязь. Неуклюжие голые тополя за окном танцевали с южным промозглым ветром надоевший им танец. Темно фиолетовая поверхность реки была похожа на старую стиральную доску. По улице изъеденной колдобинами грохотали грязные и ржавые грузовики с железным мусором. Я положил болящую от внезапного пробуждения голову на кухонный стол, на котором, источая пар, стояла миска с пшенной кашей. В узком коридоре прихожей стоял, изнасилованный ездой по улицам, посыпанным солью велосипед. Цепь вытянулась и прыгала по шестерням, тормозные колодки были изношены по самую металлическую основу и с визгом портили обод. В сервисе мне верили и могли поменять все в кредит, но я не хотел тратить свои сбережения, пока не выплатили зарплату. Старенький телефон плаксиво известил меня о желании диспетчера побеседовать со мной.
-Давай на Гоголя, быстро! Ты где вообще находишься?
-Я еще позавчера тебе сообщил, что у меня велосипед умер и нет денег его оживить.-Сегодня вечером будет зарплата. И можешь взять в офисе бесплатные колодки. От окраины до офиса в центре на полумертвом велосипеде пришлось добираться около часа. Снежинки, больно хлестали по лицу погоняемые встречным ветром. Некоторые авто недовольно гудели, объезжая меня, но я уже давно перестал обращать внимание на эти гудки. Выезжать на обледенелый  тротуар, кишащий злыми пешеходами, было так же опасно, как ехать посередине дороги. Диспетчер – девица двадцати лет  одетая в стиле хиппи, сидящая в кресле, задрав ноги, с издевкой сообщила мне, что колодки кончились, пока самый быстрый курьер доперся до офиса.
-Ты на Гоголя был?
-Я еле доехал! У меня тормозов нет! И ты прекрасно знаешь, как можно разогнаться, если цепь растянута.
-Я еще вчера вечером этот заказ приняла! Он уже два часа назад должен быть доставлен! Я слышала, что тебе в сервисе в кредит отпускают…
-Уже нет. Я им уже конкретно должен еще за позапрошлый месяц.
-А если я им сейчас позвоню и попрошу их?
-Лучше дай мне денег в счет зарплаты.
-Ты что тупой? Я тебе сказала, что вечером!
Разговор продолжался около часа, пока не явилась директриса, и не выдала мне комплект колодок и деньги на прочие необходимые запчасти. Я поехал не в свой  велосервис, а в новый. Там, в связи с началом деятельности обещали скидки. Вместо скидок, я получил от механика, выговор за то, что затащил в его мастерскую грязный велосипед. Низкорослый мальчуган, строго велел мне ехать в автомойку и обеспечить работой его друзей. Я ничего не имею против предприимчивости, но у меня не поворачивался язык, попросить окатить мой велосипед горячей водой со щелочью. Однако, мойщики и не задавали мне никаких вопросов, а рьяно взялись за дело. Вернувшись в мастерскую чумазого, но чистоплотного предпринимателя, я получил от него выговор за то, что велосипед вымыли плохо. Однако, когда я решительно взялся за своего покалеченного друга, чтобы уйти, мастер сделал мне одолжение, сказал, что займется им на следующей неделе. Увидев, что эта уступка меня не останавливает, он сказал, что все будет готово через час. Я согласился на пятнадцать минут. Это время было потрачено зря, ибо мастер не заменил мне зубчатки спереди и сзади, даже не поменял цепь. Он укоротил старую и требовал за это пятерку. Я угрюмо молчал, прикидывая, как бы убежать из магазина, ничего не уплатив. Соображал я настолько медленно, что он скинул цену до одной монеты, которой мне тоже было невыносимо жаль. В родном сервисе, меня обслужили на редкость быстро, и я решил, что если и отважусь посетить другую мастерскую, то только, если мне обещают там самые высокие цены.
Вернувшись в офис, я получил длинный список адресов.
-С чего начать? – спросил я, пробегая список глазами.
-У тебя есть своя голова! Сам и решай, куда сначала ехать.
-Я поеду по списку, хотя я сомневаюсь, что он составлен правильно.
В списке были постоянные клиенты, повадки которых я уже давно изучил. В государственной конторе сидела старая секретарша, которой было нечего делать, и потому она везде искала повода, чтобы придраться к кому-либо, и поскандалить. Если курьер опаздывал на две минуты, она звонила прямо директрисе и рычала угрозы минимум час. Засунуть эту склочницу в конец списка было крайне не умно. Зато в начале списка значилось рекламное агентство, в котором посылку подготавливали только через час после вызова курьера. Девушка явно собиралась меня подставить потому, что она меня с какого-то момента невзлюбила. Я не понял за что, один раз даже просил прощения, сам не зная за что, но она сказала, что ничего против меня не имеет, что я ей даже нравлюсь, чего я совершенно не заметил. Рейсы были, как на подбор невыгодные. Чтоб заработать себе на обед в убогой тошниловке, мне пришлось проехать двадцать км, и потратить на это два с половиной часа. В то время, как мои товарищи заработали втрое больше проехав по десять км за час.
Как я и предполагал, в полдень директриса вызвала меня в офис и начала отчитывать вместе с диспетчером. Я предъявил директрисе список и изложил свое мнение на этот счет, а так же добавил, что подобные эксцессы у меня не случаются в дни, когда дежурит другой диспетчер. Спокойным тоном я так же напомнил, что если фирма мной недовольна, то я могу, не сходя с места, подать заявление об увольнении. Фирма держалась на том, что спортсмены совмещали тренировку и работу и не особо бились за деньги. Большинство из них жило за счет родителей и училось. Мне же надо было платить алименты, надо было платить за вечерние курсы, за питание в отчем доме и вносить свою долю за квартиру, а так же ремонтировать велосипед. К тому же, я курил свою трубку, и мне каждую неделю надо было покупать табак. Зимой остались только фанаты, студенты решили поберечь себя и свои велосипеды. Вообще-то зимой обещали платить вдвое больше или чинить велосипеды за счет фирмы, но ни того, ни другого обещания выполнено не было. Клиентов же становилось все больше, и они требовали качественной работы.
Беременная директриса, взявшая квартиру в кредит, с ненавистью посмотрела на меня, когда я упомянул об увольнении. Ей наверняка донесли, что я не раз говорил с коллегами о забастовке, которая могла вообще разорить фирму. Она была недовольна моим внешним видом. Тогда я носил косуху, кожаные штаны и высокие сапоги на шнуровке, узкая бородка и гладко выбритые боковые поверхности моей головы не внушали доверия некоторым клиентам. От стоимости заказа курьер имел только тридцать пять процентов, остальное шло в бюджет фирмы. В сущности, директриса почти ничего не вкладывала в дело. Она только платила за аренду офиса с двумя компами, подключенными к интернету, мизерную зарплату двум диспетчерам и бухгалтеру оплачивала счет офисного мобильника и стационарного телефона, а так же заказывала в типографии бланки путевок. У курьеров не было ни униформы, ни раций, зато они сами оплачивали свои мобильные телефоны и ремонт своих велосипедов.
-Иди! Работай! – прошипела она. – И завтра же, чтоб работал в нормальной одежде, без бороды и с нормальной прической.
-На другую одежду у меня нет денег и удобней этой в такую погоду я ничего придумать не могу, а борода и прическа мне совершенно не мешают работать.
-Шапку хотя бы не снимай, когда к клиентам заходишь!
От противоугонной цепи, которой я пристегивал свой велосипед, по тридцать раз за день, руки становились грязными. Гетры из непромокаемого материала мокли изнутри. Я каждый час вытирал их туалетной бумагой, с наружной стороны на них налипала и отваливалась кусками дорожная грязь. Секретарши, отдававшие и принимавшие посылки, постоянно спрашивали, не холодно ли мне. Я отвечал, что жарко и не врал, спина была мокрой от пота, но стоило присесть на скамейку, чтоб отдохнуть, как становилось холодно. Пообедать нормально удавалось редко, я еле успевал заскочить в магазин и купить пакет мюсли и бутылку минералки. Овсяные хлопья и сушеные фрукты я постоянно жевал на ходу, запивая их холодной минералкой. Был уже вечер, а в ранце за спиной было десять не доставленных посылок. Диспетчер звонила и просила заехать в цветочный магазин на другом конце города и срочно доставить букет на далекую окраину.
-Я предупреждал, что в среду только до семи! Это же в другом конце города, какое там по пути! Мне в центре нужно четыре пакета скинуть и два в старом городе.
-Ты что, на телевидении еще не был?
-Нет, у меня еще десять не доставленных, а ты мне еще эти цветочки суешь у черта на куличках!
-Я думаю, ты за час успеешь. У тебя еще час и пятнадцать минут есть. Давай! Работай! Хватит болтать!
Водитель маршрутного такси два раза столкнул меня на тротуар в толпу народа. Неизвестно каким чудом, я доставил все десять посылок, добрался до цветочного магазина за сорок минут, взял длиннющий букет в зубы и поехал на окраину. Жилые дома кончились, вдоль улицы замелькали бетонные и кирпичные корпуса заводов и жестяные ангары, заборы с колючей проволокой, а потом исчезли фонари вместе с заводами, только поля и леса. Я выехал за черту города и понял, что совсем выдохся и голодный, как узник Бухенвальда. На заправке я купил шоколадку, и пока её жевал, еще раз изучил местность по самой крупной карте, на которой был изображен каждый дом и указан его номер. Я позвонил диспетчеру, но номер был занят и потому я взвыл от ярости, напугав оператора заправки. Я поехал назад, стараясь проверять номер каждого строения.
-Такого адреса просто не существует, - стараясь быть вежливым, сказал я, дозвонившись до диспетчера.
-Так я же тебе и не говорила туда ехать!
-Ты не только сказала, но и послала мне смс, которое я сохранил, и все наши разговоры я записываю…
-Ладно, лохонулась я, извини.
-Охотно извиню, только ты мне скажи, что с этими цветами делать.
-Отвези обратно в магазин.
-Он уже закрыт. Давай я их тебе подарю, а заодно и путевки сдам.
-Я уже домой собираюсь, пораньше сегодня хотела освободиться.
-Нет уж, ты меня подожди пятнадцать минут! А то кто мне путевку с ложным вызовом подпишет? К тому же твое рабочее время еще не кончилось.
Как правильный курьер, я сдавал путевки в конце каждого рабочего дня. Другие же могли целую неделю не появляться в офисе, а в конце недели вывалить целый ворох неправильно или не полностью заполненных путевок. Я работал медленно из-за того, что путевки заполнял аккуратно и до конца, но все равно получал выговоры за то, что медленно работаю. Один курьер во время аврала вообще не возился с путевками, зато потом в конце дня сдал целую кипу без подписей получателей и заказчиков, написанных по памяти. Диспетчер была довольна, что он всюду успел, но из-за небрежного отношения к документам тот день он отработал совершенно бесплатно.
Цветы я ей подал с поклоном, чмокнув губами, изображая поцелуй. Она сидела уже одетая в темном помещении. Пачку путевок она небрежно кинула в коробку, не подписав той, за последний заказ. Я вытащил измятый листок из коробки и подал ей вместе со своей авторучкой, которую я привязал к запястью, чтоб не забывать. Она мученически закатила глаза и одела очки, чтоб прочитать.
-Почему двойная оплата?
-Потому, что я проехал больше десяти км. Я за границу города выехал!
-А кто тебя просил туда переться?
-Ты! Ты даже не просила, а приказала. И за что ты меня так любишь? Подписывай, мне ехать надо, я уже опоздал по твоей милости.
-Давай завтра разберемся.
-Завтра не твоя смена, к тому же суббота.
Она подписала и я забрал свою копию путевки, которой, кстати, после получения зарплаты долго и безуспешно потрясал перед бухгалтером, которая не получила копии той путевки и многих других. На самом деле я не опаздывал. Курсы начинались с полвосьмого, но я перестраховался, сказав, диспетчеру, что они начинаются с семи. С дымящейся трубкой в зубах я медленно поехал по городскому парку, думая о том, где бы помыть руки с горячей водой. До привокзального туалета я уже не успевал, другие платные общественные туалеты были уже закрыты. Последний раз в тот день я пристегнул велосипед к фонарному столбу и вошел в подъезд солидного дома, в котором располагалась одна из нескольких ФМ радиостанций моего города. В аудитории я занял место за последней партой, пряча чумазые руки в рукава. Постепенно помещение заполнилось людьми разных полов и возрастов. Некоторые из них подавали мне руку, некоторые только небрежно кивали, а одна девица и вовсе сделала вид, что не заметила меня. С опозданием вошел преподаватель и начал саркастически объяснять нам, о чем надлежит говорить радиоведущему в перерывах между популярными хитами. Некоторые пытались конспектировать услышанное. Некоторые готовили текст своего выступления на тот вечер. После лекции все повалили на улицу покурить, а некурящие постоять рядом и поболтать. Я же еще и успел взять у преподавателя ключ от туалета, в котором можно было помыть руки. Струя горячей воды скользнула по огрубевшим ладоням, которые так и не отогрелись за час лекции. Грязь нехотя отставала от шершавой кожи, а я с отвращением смотрел на  недавно положенный кафель на стене туалета. Меня раздражал не сам кафель, а стыки между плитками замазанные светло-желтой субстанцией. Дело в том, что летом я работал со своими друзьями, которые жили квартирными ремонтами. Один из них криво положил плитку и дал мне указание замазать стыки так, чтоб его огрехи не были видны. Поролоновая губка крошилась, и в белой замазке оставались красные комочки. Я понимал всю тщету этого труда достойного обезьяны, но так же понимал и тщету полемики с горе плиточником. После трех дней работы с людьми, которых я до того считал своими друзьями я понял, что ни денег, ни удовольствия я от работы не получу и потому решил уйти, но три балбеса разных возрастов заголосили о моем обещании, о порядочности и дружбе. В итоге я три месяца проработал бесплатно и выслушал множество упреков в лености, тупости и недобросовестности.
Расстроенный неприятными воспоминаниями о своей наивности, упрямстве, о слове, которое я все-таки сдержал ценой собственного унижения, я вернулся в аудиторию, не покурив, и начал перечитывать текст своего выступления. После лекций, каждый желающий ученик мог взойти на кафедру и десять минут говорить в микрофон, подключенный к колонкам, стоявшим рядом. Когда говоришь в микрофон, слышишь свой голос как-то иначе, неуклюжие вздохи между фраз, не к месту возникающие паузы. Моя картавость, к которой я уже давно привык и не замечал её, резала слух и заслоняла собой смысл сказанного, во всяком случае, так мне казалось. После трех тренировок перед тридцатью однокурсниками я сделал один важный вывод – лучше говорить с ошибками и ляпами, чем правильно и безупречно читать по бумажке. Я заметил, как теряю внимание слушателей, когда озвучиваю хорошо продуманный и интересный печатный текст. Однако, предварительно не подготовившись, можно наговорить ерунды, и внимательные слушатели будут разочарованы после выступления. Потому я решил просто заучить хорошо продуманный текст. Я не зазубривал текст, как стихотворение, на это у меня просто не хватило бы терпения и времени, я старался запечатлеть в своей памяти бессловесную суть каждого предложения, превращая его в группу образов, ассоциативный ряд…
Первым я никогда не выступал, даже когда в аудитории повисала неловкая тишина, а все замирали каменными глыбами после дежурного предложения преподавателя. Я молчал, бездействовал, хотя и был основательно подготовлен к выступлению. Мой сосед по парте маляр Андрюха, приехавший в город с далекой и глухой периферии, предположил, что я не люблю работать с хорошо разогретой публикой. Может быть он и прав, а может он просто недооценил моего высокомерия, может я предполагал, что после меня публике никого не интересно будет слушать. И у меня были основания для таких нелепых предположений.
Помимо меня в группе было только четыре человека способных вывести народные массы из равновесия. В первую очередь это была Матвеевна. Располневшая энергичная женщина, вышедшая из среднего возраста. Хотя она и пыталась быть нормальной женщиной и спокойно рассказывать людям про Александра Македонского заунывным голосом книжного червя, её выступления постоянно перерастали в скандал. Выскакивала из глубин её внутренней сущности какая-то незапланированная реплика, вызывающая у слушателей то смех, то негодование. За одной нечаянной репликой следовала другая, начинались бурные дебаты… Был еще эстонец Франклин. Немного хиппи, немного банковский клерк с полосками черных бровей под выкрашенной в соломенный цвет гривой, чем-то отдаленно напоминающий Кобейна. Это был не его герой, а Нирвана не его музыка. Он не был тем разгильдяем, которого старался изобразить. Порой казалось, что он не способен связать в смысловую цепочку десять слов, но говорил с таким напором, уверенностью, легкостью, что любой набор слов слушали очень внимательно. Один раз он двадцать минут рассказывал нам про уток, обитающих в городском канале, про их удельный вес в мировом законе равновесия, про отношение их размаха крыльев, к размаху их клюва, а так же возможности использования этих уток в качестве музыкального инструмента.
 Был еще среди нас Андрей Молотов – сорокалетний мужик с аккуратной лысиной и усиками обладавший голосом Левитана, которым он возвещал слушателям о завтрашней плохой погоде, как о продвижении вражеских войск в глубь страны.  Потом он умиленно повествовал об ирландце, который развелся с женой и женился на пивной кружке, в которую влюбился.  Его громоподобный голос смягчался и становился трогательно ласковым, вызывая бурю негодования у слушающих его женщин и довольные ухмылки мужчин.
 Валера Шилов был штукатуром с красноватым лицом округлой формы, подрабатывающий тем, что проводил дискотеки на периферии. Он знал, какая музыка нужна народу и смирился с ней, знал что нужно ляпнуть, чтобы подбодрить пляшущих пьяных подростков, не разозлив их, но когда дело доходило до длительного выступления или интервью он, сам не зная, как это получается, устраивал бардак. То он рассказывал про шимпанзе, который занялся карате, и сделал вывод, что обезьяны тоже люди, то сообщал слушателям о том, что в США выпустили экспериментальную модель женщины робота, искушенной в сексе куда больше, чем большинство современных женщин. Отвечая на вопросы, последовавшие по этому поводу, ему не удалось удержаться в рамках приличий…
Остальных однокурсников я просто не замечал. Они слились у меня в глазах в единую народную массу домохозяек, студентов, рабочих, нудно зудящих о ценах на бензин и солярку, о визитах президентов, недавно принятых правительством законах с постными, серьезными лицами, с дежурными улыбками на них. Они желали слушателям доброго вечера и говорили, что на мокрый снег не надо обращать внимания. Они не будили своих слушателей, даже когда рассказывали анекдоты из еженедельников, когда рассказывали смешные случаи из своих жизней и потому вполне годились для работы на радио, которое служит ненавязчивым фоном для трудящихся людей – таксистов, бухгалтеров, строителей, поваров…
-Радио не должно удивлять и эпатировать! – вещали разные преподаватели. – Зачем человека отвлекать от работы? Ни в коем случае нельзя транслировать музыку, которую невозможно слушать только краем уха. Если что и должно кричать, то это реклама, ибо для рекламы и делаются все радиопередачи, транслируется музыка, сообщаются новости. Наша задача – любым способом заставить слушателя выслушать рекламу. Так что же такое радио?
-Эрзац, - машинально выкрикнул я. - Заменяющий человеку живое общение!
-Нет! – воскликнул известный радиоведущий. – Это инструмент для получения денег, как и всё в обществе товарно-денежных отношений.
-И эти курсы тоже? – агрессивно спросила Матвеевна, зачем-то приподнявшись со стула.
-Ну… - смутившись, протянул преподаватель. – Вопрос в том, что человеку предлагают взамен на его деньги. Это определяет этичность способа получения денег. Карманный вор к примеру вообще ничего не предлагает тем, на деньги которых существует.
За наши деньги, нас научили правильно сидеть и дышать при разговоре, дали возможность поговорить в микрофон перед толпой себе подобных. И предложили множество лекций разной степени интересности. Еще обещали десять минут прямого эфира и сертификат радиоведущего. Я в отличии от большинства пришедших знал, что вряд ли когда-нибудь буду работать на этом радио и на радио вообще. Мне и без остроумных лекций было ясно, что радиоведущему никогда не позволят втолкнуть в эфир нечто, что взбудоражит слушателя, что хоть немного изменит его жизнь. Никакой инициативы, никакого выбора. Радио-ведущий не выбирает даже музыку, которую крутит, этим занимается программный директор. Долдонить поздравления с днями рождения не интереснее, чем вытачивать одинаковые шайбы на токарном станке, тем паче, что у радиодиктора зарплата не больше, чем у токаря среднего пошиба. Что же касается чистоты и престижа, то грязь меня не пугала, а рабов престижа я всегда презирал. Так зачем же я все-таки ходил на курсы и платил деньги? Затем же, зачем люди включают радио, чтоб уйти от одиночества, чтоб не остаться наедине с самим собой, чтоб не стало слишком явным недовольство самим собой, своим досугом, своей работой, бытом, своими мыслями. Радиослушатели не отдают четверть своего заработка ради того, чтоб убежать от самих себя, но это только свидетельствует о том, что они не так, как я недовольны собой. Конечно, я хотел еще новых впечатлений и, чтоб они были настоящими, а не эрзацем, а настоящие впечатления невозможно получить на халяву, употребляя описания чужих ощущений. Для настоящих ощущений нужно создать что-то свое, нужно шевелиться, думать искать.
Тот день был примечателен тем, что передо мной выступила девица двадцати пяти лет.  Я выделил её из народной толпы, обратив на неё внимание. Она сидела на первой парте, неопрятно полная, одетая в расклешенные джинсы облезлые сапоги на высоком каблуке, пыльный трикотажный свитер. Она выступала всегда с места, стоя спиной и гигантским задом к слушателям. Обычно писклявым голосом она говорила о цветочках, которые могут повысить настроение женщины даже вот в такой непогожий день. Я же смотрел в окно, дремал с открытыми глазами во время её чтений по мятой тетрадной бумажке.
-И зачем такую ужасную фигуру обтягивать тесными заляпанными джинсами и свитером с затяжками? – грустно подумал я, упершись взглядом в её ленивый и потому большой зад. – Зачем мучать свои ноги конической формы, карячась на таких высоких каблуках, которые неспособны сделать её привлекательнее? Даже наоборот она на таких тонких шпильках выглядит более нелепо, чем выглядела бы в кедах.
Голова сама собой повернулась в сторону окна, в котором присыпанные желтым от света фонарей снегом стояли липы, скорбно растопырив пальцы своих ветвей. Нервно сновали жуки автомобилей. Клубилось туманом низкое небо. Мрачные и едкие мысли поплыли по ручьям моего головного мозга, захотелось впасть в зимнюю спячку до тех пор, пока не уйдут снега и можно будет отправиться в странствие верхом на велосипеде…
Андрюхин смешок вывел меня из забытья. Писклявый голосок вещал об унитазах, в которых играет музыка. Выпуклая красная щека девицы подернулась румянцем смущения. Запинаясь, она продолжила свой доклад о музыкальных унитазах и ароматической туалетной бумагой. Меня вовсе не интересовали унитазы с музыкой, но смущение, с которым о них рассказывалось, меня тронуло. Оно было искренним и живым.
Матвеевне в тот раз удалось сдержанно рассказать о Высоцком. Франклин завернул о вреде курения, Молотов о баснословных ценах в новом универмаге. Было скучно.
-Представьте себе такую картину, - начал я, присев на край стула у микрофона. – Лунная ночь. Влюбленная пара. Безлюдная улица маргинального района. Появляется грабитель, и начинает вырывать у девушки сумочку. Парень спокойно стоит и наблюдает за происходящим. Алкоголик с сумкой убегает и заходит в ближайший бар. Парень начинает бить свою возлюбленную и говорит, что убьет совсем, если она сейчас же не зайдет в тот бар и не отберет у грабителя свою сумку…
-Да ты просто маньяк! – завопила молодая агрессивная домохозяйка тусующаяся по выходным в рок-клубе. – У него мозги совсем, сегодня, завернулись!
-Без оскорблений! – вежливо одернул её преподаватель, улыбаясь. – Вы же знаете правила. Ведущий еще не просил никого звонить в студию, и не ответил на ваш звонок…
-Я тоже думаю, что он - псих!
-Его надо сейчас же изолировать от общества!
-Да, дайте же человеку закончить сою мысль!
Волнения женщин и недоумение мужчин еще долго не могли улечься. Всем не терпелось высказать свое мнение. Мне было приятно ощущать волны агрессии, вызванные моим спокойным, даже тихим повествованием.
-Итак, - наконец продолжил я. – Девица понимает, что другого пути у неё нет, и идет в бар, где грабитель начал пропивать содержимое её кошелька. Парень, какой бы он ни был, все же влюблен в неё и потому решает одолжить ей свой кастет. Девица красавица снимает сои туфли на высоком каблуке и скрывается за дверью бара, откуда вскоре выходит со своей сумкой и её содержимым и возвращает парню окровавленный кастет. Молодой человек говорит, что, скорее всего, он ей больше не нужен, ведь она и сама теперь может о себе позаботиться. Женщина же отвечает ему, что мужчины нужны ей не только в качестве охранников, но так же и для секса и общения. Я думаю, что слышавшим меня есть, что сказать по этому поводу. Жду ваших звонков. Не стесняйтесь ваших мыслей, какими бы они ни были. Вам все равно никуда от них не деться!
-А это с вами давно случилось? – спросила пышногрудая и курносая студентка.
-Что?
-Ну, этот случай. И вы всегда с собой кастет носите.
-То, что я рассказал вымысел. Кастет я с собой никогда не носил, но пережил несколько ограблений, будучи в нетрезвом состоянии и гордом одиночестве.
-Я чего-то не понимаю, - спокойно заговорила Матвеевна. - Что ты хотел всем этим сказать?
-А вот и толковый вопрос! В этой истории рассматривается право женщин на самостоятельную жизнь и зачем им нужны мужчины. Ведь есть женщины, которые смотрят на своих мужей исключительно, как на приспособление для зарабатывания денег. Другим нужен партнер для секса, охранник, красивое домашнее животное, чтоб подруги завидовали.
-А как же иначе! – вырвалось у молодой домохозяйки с первой парты. – Вы мужики тоже хотите, чтоб ваши жены были проститутками в постели, поварихами на кухне и так далее.
-Не знаю, как другим, а мне не нужна проститутка в постели. И есть я себе сам предпочитаю готовить, размножаться бесплатно я не собираюсь, людей и так слишком много…
-Ну и сиди один! Ни кому ты не нужен!
-Я нужен сам себе и мне этого вполне достаточно. А некоторые видят не людей, а только те услуги, которые они им могут оказать. Не печально, не скучно ли это!
-Но мужчины должны помогать женщинам!
-А справедливо ли это?
-А это уж не тебе решать! – возопила женщина средних лет.
-Я хочу вернуться к ситуации – прохныкала Катя, рассказывавшая об унитазах с музыкой. Теперь я имел удовольствие созерцать её лицо украшенное очками. Это лицо напомнило мордашки щекастых советских пупсиков. Крохотный бугорок носа, маленькая прорезь рта, который она попыталась увеличить с помощью губной помады, и попыталась неудачно. Глаза, увеличенные очками, с приклеенными ресницами моргали как-то механически и смотрели доверчиво и неосознанно. Было что-то трогательное и беззащитное в этом взгляде.
-Я думаю, - продолжала она. - Что мужчина с женщиной должны были как-то сообща бороться с грабителем. И на кухне, на кухне тоже вместе суп варить. Можно же найти компромисс.  Ведь, я правильно говорю?
-Нет! – возразил Шилов, добродушно улыбаясь. - Женщинам платят меньше и работа у них не такая тяжелая, потому они могут еще по дому похлопотать. А мужикам платят больше, но они с работы приходят уже никакие. Я за разделение труда!
-Хватит! – прекратил дебаты преподаватель. – Было очень интересно. Я просто заслушался, но надо дать и другим потренироваться. Хотя, должен сказать, что такое на радио недопустимо. Журавлев с ума сойдет, если такое в эфире будет каждый день твориться.
-Но скандал это тоже хорошая реклама для рекламы.
-Да, но это так же и риск и пока еще ни одно радио не хочет рисковать своей репутацией. Очень немногие люди питаются эксклюзивной пищей, большинство питается гамбургерами. Да, они не очень вкусные, вредные, но они всегда и везде одинаковые, предсказуемые, дешевые. А эксклюзивное блюдо незнакомо, непредсказуемо, оно дорого стоит и может не понравиться, потому большинство предпочитает не рисковать. Есть даже миллионеры питающиеся гамбургерами, хотя это и непрестижно. Слушателю не нужны разговоры о непонятных ему высоких материях. Ему нужен человек говорящий о близком его сердцу, несущий заряд позитива, утешающий его…
После занятий я не спешил возвращаться домой. Была пятница, а по пятницам Матвеевна тянула, кого попало, в, какое попало, кафе. В тот вечер я сидел в караоке баре сидящим с бутылкой безалкогольного пива между Катей и Матвеевной, которая под столом наливала разведенный малиновым сиропом медицинский спирт в пластиковую баночку из-под фотопленки и заставляла всех, кроме меня угощаться украдкой. Я в ту пору не употреблял алкоголь совсем. Франклин вежливо отказывался от книги Ричарда Баха, которую ему предлагала Катя.
-У автора этой книги было очень много женщин, - утверждала она. – Книга, конечно, не об этом, она о необычной чайке.
-Я не могу взять у тебя эту книгу потому, что потом наверняка забуду её тебе отдать, а то и вовсе потеряю. Я очень рассеянный и безответственный человек.
Напротив меня сидела Маша, как всегда опустив голову на стол в полусне. Она работала на трех работах, каждый год ездила в Москву поступать в театральное училище. Впрочем, в театре она уже играла дерево в каком-то детском спектакле. Рядом с ней Шилов пытавшийся её развлекать, рядом с ним его напарник по работе Ваня Перец, когда-то игравший в какой-то московской гламурной группе на ритм гитаре.
-Я ничего не имею против тебя! – эмоционально прививал он мне свой музыкальный вкус. – Но твой Летов просто маргинал. То, что он и его группа делает это не музыка, это просто шум перфоратора и прочих инструментов, а в поэзии ни рифмы, ни смысла, ни вкуса, это просто набор слов. Про Кинчева, Гребня, Григоряна я и говорить не хочу. Два последних альбома Кино я еще могу понять.
-Но ты же сам мне нахваливал НОЛЬ, а это говно-рок!
-Это регги, если хочешь знать! Музыка у них высший класс и если бы они не матерились, то могли бы стать так же популярны, как Пугачева.
-Жизнь не терпит сослагательного наклонения! Им не нужна Пугачева.
-Пугачева нужна всем! Я мечтаю стоять у неё за спиной и под фанеру делать вид, что играю на гитаре. Ты просто не представляешь, что значит жить при большой звезде! А с твоим вкусом ты никогда никуда не вылезешь и не напишешь ни одного хита.
-Я и не думаю об этом пока и не беру гитару в руки.
-Русские освободили Эстонию от фашистов! – доказывал Франклину Молотов.
-А потом захватили её сами! – возражал Франклин.
-Никто вас не захватывал, а наоборот построили у вас заводы железные и автодороги, города после войны восстановили, а вы… Неблагодарные!
-Андрей! – прервал его я. – Ты хочешь, чтоб Франклин лично тебя поблагодарил за построенные в Эстонии мосты, дороги и прочее?
-Нет, но он же говорит, что Эстония была оккупирована!
-Френк, - обратился я к Франклину. – А ты, наверное, хочешь, чтоб Андрей сейчас компенсировал тебе оккупацию Эстонии, в которой ты, кстати не живешь и через пару лет свалишь на Запад?
-Но историческая справедливость…
-Историческая справедливость на стороне той державы, у которой ракет больше в арсенале.
-Да! – воскликнул Андрей. – Если бы не Ельцын…
-Ни каких «Если бы»! – возразил я. – Обстоятельства сложились так, что не могло случиться иначе. И наша проблема, что мы всю жизнь ведем пустые разговоры о политике, которые могут кончиться только хамством и дракой, людей, которым нечего делить между собой. А все изменения в обществе происходят в зависимости от экономической ситуации. А политика с патриотизмом, фашизмом, коммунизмом, партиями, парламентами, всенародными выборами – скучное и бездарное шоу для лохов.
-Но! – возопил Ваня. – Если ты не займешься политикой, то она займется тобой!
-Так или иначе, политики живут на деньги промышленников и отстаивают именно их интересы.
-А кто будет защищать наши интересы? – возмутилась Матвеевна.
-Никто, кроме нас самих потому, что у нас нет денег, чтоб платить всяким Журавлевым.
-Но, если скинуться всей страной… - сказал Молотов.
-Не бывает слова «если»! Рабочему платят ровно столько, чтоб он удовлетворил свои злободневные потребности, то есть, чтоб он был в состоянии отработать следующий день. Зачем промышленнику давать рабочим деньги для того, чтоб они с ним же и боролись? Он лучше пожертвует их на борьбу с другим промышленником, а когда станет монополистом, будет кормить государство, чтоб оно оберегало его от рабочих и не только с помощью полиции и армии, но и церкви, телевидения прессы. Любая революция обломается, если начнется чемпионат по футболу. Телевидение – тот самый одурманивающий газ, который хотел применять Гитлер, чтоб зомбировать всех не арийцев.
-А как же революция семнадцатого года? – возразил Ваня.
-Да ты и сам знаешь, что телевидения тогда не было, церковь утратила свое влияние, из-за войны рабочим стали так мало давать, что они не могли дотянуть до следующего рабочего дня. Тем паче сухой закон. Но главное, что промышленникам и мелким буржуа надоели ленивые аристократы и потому они дали добро на февральскую революцию, после которой к согласию между собой не пришли и не сумели создать свою власть. В результате к власти пришли воинствующие разночинцы, а попросту рабовладельцы, заставившие террором работать бесплатно, за сто грамм хлеба в день и все потому, что у них была мощная идеологическая база, машина пропаганды. У белых не было никакой пропаганды, никакой великой мечты, даже единого руководства…
-Я не могу согласиться с твоей точкой зрения, - улыбаясь, сказал Молотов. – При советской власти промышленность принадлежала народу и потому рабочие могли отстаивать свои права…
-Вот! – указал я на него. – Пожалуйста! Результат большевистской пропаганды! Он произносит слова, заученные в детстве, хотя прекрасно знает, что заводы принадлежали не народу, а партийцам.  Эти геронтократы жили так же роскошно, как любые другие буржуа, а рабочие ютились в бараках, а потом в «хрущевках», и даже не заикались о своих правах только и делали, что бегали по магазинам и стояли в очередях. Ну, ты сам подумай, Андрей, как ты, лично ты, можешь управлять заводом, да ты свихнешься на третий день на этой должности, не говоря уже об алкоголиках. Любой из нас не справиться и с бригадой, не говоря уже о заводе или всей промышленности страны.
-Я могу справиться! – вскочил Ваня и начал мне рассказывать, что раньше он бы на стройке бригадиром, а теперь само занятое лицо.
-Это хорошо, что ты можешь организовать свой труд и можешь обеспечить себя работой, но это твой предел. Сто человек ты уже работой не обеспечишь и не только работой, но и материалом, орудиями труда…
-А зачем мне такая головная боль?
-Подожди! – не унимался Андрей. – Я говорил о том, что промышленность принадлежала государству, то есть народу, хотя народ ей и не управлял.
-Я полностью с тобой согласен, только в денежном эквиваленте это никак не выражалось.
-Нет, - хлопнув еще одну баночку спирта, запротестовал Андрей. - Так не честно! Спорил, спорил, а потом взял и согласился!
-Лучше о сексе поговорим? – предложил Валера Шилов. – А то вон, Маша сейчас захрапит от ваших дебатов. Это все надо записать и выдать в прямой эфир под видом политинформации. Ты, Жека, мог бы большие деньги зарабатывать. Тебе только надо с Журавлевым общий язык найти, а не тут рассуждать. Ты интереснее, чем этот зануда, о политике говоришь, а он там брюзжит, сопли жует, ничего не слышно и непонятно.
-В том-то и дело, что я не могу говорить о том, что меня не интересует, то есть о политике. Несколько лет назад, я мог часами агитировать за революцию, но теперь я понял, что это такое и она меня не интересует.
-А что же интересует? – взволнованно спросила Катя, будто от того что меня интересует, зависел размер её месячного оклада продавщицы индийских сувениров.
-Искусство! – смеясь, ответил я. – Там больше свободы и одиночество…
-Искусство, - возвысил голос Иван. – Должно служить интересам правящего класса, иначе ты просто будешь всю жизнь развозить посылки на своем велосипеде до глубокой старости и умрешь в нищете! Матвеевна, хватит! Давай лучше возьмем коньяка официально, я угощу желающих.
-А это что выливать, что ли?
-Матвеевна, уже пора петь, а не пить!
На предложение спеть она охотно согласилась. Песню Высоцкого о привередливых конях она начала шепотом, расхаживая по заведению, потряхивая распущенными волосами, путая шнур от микрофона, задев стол, за которым сидели молодые люди в спортивных костюмах, возмущенные её поведением. Шепот перешел в визг внезапно. Один из спортсменов взревел от неожиданности.
-…Что ж за кони мне попались! Не мешай петь, идиот! Девушка! Громче, пожалуйста! У вас техника плохо работает! Громче, говорю!
Андрей обхватил лысину узловатыми ладонями. Ладони сползли на лицо и между пальцев показались полные ужаса глаза. Дрожащим голосом он озвучил свои предположения о том, что нас сейчас с позором выкинут из заведения. Потом его дрожащий, перепуганный, приглушенный, но все же левитановский голос начал молить Матвеевну петь, и не безобразничать. Франклин, Катя, Иван и многие другие, воспользовавшись суматохой, смылись. Черные тучи развеяло ветром. Ливень так и не оросил сухую почву. Закончив петь, Матвеевна о чем-то поговорила со спортивными костюмами, а потом пила свой спирт с ними, с настойчивостью и неумолимостью бульдозера, вытолкала Молотова петь песню, про зайцев, косящих траву. Голос его дрожал, глаза испугано вращались, на лбу блестела испарина.
-И почему ты не женат? – неожиданно спросила Матвеевна, оставив спортивные костюмы в покое. – Вот парням по восемнадцать и они уже женаты и готовятся стать отцами.
-Когда я был одет в спортивный костюм, я тоже был женат и был отцом. Пахал круглыми сутками, потом напивался. Это не так давно было. Полтора года назад.
-Как это «был отцом»? А теперь?
-Теперь я только человек выплачивающий алименты, совершенно чужой женщине.
-И неужели ты не хочешь начать все с начала, с чистого листа?
-Нет, мне никто не нравиться из тех, кого я вижу. И я разочаровался не только в конкретной женщине после двух лет совместного проживания, но и в понятии брака, любви, романтики.
-Это ж насколько больно она тебя ужалила! Но не все же такие, как она.
-Рядом с хорошей девушкой я становлюсь плохим, потому, что мне становиться скучно.
-Но ты же не был рядом с хорошей девушкой.
-Правильно! Я тут же сматывался или выставлял себя в таком свете, что сматывалась она. Со школьного возраста мне не нравились девчонки. Все они казались мне ябедами и подлизами, которые слушаются взрослых, которых я, вообще, держал за круглых дураков, и играют в тупые игры. Потом мне приходилось самого себя гнать пинками на свидания. Увидев девушку, идущую мне на встречу, я всегда восклицал про себя: «Неужели это мне!». Потом за два часа разговоров ни о чем я убеждался в том, что мне мучительно находиться рядом с ней и начинал поглядывать на часы и придумывать себе какое-то срочное дело, о котором я совсем забыл. А они пили за мой счет и рассказывали мне, как надо жить. В них не было ничего уродливого, но выражение их лиц… Я уже не вспоминаю того, о чем они говорили. Мне было приятнее пить с коллегами. Они, по крайней мере, могли хоть что-то рассказать, а не требовали, чтоб их развлекали…
У Матвеевны была одна страсть. Она очень любила фотографировать. Делала она это неожиданно, стараясь застать человека врасплох, резко выхватывала фотоаппарат из кармана, не особо целясь. Не всегда ей удавалось поймать в кадр то, что нужно, но даже в самых неудачных её снимках присутствовала её бешеная натура. Иногда же она тщательно режиссировала свой снимок, кого-то просила задрать ногу, кого-то приобнять фонарный столб. В тот вечер она долго фотографировала меня курящего трубку. На некоторых снимках было больше дыма, чем моего лица, на некоторых была только моя куртка и  руки, но смотреть на эти фотографии было приятно. Было еще много занятий и несколько подобных вечеров в разных забегаловках.

Глава вторая. Знакомство.
 В завершении обучения дикторскому мастерству, мы все получили свои десять минут в прямом эфире. Я сильно волновался и потому бодро отбарабанил заранее подготовленный, проверенный преподавателем и утвержденный программным директором текст. Франклин засмущался и впал в стопор, зато Матвеевна растянула свои десять минут эфира на полчаса, таки рассказав слушателям про Македонского. После того, как все побывали в эфире, нас попросили уйти из аудитории, в которой мы запланировали устроить вечеринку. Пришлось перетащить заготовленную выпивку и закуску в очень тесный бар. Матвеевна нашла розетку и начала кипятить в захваченном из дому электрочайнике воду для чая. Маше она выдала доску и кухонный нож, чтоб та нарезала хлеб и колбасу для бутербродов. Девушка за стойкой поначалу собиралась прервать этот неслыханный произвол, но Матвеевна объяснила ей, что мы только что были в прямом эфире радио, которое звучало в баре, Иван положил на стойку немного денег и сказал, что арендует столик на час, кто-то. Франклин с горя заказал десять кружек пива сразу. Девушка за стойкой была счастлива видеть дикторов, и позволить им сидеть в баре со своим чайником, закуской и бутылью медицинского спирта.
-Нас всех имели в виду! – голосила Матвеевна. – Заплатили деньги и гуляйте!
-Я считаю, - возразил Иван. – Я считаю, что неплохо провел время за эти деньги. Это лучше, чем просто сидеть в баре.
-Надо готовить версию своей передачи и искать спонсора, - пытаясь выглядеть оптимистично, заговорил Франклин. – Нам же все ясно объяснили. Я найду себе спонсора и стану, как Кульнев, даже популярнее его.
-Где ты его будешь искать? – возопил Иван. – Надо подлизаться к Журавлеву.
-Нет смысла, у него работают в основном инвалиды, а серьезные люди забегают только на час. Те, кто сидят за микрофоном на этой станции, получают за час меньше, чем дворники.
-Путь к славе и известности труден! Надо с чего-то начинать…
Я довез Франклина на багажнике своего велосипеда до трамвайной остановки по обледенелым тротуарам. И помчался домой, стараясь обогнать попутный трамвай, который пропускал большинство остановок. Утром я почувствовал, что заболел и позвонил диспетчеру.
-Ты у врача уже был? – спросила она.
-Зачем мне врач? Больничный мне не нужен, вы его все равно оплачивать не будете, а как лечиться от гриппа я и сам знаю. Ты только не забудь завтра кого-то послать на газовую заправку утром. Слышишь?
-Да, я помню!
-Лучше запиши, а то там штраф по договору конкретный даже за пять минут опоздания.
-Я все это знаю. Не волнуйся, болей на здоровье. Когда на работе будешь?
-К понедельнику, я думаю, поправлюсь.
В понедельник оператор заправки спросил меня, почему я не приехал в четверг и пятницу и протянул мне три папки с документами. Это тянуло на штраф в размере месячной зарплаты. Каких-либо доказательств того, что я предупреждал диспетчера, у меня не было. Наш разговор я не записал на диктофон, и это делало меня полностью виновным в этом происшествии. Доказывать свою правоту я не стал, а поехал разруливать ситуацию сам. Купив на последние деньги коробку дорогих конфет, я заперся в офис газовой компании и долго объяснял молодой секретарше, в чем дело, она долго не могла понять чего я хочу, пила чай, ела конфеты, думала, что я за ней ухаживаю.
-Никакой проблемы нет. Пишите путевки за четверг и пятницу. Вы же привезли сейчас это все? Ну, вот и хорошо. Я все подпишу, как будто, так и было. Ни кому я не сообщала. Эти документы все равно только в конце этой недели бухгалтеру будут нужны. Спасибо вам за конфеты, было очень вкусно, зря не попробовали.
Приехав в офис, я сразу же потребовал обещанные тормозные колодки, но диспетчер, возложившая свои большие ноги в шерстяных носках на стол, раздраженно сказала, что прогульщикам колодки не нужны.
-Я звонил тебе и говорил, что болею.
-Где больничный лист?
-Я здесь работаю по какому-то полузаконному договору, в котором не указана, ни зарплата, ни график работы!
-Надо было позвонить и предупредить, а ты этого не сделал и с газовой заправки документы два дня наверное не забирал, потому зарплаты за прошлый месяц ты не получишь, сам виноват.
-А вот тут, ты ошибаешься! Вот путевки и никаких претензий они ко мне не имеют. Зато я имею большие претензии к этой фирме, и потому хочу сейчас же написать заявление об увольнении и получить расчет.
Заявление я написал, но расчет не получил и еще долго не мог его получить. Вернувшись домой, я продолжил болеть и болел до пятницы, а в пятницу отправился получать сертификат в торжественной обстановке ресторана. Из блюд, стоявших на столе, я облюбовал квашеную капусту, соленые огурцы, вареную картошку, селедку. Все это я запивал холодным квасом, который наливали в мой фужер официанты в красных косоворотках и начищенных сапогах по колено. Владелец радио, доктор педагогических наук, владелец сети валютных контор, политический деятель Юрий Журавлев, был настолько ужасен в тот вечер, что после пятнадцати минут проведенных с ним за одним столом народ ломанулся в курилку и отказывался оттуда выходить. Некурящие  так же глотали дым, только чтоб не слышать «остроумных» историй доктора педагогических наук и его политической пропаганды. Преподаватель не мог ретироваться в курилку по долгу службы. Но иногда он забегал туда и просил, чтобы хоть пять человек посменно сидели за столом.
-Вы смотрели фильм «Индиана Джонс - Три»? – обратился к народу Иван явившийся на торжество в смокинге. – Дыхание Господа!  Помните?
-К чему это ты? – спросил Шилов готовый рассмеяться. – Пошли в магазин, возьмем бутылку и будем тут её распивать, а то этот всю выпивку рядом с собой поставил, не стянуть.
-Чего тянуть! – возмутилась Матвеевна, пришедшая в бархатном  вечернем платье с большим вырезом на груди. – Это всё наше! Это же он на наши деньги нас же и угощает и даже посидеть не дает нормально со своей болтовней.
-Это наш начальник! – снова завопил Иван. – Я призываю всех вернуться за стол и слушать его речь, как дыхание господа!
Он говорил это все на полном серьезе и потому его призыв вызвал волну хохота. Неадекватная реакция народа разозлила его, и он затопал ногами, вызвав вторую волну смеха. Махнув рукой, как расстроенный ребенок он, выкатив грудь, бодро зашагал к столу. Я последовал за ним, чтобы посмотреть, как он будет чутко слушать дыхание своего Господа. Сел он на противоположном конце длинного стола, и перекрикивая музыку начал чудовищно грубо льстить своему потенциальному начальнику, чтоб добиться всенародной славы.
-Стол, - начал он. – Стол шикарный! Водочка отменная, доложу я вам. Должен вам признаться, что у вас наблюдается положительно аристократический вкус. И вообще, во всем, что вы делаете, чувствуется рука мастера, сразу видно, что вы всё доводите до конца и делаете с полной самоотдачей…
Юрий Журавлев, хотя и совершенно не чувствовал настроения аудитории, но услышав этот положительный отзыв о себе понял, что над ним просто издевается, потому умолк, не зная, что делать в сложившейся ситуации. Словно в ответ на его молчание к столу явилось несколько человек.
-Всем! – продолжал Иван, размахивая вилкой, на которую наколол оливку. – Всем людям, достигшим вашего статуса в обществе, простые смертные, вроде нас, должны воздавать дань уважения. Так что вы там говорили о политике? Я пью за ваш успех!
Журавлев послушно выпил за свой успех, пока рядом сидевший преподаватель, прикрывая рот рукой, извинился, и распираемый смехом, быстро зашагал в курилку, где осведомился у Матвеевны, не налили ли в курилке Ване лишнего.
-Да нет, он серьезно решил себе место на радио заполучить.
Иван был таким же, как и Журавлев в том, что если начинал говорить, то не мог остановиться или хотя бы сбросить темп. Ванин словесный поток оказался мощнее журавлевского, и вскоре начисто забил его. Спешно, раздав картонки сертификатов Журавлев, ушел. Иван придвинул к себе несколько блюд и начал свинским образом утрамбовывать в желудок все подряд.
-Не мог же я при мэтре наброситься на еду вот так вот, надо же соблюдать приличия, в конце-то концов…
Музыку сделали громче и начались танцы. Мужчин за столом не хватало, а я и Иван сидели за столом.
-Евгений, подсуетись, подсуетись! Меня надо заменить! Я еще не доел.
-Я не чувствую этой музыки, как дыхание господа и потому не в состоянии под неё танцевать. И вообще не люблю я танцы. Сразу музыкальные занятия в детском саду вспоминаю.
-Вперед! Родина зовет, какие там чувства и воспоминания. Ну, я вправду не могу! Я готовился к этому вечеру, не ел с утра…
Сначала я попал в руки Матвеевны, потом прошел по рукам еще нескольких женщин, недовольный своей мягкотелостью, в муках ожидая, когда же закончится этот театр абсурда. Я разглядывал лепнину на потолке и портрет Петра Первого, топчась по паркету, держась за чью-то талию. Чьи-то руки держали меня за шею, чья-то голова лежала на моем плече и эти руки, талия и голова принадлежали Кате. Её шевелюра напоминавшая взрыв или змей на голове Горгоны сплелась с моей бородой и пахла искусственным запахом шампуня. Шампунь пах все же лучше, чем приторно сладкие духи других женщин и я был благодарен ей за это. Тем более, что она предложила мне пойти покурить.
-Ты куда пошел! – крикнула Матвеевна.
-Дамы хотят покурить со мной, а их желание для меня закон.
-Почему ты не любишь танцевать? – спросила Катя, выпуская клуб дыма, который не втягивала в легкие. – Ты очень неплохо двигаешься, тебе надо только немного подучиться и ты был бы настоящим мачо.
-Можно меня переодеть, побрить, постричь, научить танцевать, но это не главное, главное это желание быть мачо, а его у меня нет. Даже напротив, мне нравится злить людей.
Она криво улыбнулась и на одной из её пухлых щек образовалась ямочка. Бал был окончен. Ресторан закрывался. Веселящихся попросили убраться. Матвеевна спешно организовала обмен телефонными номерами, их записывали на обратных сторонах сертификатов. Молодая агрессивная домохозяйка агитировала всех продолжить банкет в рок клубе «Саксофон» - небольшой подвальчик битком набитый неформалами всех мастей, с доморощенными группами на сцене, а то и просто подростками, которые пытались исполнять популярные металлические композиции. Все это выглядело, как неумелая и неостроумная пародия на то, что добилось успеха. Домохозяйка высокопарно сообщила, что будет выступать её группа и это сообщение окончательно убедило меня отправиться домой. Валерка долго и сильно давил мою ладонь.
-Поклянись! – мямлил он. – Поклянись, что, если высоко поднимешься, то поможешь мне, а я помогу тебе, если у меня будет своя радиостанция или что-то в этом роде. Клянешься?
-Клянусь своей жопой! Я помогу тебе, чем смогу, но вряд ли я что-то смогу. Я не слушаю дыхание начальника, как дыхание Господа. Да и Господа-то я посылаю куда подальше…
-Нет, я верю в то, что ты поднимешься.
-Зато Ксения верит в обратное, а она специалист по стилю и тусовкам. Чтобы подняться, нужна тусовка. Иди, слушай её группу, она, наверное, называется «Собчак»
-Не все Ксении Собчачки, а эта просто домохозяйка хренова, пока муж работает и с детьми возится, она тут к Франклину пристает…
Не смотря на то, что зарплата в курьерской фирме была очень низкая, мне удалось накопить немного денег. На выходных мне позвонил бригадир, работавший в фирме изготавливающей жалюзи, в которой я ранее отработал три года. Когда я ушел, на мое место взяли алкоголика, который запил и не являлся на работу месяц. Бригадир предложил поработать недельку, разгрести невыполненные заказы. Неделю я работал там по двенадцать часов в день и неплохо заработал, но потом выяснилось, что алкоголик, не выполнявший заказы в срок, сильно подмочил репутацию фирмы, и многие постоянные клиенты начали заказывать жалюзи у конкурентов. Зарплата там была сдельная, работал я неофициально, и потому, выполнив заказы за пару часов, я  сидел, и болтал в курилке или ехал домой. Те деньги, что я зарабатывал на велосипеде, давались мне очень легко, без каких либо усилий, и потому мне было очень скучно. Работать было так же неинтересно, как и общаться с коллегами, главным образом с бригадиром – деревенским парнем, говорившим с белорусским акцентом, имевшим внешнее сходство с Александром Григорьевичем Лукашенко, не хватало только лысины на макушке. Книг интересных не попадалось, и я читал Пелевина и Харуки Мураками, от которых меня поташнивало. Все чаще я думал о смысле жизни и самоубийстве, впадая в глухую депрессию. Тетради с моими стихами, повестями и романами летели в мусор. Я был очень не доволен тем, что я написал ранее. То, что я писал после прочтения Кастанеды и Теуна Мареза, было похоже на выступление подростков в подвале, пытающихся исполнять композиции своих кумиров.
Мог ли я не позвонить Матвеевне и послать короткие сообщения остальным, чьи номера были написаны на сертификате, который я не знал куда приспособить? В то время я был так глуп, что ничего другого мне в голову не пришло. В коротких сообщениях я объявлял слет радиоведущих в захудалом кафе. В пять вечера я сидел и читал книгу, скупо отхлебывая чай из микроскопической кофейной чашки. В заведении было пустынно и холодно. После пятнадцати минут ожидания мне захотелось продолжить читать книгу дома, но мне так же и не хотелось обманывать людей, которые могут где-то задерживаться. И тут рядом с моей чашкой кто-то поставил кружку пива. Я поднял глаза и увидел Катю.
-Уже половина шестого. Я думаю, что никто больше не придет и это будет не слет радиоведущих, а банальное свидание.
Сказав это, она сняла бесформенную болоньевую куртку, уселась напротив и молча уставилась на меня сквозь очки. Возникшая тишина заставила меня неловко заерзать на месте, начать перебирать в своей памяти темы для разговоров. Я не хотел никаких свиданий, тем более с девушкой, которая была на два года меня старше и весила вдвое больше, хотя и была на голову ниже меня. Тем не менее, я начал нехотя рассказывать содержание книги Пелевина. Через минут десять она начала рассказывать, как накурилась травы со своей подругой и после этого они перешли реку по льду, замочив ноги у берега.
-И это все из-за Макса! – воскликнула она, театрально всплеснув руками. – Он больше не отвечает на мои звонки потому, что я высказала ему все откровенно, как есть. Может я была слишком резка, но я имею на это право, ведь мне уже двадцать шесть лет и у меня еще не было серьезных отношений. Только баловство, секс, пока родители не вернулись с работы, а потом по домам. Мне это надоело! Я хочу найти свою вторую половинку и создать семью. А этот Макс просто мальчик. Живет с мамой, работает в конструкторском бюро и практически ничего не зарабатывает. А как он развлекается! Пьет Агдам с одноклассником в Собачьем парке. А с виду он такой большой, добрый, уютный, так и хочется закутаться в него, как в своего плюшевого мишку. Я два месяца намекала ему, что конструировать игрушечные самолетики – не занятие для настоящего мужчины. Я могу понять и простить ему то, что у него нет талантов, ну тогда он мог бы идти, как этот Андрей Молотов работать на автопогрузчике и зарабатывать деньги, чтобы кормить семью или, как Валерка Шилов с Ваней работать на стройке, я слышала, что там хорошо платят. А он в игрушки играет! Я два месяца терпеливо ждала, что он сделает мне предложение, а потом сделала его сама, так он сидел, как перепуганный зайчик и не мог ни слова из себя выдавить. Ну, я, конечно, поняла, что уж слишком на него надавила. Сказала, что он может успокоиться и не бояться, попросила, чтоб он мне дал руку, а он перед тем, как мне её дать посмотрел на неё так, будто прощался с ней навсегда, будто я у него её отберу. И в итоге ничего.
Все это было изложено настолько энергично и театрально, что показалось мне забавным, хотя и искренним. И мне тоже захотелось рассказать о своем опыте семейной жизни.
-Я пришел к девушке с серьезными намерениями. Снял квартиру, купил мебель и прочую дребедень, зарабатывал неплохие деньги, а она лежала на диване и ленилась сходить в туалет, ведро ставила в комнате, а ночью не давала мне спать, требуя секса до утра, напивалась, дралась, портила вещи. Два года я все это терпел, пытался её перевоспитать, а потом понял, что перевоспитываю не я её, а она меня и еще немного и я совсем сопьюсь и убью её в пьяном угаре, когда она опять будет лезть ко мне. Зато теперь я никого не хочу перевоспитывать. За два года жизни я разочаровался не только в одной, конкретной женщине, но в идее брака, как таковой. Я уверен в том, что ты тоже разочаровалась бы…
-Но почему? – пропищала она. – Если бы нашелся человек с серьезными намерениями, вроде тебя, то я была бы самой счастливой на свете!
-Вопрос упирается в деньги. Если у мужчины их много, то он тратит на их добычу слишком много времени и сил, а если он работает сторожем или курьером, то у него нет денег, чтобы содержать семью.
-Ерунда! – она выпятила свои узкие губы и выкатила глаза. – Мне не нужен богатый, мне нужен просто человек с серьезными намерениями. Пусть мы будем жить бедно, но мы будем счастливы. Я тоже буду работать. Дело вовсе не в деньгах.
-И где бы ты жила с Максом, к примеру, если он живет в одной комнате с мамой?
-Мы могли бы снимать квартиру.
-Я знаю, сколько стоит снимать квартиру, как трудно её найти.
-Я бы нашла и сняла её сама, главное желание.
-Согласен. Желание – главное, но даже самая ветхая дыра на Московском форштадте стоит столько, сколько ты получаешь за месяц работы продавщицей.
-Правильно! А на его зарплату мы могли бы питаться. Я умею готовить очень вкусные и дешевые блюда. Я наизусть знаю кулинарную энциклопедию…
Я был взбешен её тупым оптимизмом. Я чувствовал, что она врет, и потому мне хотелось вывести её на чистую воду, доказать ей, что она такая же, как большинство женщин и мужики, которых она обвиняла в отсутствии серьезных намерений и трусости здесь не при чем. Однако я так же понимал, что бесполезно сейчас сидеть и что-либо доказывать ей словесно.
-Ладно! – уверенно начал я, осушив бутылку безалкогольного пива и почувствовав прилив энергии и решимости. – Вот я – человек с серьезными намерениями. Давай жить вместе! Завтра снимем квартиру с частичными удобствами. Будем жить скромно и счастливо, в ожидании любви и детей. Только учти, что жить придется на мою зарплату. Ну, вот ты и молчишь!
-Ты шутишь?
-Нет, не шучу, я готов попробовать стать счастливым  еще раз.
-Но ты же женат и у тебя есть дети…
-Фактически я разведен. Так называемую, жену я видел в последний раз год назад, и возобновление каких либо отношений с ней невозможно. На счет алиментов не волнуйся, будем скидываться поровну.
-Но я не могу так сразу, я ведь тебя совсем не знаю…
-Хорошо! Можно встречаться, сколько хочешь, чтоб лучше узнать меня, хотя мне не нравятся такие отношения. Флирт, цветы, свидания, подарки, танцы. Это игра, в которой партнеры рекламируют себя друг другу, скрывая себя настоящих, а потом, когда дело доходит до быта, разбегаются. Потому мне кажется, что начинать надо с быта, чтобы не тратить время напрасно. У нас у всех нет времени, мы в любой момент можем покинуть этот мир в принудительном порядке, но живем так, будто смерти вообще не существует.
Она, иногда, умела выслушать с умным видом и польстить человеку, умела не только выслушать, но и поддержать беседу, хотя и говорила часто невпопад, в отличии от большинства девиц, которые молчали и тупо ждали, чтоб я их развлекал. В сравнении с моей бывшей женой у неё была масса положительных качеств. Она не материлась, не дралась, пока еще не напилась и не требовала от меня невозможного каждую минуту. Общение с Катей не тяготило меня в тот вечер, хотя я был к ней равнодушен, все в ней претило моим вкусам. Фактически я сделал ей предложение вступить со мной в гражданский брак, но я был полностью уверен в том, что она откажется и даже не потому, что не собирается жить со мной. Я знал, что женщины считают своим долгом немного поломаться ради приличия. Мне было все равно с кем, где и насколько жить. Мне не хватало трудностей, и я был готов на любые перемены, даже в худшую сторону, только, чтоб не было так, как сейчас. Тогда были еще свежи воспоминания о бывшей жене. Я знал, что хуже, чем с ней быть не может, потому мне нечего бояться, ведь худшее уже позади.
Матвеевна и все остальные прибыли с опозданием на полтора часа. Прибыл даже преподаватель, нескромно присвоивший себе псевдоним Кириллов, хотя его голос и был чем-то похож на голос известного телеведущего. Видимо он хватил лишку, если начал со мной консультироваться по поводу воспитания своего пятнадцатилетнего сына.
-Вот ты мне скажи, как представитель молодого поколения, что с вами делать? Я не диктатор, я против репрессий! Я только хочу подстелить ему соломки, чтоб он не повторял моих ошибок…
-Дети, - польщенный таким вниманием к моей персоне начал я. – Они такие же люди, как и все и потому им не очень-то нравиться, когда им что-то начинают навязывать. Человеку просто необходимо ошибаться, чтоб накапливать свой жизненный опыт. Все люди разные и ситуации тоже, в этом мире все постоянно движется и меняется и потому опыт одного человека годится для другого.
-Но током любого ударит, если пальцы в розетку сунуть!
-Кого-то может убить, а другой отделается легким испугом, а третий из этого цирковой номер сделает или попадет в книгу рекордов. Вам же не понравиться, если я сейчас начну убеждать вас не пить этот коньяк потому, что в этом заведении его готовят из чая и дешевого спирта, потому, что алкоголь вообще вреден для здоровья и в завершении возьму и вылью ваш напиток в унитаз.
-Но ты же не мой отец!
-Положим, он сейчас бы здесь оказался и так поступил. Возможно, вы бы это и стерпели, руководствуясь рамками приличий, но вам бы это было неприятно.
-Согласен, но мне не пятнадцать лет!
-А что особенного случается с человеком, когда ему исполняется восемнадцать лет? Почему совершеннолетие наступает именно в этом возрасте? Некоторые в этом возрасте заканчивают минимальную программу обучения и могут идти работать и соответственно жить самостоятельно. А если минимум обучения сократить на пару лет, то совершеннолетними становились бы раньше. В каменном веке совершеннолетие наступало вообще в восемь лет. Чем больше у людей достаток, тем дольше дети остаются несовершеннолетними. В скором времени совершеннолетие будет наступать только в тридцать лет. То есть половину жизни человек проживает бесправным узником, домашним животным. Когда, наконец, наступает время для взрослой жизни, он уже не может отвыкнуть от своих детских привычек. Всю ответственность за свои поступки возлагают на родителей, на начальство, на жену, на кого угодно, только не на себя. Они обвиняют в своих неудачах окружающих, объявляют себя жертвами и жизнь их проходит в постоянном нытье и поиске виноватых и рецептов правильной жизни. Животные же наоборот стараются как можно быстрее научить потомство жить самостоятельно.
-Я тоже хочу помочь своему сыну быстрее пристроиться в жизни, но он мешает мне это сделать. Он совсем забросил учебу и сидит, уткнувшись в компьютер.
-Когда я бросил училище на третьем курсе, и увлекся чтением книг о революции, моя мама потребовала у меня денег за жилье и питание, и мир вдруг стремительно изменился в моих глазах. Ненавистные эксплуататоры стали для меня спасителями, а пролетарии, которых я считал самым прогрессивным классом, вдруг предстали передо мной такими безответными скотами, которые не то что революцию не могут сделать, а даже попросить у эксплуататора выплатить им их же заработанные гроши. Прозрение, правда, наступило не сразу, и я не хотел признавать своих ошибок, потому, что родители долго спорили со мной, убеждали меня в моей глупости. Я стал рабочим, не потому, что я этого хотел, а чтоб доказать родителям свою самостоятельность. В итоге, я занимаю чужое место, а кто-то занимает мое, и мы оба мучаемся.
-Так что же мне ему вообще ничего не советовать?
-Ничто люди не дают так охотно, как советы. Это сказал Ларошфуко. А почему? А потому, что если человек кому-то что-то советует, то он утверждает, что умнее него, а это в какой-то мере оскорбление. Другое дело, когда человек сам понял, что не знает, что ему делать. Добровольно обратился к нему за советом, и сам же решает следовать ему этому совету или нет, и не сваливает на советчика ответственность за свои действия. В таком случае ничего оскорбительного в получении совета нет.
-Все вроде бы просто, но слишком сложно для радио. Нельзя! Никогда нельзя показывать слушателю, что ты умнее него. Лучше даже наоборот показаться им дураком. Пусть они думают, что умнее известного человека…
Матвеевна оживленно говорила о рисовании. Катя заявила, что училась в академии художеств и истинное свое предназначение видит в создании живописных шедевров.
-Матвеевна! – театрально переигрывая, восклицала она. – Я тебя умоляю! Нет! Художник просто берет лист.
-И делает с ним то, что хочет.
При этом Матвеевна с серьезным видом жестами изображала, как можно из ватмана сделать туалетную бумагу, порвав его на полоски и старательно размяв. Но Катя не поняла, она оживленно и высокопарно рассказывала о том, как она творит, небрежно используя эзотерические термины такие, как сгустки энергии, внутренние сущности, коллективное бессознательное, светящиеся существа…
-Ничего не понимаю! – пресекла сумбурный словесный поток Матвеевна. – Что конкретно делает художник с листом? Хватается за живот и бежит в туалет.
-Зачем за живот хвататься, чтобы бежать в туалет? И причем здесь туалет?
-Матвеевна, - вступился за непонимающую намеков Катю Валерка Шилов. – Завязывай, это уже пошло и неостроумно. Так можно договориться и до того, что настоящий художник и экскрементами рисовать может.
-А все из-за того, что этот банальный момент жизни считается табуированным, как и секс, потому он и вызывает у Матвеевны такой нездоровый интерес. Запретный плод всегда сладок, даже, если это фекалии.
-Хватит вам про говно распинаться! – оборвала меня Маша.
Я долго провожал Матвеевну и Катю до трамвая. Маша шла вместе с нами и выглядела веселой. Андрюха, сидевший рядом со мной на курсах, нравившийся ей пришел в тот день с какой-то девушкой. По этой причине мне захотелось проводить Машу от трамвайной остановки до дома, но она решительно отказалась. Матвеевна и Катя разъехались в разные стороны, а я рванул на велосипеде через сугробы городского парка, напрямик в свой район окруженный неряшливо выстроенными заводами. Выбравшись на прямую дорогу, я увидел трамвай и начал с ним соревноваться. Рельсы шли прямо, остановок было мало, и они были пустынны, а в салоне сидел только один пассажир. Потому трамвай мчал, не останавливаясь, и мне было очень тяжело не уступать ему. Силуэт единственного пассажира помахал мне рукой и прилип к стеклу лицом. В пассажире я признал Катю. Я не понимал, почему она так радовалась тому, что я не отстаю от трамвая. Наконец я тормознул на перекрестке. Трамвайные рельсы сворачивали, а мне надо было ехать прямо. В голове мелькнуло, что последствия поворота в сторону трамвайных рельсов, а не дома непредсказуемы. Но тогда я сильно нуждался в любых переменах, они нужны мне были, как воздух. И я свернул в сторону уходящего трамвая. Раздумывая, я сильно отстал от него и даже раскаялся в том, что опять ввязываюсь в историю, успокаивал себя предположениями, что она давно вышла и пошла домой, а я её не заметил и проехал мимо. Но она стояла на обочине дороги, по колено в грязном снегу и сияла от восторга, глядя на меня. Я сильно запыхался и не мог ничего сказать.
Тот вечер и та ночь нарушили привычный уклад моей жизни. Проводив Катю до подъезда, я болтал с ней часа три, покуривая трубку, хлебая из банки безалкогольное пиво. Ей я купил крепкое пиво по её заявке. Я понимаю, что в такие моменты не стоит говорить о кремации, похоронах, кладбищах, памятниках и о том, что я не хотел бы умереть в кругу близких и любящих меня людей и не очень-то приятно при жизни осознавать, что своей смертью я создам массу проблем своим близким. Лучше продать свое тело медицинскому институту, чтоб в нем ковырялись студенты.  Я, совсем не для этого, провожал её, но разговор сам собой затек в это русло. Наверное, впервые в жизни я на свидании говорил, о чем придется, не хотел казаться лучше, чем я есть, не делал себе рекламы, а просто расслабился, впервые я не заставлял себя тянуть женщину в постель, а просто болтал. Обычно после свиданий я возвращался домой недовольный собой и той, с которой убивал время и долго не мог заснуть. В то утро я уснул очень быстро.

Глава третья. Отношения.
Разбужен я был телефонным звонком. Катя приглашала меня на свой день рождения, который она собиралась праздновать в середине недели на квартире своей подруги. Она долго объясняла мне, как найти эту квартиру. Ей было трудно это сделать потому, что она не знала точного адреса, но помнила, где это находится, визуально. В результате, она предложила встретиться, у входа в церковь. В тот вечер валил мокрый снег вперемежку с дождем. Я задержался на работе, чтоб быть пунктуальным, мне пришлось ехать очень быстро по глубоким грязным лужам сугробам, которые дворники перекидывали с тротуаров на проезжую часть. Два раза меня окатили водой попутные грузовики потому, подъехав к церковным дверям, я достал из рюкзака туалетную бумагу и вытер свои кожаные штаны и куртку. Стайка празднично наряженных девиц пряталась от непогоды в дверях храма, но внутрь они не заходили, вызывая этим немое возмущение прихожан, идущих на вечернюю службу. В одной из них я узнал молодую домохозяйку Ксению, которая кивала в мою сторону и что-то приглушено говорила подругам. Я понял, что весь вечер буду сидеть за одним столом с ней, и собрался, было, уехать, но тут подбежала Матвеевна, предложила потереть мне спину там, где я не мог дотянуться, подошла еще Маша, а потом и Катя в лаковых туфлях, вечернем платье, мокрых колготах. Бесформенная куртка, неряшливо накинутая на плечи, упала в грязь, когда она обнималась с Матвеевной. Глаза и губы её были накрашены так небрежно, что она была похожа на циркового клоуна, с волосами так же творилось совсем не ладное. Она тут же похвасталась, что сделала завивку за счет фирмы, из которой вчера уволилась.
Квартира была битком набита одноклассницами Кати. Одна из них, с первого взгляда возненавидевшая меня привела своего друга, который называл себя магом. Окруженный девицами он пересказывал свои сновидения. Другой был журналистом, представился, подал руку и сказал, что я хорошо выгляжу. Когда все уселись на диваны, между которыми стоял низенький столик уставленный салатами и бутылками в основном с винами и ликерами, Катя представила меня и Матвеевну. Ксения сказала, что нас двоих она просто не выносит, а Катя просто дура, раз поет нам дифирамбы.
-Какой он добрый! – шипела она, болезненно кривя губы. – Ты его совсем не знаешь! Он бросил жену с маленьким ребенком. Ты говоришь, что он талантливый, но я не вижу, в чем этот талант заключается. Может в том, что он оделся, как пятнадцатилетний подросток? Вы бы слышали, что он говорил! А Матвеевна вообще сумасшедшая. Я уверена, она сегодня что-нибудь натворит. Полюбуетесь на неё!
Матвеевне эти речи не показались смешными, как мне, она изготовилась действительно что-то натворить и уйти, но я шепнул ей, чтоб она дала возможность мне ответить.
-Да! – весело воскликнул я. – Ужасны мы и бестолковы, похабники и скандалисты. Но почему же ты молчишь о нашем главном грехе! Мне даже обидно как-то стало. Говори, не стесняйся. Народу будет интересно.
-Не знаю я, что вы там еще натворили.
-Знаешь, и это тебя мучает. Ты бы молчала о наших странностях и слабостях, если бы мы не обделили тебя своим равнодушием, и признали твой авторитет. Наш грех в том, что мы непослушные, но мы обещаем сегодня исправиться и выполнять твои приказы.
-Нет, ну вы поняли! Вы послушайте, что он несет!
-Не собираюсь я её слушаться! – категорично сказала Матвеевна. – Тоже мне, атаманша нашлась! Мужем своим дома пусть командует!
-Матвеевна! – прохныкал я. – Один только вечер. Неужели трудно сделать человеку приятно! Мы же наверняка больше с ней никогда не увидимся.
-Я сейчас уйду, если они не прекратят!
-Пожалуйста! Мы молчим, слушаем и повинуемся.
-Театрал хренов, - зло заметила подруга мага.
Публика сидела смирно. Хихикал только журналист со своей бритой головой и конфуцианской бородкой похожий на веселого Будду. Одна из девиц предложила мне произнести первый тост, но я сказал, что не хочу, чтоб Ксения уходила и потому передаю ей это право. Та ответила, что у неё на весь вечер испорчено настроение, и она не может произнести тост. Пока решали вопрос с тостом, виновница торжества вышла в коридор, чтоб кому-то позвонить. Матвеевна выпила без тоста и налила себе еще, заметив, что в этой компании можно умереть от жажды пока кто-то пожелает имениннице всего наилучшего.
-Ты сегодня точно что-то натворишь, - заметила Маша.
-Обещаю тебе, что не натворю.
Мне таки пришлось произнести длиннющий грузинский тост, вычитанный из ветхого сборника анекдотов. До пьющих смысл дошел не сразу, но смеялись долго, некоторые даже забыли выпить. Второй тост я уже изобрел сам и выпил стакан виноградного сока, продемонстрировав, как пьют вино в Грузии, если нет рога. Матвеевна выпила стакан ликера так, как пили водку офицеры царской армии, поставив стакан на внешнюю сторону ладони и не касаясь его другой рукой. Я выпил еще стакан сока, не касаясь стакана ртом, влил в себя его содержимое, как вливали в себя ром английские моряки. Матвеевна продолжила представление, выпив Машин стакан с вином, не касаясь его руками. Она бы показала еще несколько способов помещать содержимое стакана в желудок, но тут вошла Катя и начала мямлить извинения в том, что совершенно не уделяет гостям внимания потому, что у неё сразу две несчастных любви.
-А мы тебе тут счастья пожелали, - сказала Матвеевна, поднявшись с места, и, протянув к Кате руки, чтобы обнять. – Так, что будет у тебя не две несчастных, а сразу десять счастливых люб… Черт! Как это сказать? Кто у нас тут лингвист?
Катя порывисто взмахнула рукой, чтобы обнять Матвеевну, но забыла, что в руке этой у неё находится стакан с красным вином, которое расположилось на розовых обоях неряшливым пятном. Большие черные глаза на маленьком лице хозяйки квартиры стали еще больше, когда Матвеевне не удалось вытереть это пятно пятью разными способами.
-Надо просто повесить туда какой-нибудь плакат, - авторитетно посоветовал маг.
-Так близко к полу плакат будет плохо смотреться. Лучше передвинуть мебель.
-Мебель двигать тяжело, - резонно заметил волшебник журналисту. – У меня дома есть очень длинное перуанское панно. Оно тут смотрелось бы.  Только оно мне самому нужно.
Тоня грубо выразилась, послушав эту демагогию, она сказала, что это квартира её свекрови, которая повернута на чистоте и очень долго искала эти обои, которые теперь вряд ли где-то можно достать. Я сообщил ей адрес магазина, в котором я видел нечто похожее. Она немного успокоилась, и пошла на кухню за горячими блюдами. Гремела какая-то музыка, несколько разговоров прыгали с одной темы на другую. Пьяная Катя увлекла меня на кухню, начала просить, чтоб я сейчас сгонял на велосипеде в старый город и на каком-то перекрестке встретил какого-то парня, и привез сюда на багажнике или перекладине рамы. Она не знала его номера телефона, а о встрече договорилась три года назад. Я начал убеждать её в том, что не один псих не сядет на багажник велосипеда незнакомого и странно одетого человека, не поедет неизвестно куда в такую погоду, к тому же я не смогу узнать его в толпе прохожих по её путаным описаниям. Тогда она начала рисовать его шарж ручкой на бумажном листе.
-Отвяжись от человека! – сказала Тоня, недобро поглядев на свою пьяную подругу. – Приглашаешь человека на праздник, а потом просишь ехать неизвестно куда, и везти неизвестно кого и зачем. Он не придет. Ему делать больше нечего! У него сейчас трое детей, насколько я знаю…
Катя ушла таки на свидание, назначенное три года назад, чтоб спросить у бывшего возлюбленного, насколько он счастлив с другой.  Я закурил трубку.  Тоня спросила меня, всегда ли я курю трубку или только сегодня решил выделиться из однообразной массы курильщиков. Я сказал, что уже давно отвык от сигарет, а трубку начал курить, когда работал крановщиком. Дело в том, что дым из трубки не раздражает глаза.
После этого я ушел в комнату, посмотреть, не натворила ли там чего Матвеевна. Она мирно беседовала о рецептах приготовления пирогов. Мне стало скучно, я отчаянно выпил стакан сока и пошел в туалет. Надавив на кнопку, чтобы включить свет, я испугано отдернул руку. В кнопке что-то заискрило, и во всей квартире погас свет. Раздался визг, но пока я облегчился при свете зажигалки, все успокоилось. Честно признавшись Тоне, в том, что я неудачно включил свет в туалете, я спросил у неё, где находятся предохранители. Матвеевна мигом нашла свечи и осветила праздничный стол. Публике понравилось пировать при свечах и никто особо не расстроился, кроме Тони. Переживая стресс, она хватила стакан водки и пошла искать предохранители и звонить «своему». Предохранители были автоматические, но от включения их квартира не осветилась электрическим светом. Я сделал вывод, что перегорел общий предохранитель от квартиры и даже нашел его в подъезде. Правда он был очень высоко, и чтоб до него добраться, мне пришлось влезть на седло своего велосипеда и повиснуть на водосточной трубе. Предохранитель был старый,  пришлось искать тонкожильный провод, чтоб вставить его в предохранитель, к тому же гнездо, в которое он был вкручен, было все изломано. Чтоб свет не гас, пришлось уплотнять гнездо деревянными щепками. Я долго провисел на трубе, пока не дал народу свет. Под конец журналист даже пришел подстраховать меня, чтоб я не упал, а заодно развлекал меня историями, связанными с электричеством.
-Какая жалость! – ядовито заметила подруга мага. – Вы испачкали свой театральный костюм! Примите мои соболезнования.
Я стоял на кухне перед раковиной и мокрой губкой удалял пыль со своей одежды. А вернувшаяся со свидания Катя, сокрушалась, что её бывший возлюбленный не явился.
-А вы не в полиции работаете?
-Ах, нет, вы ошиблись! Не очень-то вы проницательный.
-Но ведете себя так же бесцеремонно, как стражи порядка.
-А вы, наверное, преступник рецидивист.
Тут в нашу перепалку вмешался сам начинающий маг, спросив меня, не читал ли я Пелевина – его кумира. Сказал так же, что был очень удивлен тем, что я подарил Кате книгу Флоринды Доннер. Мол, мой внешний вид не соответствует тому, что я подарил Кате. Я не стал поминать про дареного коня, которому не принято смотреть в зубы, а перечислил книги его кумира, которые я прочел.
-Я хотел бы узнать ваше мнение на счет того, где же мы настоящие, во сне или наяву?
-Да у него три класса образования и то на двойки учился! – запротестовала его подруга. - Он же ни одной книги не прочел!
-А почему вы не допускаете сосуществование двух реальностей.
-Но если реальностей две, то это уже не реальность.
-А что же? Вы хотите сказать, что виртуальная реальность не реальна.
-Вот именно! Она искусственная, значит, она не является реальностью. Она существует только благодаря физической реальности.
-Итак, вопрос состоит в том, какая из реальностей первична. То есть вы хотите у меня спросить, что же было раньше слово или сущность, а выражаясь еще более простым языком, появилась раньше курица или яйцо.
-Что он несет? – подруга мага щурилась, соображая об чем речь. – Ты ему про реальность, а он тебе про курицу с яйцами. Пошли, разве не видно, что он тупой примитив!
-Почему примитив? – мягко возразил эзотерик, не желая идти обратно за стол. – Вот именно, что появилось раньше, сновидец или его сновидение?
-На этот счет существует множество разных ответов, и они все правильные, равно как и не правильные, ибо понятия правильности и неправильности сугубо условны…
Я просто коротал время, наваливая в кучу, связывая между собой приходящие на ум интеллектуальные выкрутасы. Я бы вряд ли начал этот бестолковый разговор, если бы злая девица не вынудила меня своим высокомерием. Я просто поддался на её провокацию, хотя гораздо умнее было согласиться с тем, что я примитив с тремя классами образования и послушать, о чем говорят окружающие.
-Материя представляет собой сгусток энергии, движение микрочастиц которого настолько интенсивно, что он обрел твердую форму и условился существованием во времени и пространстве. Это одно из множества рассуждений доказывающих первичность сновидения. То есть материя – затвердевший сон в рамках времени и пространства. Но с недавних пор меня перестали интересовать ответы на подобные праздные вопросы. Девушка права, я – примитив, которого интересует не сам факт первичности материи или сновидения, а то, как это можно использовать в социальном плане, то есть, как срубить бабок, воспользовавшись этим фактом.
-Можно читать лекции или писать книги, как Пелевин.
-Книги я пишу, но они мне не нравятся.
-Но может, понравятся кому-то другому. Как тебе нравятся книги Пелевина?
-Причина его популярности в том, что он предложил народу, который жаждет халявы, недорогой билет в нирвану. У Кастанеды все сложно и недоступно рядовому потребителю. Найти мага в пустыне, потом полжизни учиться черт знает чему. Гораздо проще нюхнуть клея, чтоб оказаться в параллельном мире или кинуть ЛСД на кишку, если беспокоит вопрос престижа. Никаких усилий прилагать не надо, заглотил таблетку, и тебе стало понятно устройство вселенной. Наркоман получается не слабаком, убегающим в другой мир, а отважным исследователем. Его герои не больше, чем продукт поверхностного взгляда на толпу прохожих, потому у них отсутствует характер, чувства, воображение. Одним словом, это просто скучный, интеллектуальный пердеж, мастурбация…
-Ну вот, наконец-то! Это ты хотел от него услышать! У него же в лексиконе нецензурных слов не хватает…
-Подожди, - оборвал подругу маг. – Так ты читал Кастанеду и что-то там понял?
-Всего, - мрачно ответил я. – В основном я запоминал и чувствовал. Понимание наступает постепенно, в процессе жизни, когда вдруг начинаешь применять на практике то, о чем читал.
-Употребление психотропных растений?
-Не стоит понимать буквально то, что написано в начале книги, не дочитав её до конца. Если почитать дольше, то становиться ясно, что все эти ритуалы и галлюциногены служили только ширмой, приманкой для…
-Вот именно, для чего?
-Для долгого и тяжкого пути познания. Дело в том, что Кастанеда не придумал свои книги в отличии от Пелевина, некоего Анхеля де Куатье, Паоло Кэльо и многих других эзотерических писателей, которые только излагают свое понимание Кастанеды, а их книги только жалкая подделка.
-А с чего ты взял, что Кастанеда действительно учился у какого-то мага и прыгал с обрыва, почему ты этому веришь?
-Об этом бесполезно болтать у кухни, - категорически отрезал я. – Скажу только, что книги Кастанеды не откроют ничего тем, кто лезет в них из праздного любопытства, чтобы услышать сладенькую сказочку о прогулке в другой мир на шару. Чтобы хоть что-то понять в этом нужно хотя бы зайти в полный тупик и думать о самоубийстве всерьез. Не резать вены из-за несчастной любви напоказ, а сидеть, и тщетно искать хоть одну уважительную причину для того, чтобы еще ненадолго остаться в этом мире…
-Так ты отрицаешь сочинительство, как таковое?
-Я изо всех сил стараюсь ничего не утверждать и ничего не отрицать. Просто мне жаль тратить время на чьи-то безжизненные и бесплодные фантазии по той простой причине, что я сам достаточно насочинял подобной фантастики и очень ей недоволен.
-Вы посмотрите на него! Он писатель! Можно у вас взять автограф, на вашей изданной книге, разумеется?
-Я только один раз отправил свой рассказ на один сайт в интернете и, прочитав отзывы на него, почувствовал сильное разочарование. К тому же книжный рынок уже давно завален подобной ахинеей, все ниши уже давно заняты. Я этому даже рад. У меня есть стимул создать что-то другое…
Мне не хотелось продолжать этот разговор, не хотелось говорить о том, что я написал, чем я был недоволен, потому я почувствовал облегчение, когда маг вернулся в комнату, чтобы дальше блистать своей начитанностью в кругу благородных девиц. Тоня все же спросила, действительно ли я что-то пишу. Катя ответила вместо меня, начала расхваливать мои рассказы. Когда я её провожал, я отдал ей флоппи с несколькими короткими рассказами.
-Все-таки я не понимаю, - заговорила Катя. – Какое тебе дело, что думают читатели о том, что ты пишешь. Главное, чтоб это опубликовали и заплатили тебе деньги.
-Мне кажется, что писатель, который начал работать в определенном амплуа уже не может из него выйти. Издатели и читатели просто не могут воспринять его иначе, и он работает до конца жизни, ориентируясь на их спрос. Я уже не хочу писать сказки для домохозяек, как Коэльо, да и хватает уже таких, как он.
Чтоб прекратить неприятный мне разговор о литературе я ушел за праздничный стол и начал есть фрукты, от которых появились рези в животе. Матвеевна мирно рассказывала благородным девицам о том, как она занималась греблей, а потом работала тренером. И тут маг предложил ей поучаствовать в необычном мероприятии.
-Мулька в том, что на одном сайте заранее печатается место сбора и объясняется, что надо делать, как правило, это какое-нибудь неадекватное действие. И представьте, незнакомые люди собираются в универмаге и стоят у эскалатора, который движется вниз. Подходит охранник и спрашивает, чего они там стоят, а они в один голос отвечают, что ждут, пока эскалатор начнет двигаться в обратную сторону. Все это снимается скрытыми видеокамерами, а потом демонстрируется в интернете, а возможно и по телевидению.
-В прямом эфире? – деловито осведомилась Матвеевна.
-Матвеевна, - устало обратилась к ней Маша. – Зачем тебе прямой эфир?
-Да я просто буду не просто ждать, а выступлю перед камерой, может какой-то спонсор разглядит мой талант и пристроит на телевидение. А если эфир не прямой, то вырежут же все.
-Нет, - смеясь, разочаровал Матвеевну маг. – Эфир, конечно, не прямой, и надо делать только то, что оговорено в объявлении, ни какой отсебятины. На этот раз мы будем пересекать вокзальную площадь лунной походкой, то есть двигаться медленно, как космонавты на Луне.
-Медленно! – поморщилась Матвеевна. – Если бы быстро, то  можно, но медленно – это не для меня.
-А что бы ты показала телекамере в прямом эфире? – поинтересовался я.
-Чернецов! – строго сказала мне Маша. – Не провоцируй её! Ей и так трудно тихо себя вести.
-Да ничего тут такого нет провокационного…
-Матвеевна хватит! Дальше расскажешь в другом месте.
Все девицы отправились с журналистом в соседнюю комнату растапливать камин и коптить сардельки на огне. Мы остались у стола втроем. Матвеевна начала потчевать Машу и меня тем, что осталось на столе, она просто пихала нам в рот, что попадало под руку.
-Ты бы лучше Машу спать уложила, у неё уже глаза слипаются.
На мое предложение Матвеевна отреагировала с энтузиазмом и принялась энергично расстилать диван. Все произошло молниеносно. Раздался треск, скрежет и диван превратился в два отдельных тюфяка и груду досок. Именно в этот момент вошла Тоня и прикрыла открывшийся рот узкой ладонью увенчанной множеством серебряных колец. Я не дал ей выругаться, спросив, где лежит ящик с инструментами. Сколько же трагизма было в её блестящих черных глазах! Когда она спрашивала, действительно ли я смогу сделать все, как было. В ящике нашлась отвертка и шурупы. Мне нужно было только сказать Матвеевне, куда именно их вкручивать, горя желанием исправить свою оплошность она крутила отвертку со скоростью электродрели. Старые шурупы проржавели до основания, и новые пришлось вкручивать немного поодаль от заводских отверстий. В результате диван немного деформировался, но стал прочнее и надежнее.
-Как же это произошло? – раздумывал я вслух, положив на место ящик с инструментами. – Одним движением десять шурупов.
-Может, вы хотите попробовать еще раз, чтобы понять, как это произошло!
-Нет, - не унималась Матвеевна. – Сейчас-то мы его можем разложить!
Диван все-таки раскрылся, но из-за деформации после ремонта материя на одной из боковин порвалась.
-Вот теперь я точно хочу спать! – сказала Маша. – Давайте его скорее сложим, покроем пледом и пойдем домой, пока нас отсюда не выставили в принудительном порядке.
Я все же приспособил кусок оторвавшейся материи пол лакированный поручень. Остальные гости начали собираться вместе с нами. В толкотне прихожей Катя приобняла меня и назвала мачо, требуя прощального поцелуя. И вместо того, чтобы поцеловать её в куда-то, в губную помаду, я начал вяло возражать по поводу мачо, говорить, что не люблю латинскую культуру, что мне ближе германская.
-Нет, - воодушевленно заговорила Катя, упершись в меня большой и мягкой грудью. – Ты самый настоящий герой любовник, сказочный принц на белом велосипеде.
-Всадник без головы, - прервал её я, сухо попрощался и вышел.
-Эй, - окликнула меня Тоня с порога. – Ты заходи, как-нибудь. Выпьем, про свет поговорим, и рассказы свои приноси.
-Рассказы мои – дрянь, а пить я только чай могу…
Пока я пробирался домой, проводив Матвеевну до трамвая, я вспоминал очертания худой  девушки с большими блестящими глазами в квадрате света на фоне полумрака грязного подъезда. Она напомнила мне иллюстрацию из книги «Гранатовый браслет». С досадой я не обнаружил в себе желания растратить казенные деньги и сделать подарок этой женщине. Дело было не в том, что у меня не было доступа к казенным деньгам. Я боялся того, что это окажется ложью с моей стороны. В голове были грубые и циничные мысли, тоска по очарованию. Вспомнилась Катя с её пьяными комплиментами, винное пятно на обоях. До боли захотелось, чтоб хоть что-то шевельнулось внутри, но там не было ничего, кроме несуразных фантазий.
На следующий день я вернулся с работы пораньше, чтобы выспаться, но стоило мне прилечь, как зазвонил телефон, и Катя сообщила мне, что она в ужасном состоянии и ждет меня. Это сообщение порадовало меня. Я кому-то нужен, кому-то могу помочь. Так же я был обрадован тем, что смогу побеседовать не о скидках в супермаркетах, о которых весь день трещали коллеги на работе. Об искусстве я тогда знал не так уж и много и не знал, что Катя в академии художеств училась только полгода, после чего была отчислена за непосещение занятий.
Поговорить о искусстве мне было не суждено в тот вечер. Она рассказала мне о еще одном своем возлюбленном. Она просила меня, как писателя написать красивую новеллу о парне, который приехал в большой город из голодного и далекого захолустья, чтобы учиться, но у него совсем не было денег на жизнь, а так же проблемы с эрекцией крохотного пениса. Импотенция у него началась после того, как его девушка погибла в автокатастрофе. Он копал могилы, подметал улицы, разносил почту, жил в антисанитарных условиях общежития и думал наложить на себя руки, но тут ему повстречалась Катя, и спасла его. Она помогла ему найти работу, вылечила от импотенции, убедила продолжить учебу, которую он забросил под тяжестью депрессии. Они каждые выходные гостили у его родителей в маленьком городке, обжирались сладостями и шашлыками, пили пиво и готовились пожениться.
-А где он учился? – спросил я, надеясь на то, что он учился в академии художеств и разговор перейдет в интересующую меня тему.
-Нет, он учился на юриста, а работал в службе контроля правоохранительных органов. Я тогда работала там уборщицей и один молодой и симпатичный парень, какой-то начальник постоянно придирался ко мне, говорил, что я плохо убираю, а в один вечер начал показывать мне, как следует убирать. Он вымыл половину моего участка, а потом буквально изнасиловал меня. Если бы ты знал, какой он был холодный и бесчувственный. У меня было такое чувство, что во мне вибратор, а не член живого мужчины. После этого он регулярно помогал мне, но секс со мной делал не всегда. Если бы он не был таким молодым и симпатичным, то мне бы было противно. Потом он помог Андрею устроиться, даже поручился за него. Я была так счастлива тогда, чувствовала себя жрицей любви, создавшей секс гиганта, но из него вышел какой-то монстр. Он что-то натворил на работе, в этом была замешана одна очень состоятельная женщина. Она его специально подставила, чтоб его уволили. Вместе с ним уволили меня и того парня. Мне очень тяжело это вспоминать…
Она всхлипнула, достала листок бумаги и начала что-то быстро писать. Я почувствовал себя неловко. Нервные женщины напоминали мне о бывшей жене, которая любила выпить и подраться. Катя в тот вечер допивала уже третью кружку пива. Она, словно почувствовала мое желание уйти, начала объяснять, что она нервнобольная, но не буйная и в драку лезть не будет, а сейчас выполнит упражнения, которые ей прописал психолог и полностью успокоится.
-Так вот, - продолжила она повествование своей невероятной истории. – Я слышала, что эта женщина в детстве убежала из дома и жила в лесу питась змеями, потом кого-то убила и сидела в тюрьме, а сейчас она владеет какой-то охранной фирмой и у неё очень много денег и целый гарем любовников, которые якобы работают в её фирме. Она подарила Андрею шикарную спортивную машину желтого цвета, и он предал меня, стал её любовником, бросил учебу, не навещает своих родителей. Только ты не пиши, что его любимая девушка, то есть я была такая толстая. Это одна псевдо целительница, к которой я обращалась, сделала меня такой…
-Все это интересно, но я не могу так вот взять и написать по, этому невероятному, сюжету, даже рассказ. Вернее могу, но герои будут выдуманными, неживыми. Чтобы написать полноценное произведение, нужны подробности, разные мелкие подробности. К примеру, чтоб написать хоть что-то о его работе, мне нужно хотя бы побывать в этом здании, узнать, что он конкретно делал на работе, как его подставила эта женщина. Если же я начну выдумывать, то я напишу ерунду, которую никому не интересно будет читать. Я думаю, что лучше тебе самой написать об этом. Никто лучше тебя не напишет о твоих чувствах.
-Может ты и прав, но я сейчас ничем не могу заниматься, у меня полный психологический коллапс. Магазин, в котором я торговала эзотерическими товарами, закрылся, а в рекламном журнале уже три месяца не платят деньги. Еще я присматривала за детьми у одних евангелистов, но они куда-то уезжают со дня на день. Ради Андрея я работала на трех работах, за это он подарил мне вот этот телефон.
Она показала мне самый дешевый мобильник, который тогда продавался в магазинах по акции. Последнее обстоятельство свидетельствовало о том, что подлый Андрей воспитывал жрицу любви, исцелившую его, раз делал ей поощрительные подарки. Образ женщины поедающей змей был явно придуман Катей или Андреем, искавшим уважительную причину, чтоб сбежать от своей спасительницы. Я осудил поведение молодого человека бежавшего от Кати, которая не дерется и даже работает, в отличии от моей бывшей жены. Может, богатую женщину выдумала Катя, чтоб унизить беглеца. Почему-то женщинам не нравится, когда мужчина уходит от них не к женщине, а в одиночество. Бывшая жена кричала, что не уйдет, пока я не найду себе новую жену. Скорее всего, ей хотелось выставить меня предателем, а не доведенным до хронического отвращения к женщинам импотентом.
-Ты видела эту женщину? – осторожно спросил я.
-Нет, но он мне много о ней рассказывал. Это просто исчадие ада.
Франклин сказал ей, что он голубой, чтоб она от него отвязалась. Этот придумал какую-то женщину. Макс навеки попрощался со своей рукой перед тем, как протянуть её ей. Почему все бегут от неё, хотя она не сделала им ничего плохого? Я усмотрел в этом нечто, противоестественное. Мужчины убегают от женщины, а не наоборот. Я бы на их месте не бегал и не боялся. Но тогда я еще и не предполагал, что не убегу на своем месте.
-Не парься по этому поводу, - решил я утешить несчастную женщину. – Что бы ни случилось, всё к лучшему! Стоит ли переживать о каких-то, трусах, которые чуть что, прячутся в кусты и не могут выложить всё на чистоту и сразу?
-Но они все такие милые! Мне так хочется к ним прижаться, закутаться в них, как в теплых плюшевых мишек и почувствовать себя в полной безопасности…
Каждый вечер, в течении недели я встречался с Катей. Мы шлялись по кафе, сходили в театр. В один из вечеров зашли в гости к Тоне, которая рассказала о своей жизни в коммуне неформалов. Они жили в старой избе, стоявшей на отшибе деревни, разводили кур и кроликов. Никто не хотел работать, и все упрекали друг друга в лени. Целыми днями спорили о том, чья очередь готовить еду, качать воду, кормить животных и убирать. Кто-то лепил из глины статуэтки и пытался продать их провинциалам, у которых не было денег, кто-то ходил в ближайший районный городишко и промышлял, музицируя на улице. В холодный сезон изба частенько стояла нетопленной, а её обитатели голодали. Бывали, однако, и радостные моменты, когда приезжал какой-то старый хипарь, получивший большое наследство. Алкоголь лился рекой, клубился дым от марихуаны и дорогих сигарет и коммунары бросались друг в друга сникерсами. В аудиотеке и библиотеке появлялся новый материал, возникали ссоры на почве музыкальных пристрастий…
Послушав о коммуне, я был воодушевлен этой идеей. Мне захотелось купить дом в какой-нибудь глуши и созвать туда всех страдающих от одиночества и скуки. Катя начала корректировать мою затею, предложила вместо покупки дома на селе снимать квартиру и для начала вдвоем.
-Ты просто не представляешь, что это будет. Когда я путешествовала автостопом, я побывала в нескольких таких коммунах. Там постоянно устраивались пьяные оргии, они по нескольку раз за неделю менялись партнерами. Ни одной постоянной пары.  Это всё уже не для меня. Я вышла из того возраста и хочу нормальную семью, как у всех.
-Но никто же никого там не насиловал, - возразил я. – Они же менялись по собственному желанию. Просто нужен лидер, не тиран, а настоящий лидер, который организовывал бы все работы. Люди все же ленивые, жадные, завистливые. Лидеру придется наказывать их за проступки и непослушание и это будет то же самое общество, только в миниатюре. Лучше жить в одиночку, кочевать на велосипеде и промышлять уличными выступлениями, рисовать пейзажи и продавать их, работать на сезонных работах…
Мы стояли возле подъезда её дома. В смолисто-черном куполе неба виднелись светящиеся дыры звезд. В свете фонарей, поблескивали влажные стволы высоких лип. Ветер гнал низко над землей ошметки облаков. Я разговаривал о коммуне, задрав голову, созерцая небо, казавшееся мне в тот вечер картонной декорацией. Уже две недели я не видел Солнца и серые, больные тучи давили на мой мозг даже во сне. Кругом серый цвет – дома из серых кирпичей и бетона, серое небо и хмурые лица прохожих. Были еще грязно-коричневые цвета - дорожная грязь, гнилая листва и трава несколько раз побывавшая под снегом, который таял, а потом опять выпадал. Белизна добра и чернота зла смешались, и получилась серость реальности. Даже, яркое, красное пальто, прохожей, казалось оттенком серого. Я попытался словесно описать Кате плоды своего восприятия. Она рассеянно слушала и вдруг омерзительно заверещала допустимые в приличном обществе ругательства. Так и не разобравшись, в чем же меня обвиняют, я заковылял в сторону дома. Под высокими подошвами сапог звучно чавкала каша из песка и палой листвы. Подняв глаза к небу, по которому неслись уже не ошметки серых облаков, а тучи внушительных размеров, я решил, что на следующий день я опять не увижу Солнце и синеву ясного неба. Одна из туч на открывшемся горизонте напомнила мне лежачую свинью. Я подумал о том, что над облаками всегда будет и небо, и Солнце и не важно то, что я его не увижу завтра, важно то, что оно никуда не исчезает из-за того, что я его не вижу. Эта мысль показалась мне великолепной, и я захотел вернуться и высказать его Кате. Её вопли меня совсем не взволновали. Я подумал, что ей надоела моя мрачная болтовня, которую она выслушивала из вежливости, но тут дамба вежливости, сдерживавшая поток негодования, дала трещину и кушайте искренность на здоровье. Я тоже старался быть вежливым и потому всегда отзывался на её призывы пойти погулять, хотя мне и не хотелось тратить время на болтовню, куда лучше было бы складывать песни из набора нецензурных слов. Далеко я уйти не успел. Зазвонил телефон и в трубке послышались плаксивые извинения пышной девицы и мольбы вернуться.
-Прости меня, - хныкала она, неловко переминаясь с ноги на ногу. – У меня иногда бывает, я психически неуравновешенный человек, как и все творческие натуры.
-Да ладно, хватит. Я не обиделся. Если человек  ругается, то он ругается в первую очередь на себя. Ты, наверное, в туалет хочешь, но из вежливости и застенчивости слушаешь мои тягомотные изречения про коммуны и погоду…
-Почему в туалет?
-Потому, что  пританцовываешь…
-Да какой же ты тупой!
Прорычав это, она притиснула меня к мокрой кирпичной стене. Руки её притянули мое лицо к её узким, коротким губам, пухлым округлостям щек, крохотному бугорку носа и очкам. Мои руки машинально схватили её за мягкие бока, чтобы отпихнуть, но я вовремя спохватился, и изобразил руками страстные объятия. Отпихнуть её и смыться показалось мне гадким поступком. Так поступало большинство, а я никогда не хотел быть таким, как все. Впервые я целовался на улице и при этом разглядывал деревья и звездное небо, которое вдруг освободилось от туч. Бывшая жена считала поцелуи телячьими нежностями, потому за два года мы целовались только два раза – во время первого полового акта и на церемонии бракосочетания. Мама как-то сказала мне, что, если считаешь звезды или ворон во время поцелуя, то это уже не любовь, а омерзительная порнография. Ничего мерзкого я не почувствовал. Думал, что же мне делать дальше, а она уже шарила рукой в районе моей ширинки и одной своей ногой обвила две мои. При этом в моей голове мелькнула мысль, что сейчас под тяжестью её веса сломается высокий каблук под её опорной ногой и упаду я в грязную лужу, и завалиться она на меня. Даже в мыслях своих, я не хотел быть капризным трусом. Наконец она отпустила меня, и я спешно выдал ей неуклюжий комплимент. Она ответила тем же. Оба мы соблюдали правила приличий и обменивались кусками лести.
-Я хочу тебя прямо сейчас! – наконец, она сказала прямо, чего хочет. И я был разочарован. Все оказалось так злободневно!
Где все же делать с ней секс? Она так же, как я, жила не одна с мамой, сестрой и бабушкой, спали все в одной комнате, в другой была мастерская её мамы, которая шила шапочки, кисеты, браслеты. Мои же родители и сестра после негативного опыта общения с моей бывшей женой вряд ли бы. Если не дома, то где? В подъезде? С этой? Мне стало жаль себя, и после этого я на себя разозлился. Надо бы честно признаться ей, что я не хочу ни в подъезде, ни в гостиничном номере, ни в темном лесу. Если бы я хотел, то такого вопроса у меня просто не возникло.
-Поехали к Юльке, она возле судостроительного завода живет. Это с ней я травку курила. Она одна живет в двухкомнатной квартире, и поймет нас…
-Так это же два часа ходьбы, а мне завтра на работу…
-Так мы на автобусе.  А с работы ты можешь отпроситься?
-Уже три часа ночи! Автобусы и электрички не ходят, а другого транспорта в район верфи не ходит, если только пешком. И кому я буду ночью звонить, чтобы отпроситься с работы? Директору на мобильный телефон? У меня есть подвал, там все классно, но я там давно не был и не помню где ключи.
-Ну, придумай же что-нибудь! Ты же мужчина!
-Если только в гостиницу и завтра, то есть уже сегодня, но вечером. У меня денег с собой мало.
-Пока любимый! – выпалила она, и меня передернуло от такого обращения. Тысячи фрагментов из сериалов уместились в слово «любимый», хотя дело даже не в слове, дело в интонации, с которой оно было произнесено.
На работу я опоздал и, узнав, что заказов нет, сказал, что очень плохо себя чувствую, уехал домой, вздремнул пару часов, вытянувшись на раскладушке, а потом начал читать Ницше о взаимодействии вожака и стада. Вспомнился оживленный спор в бане. Двое мужиков орали друг на друга, хлеща себя вениками. Один утверждал, что люди, которых он называл стадом, баранов выбирают себе волка - вожака, другой утверждал, что напротив человек – пастух выбирает себе стадо баранов. Спор кончился взаимными оскорблениями спорщиков и вежливым требованием солидного мужика заткнуться, и париться молча. Я решил, что в сущности оба спорщика правы, как всегда. Пути бесхозного стада и энергичного человека сходятся под воздействием несчетного количества обстоятельств. А вообще ни стадо, ни вожак не выбирают друг друга, все мы щепки, увлекаемые водоворотом жизни, и ничего мы не можем выбирать, наш выбор обусловлен нашим прежним опытом и теми обстоятельствами, которые от нас не зависят. Мои размышления прервал телефонный звонок. Матвеевна приглашала повеселиться в одном ночном клубе. Ведущий, читавший нам лекции, пропускал нас бесплатно. Я сказал, что подумаю и перезвоню позже, не решившись прямо отказаться, ленясь выдумывать уважительные причины для неявки. Но стоило мне откинуть телефон в сторону, как он зазвонил опять. Звонила Катя и предлагала то же самое. Ей я уже заявил, что мне не по нутру та музыка, что звучит в ночных клубах, а от публики меня просто воротит.
-Да нет, ты не понял! Матвеевна договорилась обо всем. Антон будет крутить ту музыку, что мы захотим. И ты же его с рождения знаешь, ваши родители дружили. Неужели он будет крутить то, что тебе не нравиться.
-Он там работает и его служебный долг крутить то, что нравиться народу, а то, что нравиться народу, не нравиться мне.
-Но ты обещал мне встретиться! Давай сходим туда, если тебе не понравиться, то уйдем.
-Да я просто не пройду фейс-контроль…
Злой на самого себя я пристегнул велосипед к фонарному столбу, снял мокрые гетры и плащ, запихал их в свой кожаный ранец и позвонил Кате. Она вышла в сопровождении Матвеевны и Дианы. Они поволокли они меня в подвал. Антона я решил не отвлекать от интересной работы и только кивнул ему. В баре не оказалось чая, потому пришлось взять сок. Разговаривать было невозможно. Русская поп-музыка мяукала и скулила слишком громко. Матвеевна толкалась среди извивающихся девиц в коротких юбках и облегающих джинсах, среди зализанных до блеска мальчиков в белых рубашках, майках, наглаженных брюках, джинсах порванных в нужных местах. Мне было тошно, я постоянно набивал трубку и сидел в облаке застоявшегося дыма. Пару раз порывался уйти, но Катя следовала за мной, держа меня за руку, постоянно лезла целоваться, и мне стало ясно, что без скандала отсюда не вылезти, а скандалить почему-то не хотелось. Охранники и так не сводили с меня своих бездумных глаз. Смирение пришло не сразу, но все же пришло. Тело обмякло, расползлось по кожаному дивану. Шилов угостил Катю пивом, которое сильно ударило ей по мозгам. Она бесцеремонно выволакивала меня танцевать, извивалась, тряся своими излишками вокруг меня стоящего столбом и думающего, когда же всё это закончится, как я здесь оказался и как не попасть в такую ситуацию еще раз. Я вился Макс в белом свитере, выглядевший напуганными. Катя повела его в туалет, чтобы там поговорить, а я решил смыться. Подождав немного, я начал проталкиваться к выходу сквозь ненавистную мне толпу. У самого выхода на меня навалилась рыдающая Катя. Навалилась так, что я повалился на стол и кофе, с него пролилось на белые штаны бритоголового человека с массивной, выпяченной нижней челюстью.
-Извини! – прорычал я ему в ухо. – У девушки горе. Она перебрала и потеряла равновесие.
-Пошел ты! – взревел бритый, но не поднялся, чтобы мне накостылять.
Катя тянула меня к столику, но я решительно поволок её к выходу. Охранник, мимо которого мы прошли, отпустил вялое ругательство в мой адрес, и пригрозил набить морду, если я еще раз появлюсь в этом заведении. В это время Антон что-то бодро говорил в микрофон о том, что в этом клубе всегда хорошая погода, не то, что на улице. На улице действительно погода была плохая. Дождь лил, как в летнюю грозу. Шилов садился в такси с какой-то девицей. Катю надо было крепко держать, чтоб она не падала.
-Я хотела объясниться с ним, но меня вырвало. Я так плохо себя чувствую! Прости меня! Я такая порочная!
Накинув на неё свой плащ, я вывел её на улицу. Вслед за нами подгоняемая охранником вышла Матвеевна и пригласила в гости. Я отказался, а Катя сказала, что не может явиться домой кошмарно пьяная и просила проводить её и Матвеевну до трамвайной остановки. Спустив пар, Матвеевна настроилась на философский лад, я ввязался с ней в диспут. Я говорил о несовершенстве бога, которого создали несовершенные же люди. Матвеевна доказывала отсутствие бога.
-Но, если его придумали, значит, он все-таки есть, пусть и в воображении, но он есть.
-Да как же есть, когда он существует в воображении и это значит, что его нет, что он нематериален.
-А кто тебе говорил, что он материален? Любой поп согласиться с тобой в том, что он нематериален. Мысль тоже нематериальна, но она все-таки есть, а бывает, что её и нет.
-Ты меня сбиваешь, блин! Есть большая разница в том, что произошло в чьем-то воображении и тем, что действительно произошло в прошлом. Попы говорят, что дева Мария забеременела от бога, не лишившись девственности, хотя и жила с каким-то плотником. А потом родила сына, который являлся сыном бога, которого он убил руками людей, чтобы искупить людские грехи. Принес в жертву сына самому себе! Очень мило!
-Мне плохо, - проскулила Катя.
Я купил в круглосуточном магазине бутылку минеральной воды, а заодно прихватил чая, пельменей и прочих продуктов. Хотелось остаток ночи беседовать с Матвеевной о боге, а не ехать домой под проливным дождем. Мы зашли в подворотню, где я заставил Катю выпить залпом пол литра воды и вставить два пальца в горло. Матвеевна заботливо подбадривала её, обещала, что станет легче. Запершись с велосипедом в дежурный трамвай, мы добрались до заречья, где жила Матвеевна. Все мы промокли насквозь. Матвеевна развесила нашу одежду на батареях. Кате она дала халат, я же сидел на кухне и ел пельмени в одних трусах.
-Зачем тебе одежда? – с невинным видом спросила Матвеевна. – Ты и так неплохо выглядишь.
Я не стал настаивать на том, чтобы мне выдали одежду, на кухне было тепло и не очень-то хотелось одеваться в чужое. После чая и пельменей меня начало клонить в сон, а Катя засыпала сидя.
-Вы в проходной комнате на диване ложитесь, я там постелила уже, а я в детскую пойду. А то сплю я шумно и очень чутко…
Взять и отказаться спать с Катей на одном диване, значило публично оскорбить её и унизить себя в глазах Матвеевны. Где же это видано, чтобы мужчина бежал от интимной близости с женщиной, которая его хочет? В тот момент я не хотел двух вещей – заниматься сексом с Катей и позорно бежать от неё, напялив мокрую одежду, крутить педали под дождем. Матвеевна напомнив, что сливной бачек в туалете не работает, зато в ванной стоит ведро, заперлась в детской. Катя легла на диван, а я курил трубку и пил чай на кухне.
-Допрыгался! – думал я. – Когда идешь, четко не зная, куда и зачем, не зная чего конкретно хочешь, всегда попадаешь в такие ситуации, в которых приходится делать то, чего не совсем хочешь. Она ведь совершенно меня не возбуждает! А если ничего не получится и она устроит истерику? Черт! Но лезть в мокрую одежду тоже не очень, а другого выхода нет. Чего я нервничаю, будто руку на отсечение даю. Хуже, чем с бывшей женой все равно не будет.
Подмывшись, я долго стоял перед дверью туалета, смотрел на плакат эротического содержания и жалел, что случай сталкивает меня с женщинами, которые мне совсем не нравятся. Все, что я чувствовал в тот момент – это то, что у меня совсем ничего не получится. Я уже заранее представлял её обиду. Возможно, она устроит громкую истерику, возможно, будет злиться молча. Как я ни старался, я не мог увидеть в ней хоть что-то, что пробудило бы во мне, если не любовь, то хотя бы естественный инстинкт размножения. Чувство вины побудило меня наклонить голову, и приказать своему органу встать именем испанской революции.
Время тянулось мучительно медленно, когда я делал эти несколько шагов от туалета до дивана. Вспомнилась книга Коэльо, и я разозлился на этого писателя домохозяек. Почему все его героини симпатичные девицы, а не вот такой купидон в женском обличии. Нет, никогда я не любил читать сказки со счастливым концом и тем более их сочинять, и потому никогда домохозяйки не полюбят меня, не будут изданы мои книги, и не разбогатею, как этот Коэльо. Да и зачем мне большие деньги? Ведь я вряд ли буду заниматься благотворительностью, скорее всего я просто застрелюсь, как Джек Лондон или утоплюсь, как его герой Мартин Иден.  Она лежала на спине. Лицо её было освещено крайне невыгодно, а прикрытое одеялом тело выглядело, как заснеженный горный хребет. Хоть на лыжах катайся с этой горы.
-Не могла свет хотя бы выключить! – зло подумал я. – Будто боится, что я в потемках споткнусь, и убьюсь. Её не интересуют мои проблемы, да они ей, наверное, и непонятны. Ей не обязательно возбуждаться, чтоб участвовать в половом акте!
Глаза её были закрыты, а веки дрожали. Я выключил свет и влез под одеяло, которое было единственным на диване и достаточно узким. Чтоб не мерзнуть мне пришлось прижаться к мягкому телу вплотную. Я лежал на спине и ждал неизвестно чего. Чужая рука взяла меня в темноте за затылок и притянула мою голову к своей. В мои пересохшие губы уперлись чьи-то чужие влажные. Я ощутил во рту вкус чужой слюны. Я посмотрел на себя со стороны, и почувствовал неловкость.
-Высокомерная и жадная свинья! – выругал я себя, не издав ни звука. – Несчастная девушка ждет хотя бы секса, а он еще нос воротит! Трудно ему дать такую мелочь! К нему со всей душой, а он ломается, как принцесса на горошине.
Я делал все, как учила бывшая жена, которая била меня по голове и орала благим матом, если я делал что-то не так. За два года я научился достаточно правдиво изображать страсть. Её было трудно обмануть, она чувствовала любую фальшь и приходила в ярость, когда понимала, что я пытаюсь её обмануть. Два года секс был для меня тяжелой и нервной работой, сражением, выступлением, чем угодно, но только не развлечением, отдыхом, удовольствием. Множество раз он переходил в драку, если я заканчивал раньше, чем она и потом приходилось начинать снова, а иначе она не давала мне спать…
То, что Катя не предъявляла претензий к моим телодвижениям, меня обрадовало, но потом насторожило. Может она долго терпит, но потом, как закатит истерику. Я подумал, что она просто издевается, когда она своим писклявым голосом заметила, что я страстный, как Казанова. Нет, это нельзя было назвать любовью, это была порнография, скучная, которую зрители обычно проматывают, думая о деньгах, которые потратили зря. Я совершал заученные движения, а они безучастно лежала и говорила глупости, которые считало уместными в подобных ситуациях. В голове проносились бессвязные воспоминания. Я работал, и ждал окончания смены. Мне страшно было спрашивать, хватит или еще. Я боялся, выдать свое бесчувствие подобным вопросом. Это продолжалось пока я не взмок и не почувствовал нестерпимую усталость, которую она приняла за удовлетворенность.   
 Я встал, взял Катькины сигареты и голый вышел на балкон покурить. Дождь все еще моросил, но уже не так интенсивно. Промозглый ветер раскачивал висящий на проводах фонарь. Его желтый свет облизывал влажный асфальт. Черный узор ветвей деревьев на фоне темного серого неба. На втором этаже деревянного дома напротив электрическим светом горело окно. Был виден стол, на котором стояла пластиковая бутылка с красной этикеткой и прозрачной жидкостью внутри, кастрюля с какой-то белой кашей. За столом сидела женщина с пышной грудью, которая была обтянута халатом и упиралась в стол. Женщина плеснула в стакан из бутылки, быстро выпила и замотала головой, тряся черными кудрявыми волосами. Меня передернуло от созерцания этой картины. Я кинул окурок вниз, на вытоптанный газон и с наслаждением зашел в теплую комнату, а потом залез в нагретую постель.
  И тут я почувствовал, что обманул сам себя, изображая то, чего не чувствовал. Возникло необоримое желание получить хоть какое-то удовольствие, и я снова взялся за дело. Катя мне совсем не помогала. Она была похожа на гору теста, из которого я пытался вылепить что-то живое. Она считала, что в сексе главное расслабиться, да и не только в сексе. Расслабленность была её любимым состоянием и всё бы ничего, но при этом она еще и желала головокружительных успехов. Я же убедил себя в том, что, если она так себя ведет, то это только значит, что я не могу её разбудить. Я был вместе не со злой женой, никто не орал на меня, но я уже ругал себя сам, и это побуждало меня к дальнейшим действиям.
Поспать мне в ту ночь не удалось. Лишь немного вздремнул, когда уже наступило утро, и Матвеевна прошла на кухню. Постельное белье было перепачкано, но Матвеевна наверняка знала, что случается, если в одной постели лежат люди разных полов, не имеющие презервативов, потому я не нервничал по этому поводу. При дневном свете бардак на кухне бросился мне в глаза. Кружка с чаем дрожала в моей руке, будто я был с похмелья. Матвеевна пошутила по этому поводу. Катя выглядела раздраженной и отказалась от завтрака.
-Что нам теперь делать? – спросила Катя на остановке трамвая.
-Надо найти съемную квартиру…
-Я тебя умоляю! Я сейчас безработная, а мне нужны деньги на психолога…
-Хорошо, я сам заплачу за первый месяц и задаток. У меня есть деньги. У меня есть телефон нескольких фирм, которые занимаются поиском квартир. В понедельник можешь позвонить и поездить по адресам, тебе делать все равно нечего.
Глава четвертая. Начало совместной жизни.

Стоило мне только приехать домой и завалиться на свою раскладушку, чтобы отоспаться, как позвонила Катя, и сказала, что нашла квартиру. Я, кряхтя, поднялся, оделся и пошел пешком к её дому. Потом долго сидел на подоконнике в подъезде и ждал, когда она соберется. Выглядела она жалко, сказала, что у неё нет денег на трамвайный билет, потому придется идти пешком. В район, застроенный в основном гнилыми двухэтажными домиками с сухими туалетами и печным отоплением, мы добрались на автобусе.
-Еще тот район, говорят, что на этой улице по ночам работают дешевые проститутки…
-Не очень оптимистически ты настроен, - проскулила она с постной миной. – Все-таки я не поняла, как ты нашел эту улицу.
-Я же курьер и потому у меня есть карта…
-Ненавижу карты и географию!
-А я её обожал с ранних лет и потому быстро нашел, где находится эта дурацкая квартира.
-Почему это дурацкая?
-Как только я услышал название улицы, мне стало плохо.
-Они сказали, что два месяца мы можем жить бесплатно, если сделаем ремонт.
-Его можно делать полгода, тем более после работы.
-Там уже половина сделана, осталось только на кухню обшить гипсо-картоном.
Ступени деревянной лестницы были стоптаны до основания. Резные перила были испачканы блестящей голубой краской. Серый свет едва сочился сквозь зеленоватые, давно не мытые стекла в грязных рамах выкрашенных когда-то давно в белый цвет. С узкой винтовой лестницы мы попали в коридор, в который выходили окна из квартир. Я не хотел стучаться в нужную нам дверь, чтобы не испачкать руку. В нос били миазмы клозетных ям, приправленных запахом сырости, гнили и плесени. Я стоял в нерешительности. Катя, пошмыгав носом, постучала в дверь носком своей туфли. Стук получился глухой и невнятный. Для убедительности я побарабанил по кухонному окну, находящемуся рядом с дверью и заколоченному новеньким листом фанеры. Грязная дверь отворилась вовнутрь тесной квартирки. На пороге стояли, прилично одетые, мужчина и женщина лет сорока. Сначала нам показали обшитую гипсокартоном комнату. В оконном проеме красовался стеклопакет в пластиковой раме.
-Тут нужно поклеить обои и поменять полы, - со странным акцентом деловито заговорил мужчина. – На чердаке лежит ламинат и листы ОСБ.
-Позвольте! – возмутился я. – Как я разберу старый пол, если к нему прикручен регипс?
-Ну, не знаю. Ваша супруга сказала, что у вас большой опыт в строительных работах. Придумаете что-нибудь.
-Можно положить ламинат на этот пол, но он весь шатается и скрипит.
-Его однозначно надо разбирать и выкидывать на свалку. Теперь идемте на кухню. Тут нужно поменять полы, прикрутить регипс к стенам и потолку, это окно заделать, а тут сделать перегородку и дверь…
Он показывал на унитаз, стоявший между раковиной и газовой плитой. Со стен осыпалась штукатурка, под которой были почти разложившиеся деревянные брусья.
-Надо будет вызвать газовщика, - деловито продолжила женщина. – А то от этой газовой плиты толка не будет. Еще надо ободрать краску с печки и чем-то её покрыть. Да, двери надо будет поставить новые, когда управитесь со всем, мы приедем, снимем размеры и закажем, а вы потом их установите…
-Извините, - я с умилением смотрел на унитаз и побитую ржавчиной газовую плиту. – Я не понимаю, куда выходит труба из унитаза?
-В сток от раковины.
-Вы знаете, чем это чревато?
-Как вы сказали? Я не понял последнее слово.
-Сточная труба для раковины не рассчитана на унитаз и потому будет постоянно забиваться. Я думаю, соседям это не понравится.
Выбравшись, наконец, на улицу, я с наслаждением вдохнул промозглый, но не такой затхлый, как в той квартире воздух. Снежные хлопья порхали, словно белые мухи. Лужи подернулись коркой льда. За каких-то восемь часов температура упала с плюс пяти до минус пяти. Болела голова, и хотелось спать.
-Какой ужас! – с серьезным видом вещала Катя. – Это же нарушение санитарных правил! Унитаз между кухонной плитой и раковиной, да еще и такой грязный и воду в бачок надо ковшиком наливать…
-Все это нелепо до смешного. Какой можно веселый быт устроить в этой квартире, если повесить занавеску вокруг унитаза! Да и нужна ли эта занавеска? Кто-то сидит на горшке, кто-то выливает непонравившийся суп в бачок этого горшка. А за обедом возмущенный унитаз начинает выплевывать то, что в него загрузили утром. И все это течет на новые полы, а с них на лестницу, на голову благообразным соседям. Я разбираю полы в комнате, а со стен обваливается регипс, падает и разбивается новое окошко в пластиковой раме…
-Я не понимаю, - Катя остановилась и серьезно смотрела на меня. – Ты собираешься там жить?
-А ты? – смеясь, спросил я.
Она пытливо смотрела мне в глаза, а потом вдруг взвизгнула, взяла меня за руку и потащила прочь. За моей спиной оказалась старая женщина с лицом изуродованным пьянством, одетая в живописную рванину, протягивающая ладони с распухшими суставами, просящая денег на опохмелку обнажая коричневые, гнилые зубы.
-Был бы я художником, - шутливо заговорил я. – Я бы обязательно нарисовал эту женщину во всех подробностях. Получилась бы прекрасная иллюстрация для сказки о Бабе-Яге. Мир вокруг прекрасен! И его прелесть зависит не от него, а от нашей реакции на него. Наша беда не в том, что в жизни полно дерьма, а в том, что мы почему-то расстраиваемся, когда наступаем на него. Надо научиться радоваться миазмам клозетных ям и жизнь станет приятнее. Все в наших руках! Мы не можем изменить свою судьбу, но мы выбираем, как относиться к ней. Немного самовнушения и жизнь превращается в сказку. У этой женщины не хватило сил полюбить этот гнилой город, и она начала принимать алкогольный допинг. Хряпнула разведенного спирта и вся эта гадость уже не так раздражает.
-Я не хочу рисовать всякую гадость. Она не понравиться людям. Я хочу быть востребованным и высокооплачиваемым художником, а не каким-то посмертно признанным гением. Мне нужна нормальная и прочная семья. И жить я хочу в старом городе или загородном домике.
-А что ты готова ради этого сделать? – ехидно спросил я.
-Как что? Работать, создавать шедевры…
-Просто работать мало. Чтобы иметь большие деньги, надо, как минимум создать финансовую пирамиду или что-то в этом роде. Тому, как добываются большие деньги, не учат ни в каких академиях…
-Но есть же богатые врачи!
-Чтобы стать врачом, нужно учиться до двадцати пяти лет, а потом еще долго и упорно трудиться за малые деньги и только после десяти лет есть шанс стать виртуозом своего дела и достойно жить. Это относится и к инженерам, юристам, журналистам, артистам. Мы видим только единицы из них, которые добились успеха. А сколько представителей этих профессий влачат жалкое существование? Из миллиона художников с дипломом только тысяча добивается пожизненного признания…
-Ты не можешь говорить о чем-нибудь приятном? И так тошно, а тут еще ты говоришь про всякое дерьмище!
Мы прошли пешком до её дома километров семь. Она сказала, что пол России прошла пешком, голосуя автостопом. По дороге она похвально отзываться о том, как я занимался с ней сексом, а мне почему-то было неприятно это выслушивать. Через время я понял, что она, в отличии от меня, получила удовольствие, а я только устал, был недоволен собой и ей и просто завидовал её счастью. Мне не нравились эти шаблонные фразы про Казанову, а сравнения с известными голливудскими актерами меня просто повергали в уныние и тоску.
-Я думала, - болтала она елейным тоном. – Я думала, что ты фригидный импотент и даже не надеялась на оргазм, а ты оказался просто гигантом, чемпионом.
-Только этот гигант ни хрена удовольствия не получил! – подумал я и мышцы моих челюстей напряглись. – Ни удовольствия, ни удовлетворения. Чувствую себя пустым шприцом, да и только. И меня опять начинает мучать эта мерзкая похоть. Ну почему я не могу даже обманывать себя, как это делает большинство? Почему я самодовольно не упиваюсь её похвалами и не раздуваюсь от гордости? Наверное, мне просто не нравиться быть самодовольным и гордым. Мне не нравиться почивать на лаврах, и стоять на достигнутом. Эти слова тоже скрытое самодовольство, только извращенное. Я любуюсь своей неудовлетворенностью, своим недовольством собой, своими муками. Я просто нравлюсь себе больше страдающим, нежели счастливым болваном.
-А в кафе, - продолжала Кати. – Я собиралась подсыпать тебе возбудителя в чай. Мне подруга дала пакетик и гарантировала, что подействует.
-А если бы у меня от этого возбудителя крышу сорвало. Вот куда бы мы пошли заниматься сексом?
-Не говори так! «Заниматься сексом» - это ужасно звучит.
-Ладно. Куда бы мы пошли трахаться?
-Это звучит еще хуже! Ты же писатель, ты должен употреблять изысканные выражения. Разве трудно сказать: «Заниматься любовью», «Делать любовь»…
И это она называет любовью! Нет! Это был просто одинокий и скучный секс, можно сказать онанизм вдвоем. Во время нормального секса партнеры чувствуют друг друга, а иначе это только самоудовлетворение. Каким бы чудовищем ни была моя бывшая жена, мы все таки хоть немного чувствовали друг друга. У нас и не было любви, но у нас была ненависть и желание убить друг друга, и это было чувство, какое бы оно ни было, оно все-таки было. А тут пустота, бессмысленный обмен любезностями, соблюдение приличий, скучный режим, гимнастика. Зачем я это делаю? Зачем не высказываю то, что думаю? Почему я боюсь своей искренности? Не хочу её обижать, пытаюсь быть жалостливым. Пытаюсь ей доказать, что дело не в мужиках, которые от неё убегают, а в ней самой. Это же просто зашедший далеко спор о том, кто виноват в её одиночестве…
-Ты ничего мне сказать не хочешь? – спросила она после прощального поцелуя.
Я едва не сказал ей, что ничего не хочу ей сказать, что нельзя вымогать того, что может появиться только добровольно, что неподвластно рассудку, воле и правилам приличия, что накатывает внезапно и так же внезапно проходит, что не зависит от нас.  Не надо было быть астрологом, чтобы предвидеть её реакцию на эти слова. Женщины визжат, что мужчины обманщики, но они же просто вымогают эту глупую ложь о любви и заставляют себя верить в неё. Неужели трудно просто заглянуть в свою пустую душу, и признать факт своей бесчувственности! Конечно, не радует то, что чувство не украдешь, не заработаешь, не купишь, не выпросишь, что его бесполезно ждать, о нем бесполезно молить высший разум или бога. Любовь нельзя сделать! Да она ведь даже не может допустить существование чувства и эта кучка лжи из трех слов её вполне удовлетворяет. Она знает, чего она хочет. Как же мало ей надо!
-А ты не чувствуешь этого без слов? – возопил я возмущенно. – Если ты этого не чувствуешь, то зачем это все?
Похоже, я сделал глупость.  До меня, сотня юношей говорила ей, что безумно влюблены в неё, разворачивались, брезгливо отирали губы и по дороге домой выдумывали какую-то уважительную причину, чтоб не видеть её больше. Она была сбита с толку и не знала, что ответить. Наверное, ей хотелось сказать, что я плохо выучил роль героя-любовника, которую должен был играть. Она-то свой текст хорошо знала, не жалела времени на просмотр мыльных опер. Я был просто поражен её реакцией. Она почему-то начала читать текст соблазненной девственницы.
-Получил то, что вам всем надо, и в кусты! Ты просто трус! Тебя родители не научили, держать ответственность за свои поступки? Что мне теперь делать? Все вы мужики такие.
Когда я впервые услышал это от бывшей жены я возмущался, готов был лоб расшибить, чтобы доказать ей обратное. Но потом я понял, что они бездумно пользуются этим набором фраз, сопровождая их собиранием вещей, пощечиной и уходом. Это просто, бездумно произносимая, мантра, чтобы усмирить мужика. Слушать эту байду мне было не тяжело, я к этому привык. Когда она собралась завершить номер, уйти с гордо поднятой головой, я улыбнулся и щелкнул пальцами у её носа. Сделал первое, что пришло в голову.
-Смотри мне в глаза! – это я сказал уже осознанно, зная, чем продолжу эту фразу. – Что я чувствую? Разве ты ничего не чувствуешь? Разве в моих глазах холод и пустота и нет места для любви? Там, где слова, там нет места любви. Банальные фразы только оскверняют чистоту чувств. Зачем лишний раз трепать то, что мы оба знаем? К чему выставлять напоказ, как чучело, то, что должно стоять в красном углу наших душ? Если с богом играть, как с куклой, то он рано или поздно станет простой куклой, которую будут трепать, пока из неё вата не полезет, а потом просто выкинут и забудут…
-Прости, любимый, я не поняла, что ты хотел сказать. Я чувствую, что ты меня любишь, но когда ты об этом не говоришь, мне начинает казаться, что ты… что я тебе надоела, что ты думаешь о другой…
Вот уж не понимаю тех, кто от надоевших жен бегают к таким же надоедливым любовницам. Я не говорю, что врать нехорошо, что прелюбодеяние это грех, не призываю зарабатывать плюсики в небесной канцелярии на тот случай, если вся эта канитель со страшным судом, адом и раем все-таки существует. Эти люди не нуждаются в наказаниях и осуждениях, поддаваясь своему страху, они обрекают себя на ужасную жизнь. Ходить на свидание с одной было для меня тяжким бременем, но бегать от одной к другой это уж непосильная для меня ноша. Нет, я не честный, не высокоморальный человек, я просто могу найти, чем заняться помимо свиданий, я - лентяй, и потому не боюсь остаться один, потому не обращаю внимания на общественное осуждение. Так зачем же я соврал ей про глаза полные любви? Мне было интересно, чем все это может закончиться. А если точнее, то я просто собирал ощущения и самому себе доказывал, что могу быть хорошим мужем. Все-таки я не только бывшую жену винил в том, что ничего не сложилось, я и себя считал негодяем. Хотелось бороться за свою безупречность.
Вернувшись домой, я отключил телефон и лег спать, забыв поесть. В воскресенье я проснулся поздно и так и не включил телефон, не желая, чтоб меня опять повели смотреть какую-то трущобу. Хотелось хоть немного передохнуть перед захватывающими приключениями счастливого быта. На работе, за обедом в столовой, в которой готовили прекрасные соусы, я зачем-то рассказал Лукашенко про свои приключения. Рассказывал, чтоб не слушать, как он работал с конями в родной деревне, как напивался и стрелял из ружья в родную бабушку за то, что она не налила ему самогона, как он поехал пьяный на мотоцикле и промахнулся мимо моста. В результате он  утопил мотоцикл усопшего отца, и сломал ногу. Он мог часами говорить одно и то же, если я молчал. О своем прошлом он рассказывал, если ему было грустно, если он был в хорошем настроении, то он пересказывал мне содержания просмотренных перед сном сериалов. Когда ему было хорошо, он пытался заставить меня восхищаться шедеврами русского шансона. Заказов не было, но менеджер обещала кое-что подкинуть под вечер, и потому надо было торчать на работе и слушать о переживаниях неудавшегося конюха до закрытия офиса. Он милостиво предлагал мне свои легкие сигареты и тут же обсуждал Колю, который постоянно стреляет у него сигареты и никогда не имеет своих.
-В следующий раз точно ему ничего не дам! – выкатывая черные глаза ныл Лукашенко. –В прошлом месяце он получил больше денег, чем я, а я начальник…
-Ты каждый день уходил с работы в шесть часов, а Коля работал круглыми сутками. И тебе просто повезло, что твоя баба не взяла тебя в оборот, как Колю жена взяла. Через пару лет и тебе могут просто не выдать денег на сигареты. Сынок её подрастет немного, и захочет она его отправить учиться в Англию или Москву и придется тебе потуже затянуть пояса на своей шее.
-Она мне не жена, и ничего я не должен за обучения её ребенка платить?
-Но сейчас-то ты за квартиру платишь, а она нет. Пока она на твои деньги пьет с подругами, ты чаи гоняешь. На бабки, что ты ей даешь можно в ресторане ужинать и завтракать, а она тебя бутербродами кормит.
-Что я барин, чтобы в твоих ресторанах жрать?
Я вспомнил, когда мы с ним на пару работали в ночь и сильно проголодались. Я предложил ему зайти в круглосуточную закусочную. Он долго отпирался, но когда я сказал, что, если он не хочет здоровой и горячей пищи, то я пойду один, он поплелся за мной, опустив голову. Когда к нам подошла официантка, он заерзал на стуле и не мог сказать ни слова. Потом предложил взять еду с собой и съесть по дороге или в мастерской. Он опасливо оглядывал сидящих рядом посетителей, когда ложкой ел сосиски и картофель фри. Его не радовал большой экран телевизора демонстрирующего полураздетых девиц что-то блеющих. Не понимал он, зачем в углу заведения был сделан небольшой водопад и бассейн с рыбками. Он боялся улыбчивой официантки, ничего не понял, что было пропечатано в меню, и не знал, что делать с ножом и вилкой.
-Не надо жрать! – возмутился я. – Жрет свинья или собака, а люди кушают поданное им блюдо, которое они выбирают.
-Тебе надо в нашей деревне пожить! Там бы тебе живо мозги вправили. Ишь, интеллигент нашелся. Вот будет у тебя семья, и тогда ты покушаешь блюда свои. Жана уже есть, значить и дети скоро будут.
-Она мне не жена, а подруга и детей не будет и именно поэтому всё будет хорошо.
-Ты её обмануть хочешь?
-Да она сама себя обманывает, мне даже говорить ничего не надо. Надеется на что-то и пусть надеется, а я жениться не буду. Все равно потом разводиться, это же выброшенные деньги.
-Так ты с ней всю жисть не собираешься жить!
-Какая вся жисть? Завтра мне кирпич на голову свалится или я под машину попаду, вот тебе и вся жисть. Чего на сто лет вперед планировать, когда не знаешь, что сегодня вечером будет. На данный момент мне этот штамп на фиг не нужен.
-Ну, если она твоя вторая половинка?
-Ты что этим хочешь сказать, царская морда! Что я не человек, а только половинка и мне потому нужна такая же дефективная?
Коля явился после обеда заспанный, дружески назвал Лукашенко козлом, спросил, как поживает его Беларусь и стрельнул сигарету. Лукашенко протянул ему пачку со скорбной миной и ничего не возразил даже, когда Коля вытащил три сигареты вместо одной.
-Новую подругу нашел! – сказал мне Коля, выпуская дым в сторону бригадира. – Да ты бы лучше с бывшей бы помирился. Съездил бы, хоть ребенка проведал, а там может и стерпится, слюбится. Может она тебя и простит. Я тебя предупреждал, чтоб ты не женился и детей не заводил. А теперь уже поздно выкобениваться, надо семью кормить…
-Пусть лучше Батька Лукашенко её навещает. Он все равно туда к маме ездит. Может у него с ней стерпится, он с ней в одной школе учился, знает её.
-А сто я? – Лукашенко опять выпучил глаза. – На ту ведьму ни у кого терпения не хватит, я-то знаю. Яна и убить может. Её раз у школы деки постарше проучить захотели, окружили и давай ногами пинать, а она взяла кирпич и двум из их голову в кровь разбила. Её батька с нашей деревни, он совсем псих. У неё ж фамилия - Гроза!
-Но раз он взялся за гуж, нехай не брешит, что не дюж!
Подобное я выслушивал каждый день и по нескольку раз. На глазах у коллег я женился, стал отцом и потом развелся под их бурное негодование. В курилку зашел Юрик – рано облысевший мужик с подобострастным взглядом и вечно согбенной спиной. Большую часть свободного времени он таскался со своей жирной, злющей женой по супермаркетам и тратил зарплату на товары, продающиеся со скидками. Скидки – это был смысл его жизни и ни о чем другом он ни думать, ни говорить не мог.
-Опять товарищеский суд! Может, вам еще Люду в помощь позвать.
-Не надо, сами можем. Он ужо вторую себе нашедши, и тоже её кинуть хочет.
-Да? - Юра гаденько захихикал. – У него, что на голове, то и в голове…
Сказав это Юра, вдруг изменился в лице. Я просто смотрел на него и не сразу сообразил, почему он расстроился. Меня осенило только тогда, когда он провел ладонью по своей лысине.
-Ладно, - с отчаянием в голосе выпалил он. – Один – ноль в твою пользу, но я долго в долгу не буду. Я тебе так нагажу! Ты даже не узнаешь, кто это сделал.
-Ты знаешь, для чего мстят? – спросил я, ехидно улыбаясь. – Мстят для того, чтобы знали, кто это сделал, чтобы в следующий раз их не трогали. А ты со своим страхом получить сдачи сводишь воспитательную роль мести на нет. Если напугать своего врага тебе не удалось, то месть нужно довести до конца – уничтожить его, а на это ты не способен.
Когда я только начинал работать в этой фирме, я сам того не ведая, чем-то насолил Юре и он начал мне тихо мстить, писал шефу доносы о моих мельчайших проступках, материала было недостаточно и потому он начал сочинять, но фантазия у него была бедная, да и шеф его подставил. На одной из корпоративных пьянок, он пересказал все письменные претензии моего коллеги и попросил Юрку подтвердить это устно, глядя мне в глаза. Бедный Юра отчаянно искал поддержки у остальных коллег и нашел её. Все накинулись на меня с упреками, но никто не ожидал, что я приму все их оговоры и признаю то, что недостоин занимаемого места и готов сейчас же написать заявление об увольнении. Шеф вдруг сменил гнев на милость и сам же начал опровергать выдвинутые против меня обвинения в дальтонизме, употреблении наркотиков, длительном нахождении в психиатрической больнице. Они ошиблись в том, что я взял кредит на покупку квартиры. Тогда бы они могли бы спокойно меня топтать, и я бы всё терпел и не заикался бы об увольнении. Тогда я очень хорошо получал по сравнению с знакомыми. И им было невдомек то, что я могу взять и отказаться от нетяжелой работы с чистыми руками и в уютной теплой мастерской. Той ночью Юрик был унижен, и ему пришлось просить у меня прощения. Мстить ему мне было лень, да и не было в этом особого смысла. Я его не боялся и потому не хотел ему мстить, хотя шеф после этого еще долго вызывал меня на ковер и требовал доносов…
-Тебе совсем нет смысла мне гадить, - смеясь, сказал я Юре. – Мне теперь не хрен ловить в этой долбаной фирме. С момента моего возвращения я уже не зарабатываю больших денег. Эту зарплату я могу получать, работая сторожем или продавцом. И работу найду на следующий день. А вот тебе придется делать то, что делаю сейчас я и иногда ночевать, чтоб разделаться со своими заказами. Тогда плакали твои отгулы и отпуск.
-А что твоя новая жена говорит на счет твоей зарплаты?
-Она называет себя идеалисткой и говорит, что со мной готова жить и в шалаше. Это, конечно не так, но слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Да и не очень-то я расстроюсь, если она меня покинет.
-Ты её хоть любишь?
-Я всех люблю одинаково, по справедливости…
-Ничего у тебя святого нет. Если бог есть, то он тебя накажет.
-А я уже наказан. Думаешь легко жить с чужой толстой бабой.
-Так  не живи! – вмешался горящий праведным гневом Лукашенко.
-Не могу отказать бедной женщине. Дам ей немного пожить семейной жизнью, а то она не пробовала совсем. Даю всё, что могу. Полюбить её из альтруистических соображений я не могу, просто не знаю, как это делается.
Большой заказ мне в тот день так и не подкинули. Когда я возвращался домой на забрызганном грязью велосипеде, позвонила Катя,  и сказала, что нашла квартиру и ждет меня с деньгами в канторе. Я за пол часа успел доехать до дома, взять деньги и приехать в кантору. Я заплатил стандартную таксу за договор, но только после того, как мы добрались до Московского форштадта, где находилась квартира, и, осмотрев квартиру, договорились с хозяйкой, заплатив ей за два месяца вперед. Ранее я много раз платил деньги, заключая договор с подобными канторами, они давали мне несколько номеров своих знакомых, которые якобы ждали меня на несуществующих адресах, так же меня кинули, когда я искал работу. Хозяйка попросила паспорт и его копию потому, что месяц назад эту квартиру у неё снял молодой человек, у которого она не списала данные из паспорта. Потом он успешно сдал эту квартиру сразу нескольким людям, в один день и исчез. Хозяйке, нелегально сдававшей квартиры, пришлось долго самой разнимать дерущихся.
Пятиэтажный дом был в подворотне, между двумя такими же. Между его окнами и окнами домов напротив было метров десять. Колодец двора был огорожен высоким кирпичным забором, который изобиловал трещинами, и, казалось, вот, вот рухнет. На другой стороне улицы Киевской находился парк, сделанный из кладбища. В нем стояли две церкви – православная и католическая с двумя шпилями, которая чем-то напоминала мне Нор - Дам де Пари, хотя я никогда и не был в Париже и эту церковь не видел даже на фотографии, зато много раз воображал её, когда читал французские романы. Московский район, населенный цыганами, уголовниками низкого пошиба и просто маргиналами, застроенный двухэтажными деревянными трущобами и каменными неухоженными пятиэтажками с пыльной, облупленной лепниной на фасадах сильно напоминал мне бальзаковский Париж или Петербург описанный Крестовским. Ранее я жил в этом районе с бывшей женой один год и не смотря на его дурную славу и постоянные мелкие преступления, которые я наблюдал из окна съемной квартиры ни разу не был, ни избит, ни ограблен, даже грубого слова не услышал в свой адрес, хотя и ходил пьяный по ночам. В родном же районе я и трезвый днем умудрялся получать по мозгам. В тот парк, на Киевской юноши ходили проверять свои навыки в рукопашном бою. Но те, которых я знал, проторчали там всю ночь и так и не сразились со злобными хулиганами. Зато одному моему бывшему пожилому коллеге Алексею в том парке так отбили почки, когда он пил там, что у него начало опухать все тело, а через неделю он просто умер на той стальной двери, которую пытался доделать, чтоб получить деньги и заплатить за квартиру, из которой его выселяли за неуплату. После смерти отца его место занял его сын, удивительно на него похожий. Доделать отцовскую дверь ему не доверили, зато попытались заставить бегать за водкой и прибирать в цеху, но парень он был с норовом, хотя и тихий…
Квартира – слишком громкое название для той дыры на пятом этаже, что я снял тогда. Это было помещение в пять на восемь метров. С раковиной, большой изразцовой печкой и широченным окном во всю стенку. Вассер клозет располагался на лестничной клетке и был общим на три квартиры на этаже. Из мебели был небольшой голубой холодильник изрядно поржавевший, но работавший, два дивана, круглый стол, шкаф с двумя дверями, пара стульев и маленькая скамеечка, чтоб удобней было топить печку. Серые рельефные обои во многих местах отклеивались, пол застелен грязным ковролином. Сараев для хранения дров не было, но я знал, что их можно купить на автозаправочной станции неподалеку. Хотя хозяйка рекомендовала использовать электрообогреватель.
Катерина была счастлива в тот вечер и полна энтузиазма, как, впрочем, и я. Мне нравился тот район, нравилось топить печку и курить на лестничной клетке, из окна которой был виден силуэт старого города. Меня раздражали хрущевки и заводские заборы и корпуса района, в котором я вырос. Там рядом был лесопарк и река, а так же смердело нефтепродуктами. То была окраина, а Московский форштадт находился рядом с центром, по которому я любил гулять, толкаясь в толпе не меньше, чем по сосновому лесу. А море, к которому стремились со всех концов, мне совсем не нравилось. Почему-то никогда не очаровывала меня его однообразная обширность, а пляжный песок меня просто раздражал. Никогда я не чувствовал наслаждения, барахтаясь в бурных волнах, а лежать на солнце для меня всегда было сущей пыткой.
-Впервые мужчина тратит на меня такую большую сумму! – воодушевленно трещала моя подруга, когда мы на троллейбусе ехали в родительские дома собирать вещи.
-Какая же она глупая! – думал я слушая её лепет. – Будто я снял квартиру для неё и сам в ней жить не собираюсь или она думает, что мы там будем не жить постоянно, а только встречаться раз в неделю. К тому же мы вроде договорились вскладчину платить за этот райский уголок. Просто ей, наверное, очень хотелось бы, чтоб я кидал ради неё большие деньги на ветер. Она глубоко ошибается, если думает, что я собираюсь воспитывать её, как ребенка, читать ей нотации, давать отеческие советы и делать ей подарки, чтобы поощрить её хорошие поступки. Она так же ошибается, если думает, что я позволю воспитывать себя. С сегодняшнего вечера для неё начнется взрослая и вольная жизнь. И это все, что я могу ей подарить, подарить совершенно бескорыстно, подарить с удовольствием. Что мне от неё надо? Меня не удовлетворяет убогий секс с ней, мне не интересно с ней разговаривать. Зачем же тогда это всё? Может, меня задело то, что я так ничего и не добился с ней в сексе. Может, я хотел доказать ей то, о чем она и сама догадывалась. Может, мне было интересно  наблюдать за ней, еще раз сыграть в дочки-матери и лишний раз убедить себя в том, что эта игра не для меня, хотя я и могу в неё играть.
Во второй раз в жизни я собирал вещи и уходил от родителей. Умудренный опытом я уже не собирался покупать мебель, вазочки, множество книг, кассет, дисков, посуды. Я взял только вертушку для дисков и кассет, несколько дисков, электрочайник с электроплиткой, походный котелок, хорошую сковородку, одну тарелку с чашкой, пару книг. Всё уместилось в походный большой ранец. Катя собрала два больших мусорных куля со всякой дребеденью, узел с одеждой и объемный картонный чемодан со своими художественными принадлежностями. С важным видом она спросила меня, взял ли я свои писательские принадлежности. И ей было неловко, когда я при её маме сказал, что не знаю, что такое писательские принадлежности.
-Я буду писать свои стихи на обоях! – драматически изрек я. – Твоей помадой на оконном стекле. Я, подобно Ленину, вылеплю чернильницу из хлеба и буду писать молоком между строк любимых книг…
Пока Катя собиралась, младшая сестра ударила её ногой в брюшко, а так же назвала меня бомжом. Катя грозилась, что бомж может отомстить за нанесенные обиды. А я с тоской думал, что до троллейбуса я это барахло еще дотащу, но дальше. Я не был уверен в том, что черные мешки, предназначенные для мусора, не разорвутся. Готовый к скандалу, я начал заново укладывать её вещи, откидывая лишнее, которое она могла перевезти потом. В результате остался небольшой тюк с одеялом и постельным бельем и небольшой пакет с кухонной утварью. Чемодан с принадлежностями художника я тоже брать не хотел, но тут уж стенания Кати достигли предела, за которым они превратились бы в вопль, и я позволил ей взять этот протертый до дыр саквояж пятидесятилетнего возраста.
-Ну почему вы не хотите украсить стены вашей квартиры Катиными лучшими работами? – спросила её мама, ядовито улыбаясь.
-Я отнюдь не прочь, если она их до туда донесет.
-Но можно вызвать такси…
-Мама! – возмутилась Кати. – У нас не так много денег, чтобы из-за каждого пустяка вызывать такси. Почти весь наш семейный бюджет ушел на оплату этой ужасной квартиры. Но, когда я пойду работать, мы снимем квартиру в старом городе…
Меня насторожили речи подруги о семейном бюджете. О моих деньгах, она говорила, как о наших, то есть о моих, как о своих. Груз семейной жизни был не таким тяжким, как в первый раз. Вспомнилось мне, как начиная жить со своей бывшей женой, я каждый вечер тащил в дом полные сумки с предметами домашнего обихода, катил стиральную машину по темной улице Маскачки, под удивленными взглядами маргиналов. Затаскивал по заплеванной лестнице холодильник, кресла, диван, собирал ночью шкаф вместо того, чтобы отдыхать перед грядущим рабочим днем, даже не днем, а сутками. А жена валялась на диване и орала, что я бестолковый не то, что парни из её городка…
-Давай погуляем в парке, - предложила Кати, когда мы уже подошли к дому. – Это было бы так романтично.
-Я хочу есть, и мне завтра на работу, - сухо сказал я.
-Ах, да! Прости, я совсем забыла. У меня плохо с концентрацией. Я тоже завтра пойду устраиваться на работу. У меня одна знакомая работает на центральном рынке. Конечно, эта работа не для меня и со временем я устроюсь дизайнером в какую-нибудь строительную фирму…
-Распаковывай вещи, дизайнер. Я пойду в ночник, куплю продуктов.
Вернувшись через десять минут с кулем продуктов, я застал её скромно сидящей на краешке дивана с кислой миной. Вещи лежали не в сумках.
-Не оставляй меня здесь одну! Мне здесь страшно. Я чувствую, что в этой квартире кто-то умер, а потом её снимали какие-то развратные люди. Посмотри, на диване пятна! Мне кажется, что это была сперма.
-Ну и что? Ну, помер какой-то дед на этом диване, но диван вроде бы не воняет и черви там не копошатся. Каждую секунду на Земле кто-то умирает, а кто-то рождается. И почему ты решила, что люди занимались здесь развратом? Может они любили друг друга, как мы с тобой.
Это прибавление далось мне не легко и было высказано фальшиво, но она и хотела фальши, не претендуя на нечто большее, даже не предполагая, что существует что-то другое… Во время дискуссии я вскипятил чая, поставил вариться макароны и растопил печь найденными в квартире запасными ножками для стульев и несколькими поленьями. Под раковиной нашлась чурка и топор. Поколов поленья мелко, чтоб быстрее прогорели, я сходил на чердак, и принес три поломанных венских стула, чтобы сжечь их, но Катя запротестовала.
-Неужели ты не видишь совершенства их линий! Посмотри, какая роскошная фактура! Их нужно починить и продать.
-Там нет ничего такого хрупкого, что можно тихо поломать. Ты хочешь, чтоб я разбудил весь дом, ломая бывшую дверь от комода? Или ты хочешь прогуляться до заправки и принести мешок дров?
-Милый, но придумай же что-нибудь!
-Можно и не топить.
-Нет, печка пусть горит, это романтично, из неё надо будет сделать камин. Ты сумеешь? У тебя же техническое образование…
-Выключи макароны, слей воду, добавь масла, накроши колбасы и чай завари.
С лицом великомученицы скорбно несущей свой терновый венец и крест она принялась исполнять поручения. Она умудрилась закинуть в маленькую кастрюлю пол пачки масла, перед этим уронив его на пол и не слив воду, плитку она не выключила, но додумалась спросить у меня, как это делается. Недовольно ворча, я вытащил лишнее масло из макарон, слил воду, выключил плитку, но в это время она засыпала заварку прямо в электрочайник да еще и половину пачки и тут же попросила за это прощения, сказав, что всегда волнуется на новом месте.
-Моя мама просто не пускает меня в кухню. Это она виновата в том, что я ничего не умею. Я не помню, когда я заваривала чай в последний раз… Это было три года назад, когда я жила с христианином Володей, он, кстати тоже был крановщиком… Ты его не знаешь? Может вы с ним вместе работали.
-Это неважно, - отрывисто бросил я, процеживая чай сквозь бумажную салфетку, с сожалением выкидывая заварку.
-Что с тобой? Ты вдруг стал каким-то черствым и скучным, как старый дед. Ты вообще постоянно меняешься. То ты мачо, потом мечтательный подросток, иногда становишься грубым мужланом, а сейчас вот ворчливый старик… Мне кажется, что в тебе живет много совершенно разных людей.
-Я не настолько нищий, чтоб всегда быть самим собой, и меня постоянно, повсюду бесконечное множество!
Цитирование Летова не произвело на неё впечатления, только вызвало рой неосознанных вопросов. Нарезав колбасы и сыра, высыпав их в макароны, я начал быстро есть их из котелка. Она сказала, что это романтично. Сидеть у огня и есть с любимым из одного котелка.
-Ща, я съем половину и уступлю тебе и лавочку и котелок, - пробубнил я с полным ртом, когда она попыталась сесть мне на колени.
С обиженным видом она вернулась на край дивана и повернулась ко мне профилем. С тоской я подумал о том, что придется сейчас заняться с ней сексом. Я не хотел ухаживать за шикарными женщинами и добиваться успеха, чтобы иметь доступ к их ухоженным телам и потому получал вот такое чудо, которое меня забавляет и раздражает одновременно. Я оставил ей меньше половины, решив, что у неё и так много лишнего веса. Впрочем, она и не обратила внимания на то, что я съел больше. Она вяло запихивала в рот ложку за ложкой, глядя на огонь. Временами она ковыряла в печке кочергой. Пока не вывернула оттуда горящее полено, которое её так напугало, что она рассыпала по полу остатки содержимого котелка. Окатив руку водой из-под крана, я схватил полено, забросил его обратно в печь. Она же руками начала собирать макароны с пола и закидывать их обратно в котелок.
-Иди лучше постель стели! – как можно спокойнее сказал я ей. Взял картонку и щетку и прибрал макароны в мусор, жалея о том, что слишком много ей оставил.
-Уже спать? А как же чаек?
-Выпей, только не пролей его на постельное белье.
Как я и предполагал, она с чашкой чая в одной руке начала стелить постель, игнорируя мое предостережение.
-Пей чай, покури, а я пока расстелю.
С дымящейся трубкой в зубах я быстро разложил диван, вдел одеяло в пододеяльник и обнаружил, что Кати взяла два пододеяльника и ни одной простыни.
-Ты так и собираешься спать в верхней одежде? – спросил её я.
-Мне страшно тут раздеваться. Я даже не знаю где повесить одежду.
-В шкаф. И на двери там еще крючки есть.
Была уже полночь. Надо было еще заниматься сексом, а она, как нарочно, тянула время, да еще и встала босыми ногами на грязный пол.
-Я не могу раздеваться перед незанавешенным окном! Чтоб маньяки из дома напротив глазели на мое беззащитное тельце.
-Так свет выключи! – рявкнул я, потеряв терпение из-за её «беззащитного тельца». Не одев обуви, она прошла через всю комнату и обратно, а потом залезла грязными ногами в постель.
Спать она и не думала. Она начала рассказывать про то, как жила вместе с наркоманом, музыкантом и импотентом в одном лице. Свой рассказ она сопровождала множеством интимных подробностей. Наконец она попросила меня сделать это, будто я импотент. Видимо, ей захотелось освежить воспоминания юности. Пока я выполнял все её пожелания, у меня возникло ощущение, которое бывает, когда делаешь монотонную работу. Еще мне не давало покоя то, что она испачкала свежую постель. Далее я тупо выполнял её прихоти, изображая энтузиазм, а сам уже думал о том, что все меньше времени мне остается на сон. Чем нервнее мои действия становились, тем больше это ей нравилось. Тут же пришла мысль о том, что обманывая её, я только обманываю сам себя. Захотелось покончить со всем этим немедленно, но мысль об уплаченной, за два месяца вперед, арендной плате повернула ход моих мыслей в обратную сторону. Я упрекнул себя в инфантильности, и продолжил самообман, но уже с большим усердием.
-Тебе нравиться, что я жирненькая?
Не дожидаясь ответа, она навалилась на меня всем своим весом. Она и не собиралась подниматься и дать мне подышать. А собралась еще о чем-то со мной поговорить, когда мой тонкокостный каркас трещал под её весом. Взяв её за плечи, я приподнял это жирненькое тельце и глубоко с наслаждением вдохнул.
-Ты осторожней, так и удавить можно!
-Ты преувеличиваешь, засранец! Не такая уж я и тяжеленькая. Ты закончил?
-Нет.
-А я думала, что да.
-Если ты устала, то можно это дело прекратить.
-Ты что? Я так возбуждена. У женщин не выходит так быстро, как у мужчин. Им нужно время, чтоб закипеть, как чайник.
-Ладно, продолжим, только я сейчас перекурю…
-Ты хочешь еще? Сейчас я перекурю, выпью чаю и начну по новой.
Она захныкала, когда я отлип от её потного и жадного тела. Подойдя к окну, я сильно затянулся дымом крепкого ирландского табака. Оглянувшись на переливающиеся в печке уголья, я вдруг почувствовал, что счастлив. Меня радовало все, что попадалось на глаза. Мир вокруг и я сам, как его часть, его создатель показались мне совершенными и не требующими ни каких усовершенствований. Иногда, просыпаясь ночью я вдруг видел комнату как-то иначе и не чувствовал своего замершего тела, казалось, что я то ли очень маленький, то ли через чур большой и темнота выглядела не темной и не светлой. Такое случалось редко, но случалось на протяжении всей моей жизни. Маленьким я боялся этого состояния и тут же бежал в туалет. При свете это чувство проходило. Я чувствовал себя одиноко и свободно, будто никого не было в мире, кроме меня…
После третьей сильной затяжки у меня задергалась нижняя губа, голова закружилась, тело расслабилось, и я плюхнулся на диван. Голова оказалась на её груди. Она курила сигарету и искала, куда бы стряхнуть пепел. Я подставил свою шершавую ладонь, а потом отобрал у неё окурок и понес его в печь вместе с пеплом. Поворошив угли, убедившись, что нет синего огонька, я закрыл трубу и приложил руку к крашеному и шелушащемуся печному щиту. Он был горячий. Шумно глотая, напился из чайника остывшей воды.
Где-то в глубине груди зазвучало подобие музыки. Не смотря на предельную близость с подругой чувство одиночества меня не покидало. После перекура, то, что мы делали с Катей, можно было назвать самоудовлетворением вдвоем, но никак не сексом, и тем паче любовью.
 Умиротворенный я заснул, прижав к себе жирное тело. Мне было все равно кто лежит рядом со мной, главное, что это было теплое, потное и дышащее. Я был рад, как ребенок, получивший в подарок новую игрушку.
Утром я перебрался через её сопящее тело и быстро оделся. Налив пол чайника, разбил четыре яйца над сковородкой, на которой шипел кусок сливочного масла. Посмотрев на экран телефона, понял, что опаздываю и разозлился на себя, но потом вспомнил, что спешить в сущности некуда. Уходя, я дал Катьке ценное указание выкинуть этот чертов ковролин и вымыть пол. Она что-то неразборчивое промямлила в ответ и повернулась к стене.
Ковролина на полу не было, когда я вернулся. Не было и Кати, пол был грязный. На сковородке, стоявшей на плитке, что-то дымилось. Плитка не была выключена. Я соскреб то, что дымилось на сковороде, вымыл её принесенным моющим средством и начал мыть пол тряпкой найденной в подъезде. В печке было много слегка опаленных газет. По всей видимости, моя подруга неудачно пыталась растопить домашний очаг. Я сходил на заправку и купил мешок березовых поленьев, выйдя в подъезд, поколол пару штук мельче. Языки пламени поползли вверх по щепкам, но дым устремился в комнату, это значило, что Катя пыталась растопить печь, не открыв трубы. Для ужина было еще рано. Сытный обед, съеденный в институтской столовой, еще тлел в моем желудке. Потому я решил только попить чая. Заглянув в холодильник, в который я сложил все продукты, чтоб уберечь их от мышей, я не нашел там пряников, не было там и большой банки со сметаной, батона хлеба, масла и банки варенья. Со злостью я подумал, что этого купидончика легче убить, чем прокормить. Впрочем, я предположил, что она просто смылась, испугавшись бытовых трудностей, и теперь я остался без неё и проблем, которые она мне создает. То обстоятельство, что в постели не будет мягкой грелки меня слегка опечалило. Она ушла раньше, чем успела меня достать, но, по крайней мере, я не буду поминать её лихом, воспоминания о ней не будут болезненными. А в эту лубяную избушку рано или поздно заглянет другая лиса и заставит меня из неё сбежать.
Сев на подоконник, я посмотрел на окна дома напротив. В одном из них курила ухоженная женщина. Окна её были с пластиковыми рамами и в квартире набитой разной бытовой техникой был недавно сделан ремонт. Из другого окна выглядывала старушка, лузгавшая семечки, рядом с ней были кружевные занавески, на подоконнике стояло несколько горшков с кактусами и геранью…
А может я со временем бы привык к этой Кате? Может она бы изменилась, похудела, начала бы хоть немного следить за своей внешностью, дочитала бы хоть одну серьезную книгу до конца и начала мне нравиться? Эти оптимистические предположения повергли меня в уныние. Чай остыл в моей кружке из нержавейки, трубка погасла…
Она ввалилась в квартиру, как ком липкого, мокрого снега лениво скатывающийся с горы. Хотя мне и очень хотелось на неё наорать по поводу плитки, я этого делать не стал, только вежливо спросил, почему она ушла и не выключила плитку.
-Я готовила тебе ужин и плитка сама выключилась, - заныла она. – Я пошла к соседу, который мне помог вынести этот ковер. Это очень странный человек. Он тоже художник, рисует лошадей с крыльями и ангелов с мечами, но у него морщинистое лицо и гнилые зубы. Мне кажется, что он грешник и развратник…
-В плитке тепловое реле есть, чтоб она не перегрелась, она время от времени выключается, но потом опять включается, когда нагревательный элемент начинает остывать…
-Я тебя умаляю! Она просто сломана и нужен мужчина, чтоб её починить.
-Она исправна. Если вот эта стрелка в положении три, два, один, то плитка работает, если ноль, то она выключена.
-Давай купим нормальную газовую плиту, как у меня дома…
-В следующий раз выдерни из розетки все вилки, если выходишь из квартиры. Ясно?
-Ясно. Ты орешь на меня из-за пустяков и пытаешься мной манипулировать! На меня нельзя давить!
-Надо мне очень на тебя давить! Тут вся комната в дыму была. Хорошо никто пожарных не вызвал. А так бы…
-Я не виновата в том, что твоя дурацкая плитка то включается, то выключается. Я нервно больной человек. Я еще в детстве пережила такое, что тебе и не снилось. Кстати, почему ты не привез телевизор, он же твой.
-Я подарил его родителям, а подарки назад не возвращают.
-Но ты же сказал, что покупал его за свои деньги и к тому же у твоих родителей уже есть телевизор. Мне сегодня так захотелось посмотреть какую-нибудь мелодрамку и расслабиться.
-Если тебе так хочется посмотреть телевизор, то можешь сходить к соседу или заработать деньги и купить…
Этот бестолковый разговор продолжался около двух часов. По конец я утратил к нему интерес, одел наушники и начал читать книгу. Она рухнула на диван, изображая истерику, но я демонстративно не обращал на это внимания. После истерики она решила изобразить домохозяйку и полезла в холодильник.
-Я купила тебе зеленый горошек, - сказала она, стащив с меня наушники. – Посмотри, какая большая банка, любимый!
-А ты купила свежего мяса, как я тебя просил? Кстати, где картошка, морковь, лук?
-Их не было в нашем магазине, а на базар было уже поздно идти. Я так долго провозилась с этим ковролином, а тут еще этот художник… Я сейчас приготовлю тебе потрясающее блюдо. Только давай послушаем вместе литургию Чайковского, а потом твою музыку…
Я и не предположить не мог, какое гнетущее впечатление может произвести на меня церковная музыка. Может я и действительно просто черт из ада в наказание поселенный в тело человека. Ибо церкви, особенно православные меня с детства пугали. Лица на иконах казались мне чудовищно уродливыми, а в лицах священников я видел злость, властолюбие и жадность. Какие они к черту рабы божьи, раз такие жирные и только и делают, что гнусавят стихотворные просьбы богу в своих помпезно блестящих золотом одеждах и храмах. Меня всегда настораживали люди, которые агрессивно заявляют о своей правоте…
Разговаривать об этом с Катей я не стал. В конце концов, я не подряжался просвещать её. Я не считаю свои мысли истиной в последней инстанции. Около получаса я пытался не обращать внимания на музыку, и сосредоточить его на книге. Мне это не удавалось, потому, что я был уверен, она назло мне включила эту музыку, у неё был целый день, чтобы слушать то, что ей нравиться, и вообще может купить себе плеер и слушать эти шедевры хоть круглые сутки. Раздраженно захлопнув книгу, я направился покурить на лестницу и увидел, что она творит. А творила она вот что. Разваренную до невозможности вермишель быстрого приготовления она вывалила на сковороду, на которой уже жарился консервированный горох и неровно нарезанные куски колбасы. Разумеется, мне захотелось поколотить её по началу, но в следующее мгновение мой жестокий разум подсказал мне иной способ экзекуции – заставить её съесть свой кулинарный шедевр. Представив, как она это ест с кислой миной, подсаливая свое оригинальное блюдо слезами, я расхохотался, а она начала подвывать православным певчим, рыдая.
-…У меня плохо с концентрацией! – с завыванием говорила она. – В детстве я пережила инцест и из-за этого мои родители развелись. Эта психологическая травма портит мне всю жизнь…
-Плитку сама выключишь, или мне помочь.
-Куда ты уходишь? Не оставляй меня одну, мне здесь страшно.
-Я иду в магазин за тем, что ты не удосужилась купить за целый день.
-Я пойду с тобой!
-Твое любимое блюдо остынет, пока ты будешь ходить со мной по магазинам.
-Я его разогрею! Потом. Еще раз…

Глава пятая. Творчество.

Время уходило в небытие. Надвигалась весна. Всё чаше показывалось на синем небосводе солнце, и освещало своими яркими лучами безобразие Маскачки. Гнилые покосившиеся строения и маргиналы, населяющие их, окрашенные солнечными лучами, выглядели не так ужасно, как в пасмурные дни. Однако ночами еще случались заморозки превращавшие лужи в пластины грязного льда.
В одно ясное мартовское утро я проводил Катю на центральный рынок, где она собиралась торговать яблоками. Она жаловалась на холод, и, потому я одолжил ей свою безрукавку из овчины. Вернувшись с работы я, как всегда, застал её лежащей на диване, слушающей литургию, держащей в руках библию. Мою безрукавку она потеряла на рынке, денег не заработала, зато приперла куль с гнилыми яблоками, которыми она обожралась, и мучилась от болей в животе.
-Как мы живем! – загнусила она. – Ты до сих пор не представил меня своим родителям! Я уже давно не была в храме божьем и не причащалась!
-Так сходи. Напротив дома есть православный  храм, в котором звонят колокола…
-А ты! Я не могу больше жить в грехе! Разве ты не знаешь, что жить вдвоем без венчания – есть величайший грех!
-Не доставай меня. Ты прекрасно знаешь, что еще большим грехом является посещение храма без веры в бога и в корыстных целях. А на меня вера пока не снизошла. И почему мы должны ходить в один храм? Могу я быть иудеем или баптистом. Может мне больше нравиться католический храм.
-Не пори ерунды! Ты русский и обязан быть православным. Это единственная правильная вера в мире.
-Так же думают представители всех религий. И с чего ты взяла, что я русский. Мои предки были самых разных национальностей, и я считаю себя космополитом. На счет культуры… Я читаю больше европейских писателей, чем русских, то же самое и с музыкой и кино. Так что, если хочешь, иди в любой храм, принимай монашеский сан, я не держу тебя.
-Но мы же должны делать всё вместе.
-Когда два человека абсолютно всё делают вместе им рано или поздно становятся скучно. В сущности, им становится не о чем говорить, ибо разговор есть обмен информацией. Лучше подумай, чем платить за квартиру в следующем месяце. Мои сбережения прикончились, зарплату могут задержать. Я не знаю что делать.
-Ты хочешь сделать из меня базарную бабу! Тебе плевать на мои художественные способности, на мой талант.
-Я ничего из тебя не хочу делать, а думаю о том, как заплатить за эту дыру. А ты, кажется была полна энтузиазма и готова к любым трудностям.
-Ну и что ты предлагаешь?
-Я ничего не предлагаю, пока у меня абсолютно нет идей, и советов я тебе давать не буду. Ты взрослый человек, и сама вправе решать, что тебе делать.
-Я собираюсь создать демоверсию радиопередачи, и мне нужна твоя помощь. Надо найти звукозаписывающую аппаратуру. Поговори с этим Антоном, ты его давно знаешь.  Он тебе не откажет.
-Ладно. Считай, что аппаратура у нас есть. А где текст передачи?
-Какой текст?
-Ну что ты будешь говорить и записывать?
-Ну, хотя бы про твоих несчастных велосипедистов курьеров. Я буду брать интервью у них, а они будут рассказывать забавные случаи на своей работе.
-Если хочешь знать, они народ угрюмый и неразговорчивый в большинстве своем, а при виде микрофона у них вообще будет полный клин. Так что лучше поискать другую тему для передачи.
На следующий день она неизвестно где нашла велогонщицу и вместе со мной пригласила её в дорогое кафе в старом городе для предварительного интервью. Девушка выглядела напуганной и заерзала на стуле, когда я взял чай только для себя. Как и большинство велосипедистов, она была не особо разговорчива. Катя задавала ей вопросы, касающиеся личной жизни, и толкала под столом мою ногу. Я, желая поиздеваться над ней, молчал и пил чай, но потом задал несколько вопросов о велосипедах, о трассах, шлемах, призах, соревнованиях. В завершении я высказался на счет роли велоспорта в культурной жизни страны. Девушка радостно со мной согласилась и просто сбежала из кафе.
-Надеюсь, ты поняла, что это будет не особо интересно слушать таксистам и клеркам.
-Просто ты задавал не те вопросы. Мне просто стыдно за тебя. Ты молчал десять минут. Если ты будешь так тормозить, я не возьму тебя в свой проект. Надо было спрашивать о том, что интересует большинство радиослушателей, а ты про какие-то дурацкие велосипеды с ней болтал полчаса. Я даже начала тебя ревновать.
-Но что я могу поделать, раз её интересуют только велосипеды?
-С виду приличная девушка, а слушает черный металл! Но о чем же нам делать передачу?
-Мне кажется надо собраться вчетвером, с Матвеевной, Дианой, еще кем-то просто поболтать пару часов и тема сама собой придет.
-Господи! У Дианы акцент и дефект речи, она полная дура, а Матвеевна устроит бардак.
-Матвеевна почти пролезла на радио, а Диана закончила христианскую академию и работала капелланом, а так же окончила педагогическое училище и сейчас воспитатель в детском саду.
-Ну, если уж Матвеевна уже пролезла на радио, то мы ей не нужны. Давай лучше пригласим Валерку и Машу. Только ты найди аппаратуру, чтобы сразу начать записывать.
На следующий день я подошел к Батьке Лукашенко и предложил ему поменяться магнитофонами. Дело в том, что у моего магнитофона не было ни гнезда для отдельного, ни даже встроенного микрофона, зато в его мыльнице был встроенный микрофон. Батька охотно согласился потому, что в моем магнитофоне было четыре динамика, регулировка частот и баланса это был, хотя и старый, но дорогой аппарат, а у него была мыльница с одним хрипящим динамиком.
-А можно мне к вам прийти, и посмотреть, как вы будете передачу записывать?
-В другой раз, как-нибудь.
-А твоя и у правду художница? Мне картина нужна. Я хочу бабуле в деревне на день рожденья подарить.
-Не, для бабули в деревне вряд ли, что-то найдется. Она все больше авангард рисует и на заказ ничего не делает, только по вдохновению. Понимаешь, шедевры невозможно создать на заказ, их художник создает, когда его внезапно осенило, и он рисует то, что он хочет. Понимаешь?
-Ага! Но нельзя ли чтоб озеро, там, с лебедями…
-Нет. Это каменный век! Это уже давно не модно и примитивно. Человек уже давно познал мир глубже и видит не только визуальные образы, контуры, абрисы, предметы… Он видит энергетические сущности. Лебедей тебе нарисует любой балбес, и они будут стоить копейки потому, что в них нет ничего особенного, каждый так видит и ты и я. Но вот энергетическую сущность предмета видит только истинный художник…
Он слушал меня, выпучив глаза, и, приоткрыв рот. Я знал, что он украдкой пытался читать мой том Кастанеды. Потом он пересказывал, прочтенное урывками, Коле, а Коля по секрету пересказывал мне. В последний раз он прочел о том, что человек в энергетическом плане представляет собой светящееся яйцо. Этот факт поразил воображение конюха окончившего кулинарный техникум. Болтая ему ерунду про картины, я только хотел пошутить, но он не на шутку заинтересовался энергетическими картинами и сам предположил, что они наверняка обладают целебными свойствами. С трудом удерживая себя от смеха, я рассказал ему по секрету, как пользоваться энергетическими картинами для того, чтобы сначала наблюдать другие потусторонние миры, а потом можно и входить в них через эти картины.
-…Только сразу ничего не бывает. Сначала надо учиться медитировать с помощью этой картины. На это может уйти десять лет и то, если очень стараться.
-Так что ж это, прямо в рай можно улететь, что ли?
-Можешь называть это раем, как христиане, можешь нирваной, как буддисты, но маги называют это другим миром.
-А сколько стоит? Я хочу таких картин набрать. Помнишь, ты рассказывал про этого, ну, Гогена! Его картины тоже никто не покупал, а когда он умер, эти его картины, в миллионы оценили специалисты. А еврей тот их на чердак закинул, а тут, бац, и за их миллион дают. Я тоже сейчас наберу у неё, а моим внукам денег много будет.
Шеф был очень много должен Батьке, но выплачивал мало и долг возрастал после каждой зарплаты. А то, что он получал, маленькими кусками у него отнимала сорокалетняя базарная баба, которую он почему-то в хорошем настроении называл женой. Карманные заначки Лукашенко тырил её хулиганистый сынок, которого Батька боялся выпороть, но мечтал придушить подушкой. В общем, большими деньгами этот субъект не располагал, потому заламывать цену было бессмысленно. И потому я потребовал с него только его аванс – пятьдесят американских долларов за предмет искусства. Однако он за эту сумму потребовал, чтоб я ему еще и рамку к этой картине в рабочее время смастерил из декоративных планок для деревянных жалюзи. Чувствовал я себя после этого мерзко, будто взял эти деньги в долг у этого мерзкого человечишки. За пару лет работы с ним я познал его подлую натуру от и до. Он часто давал людям в долг, не оговаривая срока возврата, а потом бегал и плакался всем и каждому, что взял у него Коля в долг и не отдает. Он плакался всем и каждому, кроме должника, когда же должник пытался вернуть ему долг, тот говорил, что ему не к спеху и вообще он такой великодушный и щедрый, что прощает всем долги. То же самое было и тогда, когда он что-либо покупал у коллег или знакомых. Потом он подходил ко всем и каждому и рассказывал, как его обманули, говно подсунули, последние деньги взяли. Продавшего ему ботинки Юру он неустанно благодарил. Зачем он это делал, я понять не пытался, но дел никаких с ним иметь не хотел. А все-таки пришлось. Я надеялся на то, что на счет энергетических картин он скандалить не будет, боясь быть осмеянным людьми ничего не смыслящими в эзотерике.
На следующий день я принес ему несколько Катиных разноцветных клякс. Одна из них была намалевана на шероховатой стороне ДВП, три других на картонках. Он ломался, сказал, что хочет зеленую кляксу, похожую на водоворот и, чтоб на ДВП. Расстроенный я хотел вернуть ему деньги, но он запротестовал, попросил её номер телефона и долго с ней договаривался. Я расстроился совсем, когда она обещала на следующий день выдать ему шедевр.
-Это будет мой энергетический портрет! – похвастался Лукашенко. Он даже не представлял, насколько мне было трудно терпеть его возле себя, а что-либо ему объяснять, и подавно.
Вернувшись домой, я увидел Шилова и Машу. На столе стояла бомба с пивом. Катя, как хлебосольная хозяйка, вытряхнула на стол все содержимое холодильника. С важным видом она грунтовала кусок ДВП с неровными краями. Толком не поев, я принялся растапливать печь и с помощью полотна для ножовки по металлу пытался подровнять неровную кромку будущего энергетического портрета Батьки Лукашенко. Дрова, на которые Катя что-то пролила, не разгорались. Полотно виляло, и кромка становилась еще более кривой.
-Сходи на заправку и купи там обойный нож, - посоветовал мне Шилов. – ДВП, конечно не регипс, но попробовать можно, а я пока найду какую-нибудь ровную планку и печь тебе растоплю.
-Ну, давайте же создавать передачу! – театрально воскликнула Катя. – Чернецов, куда ты пошел?
-Какого черта ты обещала ему картину завтра!
-Я буду работать всю ночь. Ты же знаешь, всё выдающееся создается ночью. В крайнем случае, я могу позвонить ему и договориться, я могу вообще его переделать так, что ты его не узнаешь.
-Ну да! – засмеялся Шилов. – Катька его так отделает, что его вообще никто не узнает, и не соберет.
-Вам смешно, а мне завтра выслушивать.
-Да мы ей ща поможем нарисовать! Что там надо? Энергетическую сущность? Это мы запросто.
Когда я вернулся, все уже намазывали краску по фанере. Пришлось взять новый кусок ДВП и обрезать его ровно. Когда чего-то очень не хочется делать, но ты всё равно делаешь, не выходит ничего толкового. Фанеру я обрезал всё равно криво. Плюнув на всё, я сам начал замазывать обрезанный более или менее ровно прямоугольник. Я в отличии от остальных старался сделать то, что требовалось и потому налегал в основном на зеленый цвет и рисовал водоворот. Женщины рисовали в основном оранжевым, желтым и красным и у них получались какие-то черви. Валерка от них отделился и стал создавать свой персональный шедевр, тоже в красных тонах.
-Вот ща нарисую! – приговаривал он. – Пусть Батька повесит у хляву, чтоб свиньям веселее было и сало на базаре вкуснее станет. А то вчера купил какую-то дрянь, так что есть не возможно.
Катя, с серьезным видом, всех консультировала и говорила, что то, что мы делаем, нужно будет показать в академии художеств. Потом начала рассказывать, как больно ей создавать свои произведения, сколько энергии уходит на каждую кляксу, что для этого ей нужно очень долго молиться и медитировать.
-Нас-то ты не лечи! – раздраженно буркнул я. – Позвони этому унтер-человеку, и пой ему про свои мумуки творчества.
-Зря ты так! – грустно сказала Катя. – И что у тебя за выражения!
От рисования мы отвлеклись только часов в десять вечера. Три испачканных гуашью дощечки сушились возле жарко натопленной печи. Я включил магнитофон и начал нести всякую приветливую чушь.
-… А тема нашей сегодняшней передачи будет…
-Э! – Валера допивал свое пиво. – Ты погоди, я еще пиво не допил. Не могу я так сразу с рисования на разговоры разговорные перейти.
-Похоже, нам просто нечего сказать миру и мы уходим из студии, пока нас отсюда не выперли поганой метлой!
-Хватит! – возмутилась Кати. – Давайте сегодня поговорим о любви…
-О ней! – поддержал её Валерка. – Процесс, так сказать, пошел…
-Вы ничего актуальнее найти не могли? – скептически спросила Маша.
-Актуальнее только секс и наркотики, – мрачно промолвил я.
-Наркотики нам не нужны, - взяла инициативу Катя. - Нам нужно больше позитива. Давайте говорить о сексе и любви! В сексе самое главное расслабиться и получить удовольствие…
-Расслабиться? – всполошился Шилов. – Вам, женщинам может и расслабиться, а мужчинам этого делать нельзя. Как почему? Ну не может же мужчина все пустить на самотек, он должен следить. Как за чем! За процессом, а то всё выльется, и тогда куча детей, и никакой любви не будет.
-Представляю, - иронично заметила Маша. – Как нас бы слушали пенсионеры.
-Да эти пенсионеры, наверное, сексом больше чем молодежь занимаются. Делать им нечего и скучно.
-Да вы что? – возмутилась Катя. – У большинства пенсионеров жесткие моральные принципы. Валера, а почему ты считаешь, что если будет куча детей, то любви уже никакой не будет?
-Дети – цветы жизни! - категорично отбарабанил Шилов.
-Это в том случае, если их не надо содержать и воспитывать.
-Ну, тогда следи и не расслабляйся или раскошелься на презерватив.
-В этом плане пенсионерам и подросткам легче…
-Как бы, не так! Одни йоги в семьдесят лет ребенка родили. В Румынии одна цыганка в семь лет матерью стала.
-Пустяки! Единичный случай. К тому же она родила от взрослого мужика. Проблема только в том, что пенсионерам уже трудно, а подростки еще ничего не умеют.
-Так пусть пенсионеры и подростки поменяются партнерами.
-Может лучше презервативы купить?
-В Китае, кстати, считалось нормальным, если жениху пятьдесят, а невесте тринадцать.
-А если наоборот!
-Давайте серьезно и конструктивно! – призвала Катя, изображая возмущение. – Давайте говорить о личностях, а не пенисах.
-Пенис это личность или так себе?
-Нет! Только о личностях без всяких пенисов.
-Что, только о женском, говорить будем?
-Да мы не говорим, а какую-то пургу все вместе гоним в свое удовольствие.
-Если приятно нам, значит и слушать кому-то приятно будет…
Маша жила неподалеку и к полуночи ушла домой. Валерка жил за городом в небольшом поселке, возле ГЭС. На последний транспорт туда он опоздал и потому улегся спать на диване, прикрывшись красным пледом. Стараясь не шуметь, я наспех добился эякуляции с Катиной помощью, зная по опыту, что она будет на следующий день в дурном расположении духа, если я не исполню супружеский долг, во что бы то ни стало. Утром я пожарил яичницу из последних трех яиц, положил в неё остатки колбасы и сыра и поделил её пополам с Валеркой. Катя поднялась только, когда мы уже уходили. Она предложила Шилову взять на работу зеленый салат.
-Да успокойся ты! В чем я его понесу? Сама лучше съешь.
-Прямо в котелке и неси, потом завезешь его обратно.
-Не я лучше мяса себе куплю.
-Почему мужикам так салатики не нравятся? Это же самая здоровая пища. Она делает человека стройным.
-Мне нравятся! – сказал я, взял у неё котелок и за пару минут весь салат оказался в моем впалом брюхе.
Катя ядовито улыбнулась мне на прощание, точно так же, как её мама. Она предлагала Валерке салат, который хотела съесть  сама, и была уверена, что он откажется, хотя и голодный. Ей нравились подвиги такого плана.
Вместо одной картины Лукашенко получил целых три и всеми тремя был недоволен. Разумеется, за свой аванс он хотел не только получить картины, но и вволю поизмываться над городским, показать, что мы деревенские тоже кое что можем. Именно в тот момент, когда я был готов кинуть ему деньги под ноги, и послать его куда подальше, он вдруг прочитал на изнанке валеркиной картины его пожелания. Прочитал он его вслух, и Коля с Юрой всё слышали, бурно аплодировали. До Батьки не сразу дошел смысл слов, но сообразив, что над ним смеются, он просто взвыл от ярости. Он кричал, что таких, как я у него в деревне просто убивают, что вызвало еще больший смех. И тогда Лукашенко обвинил меня в мошенничестве, в подделке картин своей гениальной жены, которой я не достоин. Это меня и других тоже позабавило. Я протянул ему деньги и сказал, что вдохновения у гениальности нет, и вряд ли появится до дня рождения его бабули в деревне. Деньги меценат взять обратно отказался наотрез. Он начал плакаться, призывая в помощь общественность, что уже позвонил бедной бабуле и обнадежил её, обещал ей лечебную картину, а тут подсовывают всякие подделки, издеваются, а потом отдают деньги в последний момент. Я покаялся, что две из картин действительно рисовала не Катя, а её ученики, они и написали пожелание, которое я не заметил, но зеленая мазня, является оригиналом и на ней стоит подпись мастера. Но доверия ко мне уже не было. Он сам позвонил Кате, и та покаялась в том, что вообще ничего не рисовала, но обещалась нарисовать к пятнице, как раз в тот день, когда ему надо было ехать в свою деревню. Пришлось взять деньги обратно. Так же он мне напомнил, что я обещался сделать рамку для картины и должен сдержать свое слово. Держать данное слово мне очень не хотелось, да и вообще я заметил, что всегда неприятно выполнять обещания, ибо «я сейчас» и «я через пять минут» - разные люди. Из этого следует то, что дает обещание один человек, а исполняет его уже другой, не говоря уже о внешних обстоятельствах, которые просто невозможно предсказать.
На «свою гениальную жену» я был более чем зол. Я молча хотел её придушить или хотя бы вынудить её саму общаться с Лукашенко и делать рамку для своей «лечебной картины». Тут-то мне и пришла в голову идея пригласить заказчика в гости, чтоб он видел, в каких муках создаются шедевры, каких жертв, требует искусство. Он с радостью принял мое приглашение, потом вспомнил, про офицерский сериал, но тяга к подлинному искусству взяла верх. Я намекнул Батьке на то, что не помешает, купить чего-нибудь съестного, сказав, что даже Христу потребовался один калач для того, чтоб его размножить, и накормить много народа, и вода ему тоже потребовалась, чтоб в вино её превратить.
-Ну да! – утвердительно затряс он головой. – Я про это слыхал, можешь дальше не рассказывать.
-Да я это к тому говорю, что жрать народная целительница хочет, а нечего. Это значит, что нечего тебе в гостях делать с пустыми руками, то есть без продуктов.
-А! Понял! У меня тут бутерброды остались с салом. Я с деревни привез в прошлые выходные.
-Катя – девушка воспитанная, образованная, городская, талантливая до безумия, а ты к ней со своим салом, я уже про себя молчу…
-А что я, и тебя тоже должен кормить!
-А что у вас у деревне делают с человеком, который приходит в гости к чужой жене с угощением и не допускает её мужа до стола, а потом еще его и удалиться наверняка попросит?
-Что за «удалиться»?
-Уединиться, значит!
-Ну и что надо покупать? Шоколадки? Пирожки?
-У неё гастрит желудка! Ей нужны фрукты и прочая здоровая пища.
-У неё это с желудком потому, что она сало не ест.
Ужинал я вместе с воспитанным человеком и человеком, который очень хотел показаться воспитанным воспитанному человеку. В общем, Катя щелкала клювом, хотя и была голодна, а на столе был нарезанный сервелат, банка с тунцом, лаваш, бананы, киви, апельсины… Лукашенко же старался влюбить в себя городскую гениальность, очаровавшую его с первого взгляда объемом своего крупа. Вообще, оказываясь в незнакомой обстановке, он сильно робел. Я бессовестно пользовался людскими слабостями, и вел себя невоспитанно, как свинья. Мало того, что сожрал вдвое больше их, взятых вместе, я еще и умудрился припрятать в шкаф несколько гастрономических экземпляров, пока Катя показывала покупателю свои неэнергетические картины. После этого я взял книжку, накинул на плечи куртку и отправился покурить на лестницу и «курил» там два часа, пока ко мне не подошла Катя и не потребовала, чтоб я выставил вон этого странного человека.
-Я совсем не против того, что у тебя будет пара поклонников, это льстит моему самолюбию.
-Ты просто завидуешь моему таланту и потому издеваешься надо мной!
-Да он просто хочет видеть, за что платит деньги. По твоей милости он мне больше не верит. Да и вообще, если тебе это надо выставляй его сама. Рабочее время кончилось, и теперь он не мой коллега, а твой покупатель. Давай малюй быстрее и прессуй его головной мозг основательно, чтоб деньги назад не потребовал, а то завтра совсем нечего жрать будет.
-Я тебя умаляю, можно взять взаймы или заложить в ломбард твой музыкальный центр и плеер.
-Эту рухлядь никто не возьмет.
-Но не умирать же нам с голоду при живых родителях.
-А почему бы и нет? Нам уже не пятнадцать и не восемнадцать, а двадцать пять и они уже не обязаны нас кормить. Это пустой разговор. Иди лучше зарабатывать деньги, ублажай покупателя, он такой несчастный. Кстати, советую быстрей сожрать остатки пищи, пока он не осмелел, и не сожрал её сам.
Следующий день на работе был ужасен. Батька отыгрался за высокомерие моей сожительницы по отношению к нему, за поеденные продукты питания, за мой двухчасовой перекур. Он требовал от меня самого невозможного, что пришло ему в голову. Я уверен в том, что второй такой же рамки в мире не существует. Что же касаемо картины, то она была похожа на то, что рисовали вороны на московской выставке «Рисуют животные». Среди темно синих ляпов было много серебрянки и блестящей золотистой краски. Краска была налеплена комками и кое-где отваливалась. Кстати говоря, моя клякса походила на то, что рисовали обезьяны, а валеркина на свинячьи жизнерадостные красно-желто-зеленые радуги прилежно размазанные по шероховатой негрунтованной поверхности. Отдав картину Батьке, я сожалел о том, что не увижу лица его бабули в момент получения этого памятника человеческой глупости.
Часть денег, вырученных от продажи картины, я присвоил себе, на другую часть накупил провизии, и немного отдал Кате. Эти деньги она употребила на сигареты, которые курила не в затяг, производя втрое больше дыма, чем обычный курильщик, даже не на косметику, которой пользовалась так, что становилась похожа на клоуна.  Она потратила эти деньги на телефонные разговоры со мной. Хотя я и отсутствовал на работе не полных восемь часов, она трезвонила мне каждый час, и спрашивала, как я себя чувствую, потом переходила к рассказу о том, как ей плохо, когда она не может целовать меня в любимые места. Если бы она попыталась с кем-то заняться сексом по телефону, то она явно бы довела партнера не до оргазма, а до истерики. Я жалел, что отдал ей деньги и тут вспомнил, что курьерская фирма должна мне, а когда я звоню им, они просто посылают меня подальше и подольше.
Бросив работу, которой, в сущности, не было, я сказал батьке, что его любимой Кате стало плохо и, потому мне нужно спешить ей на помощь. Батька, было, тоже собрался ей на помощь, но я от него вежливо отделался. Я отправился немедля домой потому, что меня посетила меркантильная мысль. Приехав домой, я на тетрадном листке накидал текст на  государственном языке, попросил Катю прочитать его, проверить ошибки несколько раз, лучше выучить и позвонить директору курьерской фирмы.
-И что мне говорить директору?
-То, что я тебе здесь написал.
-Прямо читать с листа.
-Да, главное, не давай ей перебивать тебя, пока не зачитаешь весь текст, а потом говори по обстоятельствам.
-По каким обстоятельствам? Я ничего не понимаю.
-Они должны мне денег, а отдавать не хотят. Ты звонишь сейчас им, говоришь, что ты подруга Чернецова, что работаешь в трудовой инспекции, но звонишь пока неофициально и советуешь выплатить им то, что они мне должны, пока ты им не позвонила официально. Теперь все ясно?
-Ясно. Только почему ты сам не можешь позвонить им со своего телефона и представиться им налоговым инспектором?
-Они помнят мой голос и номер телефона. Давай действуй! Твой звездный час настал! Только порепетируй сначала, войди в роль, представь, что ты действительно безжалостный инспектор и тебе не терпится устроить ревизию в этой маленькой, жадной фирме, которую следует раздавить, как клопа. Ненавижу маленькие фирмы! Вечно у них нет денег, чтобы заплатить работникам, а начальство проест плешь за мизер, который они не платят, а только обещает…
На успех этого выпада я особо не надеялся. И сильно удивился, когда мне сразу после катиного звонка перезвонила директриса и сказала, что завтра вечером выплатит мне все до копеечки. Она впервые так ласково разговаривала со мной, впервые звонила мне сама. Я даже заподозрил, что меня заманивают в ловушку, хотя и понимал, что глупо убивать человека из-за месячной зарплаты курьера. Наносить тяжкие телесные повреждения тоже неразумно.
-Точно тебе говорю, она так перепугалась, что даже заикаться начала. Она даже поклялась, что заплатит тебе завтра.
-А какого черта ты начала её успокаивать?
-Ну, она сказала, что она недавно родила, кормит грудью, а кормящим матерям нельзя нервничать.
-Но можно не выплачивать мизерную зарплату своим работникам, да еще и хамить им, когда они за свой счет звонят ей и интересуются сроком выплаты денег. А вообще я удивлен тем, что она поверила в это фуфло и испугалась. Неужели она так глупа, хотя и директор фирмы?
-Ты просто не ценишь моей убедительности, дорогой! Иди ко мне, мой пупсик!
-Что ты сказала?
-Ты меня не ценишь, и ни во что, не ставишь.
-Нет, это я понял. Я о другом. Скажи мне, кем должен быть человек мужеского пола, чтоб ему нравились обращения «пупсик», «дорогой» и прочие?
-Ну, если тебе это не нравится, мог бы меня предупредить и не орать.
-Я не хочу тебя постоянно предупреждать, я хочу, чтобы ты начала хоть немного думать сама! Я что похож на жирного дегенерата, который играет к куклы, после выхода на пенсию?
-Андрею нравилось, когда я его так называла.
-А ему хоть что-нибудь не нравилось? Да он боится своей тени, не то чтобы сказать, что ему что-то не нравится. Он постоянно врал и верил в свою ложь.
-Ты его совсем не знаешь!
-Благодаря твоим россказням, я знаю его лучше, чем самого себя.
-Ладно, как мне тебя называть?
Я не знал, что на это ответить. Бывшая жена называла меня козлом, и это было самым приличным её обращением ко мне, но это не резало мне слух, наверное, потому, что всё это говорилось искренне. Когда же Катя называла меня пупсиком, это выглядело неуклюжей и неоригинальной попыткой приукрасить наши отношения. Это шло от ума, а не от сердца, это было бездумно взято из мыльных опер. Любым обращением нужно умело пользоваться. Нужна соответствующая интонация, контекст, ситуация. В её же устах эти обращения звучали хуже любого издевательства. Исходя из предыдущего опыта, я не стал ей объяснять всё это. Она была так настроена, что не хотела узнать что-то новое, она лишь горела желанием опровергнуть мои доводы и доказать свою правоту.
-Хорошо!
Я не стал ей напоминать, что сослагательного наклонения на практике не существует, что я её не прошу меня спасать, а если мне захочется, то спасу себя сам. Я лишь посоветовал ей не совершать подвига, если он не доставляет ей удовольствия. Этот совет просто взбесил её. Она схватила меня за горло и потребовала, чтоб я немедленно стал солнышком, на что я ей ответил, что невозможно сделать человека счастливым насильно. Лёгким движением своей руки я высвободил свою шею и засмеялся.
-Так или иначе, человек делает то, что ему нравиться. Тебе вот сейчас захотелось поплакать, а мне засмеяться. Людские смех и слезы зависят от его желания, а не от внешних обстоятельств.
-Если бы это было так, то все бы только смеялись!
-Вздор! Ты же сама смотришь трагедии и пускаешь сопли. Ты делаешь это добровольно и получаешь от этого такое же удовольствие, как от счастливого окончания мыльной оперы. Без слез смех практически не возможен. Смех сразу же надоест тебе без слез, это всё равно, что все время есть только одно любимое блюдо, которое через неделю просто надоест. Люди подсознательно сортируют события жизни на позитив и негатив, чтоб над одними рыдать, а от других ржать.
-Но мне сейчас не над чем смеяться, не чему радоваться, сплошная гниль вокруг!
-Это значит, что тебе плакать нравиться больше, а не то, что в твоей жизни больше негатива, чем позитива.
-Ну чему мне, к примеру, радоваться?
-Ты же радовалась, когда я купил тебе клюкву в сахаре, и еще больше ты радовалась, когда поняла, что со мной тебе не надо будет делиться, потом ты радовалась тому, что я нашел деньги, чтобы снять эту квартиру. Еще ты говорила, что испытываешь восторг, когда мой член находится в тебе. Ты же это говорила?
-Какой же ты подонок! Сегодня никакого секса не будет!
-Вот это обращение уже лучше, чем пупсик! Это искренне, это органично вписывается в разговор, это сказано с чувством. Вот смотри, казалось бы, твои слова полны негатива и я должен бы на них обидеться, но я почему-то смеюсь над ними. Это все лишний раз доказывает, что наши эмоции зависят не от внешних обстоятельств, а от нашего желания. Мы не в силах изменить внешние обстоятельства, у нас нет никакого выбора. На наши действия, мысли, желания, предыдущий опыт влияют внешние обстоятельства, а опыт влияет на наши действия в настоящем. Ни в чем нет наших заслуг и нашей вины, если ничего от нас не зависит. Нам всем нечем гордиться и нечего стыдиться. Мы ведь только щепки, которые вертит в водовороте бытия. Не нам решать, чем заняться, но мы решаем, как этим заниматься, со слезами на глазах или с улыбками на лицах. Хотя наш предыдущий опыт влияет и на наши пристрастия к слезам или смеху…
Погруженный в глобальные мысли о круговороте бытия, я лег на диван, одел наушники и ушел из действительности. Какого черта сотрясать воздух, когда тебя не хотят слушать. Катя ушла, старательно хлопнув дверью. И это принесло мне облегчение. Она оставила меня в покое! Я мог слушать свою ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ не в наушниках и громко, так, как рекомендовала надпись на обложке диска. Я сел за стол, взял тетрадь и катькин художественный карандаш, принялся лихорадочно записывать свои мысли. Время перестало существовать, но только для меня.
Ночь распустила свои черные дырявые крылья над городом. Одна из дыр была слишком велика и называлась Луной, другие мельче звездами. Я открыл окно и почувствовал запах весны. На Западе еще догорала вечерняя заря, освещая причудливый профиль старого города. Я сел на подоконник и свесил ноги в окно, чувствуя беспричинную радость, я жадно закурил трубку и понял, что мне не нужен особняк на берегу моря, не нужна квартира со всеми удобствами в престижном районе. Мне нужна именно эта дыра в этом маргинальном районе.
Как-то раз Катя показала мне шикарную по общественным понятиям девицу, и спросила хотел бы я с ней жить. Конечно, нет, ответил я, и в этом не было ложной скромности или рисовки. У той девицы на лице было написано, что ей все должны и очень много, должны за её стройные ноги и округлую задницу, за грудь и губы, за умение пользоваться косметикой, за модную и дорогую одежду. Её должны развлекать, угощать, ухаживать за ней, а мне это в тягость. Одно время я встречался с одной из таких. Она знала, что я не особо богат, но чуть ли не насильно волокла меня в дорогие заведения, и заказывала дорогие напитки, блюда. Ей даже в голову не приходило хотя бы спросить у меня, хватит ли в моем кошельке на это денег. Она всерьез предполагала, что делает мне величайшее одолжение, принимая от меня жертвы, позволяя себя веселить. Она и не думала, что постоянно унижает и оскорбляет меня своими наивными суждениями о мужском счастье, что мне с ней скучно, наконец. Во время третьей нашей встречи я просто отказался платить за неё, и спокойно наблюдал, как она, дрожа от праведного гнева, выскребала из кошелька мелочь. Официант смотрел на меня осуждающе, но я наслаждался и его осуждением.
Однако, мне нужен был дорогой велосипед, дорогая одежда и пусть и не самая дорогая, но хорошая пища, а так же самая лучшая палатка, спальный мешок и прочие походные причиндалы. Для того, чтобы пользоваться этими вещами я готов был вкалывать круглыми сутками на нелюбимой работе.
Мысль о работе болезненно пронзила мой мозг. Как мастер по сборке жалюзи я достиг потолка. После того, как я разбежался с женой, я всецело отдался работе, и мне удалось повысить производительность труда на триста процентов, благодаря тому, что я полностью изменил технологию. Если по окончании первого года работы в этой фирме на квадратный метр у меня уходило в среднем пятнадцать минут, то на момент первого увольнения я тратил на это от четырех до шести минут, но этим только нажил себе много проблем. Коллеги жаловались, что я зарабатываю вдвое больше, работая по времени вдвое меньше них, и требовали, чтоб мне срезали расценки. Хотя я и предлагал им поменяться позициями, они не соглашались. Директор расценки мне не понижал. Я  сам этого у него просил. Он поступил неадекватно. В освободившееся от выполнения заказов время, я должен был выполнять функции старшего мастера, хотя деньги за это получал сначала Юра назначенный бригадиром, а потом Лукашенко. Того, что я зарабатывал я не получал. Шеф выплачивал мне только половину, мотивируя это тем, что у него не хватает денег на данный момент и обещал выплатить, когда настанут лучшие времена. Долг рос, росли и мои неоплачиваемые обязанности, кончалось мое терпение. Вот я и уволился, после чего я еще полгода каждый месяц ходил и вымогал долги у шефа, работая практически забесплатно у своих друзей.
До того, как заняться жалюзи, я работал в железнодорожном депо. Там перевыполнением норм я добился скрытой неприязни коллег и расположения начальника цеха. Официально я числился там крановщиком, но был на особом положении. Я подменял не вышедших на работу, выполнял особые поручения начальника цеха и, фактически, мог не подчиняться мастерам и бригадирам. Вдобавок к мизерному окладу крановщика начальник цеха неофициально выплачивал мне вторую зарплату и прощал мне все проступки, хотя не так много их и было. Как-то раз он сказал, что из меня бы получился неплохой мастер, но так как у меня нет железнодорожного образования я так, до пенсии, и буду ходить у него в помощниках. Эта перспектива мне не очень понравилась, и я отправился делать жалюзи, а через полгода после моего ухода из депо оно закрылось.
Единственная возможность карьерного роста для меня было начать свое дело, чтоб начальство больше не подрезало мне крылья, не снижало расценки, не увеличивало нормы, но я далеко не завидовал тем, на кого мне пришлось поработать. В их жизни практически ничего не было, кроме их работы. Мне не хотелось всю жизнь думать о прибыли, налогах и накладных расходах. К тому же, и мелким бизнесменам постоянно подрезают крылья конкуренты, государство, рэкет, их же подчиненные. В сущности, нет разницы, каким по счету стоять в цепочке, унижающих - униженных.
Когда Лукашенко купил её произведение, я вдруг увидел выход из этого тоскливого существования. Конечно, художников, писателей, музыкантов тоже прессуют редакторы, галеристы , менеджеры, но у них все же больше свободы и хоть какие-то перспективы, в отличии от рядового рабочего.
Воодушевленный этими мыслями я снова взялся за карандаш и тетрадь. Лишь, когда я испачкал все двенадцать листов тетради своей претензией на литературные изыски, я посмотрел на часы и понял, что уже за полночь и пора спать. Возник так же вопрос о том, где же находится Катя. В мозгу червями закопошились предположения о том, что она ввязалась в какую-то неприятную историю ночью, в этом маргинальном районе. Мозг добросовестно спроецировал, как я буду объяснять её маме и полицейским, по каким причинам она гуляла по ночам. Естественно, меня сделают отрицательным героем, который довел бедную девушку до нервного срыва и выставил из квартиры на улицу. Я физически ощутил ответственность за неё на своих плечах. Нет, мне было жаль не её, мне было страшно за себя, я не хотел быть допрашиваемым криминалистами и выслушивать обвинения от её матери, которая доверила мне свое великовозрастное дитя. Потому я отправился на поиски в ночь, прихватив с собой кастет. Долго её искать не пришлось. Она сидела в ближайшем баре и переводила сначала в пиво, а потом в мочу те деньги, что я ей ссудил на покупку продуктов. Рядом с ней сидела старая толстая баба с раскрасневшимся лицом и мужчина средних лет одетый в стиле поклонников русского шансона. Взяв бутылку безалкогольного пива, я присел за их столик, и спокойно спросил свою сожительницу, собирается ли она идти домой.
-Это кто? – спросил у Кати мужчина с гнилыми зубами.
-Это мой муж, - с достоинством представила меня она.
-Он тебя не обижает? – строго спросил мужик. – А то я его сейчас поучу, как с женщинами обращаться. Знаю я этих иностранцев…
-Он не иностранец, он русский, такой же, как и ты.
-Че-то я этого не заметил! Русские люди так не одеваются.
-Да он просто родину не любит, - визгливым голосом сказала баба в желтом парике. – Он к западникам примазывается, чтобы свалить туда.
-Он меня не обижает! - испуганно заговорила Катя, вставая из-за стола. – Мы уходим домой. Приятно было с вами пообщаться. До свидания!
-Э! Ты пиво-то недопила! Куда торопишься? Посиди с нами!
-В другой раз. Меня мутит что-то.
-Че она сказала? – спросил мужик у бабы в парике.
-Мутит её, говорит, от твоей рожи, а пиво она тебе выставляет.
Мужик возмутился, и пошел на шатких ногах за нами, к выходу, изрыгая угрозы и ругательства. Я забрал свою бутылку.  Мне очень хотелось запустить её в защитника чужих жен. Я считал себя униженным посещением этой клоаки и пассивным общением с этими маргиналами, потому мне захотелось треснуть по голове бутылкой Катю, когда крики за спиной стихли.
-Ты маленький ребенок? – зарычал я. – Я должен тебя по всему городу каждый вечер с собаками искать, чтоб тебе твои поклонники в пивной голову нечаянно не проломили в порыве страсти! Если что-то не нравиться тогда спокойно собери вещи днем и катись к своей маме. У меня нет ни малейшего желания объяснять всем и каждому, какого беса ты поперлась в кабак посреди ночи одна…
-Да пошел ты! – взвизгнула она и зашагала прочь от дома.
И я еще два часа ходил за ней по городу, наблюдал за тем, как она стреляет сигареты у прохожих. Двух часов мне вполне хватило, чтобы понять, что насиловать её вряд ли будут, да и это ей не повредит, чтобы смириться с участью отрицательного героя и осуждениями общественности, чтоб, наконец, понять, что я не смогу всю жизнь бегать за ней и нянчить её. Я повернулся и пошел домой. Она нагнала меня на полпути, и взяла под руку. Придя домой, я понял, чем вызван её закидон. Дело в том, что вместо того, чтобы заняться с ней сексом, я завел длинный и непонятный для неё разговор, которые с ней можно вести только после секса, когда она лежит и дремлет, как переевшая свинка на солнцепеке. Я не знаю, может некоторые женщины, действительно, не осознают своих половых желаний. Во всяком случае, многие из них вместо того, чтобы спокойно предложить мужику, удовлетворить их, начинают закатывать истерику по случайно подвернувшемуся поводу. Они будут бить посуду, уходить к маме, резать вены, напиваться, искать любовника, но ни за что не скажут чего им, на самом, деле хочется.
На следующий день Катя решила меня немного повоспитывать под вечер. Она демонстративно улеглась на другой диван. Я несколько раз рекомендовал ей не отказываться от выполнения супружеского долга, зная, какая будет её реакция на следующий день, но потом решил устроить себе выходной. Все-таки я уже больше месяца тратил на секс по три-четыре часа каждые сутки без исключений и порядком её избаловал. Она уже забыла, как общалась со всякими импотентами, которые во время полового акта только бездумно дергаются, как кролики. Еще не хватало, чтоб я её домогался, а она мне иногда давала, будто секс нужен только мне одному.
Я уже проваливался в зловонную канаву, какого-то сна о будущем человечества, когда был бесцеремонно разбужен своей сожительницей. Нет, она не предложила мне заняться сексом, чтоб она успокоилась и заснула, она начала со мной политический диспут. Она спорила со мной, хотя я и слова-то ни одного не сказал.
-Вы, анархисты, ведете человечество к гибели! Вы хотите уничтожить самое святое на свете – семью. Вам не терпится все разрушить, но вы ничего не можете построить взамен. Вы плюете в колодец, из которого пьете! Насмехаетесь над работягами, а сами живете за их счет! Ублюдки и подонки! Негодяи! Вы лишние люди в обществе!
-Откуда ты столько знаешь про анархистов? – спросил я, искренне веселясь по поводу предъявленных обвинений.
-Потому, что я сама бывшая анархистка! Я была натуральной хиппи, не работала, жила с музыкантом, курила с ним траву и читала Кастанеду. Ваш Кастанеда просто наркоман, который своими книгами загубил множество талантливых личностей! Да все вы просто куски дерьма!
Я поаплодировал её пламенной речи, и поинтересовался, что же мне делать, чтоб из куска дерьма трансформироваться в нечто полезное. Я точно не знал, в кого мне следовало трансформироваться. В ответ она, рыча, брызгая своей ядовитой слюной, поведала про некого отца Виктора, мол, он живет в далекой деревне и там проповедует истинную веру в истинного бога, творит чудеса достойные Иисуса Христа. Завистники изгнали его из православной церкви, лишили богатого прихода за отступление от церковных канонов. Она призналась, что в прошлом году ездила туда, чтобы замолить свои грехи, которые она для верности записала и передала попу-расстриге.
-Мы должны отправиться к нему немедленно, чтобы он благословил наш союз, иначе мы живем в грехе, а ты так вообще…
-Ты вместо бога решила, что я намного грешнее тебя?
Мой вопрос её слегка смутил, но она ответила, что чаще, чем я бывала в церкви и потому, разумеется, грехов у неё меньше, к тому же она кается во всех своих грехах, что гарантирует ей пребывание в раю после смерти.
-Слушай, я понимаю, что тебе завтра на работу не надо рано вставать, как мне, но нельзя ли было взять, и просто попросить, чтоб я тебя удовлетворил, а не разводить тут это мракобесие на два часа.
-Я? Да кому ты нужен! Скотина! Похотливая скотина!
В детстве меня колотила мама, била младшая сестра, потом жена и вот теперь Катя. Она залепила мне театральную пощечину с серьезным, до смешного, лицом. Хмурый Купидон, да еще и в очках! Это было нечто! Я засмеялся так, что она подумала, что я заплакал. Когда она поняла, что я смеюсь над её мелодрамой, она заскрежетала зубами, и попыталась расцарапать мне щеку. Я перехватил её руки, завернул их ей за спину, и толкнул её на диван, с которого она тут же резво вскочила.
-Давай! – так же театрально завопила она. – Убивай меня!
-Раздевайся быстрее, - устало, но уже с примесью металла в голосе приказал я. – Посмеялись и хватит! Шутка хороша только тогда, когда её не повторяют. Этот детский театр мне уже надоел.
Я ожидал, что она будет продолжать эту сцену, накинется на меня еще раз, но она почему-то послушно начала раздеваться, видимо ей самой надоел этот спектакль, и уже хотелось спать. На этот раз она старалась быть грубой во время секса, громко обзывала меня нехорошими словами, поцарапала мне спину, но была тем же куском мягкого и белого теста, а все грубости были ничтожной бутафорией. Старательно стучась об её ягодицы, я не мог достучаться до нормального проявления чувств. Испытывая оргазм, я смотрел в окно и вид из него показался только краской, фанерой и клеем. А заслуживаю ли я искренности, если её не получаю? Мои книги такая же глупая и бесчувственная бутафория, как отыгранная ею сцена. Это такая же перегонка прочитанного, как произведения Паоло Коэльо. Я такой же бесчувственный кусок биомассы, как Катя, только я пишу фантастические повести, а она разыгрывает эти тупые сцены в быту.
-Сколько чувств! – воскликнула она, когда я рухнул на диван, закрутился в одеяло и попытался убежать в сон из раздражавшей меня действительности.
Побег мой долго не удавался. Она долго жаловалась на крановщика Володю, который каждое утро выталкивал её из постели, заставлял её готовить завтрак, собирать ему еду на работу. После этого они пешком шли быстрым шагом несколько километров на утреннюю молитву в церковь.
-Это было так романтично! – повествовала она. – Днем снег таял, а ночью замерзал, и на поверхности сугробов образовывалась такая твердая корка. Мы шли по сугробам напрямик, она приятно хрустела под ногами. Мы всё время опаздывали из-за меня. Я хотела, чтобы он разнообразно питался. Один раз сделала ему на работу зеленый салатик, так он устроил мне истерику, сказал, что чуть не умер с голоду, что он не козел, чтобы питаться голой травой. Подумаешь, забыла купить сметаны с майонезом и заправить салатик…
-Там было хоть что-то, кроме нарезанных листьев салата?
-Там была морковка, китайская капуста, огурчики…
-Так они же не усваиваются без сметаны! Странно, что он после этого не начал сам себе готовить.
-Он не умел и был очень упрямый.
-И вдобавок тупой, как пробка.
-Знаешь! Ты тоже умом не блещешь. Он, между прочим, служил в армии, и был там офицером.
-Младшим сержантом?
-По моему, да. Я в этом не разбираюсь. Он служил сверхсрочно.
-То, что он служил в армии не его заслуга. Его туда загребли, как барана потому, что у него не хватило ни мозгов, ни денег, чтобы откупиться. Армия хуже тюрьмы. Та же неволя, униформа, унижения, да еще и могут заставить убивать невинных людей. В древнем Китае солдат, в отличие от палачей, не хоронили на кладбищах, потому, что палачи убивали преступников, а солдаты таких же баранов, как они и мирное население заодно.
-А если бы в войну победили немцы!
-Не немцы, а национал-социалисты. Советский Союз был таким же агрессивным и тоталитарным государством, как национал-социалистическая Германия и её фашистские союзники, даже более жестоким по отношению к своим же гражданам и именно потому, он и выиграл войну. Заградительные отряды. Ни шагу назад! Мой прадед, дошедший до Берлина перед тем, как умереть от пьянства, успел рассказать моему деду про войну. Другие мои прадеды не дожили до войны, их расстреляли, а семьи депортировали в Сибирь. Чем рассуждать, лежа в постели, взяла бы, да послужила в армии отечеству!
-Я же женщина!
-Тогда лучше спи и не гундось тут о патриотизме!
Желание поспать вылилось в спор о патриотизме. Хотя проще было бы сразу честно признаться в том, что я не расположен выслушивать про какого-то крановщика и проникаться романтичностью посещения утренней церковной службы. Хотя она больше ничего и не рассказывала, но зато переворотами, вздохами, всхлипами, подъемами, перетягиванием на себя одеяла давала мне понять, что она мной очень не довольна и не давала мне заснуть. Чтоб прекратить эту канитель, и снова изобразил похотливое животное. Забыв о возмущении для приличия, она сообщила мне, что просто тает, как масло на сковороде. Это её замечание пробудило во мне аппетит. На сон оставалось четыре часа, а я никак не мог закончить. В нос бил резкий запах её пота и я подумал, что она уже давно не мылась. Эта мысль совсем отвлекла меня от достижения того, чем я занимался.

Глава шестая. Непрерывный скандал.

Когда зазвонил будильник в телефоне, я позвонил на работу и сказал, что в квартире прорвало трубу, и мне надо дождаться вызванных сантехников, так что на работу я опоздаю. Ничего лучшего в моей болящей от недосыпа голове не созрело. Заснуть я не смог, хотя и чувствовал себя совсем разбитым. Катя, не дававшая мне ночью спать, мирно посапывала. Её тело пульсирующей опухолью выпирало из поверхности дивана и вызывало во мне холодную, расчетливую ярость. Была бы ярость горячей и спонтанной, я бы просто шлепнул её по заду и ушел на работу, но вместо этого я врубил на полную катушку ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. Песня, про поганую молодежь, подкинула Катюшу с дивана, как взрывная волна, вышибающая двери и окна в домах. Изломав несколько моих любимых дисков, она прыгнула на меня, как Матросов прыгал на вражескую амбразуру. Я проворно увернулся и заскочил в штаны, пока она, сделав боевой разворот, снова поперла на меня, как немецкий танк, перший на героев панфиловцев под Москвой в сорок первом. Наверное, потому, что её мысли были заняты внешним видом происходящего, а не тем, как нанести противнику наибольший урон, она попала в западню. Как матадор я стоял перед открытым шкафом, а она, собираясь своим сверхпрочным лбом проломить мне грудную клетку, ринулась на меня головой вперед. Подперев своим задом дверь шкафа, в котором бесновалась Катюшка, я зашнуровал сапоги, натянул майку и свитер. Шкаф раскачивался и трещал, грозясь развалиться на дрова. Коля рассказывал, что в подобных случаях связывает жену галстуком, но у меня галстука никогда не было. Резко отпустив шкаф, я метнулся к выходу, схватив велосипед и куртку, начал открывать дверь. Мои движения были размеренными и точными, чего нельзя сказать о движениях моей любимой женщины, которая завалила шкаф, не выбравшись из него. Задний лист фанеры отлетел от шкафа, и из-под него вынырнула разъяренная женщина. Секунда и я уже держу входную дверь на лестничной площадке, а она с разбегу в неё ломиться, мешая мне попасть ключом в скважину. С бывшей женой я приобрел богатый опыт поведения в подобных ситуациях. Правда Вера была метр сорок семь ростом и сорок пять кг весом, а эта весила вдвое больше и потому старая дверь начала крошиться. Я решил все же не запирать Катеньку, ибо она в этой суматохе могла потерять ключи, как это случилось раз с бывшей супругой. А туалета в квартире нет… Сразу после очередного удара я отпустил дверь и кинулся с лестницы. Это был самый громкий шлепок, который я слышал в жизни! Споткнувшись о порог, она вывалилась из квартиры и шлепнулась на лестничную площадку. Меня поразило то, что на её теле из одежды были только очки, но она все равно преследовала меня до первого этажа и еще кричала мне вслед, высовываясь из подъезда.
-Вон из моего дома! – в её писклявом голоске появилась хрипотца. – Ублюдок! Я тебя ненавижу! Все равно найду и убью, такую гадину! Сама умру, но тебя удавлю, как собаку!
Явившись на работу, я первым делом подошел к Коле.
-Скажи мне, Коля, что ты делаешь после того, как связал свою жену галстуком?
-Ухожу из дома, пока она не успокоиться.
-На сколько, примерно?
-Часа на четыре, на пять.
-А если она в туалет захочет?
-Так её ж мама развязывает, после того, как я ухожу.
-Ах, вот оно что! Смотри! Не успеешь ты один раз галстук достать!
К концу рабочего дня позвонила Катя. Я держал трубку на расстоянии от уха, чтоб её визг не врезался в мой беззащитный мозг карающим штыком. Она довольно спокойно спросила меня, хочу ли я её убить.
-Об этом я хотел как раз спросить тебя, дорогая и любимая моя!
-Тебе смешно! Ты издеваешься надо мной! А я, между прочим, так и не смогла заснуть, а у меня сейчас месячные и мне нужно больше отдыхать и не нервничать.
-Какое совпадение! Мне тоже не рекомендуется нервничать! А так же я должен спать по ночам, а не слушать россказни про твоих бывших гражданских мужей, хотя у меня и не бывает месячных.
-Ты передо мной извиниться не хочешь?
-Чтобы извиниться, мне сначала нужно знать за что.
-А ты не знаешь, паскуда!
-Видишь ли, это не совсем сериал, это жизнь, в которой случаются разные неожиданности, в отличии от кино. Это прямой эфир! Тут невозможно до бесконечности делать более удачные дубли. В общем, я забыл свой текст, хотя этого и нет в вашем сценарии…
-Ты нахамил мне, издевался надо мной всю ночь и еще утром, а потом избил до полусмерти и еще спрашиваешь, за что тебе просить прощения, и несешь всякую чушь про какие-то сценарии и дубли! Да пошел ты в жопу!
Я молчал, а она почему-то не бросала трубку, хотя больше сказать ей было нечего. После двух минут молчания она спросила, чего я молчу, я сказал, что плачу от раскаяния, тогда она тоном строгой мамаши сказала, чтоб с работы я шел сразу домой и нигде не задерживался.
После работы я нигде не задержался потому, что пригласил в гости Матвеевну и Диану. Мы договорились встретиться возле церкви, когда я туда подъехал, они меня уже ждали. Жаль, что Катя сама поставила шкаф на место и немного прибрала в нашем скромном жилище. У Матвеевны, как всегда, фотоаппарат был при себе, и она могла бы сделать прекрасные снимки последствий семейного скандала, о котором я, кстати промолчал. Катя была ужасно недовольна тем, что я пригласил гостей в тот момент, когда она собралась поставить еще одну сценку из семейной жизни, но уже соответствующую телевизионным стандартам. Гости явились не с пустыми руками, они принесли провизию, которая была очень кстати. Мышь, которая скреблась по ночам за печкой, уже третий день не появлялась в квартире. Ранее она могла хотя бы облизать жир с немытой посуды. В последние же три дня, я начал сам мыть посуду, да на ней, собственно, ничего и не оставалось, ибо, евшая не до сыта, Катя старательно вылизывала свою тарелку.
Матвеевна начала демонстрировать множество фотографий, она наконец-то нашла деньги, чтобы напечатать все, которые были связаны с курсами. Пока мы, сидя рядком на диване, смотрели на себя и своих однокурсников сквозь окна фотографий, пили чай и ели кексы с бутербродами, Кэт несколько раз пыталась выманить на лестницу, и там устроить мне выволочку, промывку мозгов. Я делал вид, что абсолютно не понимаю, чего она хочет.
-Надо сделать специальный стенд, - предложил я. – Чтобы разместить на нем все эти фотографии и устроить в этой квартире фотовыставку. Платную, разумеется. Входной билет – различные продукты питания. Там, на чердаке полно старой мебели. Я притащу с работы обрезки от жестяных желобков, которые просто созданы для того, чтобы служить подставками для фотографий. Надо будет завтра домой, к родителям за инструментами заехать, саморезы я на работе реквизирую…
-А как же мой мольберт! – Катя стеснялась разыгрывать спектакль при свидетелях и потому процедила это сквозь зубы, но улыбаясь. – Ты уже месяц обещаешь обустроить мое рабочее место художника!
-Я сделаю его заодно со стендом.
-Женька, - притворно строго сказала Матвеевна. – Не расстраивай любимую женщину! Надо наоборот стенд делать заодно с мольбертом.
-А какая разница?
-Очень большая! – авторитетно заявила Диана. – Мужчины существуют для того, чтобы нам, женщинам делать приятно. Именно для этого их создал бог.
-Ты, как человек с высшим христианским образованием заявляешь, что бог был женщиной?
-Я этого не заявляла!
-Но, судя по твоим словам, сначала были созданы женщины, по образу и подобию бога, которые оказались настолько бестолковыми, что пришлось создать мужчин для удовлетворения их нужд.
-У тебя поганый язык! Ты всё умудряешься передернуть, вывернуть наизнанку, и выставить на посмешище!
-Так ты яснее выражайся, - вступилась за меня Матвеевна.
-Он не маленький, чтоб мне объяснять ему общеизвестные вещи! Бог не женщина и не мужчина! А женщины слабый пол и мужчины обязаны им во всем помогать!
-Вот именно! – заблеяла Катя. – Мне надоело делать все самой. Эти мужики боятся сильных женщин, им нравятся слабенькие, вот я и хочу быть слабенькой и нежной...
-Сколько раз ты мыла здесь полы? Когда в последний раз что-нибудь приготовила? Окна ты так и не помыла! Зато, пока я на работе ты умудряешься здесь все так раскидать, что я потом весь вечер убираю…
-Ну и молодец, - оборвала меня Диана. – Если ты хороший мальчик, то это не повод, чтобы этим хвастаться. Надо быть скромным.
-Я столько для тебя сделала! – Катя собралась театрально разрыдаться.
-Мне, кстати, нравятся сильные женщины, которые опрокидывают шкафы, выламывают двери, пытаются меня избить, а потом брызгаются ядовитой слюной от злости!
-Ты сам меня вывел!
-Обожаю вечно правых женщин!
-А я-то думаю, - весело заметила Матвеевна. – Что это у них с дверью.
-На месте этой двери должен был быть я.
-Катюха! Так нельзя, так же и убить его можно. Кто тогда будет убирать, готовить, за квартиру платить, продукты приносить, тебя в постели ублажать?
Катенькины глаза метнули огонь в сторону меня и Матвеевны, но против неё она боялась выступить открыто. Огонь негодования и ненависти был приглушен ядовитой, гаденькой улыбочкой.
-Жалуешься на меня, подлец! Но почему ты не сказал, что мы сейчас живем на деньги, которые я заработала своим талантом? Расскажи, как я помогла тебе выбить деньги из курьеров!
-Позвонить в курьерскую фирму могла и Диана, и прочитать текст по бумажке. Эти деньги надо было еще заработать для начала. А Лукашенко платил не за картину, а за мое унижение, за рамку которую я для него делал, за внимание, которое я ему вынужден был уделять. Попробуй продать хоть одну из твоих картин, хотя бы за символическую цену!
-Я не тунеядец! И в скором времени я устроюсь на высокооплачиваемую работу. Я стану дизайнером в строительной компании. Там требуются, я смотрела в интернете…
Свою угрозу она привела в исполнение на следующей неделе. За три дня она основательно прополоскала мне мозги на счет её и моего призвания и одним солнечным и холодным утром мы оказались на пороге солидного офиса большой строительной компании, прогулявшись по парку. Я взял на работе отгул и подписался на эту авантюру, чтобы было о чем посмеяться после, чтобы присутствовать при её провале. Я испытывал злорадное удовольствие, созерцая украдкой её чудовищно неряшливый вид и глупую улыбку на лице. На пороге офиса она объявила, что мы находимся на пороге блистательного будущего и меня предательски начал душить злорадный смех. Стараясь сохранить невозмутимое, скучающее выражение лица я последовал за ней в кабинет.
-Здравствуйте… - она нерешительно замялась перед столом, за которым горделиво восседала чопорная секретарша с длинными зелеными когтями. – Я художник, а это мой муж, он будет мне помогать. Он тоже талантливый.
Увидев Катю и меня, секретарша растерялась и наверняка собралась вызвать охрану, чтоб выкинули к черту странно одетых свидетелей Иеговы, но услышав про заранее поданное СиВи, уставилась в монитор, подводила мышкой по коврику и попросила катькины документы, сдержано улыбаясь. Катя протянула ей паспорт.
-Мне еще нужно сделать копию вашего диплома…
-Какого диплома?
-Об окончании академии художеств, наверное. Вы тут написали…
-Понимаете, во время учебы у меня был кризис. То есть, гормональный взрыв.
-Гормональный взрыв? – повторила секретарша это словосочетание, будто ощупывала незнакомый предмет. Перехватив мой взгляд, она заулыбалась.
-У меня дома есть аттестат о среднем образовании…
-Это необязательно, - равнодушно отвергла секретарша важный документ. – Вы тут не указали, где и сколько работали с программой «Корел-дроу».
-Понимаете, - жалостливо захныкала Катя. – Я больше художник, чем дизайнер. Мне кажется, что в этой работе главное художественные способности, которых у меня много… И у моего мужа тоже, но поменьше…
Сделав копию паспорта, секретарша вернула его Кате и вежливо попрощалась с нами. Я понятливо попятился к двери, а Катя изъявила желание переговорить с директором с глазу на глаз. Секретарша, теряя терпение, с нажимом сказала, что директора нет на месте, но он ей перезвонит, когда появится конкретная работа.
-Хорошо, - деловито согласилась Катя. – Запишите номер моего телефона и на всякий случай номер телефона моего мужа.
Секретарша села в свое вертящееся кресло, и начала строчить, нервно переспрашивая комбинации цифр. Недоверчивая Кати взяла у неё листок и тщательно проверила записанное.
-Меня зовут Екатерина!
-Я запомнила, вы же прислали нам СиВи и там есть ваш контактный телефон.
-Я очень надеюсь на сотрудничество с вашей компанией. Мне жизненно необходимо реализовать свой талант. До свидания.
-Всего хорошего!
-Ей сейчас так хорошо! – сказал я, смеясь, когда мы вернулись в городской парк. – Она наверняка испытала такое облегчение, когда удалила из компа твое СиВи и выкинула копию твоего паспорта и бумажку с номерами телефонов. Наверное, испугалась, когда нас увидела, подумала, что пациентов психиатрической больницы  выпустили на прогулку.
-Не мели чепухи! Она заинтересована заполучить талантливого художника. Надо было все-таки показать ей все свои работы, начиная со школьных времен. Зря я тебя послушала…
В тот момент я окончательно убедился, что она действительно не здорова. Раньше, я воспринимал её чудачества, как шутки, но по мере общения с ней все больше убеждался в том, что чувство юмора у неё отсутствует. Она готова убить того, кто усомниться в её гениальности. Я вспомнил, как её мама убеждала меня в гениальности своей дочери, демонстрируя её детские рисунки. Обе они агрессивно выдавали желаемое за действительное и старательно прикрывали фиговыми листиками все несоответствия. Да, её мама мечтала, чтобы Катя купалась в лучах славы всемирно известного художника. Сама себя она величала модельером, с достоинством она говорила, что могла бы. На деле она шила шапочки с блестками, кожаные кисеты, вязала абажуры, вышивала браслеты, живя за счет мужчины и своей мамы, которая торговала разным барахлом. Катя сильно не оправдала её ожиданий, когда поступила в академию на отделение искусствоведов, а не живописцев. В академии Кате пришлось туго. Она была отличницей в школе благодаря тому, что повторяла, как попугай, слова учителей и тут же забывала всё после экзаменов. Она не познавала, а только учила. В академии же от неё потребовали проявления инициативы, что было ей совершенно не свойственно. Ей совершенно не хотелось изобретать велосипед каждый день, но она старалась оправдать ожидания мамы. Именно в этот момент завершилось её созревание. Она решила выйти замуж. Чем больше она старалась, тем быстрее бегали от неё кавалеры, выбором которых она не очень-то утруждала себя.
И вот она не вышла замуж, не стала знаменитым художником и её честолюбивой маме нечего сказать подругам. Но она нашла выход – начала всем рассказывать, что её дочь психически неуравновешенная, как и все гениальные люди. В подтверждение своей теории она начала водить её по экстрасенсам и целителям, психологам и психиатрам. Катя так же уверовала в своё безумие и начала вести себя соответственно. Из книг о художниках она помнила только эпизоды их безумств, остальная информация непонятным образом улетучивалась из её круглой головы. Ван Гог для неё был только человеком, отрезавшим себе ухо, Лотрек карликом и алкоголиком и так далее. Своей мнимой гениальностью она оправдывала никчемность своей жизни. То, что ей было невыносимо трудно измазать кусок фанеры  гуашью, она объясняла творческим кризисом, который у неё начался еще в детстве. Для неё быть художником значило тусоваться круглыми сутками, высокопарно болтая об искусстве, потакать своим слабостям, морально разлагаться, давать интервью журналистам, ну и намазюкать, что-то раз в неделю, поставив внизу красивую и большую подпись. В свою гениальность ей было удобно верить. Зачем учиться в академии или где либо, если ты гениальна? Как-то раз она на полном серьезе заявила, что могла бы преподавать рисование в школе или даже в художественном училище. Человек, во истину, странное существо, способное отключившись от действительности, поверить в реальность желаемого. Сделав это открытие, я возомнил себя психиатром и решил немного подлечить свою подругу и начал осторожно сомневаться в её гениальности, чтобы разрушить её глупую иллюзию. На каждое мое сомнение она реагировала агрессивно, порой мне казалось, что она предпочтет физическую смерть, крушению своих грез. Мой аргумент был прост – быть художником, значит рисовать, быть гениальным художником, значит быть одержимым своим делом, постоянно экспериментировать и прогрессировать, а если у художника творческий кризис, то он больше не художник. Чтобы доказывать мне свою гениальность ей приходилось переводить много картона и краски. Ей было ужасно скучно, она мазала, скрежеща зубами, мазала бездумно и монотонно, убеждая меня в том, что ей не надо напрягаться, чтобы создать шедевр, ей надо наоборот полностью расслабиться и отключить мозг. Расслабление у неё получалось хорошо, трудно было только еще что-то мазать в таком состоянии.
Однако её лень, расхлябанность и скука воздействовали на меня плодотворно. Я смотрел не неё, как на зеркало и, будучи не в восторге от увиденного, старался быть на неё не похожим. Старался не сидеть без дела, часто мыл полы, протер окна, готовил еду, смастерил стенд для фотографий и мольберт для неё, старательно переводил авторучки и бумагу, любуясь собой. Как-то раз, разглядывая её очередной «шедевр» я пришел к неожиданной мысли.
-Можно ли назвать шедевром то, что понятно одному лишь творцу?
Она была подготовлена к критике такого рода. Начала ныть о том, что искусство понимают и ценят лишь единицы, что большинство гениальных художников были признаны только после смерти…
-Согласен, мыслящих людей не так уж много. Большинство используют стереотипы, пользуются ходовыми шаблонами, говорят готовыми фразами, слепо верят общепризнанным авторитетам, но должна же быть какая-то грань между непризнанным гением и шарлатаном, дилетантом, который просто изображает гениальность…
-Я тебя умоляю! Если ты не понимаешь, очевидных вещей, то хотя бы не выставляй напоказ свое невежество и элементарную тупость!
-Но, если постоянно прятать своё непонимание, и стесняться, даже задать вопрос, тогда нет шанса хоть что-нибудь понять.
-Не парься! Понимание дается богом. Все идет от бога.
-Хотя я с этим не согласен, я все же осмелюсь тебе доложить, что в таком случае бог несправедлив, если одному за красивые глаза дает тучу таланта и понимание, а другому ни черта, обрекает безрезультатно пыжиться всю жизнь. Это философия лентяев! Очень складно все получается! На всё воля божья! А от нас ничего не требуется, только ждать пока в рот манна небесная потечет. Естественно, скучно вкалывать всю жизнь и только в старости стать гением. Зато прекрасно, когда, ничего не делая, вдруг получаешь подарок от старого пердуна с небес, который любит подхалимов, воспевающих его в своих молитвах…
-Заткнись! Что ты несешь! Где ты видел, чтобы кто-то родился посредственностью, и потом стал гением. «Стать гением.» – это не звучит! Гениями только рождаются!
-Так объясни же мне, тупорылому, в чем разница между гением и пустозвоном! Если это такая очевидная истина, тебе это будет нетрудно сделать.
-Существуют специалисты в области искусства, которые его изучают и потому вправе решать, кто гений, а кто нет.
-Всегда эти обличенные подобными правами лица, специалисты не признавали практически всех гениальных художников.
-Но сейчас-то признали!
-Так чем же они руководствовались, когда признавали?
-Знаешь, дурак может задать такой вопрос, что сотня мудрецов на него не ответит!
-Какие же они мудрецы после этого? Ладно. Дело тут в том, что читая о своих любимых художниках, ты упустила очень важную деталь. Ты не обратила внимания на то, сколько усилий они приложили, для того, чтобы создать свои шедевры, сколько они потратили времени и сил для достижения своего уровня. Сезанн рисовал один портрет сто тридцать часов. Ты говоришь, что тебе нравиться то, и нравиться это, что эта картина гениальна, но не можешь объяснить, в чем её гениальность. Я слышу от тебя одни и те же фразы из книг, которые ты бездумно повторяешь. Вот объясни мне, что ты хотела сказать этим переплетением цветных полос. Вообще, почему они расположены здесь, а не тут, какое их назначение?
-Это тебе не техника и не природа, где все для чего-то нужно и имеет свое назначение и всё можно объяснить…
-Как это ни странно, твои объяснения нужны не мне, не искусствоведам, а прежде всего тебе. Трудно, неинтересно и невыносимо скучно делать то, чего не понимаешь. Потому тебе и муторно, когда ты пишешь свои картины.
Она еще что-то говорила, но разговаривать с ней дальше мне было не интересно. Я одел наушники и принялся строчить юмористический рассказ о случаях из жизни горе строителя. Мне было уже не интересно писать о чудесных превращениях в потусторонних мирах. Мне вдруг стало ясно, что в окружающем мире полно удивительно интересных вещей, только о них нужно умело рассказать.
-Хорошо, - заголосила Катя, сорвав с меня наушники. – Давай сейчас я прослушаю одну из твоих любимых песен, и ты мне объяснишь, чем она тебе нравится.
-Как это вообще может нравиться! – раздраженно воскликнула она, прослушав «Винтовка, это праздник!» Егора Летова. – Какой ужас! Мне хочется плакать, когда я такое слышу.
-Для человека, доведенного до отчаяния безвыходностью своего плачевного положения, винтовка является праздником. Еще остались люди, которым больше по душе умереть, сопротивляясь, даже без надежды на победу, чем помереть покорнейше от голода, работая за бесплатно.
-И с кем же ты собираешься сражаться?
-Если мне нравится эта песня, то это еще не значит, что я собираюсь выйти на улицу с винтовкой и пойти с кем-то воевать. Для панк-рока характерен гротеск, то есть преувеличение, подобное карикатурному изображению. К примеру, если у человека узкие глаза, то карикатурист рисует их еще уже, а большие скулы рисует еще больше, так же и панки, если видят в натуре отчаяние человека, то доводят его до гипертрофированной формы в своих произведениях.
-Ну а как ты объяснишь слова: «Всё летит в ****у!»? Зачем он так грубо называет женский половой орган, которым сам наверняка наслаждается?
-В данной песне нет ни малейшего намека о женских гениталиях. Опять-таки не следует понимать это все буквально. Эта строка значит, что у нас нет ничего такого, с чем нам было бы жаль расставаться.
-А он не мог это сказать культурней и понятней?
-А сколько раз ты посылала меня в жопу?
-Ты меня довел!
-Его может тоже довели, до состояния, в котором ему уже положить на приличия. Об этой доводке и песня.
-Но я же не выражаюсь так на сцене!
-А он считает, что в искусстве должно быть отображено всё, что имеет место быть в жизни.
-Но это же всё равно, что найти дохлую крысу, и всем показывать.
-Я понимаю! Дохлую крысу нужно игнорировать, хотя их везде много валяется, и петь о цветочках, которые существуют только в твоем воображении.
-Почему игнорировать? Их нужно закопать, чтоб не воняли.
-Ты правильно мыслишь, но, чтобы её убрать, нужно для начала признать, что она лежит, и воняет под диваном и всюду.
-Признать-то можно и убрать без шума, но зачем об этом петь, даже орать во всю глотку?
-А потому, что такие, как ты, то есть пресловутое большинство, ничего не хотят слышать о гадости, в которой они по уши, они слишком озабочены своей гениальностью и мыслями о прекрасном.
-Это по твоей милости я нахожусь в этой ужасной квартире!
-Но ты же не тунеядец, ты же можешь пойти и заработать на комфортабельную. Я говорю даже не о таких глобальных вещах, как квартира, которую тебе убирать никто не мешает, или хотя бы переобуваться, когда приходишь с улицы. Я говорю о твоих немытых ногах и гениталиях, от которых отвратительно пахнет, я уже давно ору о постельном белье, которое стало черным, а ты вместо того, чтобы постирать его переворачиваешь и выворачиваешь наизнанку. А когда я тебе об этом напоминаю, ты хочешь меня придушить, вместо того, чтобы вымыться и выстирать белье.
-Я не могу выстирать белье и помыться по твоей вине.
Моя вина состояла в том, что я во время официального визита к её маме прямо сказал ей, что не хочу больше с ней общаться и не хочу впредь наносить визиты вежливости, а так же отказался от той помощи, которую она оказывала нам. Сказано это было без раздражения, дружелюбно, в вежливых выражениях. Она даже не сразу поняла, что я хочу сказать, а, когда поняла, то естественно, сделала вид, что ничего не слышала, ядовито улыбаясь. Но, когда Катя в следующий раз явилась постираться и помыться, они поссорились по этому поводу. В результате немытая подруга, грязная постель, а так же Катя лишилась маминого продовольственного пайка, а так же субсидий на сигареты. Ссорился я с её мамой намеренно, надеясь, что желание, покурить, помыться и голод заставят её поднять большой и ленивый зад с дивана и пойти зарабатывать деньги. Однако, Катя по прежнему лежала. На сигареты она одалживала у своих подруг или просто стреляла их на улице часами. Она смиренно съедала по кастрюле геркулеса вареного на воде и скулила о том, что ей хочется чего-то «жирненького», тортик со сливочками, например. Она сожрала ложкой всю приправу с сухарями, когда ей захотелось чего-то остренького. Я делал вид, что ничего не ем на работе, а за завтраком отдавал ей большую часть каш на воде. Её восхищали мои подвиги, но она ровным счетом ничего не сделала, даже из сострадания ко мне. Она уделала весь свой гардероб до такой степени, что мне с ней было стыдно куда-то выходить. Я несколько ночей проспал в своем спальном мешке и не занимался с ней сексом, что располагало её к, разного рода, дискуссиям, хотя до драки из-за плохого питания не доходило. Когда она собралась пойти к кришнаитам за бесплатным супчиком и курить чьи-то окурки, я сдался и слегка снял блокаду, сказал, что мне выплатили кое-какие деньги и потому мы можем купить кое-какие продукты, а так же таз со стиральной доской и порошком, чтоб перестирать все вещи. Сам я, конечно, стирать не собирался потому, что просто не догадывался, с кем я живу. Бывшая жена тоже могла накопить целую кучу грязного белья, но у неё хотя бы хватало брезгливости, чтоб хоть свое нижнее белье стирать в раковине, не ходить босиком по лестничной клетке до туалета, подмываться у раковины каждый вечер и не вытирать сопли верхней одеждой.
-Давай, грей воду, стирай и помойся ты, наконец!
Но она не поднялась с дивана. С тоскливой миной она начала мне рассказывать, как путешествуя автостопом она оголодала настолько, что ела сырые и не чищенные грибы собранные в лесу, и песок скрипел на зубах. Зато, когда кто-то все же купил у них часть собранных грибов, они купили на все деньги пива. Потом она рассказала, как жила в Таллинне с уличным музыкантом, сидевшим на героине. Она спала в его квартире на коврике и подъедала за ним объедки. За это он требовал, чтобы она подбегала с его шапкой к прохожим, пока он играет. Потом её подобрали финские туристы, пьяные в стельку, и увезли в Хельсинки в багажнике своего автомобиля, который пограничники поленились проверить. Бесстрастно она рассказывала, как они тупо делали с ней секс после того, как сводили её в шикарный ресторан, где она обожралась до рвоты. Как она вернулась домой, я недослушал, мои нервы сдали.
-Ты будешь мыться или нет! – заорал я.
-Как мыться? Тут же нет ванны.
-Грей воду и мойся! Мать твою за ногу! От тебя дурно пахнет!
-Как её греть? Руками что ли?
-Оторви заднюю точку от дивана, налей воды в таз, возьми большой кипятильник и опусти его в воду.
Со страдальческим видом она набрала воды в таз, воткнула кипятильник в розетку и устало повалилась на диван. Я сидел в другом конце комнаты и не видел, что она забыла опустить кипятильник в воду, да мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. Через пару минут она с визгом запрыгнула на стол, ноги которого подкосились, но не сломались окончательно. Раскалившийся кипятильник взорвался, выбило пробки, загорелся диван. Первым делом я спас стол, сняв её со стола и швырнул на другой диван. Потом я выключил кипятильник, потушил диван, вылив на него воду из чайника. Она при этом верещала, будто её режут,  мне, действительно, захотелось её забить на мясо. Ругаясь матом, я велел ей сидеть тихо, и починил пробки. Нагрев ей таз воды с помощью электрочайника, кастрюли и электроплитки, я отдал ей приказ раздеваться и мыться. Раздевалась она медленно, как стриптизерша, но с исполнением второго приказа, она замешкалась.
-Сначала помой голову, потом туловище и в последнюю очередь ноги.
-Я не понимаю, как мыть голову в тазу. Что я туда окунусь и буду пузыри пускать?
-Я тебе сейчас покажу пузыри! Утопить тебя, мало! Очки снимай!
-Но я же без них плохо вижу, ты же знаешь!
-Снимай очки и поставь таз поближе к раковине!
Когда она чуть не опрокинула таз на пол, я не выдержал и взял инициативу в свои руки. Пока я намыливал ей голову, она скулила, что мыло попало ей в глаза. Это меня разозлило, и я сполоснул её голову холодной водой из-под крана. Волосы её были настолько запутаны, что расчесать их не было никакой возможности, и я понял, что придется мне вспомнить, как я стриг деповских в раздевалке в обеденный перерыв. Женская стрижка даже в дешевой парикмахерской стоила столько же, сколько стоили продукты на неделю.
-Теперь бери мочалку, и мойся выше пояса. Да нагнись же над тазом! И не брызгайся тут.
-Спасибо, но мне мочалка не нужна.
Пришлось мне потереть ей спину и брюхо и зад. Делать это мне было крайне противно, было такое чувство, что ухаживаю за человеком с лишней хромосомой.
-Ну, уж подмыться сама должна и ноги помой хорошо, с мочалкой. Да намыливай же её, мыла-то не жалей! И запоминай, как это делается! Я тебя больше мыть не буду.
-Почему? Это так сексуально…
-Ничего сексуального я тут не вижу! А на твоем месте, мне было бы стыдно. Уже взрослая баба, а ей такие вещи объяснять надо. Тебя что мама дома мыла?
Злой и недовольный собой я пошел покупать новый кипятильник. Если бы в чайнике и плитке не было теплового реле, то она бы точно устроила пожар в квартире. Много раз, придя домой я находил включенный и пустой чайник. Кипятильник следовало от неё прятать, чтоб не попасть в неприятную ситуацию. Формально квартиру снимал я, а она была моей гостьей. Проще было не мыть и стричь её, а просто развернуться и уйти, а еще лучше выгнать её и продолжать жить в этой квартире, которую я так полюбил. Но по опыту я знал, насколько трудно выгонять женщин из квартиры, как трудно их не впускать обратно, когда они грозятся облить дверь бензином и поджечь, когда кидают в окна камни и прочую дрянь, когда ломятся в дверь среди ночи. Я был недоволен своей трусостью и нерешительностью. Ведь я понял тогда, что жить с ней невозможно, не говоря уже о большем. С того дня я жил с ней только оттягивая момент разрыва, уже ни на что не надеясь. Ждал пока она уйдет сама.
-На следующие выходные я пойду в баню вместе с тобой, - заявила она таким тоном, будто делала мне великое одолжение.
-А у тебя деньги на баню есть?
-Я думала, ты заплатишь…
-К твоему сведению в бане есть мужское и женское отделения и с каждого человека берут деньги за вход.
-Я не понимаю. Мы что отдельно мыться будем.
-Если ты до пятницы не сделаешь операцию по смене пола и найдешь деньги на билет, то да! Садись на стул. Я тебя стричь буду. Не хочешь ухаживать за волосами, так надо прическу делать соответствующую.
-Я не хочу бриться на лысо, как твоя сестра.
-Я и не собираюсь тебя брить, оставлю все, что смогу.
Я точно не знал, что в итоге получится, когда начинал стрижку, просто обрезал колтуны. Пришлось срезать волосы по самые ушные мочки и выровнять их так, что прическа приняла форму грибной шляпки. Работой своей я был доволен, а Катя решила отправить меня работать парикмахером.
-Ну, хотя бы мою подругу одну пострижешь?
-Стирай, давай! Сказал тебе, что никого больше, тем паче женщин, стричь не буду!
Пока она, жалобно поскуливая, постирала свои штаны, я вымыл пол и окно, даже дверь протер. Повредить руку о стиральную пластиковую доску – задача трудная, но не для Кати. Она после пятнадцати минут стирки содрала себе кожу на костяшках. Как это у неё получилось, она объяснить не смогла и изобразить тоже, если бы вода вдруг не окрасилась в цвет крови она бы этого и не заметила. Еще несколько своих вещей она стирала ногами, как я ей показал, а постельное белье я постирал сам. Жарко, натопив печь, я натянул в комнате веревки и развесил чистое белье. Чтоб у Кати не было соблазна вытереть об него свои сопли, я научил её сморкаться в туалетную бумагу на улице и раковину дома.
Не знаю, может и возможны в этом мире люди самодостаточные от рождения и в течении всей жизни без перерывов. Я помню, что в раннем детстве был самодостаточным. Одиночество меня совсем не угнетало и мне ничего не стоило придумать себе увлекательное занятие. Я строил города из деревянных кубиков, населял их солдатиками, устраивал войны, разрушал города, герои гибли и рождались новые и снова строили города.  В то же время я был не против, играть с кем-то вместе, если это общество меня не угнетало, а если тот, кто рядом меня начинал доставать, то я просто уходил без всяких сожалений и попыток перевоспитать и навязать свои правила игры. Играл я только в те игры, которые придумывал и особо не зацикливался, менял правила, постоянно выдумывал что-то новое.
Все люди рождаются самодостаточными, просто кому-то раньше, кому-то позже, а кому-то вообще никогда, вдалбливают в сознание убежденность в том, что самодостаточность – это нечто ненормальное. Человека с детства учат бояться одиночества, то есть самого себя. Вместе с детской литературой, речами взрослых, мультфильмами, кино незаметно и постепенно в голову вползает убежденность в том, что одобрение окружающих является важнейшей в жизни вещью. Воспитание создает в детских душах нереальные, недостижимые идеалы, в сравнении с которыми ребенок чувствует себя полным ничтожеством или серой посредственностью, постоянно чувствует себя виноватым. Отсюда возникает потребность в самоутверждении, на удовлетворение которой человечество тратит всю свою жизнь. Эта искусственно созданная потребность, по своей сути не может быть удовлетворенной, что делает невозможным получение малейшей естественной радости от жизни.
Женщины прошедшие сквозь периоды моей жизни не жалели своих сил и изобретательности, чтобы вернуть мне мою самодостаточность, которую отняло у меня общественное воспитание. Своим поведением они показывали мне, насколько прекрасно одиночество по сравнению с тупой игрой с семейную жизнь. Они были учителями ниспосланными мне свыше. Бог помогал мне вновь обрести радость и свободу, говоря со мной через их действия…
-Что такое бог? – спросил я у Кати, когда она в очередной раз начала проповедовать мне свое православие.
-Это высший разум! – выдала она, разъяренная моим вопросом. – Почитай библию и поймешь. Я не имею высшего церковного образования, чтоб рассуждать по поводу таких вопросов. Сходи к батюшке и побеседуй с ним на эту тему. Тебе надо поехать к отцу Виктору, и ты обретешь истинную веру, и тогда у тебя будет все хорошо.
-Ты опять говоришь чужими фразами, посылаешь меня куда подальше, к знающим людям. Да, они много знают чужих слов и историй, но несут несусветную чушь, когда спрашиваешь об их опыте общения с богом. По моему, мы все воплощения бога, мы его отдельные погружения в материю. То есть, я – есть бог, только заключенный в тюрьму этого физического тела и рационального разума. Когда мы разговариваем друг с другом, тогда бог разговаривает сам с собой…
-Ты понимаешь, что это все бесовское! Ты сомневаешься и потому мучаешься, а если будешь верить безоговорочно, то на тебя снизойдет божья благодать. Таких, как ты, нужно лечить в специальных клиниках. Если бы у меня были деньги, я бы финансировала их создание по всему миру. Я чувствую в себе призвание лечить таких, как ты! Ты не представляешь, какие прекрасные люди выходили бы из этих клиник…
-Они бы обожали свои вторые половинки и плодили много детей, хорошо кушали и всем бы были довольны, любую работу они бы делали с превеликим удовольствием, никого и никогда не обижали и всё друг другу прощали и просто были счастливы, без лишних сомнений и рассуждений и всегда вместе. Не ты первая об этом мечтаешь! Гитлер, к примеру, даже курировал работу ученых над созданием подобных людей с помощью специального газа. Церковники хотят сделать свою паству такими уже две тысячи лет. И желания сбываются! Людей с лишней хромосомой становиться с каждым годом все больше. Вот оно! Вот тебе воплощение христианской добродетели! Вот они, счастливые люди, добрые, неагрессивные, нежадные, независтливые, не сомневающиеся. Ты хочешь отправить меня к попику, чтоб я стал таким, как они, но не проще ли тебе найти парня с лишней хромосомой и жить с ним счастливо, поедая тортики со сливочками в яблоневом саду пансионата для душевнобольных. Они же реально безгрешные люди, отними у человека все его дурные наклонности и вот, что получится – кастрированные коты.
-Они просто животные!
-Нет! У животных хорошо развит хватательный рефлекс, в отличии от людей с синдромом Дауна, у животных наблюдаются всплески агрессии, даже у заклеванных цыплят, самцы убивают друг друга из-за территорий и самок, пускают кровь своим собратьям, чтоб стать вожаком стаи, самки воруют друг у друга детенышей и съедают их. А Дауны не будут драться из-за еды или сексуального объекта, хотя едят и спариваются они с превеликим удовольствием, какой бы тухлой еда не была и скучным однообразный секс. И Дауны никогда не нарушают тех запретов, которые им основательно вдолбили в голову. Их можно принудить заниматься фитнессом, чтоб они соответствовали стандартам красоты.  Пластическая хирургия, косметика, солярии, искусственные волосы, модная одежда. Их цивилизация просуществует миллионы лет без изменений, потому, что смиренные дети будут жить именно так, как учили их родители, если не случиться в мире чего-то новенького, того, что не предвидели великие затейники вроде тебя. Нашествие инопланетных существ, к примеру, которые одной левой перережут всех этих божьих овец или станут их хозяевами, и со временем выродятся так же, как вырождается сейчас человечество.
-Ты можешь написать об этом фантастический роман.
-Писать такую дребедень ради денег мне лень, а просто так скучно.
-Но если всё, как ты говоришь, то надо предостеречь человечество.
-А мне больше не хочется делать людей счастливыми насильно, и спасать человечество от гибели, которой оно хочет и усиленно работает над своим самоуничтожением.
-Ну, разве ты бы не хотел быть суперменом, по которому сходят с ума все девушки планеты.
-На кой черт мне сдалось стадо безумных девиц? Ваши мечты и представления о рае просто смехотворны. Вечность прогуливаться среди цветущих яблонь и радоваться при этом могут только самые глупые из свиней. Эти идеалы и представления о счастье нашептал людям их страх, растрясти жирные белые зады. Я выметаю идеалы из своей головы, как мусор, спускаю их в унитаз. Я изо всех сил пытаюсь не лепить в своем воображении сладенькую утопию, не изобретаю универсальный рецепт счастья. Я догадался, что оно может накатить внезапно, словно диарея. Что бы я ни делал, колол дрова или рисовал или путешествовал. Счастье, когда ты настолько увлекаешься чем-либо, что забываешь себя пожалеть, всплакнуть над своей горькой участью, когда делаешь что-либо не ради чего-то, не ради того же счастья, не за славу и деньги, а просто потому, что тебе доставляет удовольствие это занятие. Когда-то я делал решетки и был счастлив, потом мне это надоело, потом радовался тому, что работаю на кране, но ни что не вечно.
-Ты просто примитив, если радовался тому, что работал на кране. А то, что ты не стремишься к большим деньгам и популярности – это только понты и сильно заниженная самооценка. К тому же ты онанист и эта вредная привычка разрослась у тебя в патологию. Когда я мастурбирую, я всегда после этого плачу и молюсь об искуплении этого греха.
-А может быть я тоже…
-Нет! Ты говоришь об этом совершенно спокойно и без стыда, как будто ты зубы чистил. Сколько женщин ты бы мог осчастливить, если бы этим не занимался! И твои книги не были бы такими мрачными и мертвыми. Да, то, что ты пишешь увлекательно, иногда красиво, но оно всё мёртвое. Посмотри на мои картины! Они не только прекрасны, они живые!
-А почему мне надо быть живым. Может мне нравится быть именно мёртвым, и создавать мертвечину подобную себе, чтобы люди увидели мир глазами мертвеца.
-У меня болит желудок, а ты еще говоришь мне тут всякие гадости! Нет, чтобы пожалеть меня, сделать мне что-нибудь приятное…
-Ладно, я спать хочу. Завтра надо большой заказ делать с утра. Сегодня я его делать не стал. Клиент после обеда приедет издалека. Так, что надо будет поднапрячься и успеть. Эта менеджер, блин, принимает заказы и даже не спрашивает, когда я смогу их сделать…
-Мне плохо, у меня жар, а ты мне рассказываешь о своих проблемах на работе! Меня они не интересуют!
-Я это к тому, что надо ложиться спать и тебе тоже не мешало бы поспать и завтра пойти к врачу. Если целый день плохо было, чего сегодня к врачу не сходила?
-Я выпила таблетки, думала, что помогут…
-Где они, кстати?
-Кто?
-Все таблетки.
-Я их съела.
Да, она съела все таблетки, что имелись в доме – пачку аналгина, фестала, ибуметина и еще пару упаковок. Не все из них были полные, но, если всё сложить вместе, то можно было рассчитывать на сильное отравление. Я спокойно спросил насколько давно она употребила все это, оказалось в течении двух последних часов. Еще не поздно было промыть желудок, что я и заставил её делать.
-Где у тебя желудок болит? – она показала в самый низ живота. – Ты учебник анатомии вообще открывала?
-Открывала! – вопила она, стоя на коленях перед тазиком. – Я его знала от и до! В отличии от тебя, я была круглой отличницей, могу табеля показать.
-Табеля будешь работодателям показывать. Давай блюй. Вон они, выскакивают. Перевариваться уже начали. Ты что сегодня в обед ела?
-Я себе майонеза купила и четыре луковицы.
-И съела это без хлеба. Ясно. Я бы от такого на месте загнулся.
-Ты ничего не понимаешь в здоровой пище…
До двух ночи она постоянно будила меня и сообщала, что сейчас умрет, ворочалась, толкалась. Я уже начал желать того, чтоб она поскорее умерла, когда в порыве гнева вызвал скорую помощь.
-А вы ей кто? – ехидно спросил молодой фельдшер. – Это ваша квартира, вы здесь прописаны.
-Нет, - ответил я, устало. – Это квартира моей дальней родственницы, а это моя подруга. Вы её, как я понял, с собой забираете?
-Да, придется. Поможете её отнести вниз, а то пятый этаж…
-Я могу идти сама! – испугано сказала Катя.
-Нет уж! – категорически отклонил её протест фельдшер. – Порядок такой. А вы, молодой человек, где прописаны?
-У родителей я прописан в другом микрорайоне и она тоже там рядом. Какое имеет значение, где я прописан?
-Да, никакого, я просто спросил.
-Мы гражданские муж и жена! – с достоинством сказала Катя.
Фельдшер гнусно хихикнул, и предложил ей лечь на носилки. Я испытал блаженное облегчение, когда наконец-то носилки вместе с моей тучной гражданской женой оказались в машине, но блаженство продлилось недолго. Фельдшер злорадно предложил проехаться до больницы, ибо не исключал того, что приболевшей Кате придется возвращаться из больницы своим ходом.
-А райончик у вас тут еще тот, да и по центральному району идти не близко, транспорта-то дежурного долго ждать, и идти до него большой крюк. На такси лучше всего…
-У меня денег нет! – недобро ответил я на размышления фельдшера. – А у неё тем более…
Я немного задремал в приемной больницы, но был разбужен восклицаниями своей сожительницы, которую осмотрели, поставили какой-то диагноз, который она тут же забыла, и выписали ей много рецептов.
-Жизнь моя! Ты такой благородный, ты не спишь из-за меня, ты так волнуешься, а тебе завтра на работу…
-Я не благородный, а трусливый и бесхребетный дебил! Мне завтра рано вставать, а я тут шляюсь по городу с дурой бестолковой, которая даже диагноз, который ей поставили запомнить не может! У какого врача ты была, хоть помнишь?
-Не смей так разговаривать со мной! Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня от гибели, но это не дает тебе права оскорблять меня. Я была у гинеколога.
-Вот и ладушки! Никакого секса, только платонические отношения, возвышенные чувства…
-Нет, ну почему никакого секса? Он ничего про это не говорил.
-Это и так ясно. Ты больна. Я обязан перейти на сухой паек, и ты не должна быть против этого. А теперь перейдем к рецептам. Тебе нужно купить все эти таблетки и регулярно их употреблять.
-Но у нас же нет денег!
-Зато у тебя есть мобильный телефон, а по пути сейчас будет круглосуточный ломбард, а потом аптека, тоже круглосуточная.
В ломбарде мы долго стояли за группой наркоманов, которые пытались сдать неработающую автомагнитолу, гитару без струн и еще кучу всякого барахла в нерабочем состоянии. Один из них, уходя, предложил мне купить у него героини или травы. Потом пришлось стоять у аптеки и ждать пока они купят себе баянов и ампул с водой. Когда Катя отоварила свои рецепты, тот наркоман, что предлагал нам наркоту, серьезно спросил, каких колес мы набрали, как и в каких количествах.
-Согласно рецепту врача, - мрачно ответил я и зашагал в сторону дома.
Уже светало. Тонкие, как паутина облака окрасились нежно-розовым цветом зари. Спать не хотелось. Идти домой на пару часов смысла не было. Под стелькой ботинка была какая-то мелочь и еще золотое обручальное кольцо на безымянном пальце. Я очень любил кольца, но только не золотые, можно было избавиться от него и получить немного денег, хотя в ломбарде за него дали только четверть того, что я за него отдал в свое время. Я попытался отправить Катю до дома. Она захныкала по поводу того, что с ней может в любой момент случиться приступ. Я шел с ней по улице навстречу восходящему солнцу, скрежеща зубами. Огненный шар размеренно поднимался над ржавыми крышами, красил облезлые, пыльные, замшелые стены и опухшие измятые лица. Именно тем утром я заметил, что начали лопаться набухшие почки на корявых ветвях деревьев. Дышалось легко и свободно. Оранжевый ветер гладил меня по колючим щекам и звал в путешествия. А Катя ныла о том, что теперь ей будет труднее искать работу без телефона, что это был её первый телефон и он был её талисманом.

Глава седьмая. Перемена коней на бесконечной переправе.

 Дома я взял велосипед, и голодный поехал на работу. Растянутая цепь скакала по шестерням, колодки были изношены, а денег на ремонт не было. Все мои сбережения были истрачены на продукты, хозяйственные нужды и квартирную плату. В холодильнике была банка варенья, что дала Кате моя мама, мука, какие-то крупы. А Катя еще воротила нос от дешевых и вонючих сигарет, которые я ей выдавал поштучно. То, что она курила их не в затяг, приводило меня в ярость. Она их просто жгла, чтоб завонять всю комнату. Я старался реже проветривать помещение, экономя на дровах. Я сжег всю мебель с чердака, не жалея своего времени, сил и электричества на её распилку лобзиком. Я уже три месяца не платил алименты своей бывшей жене, и она подала на развод, скоро надо было переться в её родной город на заседание сиротского суда. На работе было всё меньше заказов и больше бесплатной работы. Шеф требовал, чтобы я сконструировал из дрели фрезерный станок, толком не зная, что это такое. Лукашенко повадился каждый день ездить на таможенный склад за материалами, которые можно было привезти за один рейс и складировать в мастерских, предварительно наведя там порядок. Но ему очень нравилось кататься на служебной машине, через большой город. Он чувствовал себя большим человеком, когда прибывал на склад с личным водителем и грузчиком в моем лице.
Мастерские находились в здании радиотехнического института, руководство которого сдавала в аренду большую часть своих площадей под офисы и склады мелких фирм. По этим помещениям иногда под видом поиска работы шлялись наркоманы, которые воровали всё, что попадало под руку. Как-то раз один, пока я ходил в туалет заперся в мастерскую и за три минуты умудрился скрутить циркулярную пилу, которая в качестве обрезного станка, была прикручена к столу четырьмя болтами. Скрутить он её успел, но не вынес, столкнулся со мной в дверях и бросил пилу в коробку с мусором, так что я этого не заметил, а потом долго и нервно метался, в поисках пилы, пока не нашел. Велосипед я пристегивал к перилам на лестнице, но в один из дней, после семейной сцены я забыл ключи и потому не пристегнул свой дорогой велосипед.
-Ты что на троллейбусе сегодня? –  спросил меня вернувшийся с таможни Лукашенко. – Я смотрю, какой-то, с подбитым глазом, твой велосипед вниз тянет. Я думал, ты его продал.
-Нет, ты ничего такого не подумал, ты знал, что его у меня стянули, но ничего не предпринял.  Я тебя не осуждаю, ты не обязан был этого делать, тем паче тебе даже приятно то, что у меня теперь нет велосипеда, и я буду ходить на работу пешком…
-Что ты такое говоришь! Я тебе сочувствую, и денег могу одолжить. На троллейбус. Вместе ездить будем. А поехал бы со мной, не спёрли бы. Это бог тебя наказал за вредность твою. Вот так!
Я знал, что в этом случае следовало бы расстроиться, рвать волосы и посыпать голову пеплом, ругаться матом хотя бы, но мне было лень это делать. Я знал, что ничего уже не могу изменить и думал только о том, где взять деньги на новый велосипед. Купить велосипед в кредит я не мог, ибо официально я нигде не работал и не имел никаких источников доходов. Оставалось одно – попросить у мамы, чтоб она оформила кредит на свое имя. Я знал, что она мне не откажет, но будет долго ругаться.
-А ты как-то не очень расстроился по этому поводу, - сказала мама удивленно.
-А что толку расстраиваться?
-Может это и правильно. Катя твоя на работу не устроилась?
-Нет, конечно, лежит и ноет, болеет и медитирует за меня круглыми сутками и требует, чтобы я её за это кормил, одевал и ублажал…
-И ты её слушаешься?
-Нет, конечно! Вот она меня и бьет и орет на меня.
-Тебе это еще не надоело? Домой возвращаться не думаешь, а то работы у тебя все меньше, а тут кредит выплачивать за велосипед надо будет. Скоро зарплата будет, и ты мог бы не в кредит его купить, я бы тебе немного в долг дала немного. Или ты еще не понял, что она ненормальная, это сразу видно. Несет непонятно что, ни черта делать не умеет. Такая же жирная баба, как Верка. У тебя просто дар находить хомут на свою шею.
-Скучно без хомута-то…
-Неужели, опять будешь два года мучатся?
-Да нет, еще пару месяцев и всё. Она в гости к тебе напрашивалась…
-Спасибо, не надо. Она забивает своей ахинеей весь эфир. Папа за батарею держался, чтоб с ней на кухне пятнадцать минут высидеть. Если сам с ней жить хочешь, то, пожалуйста, но меня от неё избавь. Я её терпеть не обязана. Пусть своей маме мозги пудрит.
Коллеги подходили ко мне со своими соболезнованиями и не менее бестолковыми советами, как найти похитителей и наказать их. Юра посоветовал купить краденый велосипед на блошином рынке. Дома Катя добросовестно рыдала и того же требовала от меня, даже с кулаками на меня накинулась, когда я посмеялся над её театральными способностями.
-Это лишь показывает твою полнейшую бесчувственность и душевную черствость. Ты к велосипеду относился лучше, чем ко мне и вот его у тебя украли, а ты смеешься, подонок! Тебе на всех наплевать!
-Это дар божий, к которому надо относиться с уважением. Ты же сама говорила, что все идет от бога, значит мой похуизм тоже, вот за него я бога и благодарю и радуюсь его дару. И с чего ты взяла, что твои сопли дорогого на небесах стоят? Никто за них и гроша ломаного не отвалит. Во-первых, они корыстны, во-вторых много ума и сил не надо, чтобы их генерировать.
-Это почему же не надо? – обижено возразила она.
-Да потому, что ты бы никогда не ныла, если бы для этого требовалось хоть немного напрягаться…
-Ах ты, гад! И на какие же деньги ты собираешься покупать новый велосипед? На что мы будем жить? Ты посмотри на меня! На мне вся одежда как на вешалке висит, я потеряла, наверное, килограмм десять! Я скоро в голодные обмороки начну падать!
-Судя по твоему животу, они тебе не грозят в ближайшие три месяца. Ты мне, кстати, денег должна. Ты говорила, что отдала как-то целую зарплату за курс похудения, который не подействовал, а тут десять кг с плеч долой, за это с тебя причитается. И почему ты спрашиваешь, на что мы будем жить? Я буду жить на свои деньги, а ты не знаю.
-Так! А ну-ка пошел вон из моего дома! Я нашла эту квартиру!
-Спасибо тебе за это, но ты ни разу не заплатила за неё, да еще и сидела в ней на моей шее и болтала своими жирными ножками…
-Это на твоей-то тощей шее можно посидеть! Да мы целый месяц питались продуктами, которые мне давала моя мама…
-Вот и будешь питаться за её счет дальше, и за квартиру я больше платить не буду. Выкручивайся, как хочешь.
Тем вечером я был весьма голоден, и когда Катя отлучилась в туалет, я открыл холодильник и начал там судорожно искать съестное. Пока я был на работе, она умудрилась сожрать даже остатки черствого хлеба, который я покупал рано утром на рынке вдвое дешевле, чем обычный хлеб в магазинах. Не было и варенья и куска тыквы, которую Катя перепутала с дыней, и съела сырой. Остался только рис, который надо было оставить на утро и немного муки. И тут удача! В морозилке изо льда торчал кусок заиндевевшего пластика. Взяв нож, я выковырял изо льда кусок сала грамм на триста, который Катя не досмотрела. Она могла позволить себе подобную неосмотрительность, у неё было еще тридцать кг жирового запаса.  Я еле дотягивал до пятидесяти восьми при росте метр восемьдесят. Стоило мне день не поесть, как в желудке разгорался пожар, а в глазах становилось темно. Тело начинало пошатывать, к тому же, мне надо было ходить на работу и по магазинам. Она целыми днями лежала дома, и жаловалась, что я не могу заработать денег, чтобы она смогла посещать фитнесс клуб. Я спрятал за пазуху холодный кусок, оделся и тихо вышел из квартиры на чердак и вылез на крышу.
Заходящее апрельское Солнце било в мои глаза рыжими лучами, щедро одаривая меня витамином группы Д. Я торопливо грыз мерзлый жир, и находил его очень вкусным после двух голодных суток. Обычно я не выношу сало потому, что мой дедушка был с Украины и в детстве агрессивно потчевал меня этой гадостью, надеясь на то, что я со временем стану таким же жирным, как он. Я добровольно обрекал себя на голод. Я мог пойти к маме и попросить поесть. Она бы мне не отказала. Мне мешала это сделать гордость. Я мог выкинуть к черту эту Катю, которая своими кулинарными потугами портила половину всех продуктов, что я покупал, а отпускать её в магазин одну было полным безумием. Я не выгонял её из упрямства, не хотелось становиться в длинную колонну, сбежавших от неё мужчин. Я должен был чем-то выделиться из общей массы. Я пытался заставить её убежать от меня.
Обожравшись салом, я побрезговал съесть шкуру со щетиной, и великодушно отдал её Кате.
-Какая прелесть! – она ела шкуру вместе с шерстью. – Откуда ты её взял?
-В морозилке лежала. Наверное, еще от прошлых жильцов осталась. Я такое есть не люблю, подумал, может быть, тебе захочется…
-Так, может, она испорчена.
-Может и испорчена, но если ты до этого долго ничего не ела, тогда желудок переварит все что угодно.
-Я обедала! – испугано сказала она. – Я сегодня ходила к Тоньке. Она угостила меня супчиком. А ты так ничего и не поел со вчерашнего дня, милый! Хочешь, я тебе сейчас блинчиков пожарю?
-Не трогай продукты!
-Но ты же можешь умереть с голоду!
-Главное, что ты всегда найдешь к кому сходить и поесть супчика.
Велосипед я себе купил не дешевый, еле наскреб денег на первый взнос. Потом он долго и исправно служил мне много лет и оказался на редкость прочным. Получалось, что треть зарплаты я отдавал за квартиру, треть составлял ежемесячный взнос за велосипед. Нужно было еще платить алименты и питаться, а еще надо было купить себе джинсы и новые сапоги. В кожаных штанах было жарко, а один из сапог запросил каши.
Кате велосипед очень понравился. Она сказала, что я просто обязан подарить его ей потому, что он красно-черно-серый, а эти цвета её вдохновляют творить. Но когда я не дал ей даже покататься, зная, как она знакома с правилами дорожного движения и вообще относится к вещам, она начала обвинять меня в расточительности, из-за которой мы вместе голодаем. И вообще, почему я не посоветовался с ней, прежде, чем делать такую дорогую покупку. Она могла бы мне посоветовать, какого цвета мне покупать велосипед. Я молча смотрел на своего колесного коня, и улыбался, и ничто не могло помешать моей радости.

Глава восьмая. Праздник каждый день.

Все-таки она предприняла один важный шаг на пути к трудовой деятельности. Моя псевдо голодовка её вдохновила на то, чтобы поехать к маме, взять кое-каких продуктов и надомную работу, которая заключалась в том, чтобы расшивать лоскуты кожи разноцветным бисером. За первый рабочий день она на маленьком лоскуте вышила массивное и бесформенное пятно, которое топорщилось, выгибалось и наползало на края кожаного лоскута.
-Это никуда не годится, - забраковал я её работу. – Во-первых, этот лоскут никуда не пришьешь, надо было хоть сантиметр на швы оставить. Во-вторых, ты здесь натыкала слишком много, а тут есть пробелы. В-третьих, ни черта не понятно, что ты хотела вышить. Дай мне попробовать. Сейчас, я тебе покажу экстра-класс!
Сам того не заметив я втянулся в это занятие. Пыхтя трубкой, я рассортировал бисер по цветам и размеру, разметил кусок кожи и с головой ушел в работу, думая о том, что лучше бы резать стельки из войлока и меха, чем за жалкие копейки ковыряться с этим бисером. На следующий день я раздобыл на работе наперсток, вернулся домой пораньше, отварив остатки гречки, рьяно принялся за дело. У Кати дело не спорилось. Она обзывала свою маму эксплуататором и скупердяйкой, кричала, что каждая её вышивка произведение искусства, и за неё следует платить по тысяче лат. Так же её приводила в ярость песня Летова о игре в бисер перед стаей свиней. Она делала мне великое одолжение и слушала мою любимую музыку, демонстративно плача. Меня не трогали её артистические слезы.
-Итак, на батон хлеба ты зарабатывала два часа. Неплохая скорость!
-Я возьму с неё в два раза больше, а если она не даст, я продам её нитки, иглы и бисер с кожей.
-Неплохая шутка! Я себе рельефно представил, как ты ходишь по этому району и метаешь бисер перед свиньями, а заодно и нитки с иглами и кусками кожи. Даже при наличии хорошей швейной машинки и умении хорошо шить брюки, юбки и жакеты с куртками, много на этом не заработать. Тот портной, который шил мне кожаные штаны, сказал, что имеет вместе с женой, которая арендует на базаре палатку, и целый день в ней торчит, не больше чем я зарабатывал, когда у меня было более или менее нормальная ситуация с заказами. Причем, ему, в случае чего, не будут выплачивать пенсию и пособие по болезни. Да еще и эта возня с арендой места на базаре, недовольными клиентами. Лучше устроиться на нормальную работу, о которой забываешь, оттрубив восемь часов, выходя за проходную.
-Ты всего боишься и потому никогда не станешь состоятельным человеком, ты так и останешься придатком к какому-то механизму, которому, как собаке кость, кидают мизерную зарплату. Вот дядя Володя, друг моей мамы арендовал помещение и наладил производство застежек для лифчиков, а потом еще миллионами делал какие-то штучки железные.  Да, у него нет уверенности в завтрашнем дне, но он свободен и сам себе хозяин, никто ему не парит мозги…
-Конечно! Только в один прекрасный день он может сделать целую партию бракованных застежек для лифчиков, и настанет ему большой и светлый кердык. К тому же у него наверняка были знакомые на швейной фабрике, раз он получил такие заказы…
-Но ты же тоже мог бы организовать фирму, которая изготавливает и устанавливает жалюзи…
-Да, мог бы, проблема только в стартовом капитале, хотя можно начать только с установки и со временем раскрутиться, но мне скучно делать деньги.
-А что тебе не скучно!
-Путешествовать на своем велосипеде и писать свои книги.
-Но за путешествия тебе ничего не платят, а свои книги ты даже не пытаешься напечатать. Я не понимаю, зачем ты купил велосипед, да еще и такой дорогой.
-А чего я такого написал, чтоб показать это издателю? Эти фантастические романы никуда не годятся. Они, как твои энергетические кляксы, далеки от натуры и не профессиональны. Если они мне самому не нравятся, как они могут понравиться кому-то другому?
-Что у нас сегодня на ужин? Я уже пальцев не чувствую от этого дурацкого бисера! Кстати, я видела в магазине твоих бывших друзей. Этот толстый Игорь просто маньяк! Он просто источал сексуальную агрессию, и от него разило алкоголем. Он танцевал и в танце пытался меня прижать к стенке. Я ему сказала, что я его видела на фотографиях, и заочно с ним знакома, потому, что я твоя гражданская жена, то есть жена его бывшего друга…
-Если он был пьян настолько, что танцевал и пел в магазине, то он вряд ли разобрался в том, что ты ему так путано наплела.
-Нет, он обещал тебе сегодня позвонить и потом зайти в гости, я его пригласила, но надеюсь, он не придет. Он же меня изнасилует! Он же уже старый мужик, как ты с ним дружил! А этот Покемон тоже какой-то странный. Он вообще ни разговаривал, только щелкал семечки, смотрел, а потом за ним засеменил.
-Зачем было их приглашать, раз они такие маньяки?
-Но они же твои друзья, хотя я не представляю, как ты дружил с такими отморозками и алкоголиками.
-Это не самые худшие их качества. Сама приглашала, сама и будешь отклонять приглашение или принимать их одна. Проблема еще в том, что сегодня обещали зайти Матвеевна и Диана, которая имеет право объяснять мне устройство мира. Она же по специальности исповедовала приговоренных к смертной казни, пока её не отменили.
-А за что Диану отменили?
-Не Диану, а смертную казнь. Она обещала тебе принести кисточки и краски, которые она отняла у своих воспитанников, а еще мы и объедим бедных деток. Она сказала, что прибрала у них трехлитровую банку супа и картофельное пюре с котлетами. Жаль, что весь компот, дармоеды, выпили. За эти дары её надо припахать на счет бисера. Пусть покажет, как она работала мастером на швейной фабрике, может, она и не заканчивала швейный техникум…
-Как ты циничен! Я слышала, что Матвеевна руку сломала.
-Об кого интересно, кого она вразумляла?
Я не хотел видеть своих бывших друзей, не хотел видеть Диану, но был не прочь поесть немного борща. Только Матвеевне я был рад.
Первой явилась Диана. Чинно покудахтав о хороших погодах, которые стоят на улице, она авторитетно одобрила вышивание бисером и тоже взялась за дело. Я в это время поедал борщ, которого она принесла ровно на два литра меньше, чем обещала, и в ненаваристом бульоне плавало слишком много составных компонентов отличающих борщ от куриного бульона. В картофельное пюре явно не добавляли молока, а вместо него плеснули воды и растительного масла или не знаю что, надо туда плеснуть, чтоб эта жижица, называемая картофельным пюре, приобрела зеленоватый оттенок. Котлетами Диана назвала две головешки, которые могли содержать все, что угодно, но только не мясо, не белки и жиры. Тем не менее, я наелся, нагло обделив Катю. В холодильнике была консервная банка с гусиным паштетом, немного булка хлеба, сосиски.  Все это надо было растягивать до зарплаты, которую обещали выдать через неделю, но могли и не выдать вообще.
Матвеевна со сломанной рукой была под градусом и в злобном настроении. Она с порога заявила, что у неё есть деньги на бутылку водки, за которой она приглашала меня пойти вместе, на что я охотно подписался, ибо торчать в обществе Кати и Дианы мне было тяжело. Вместе взятые они очень много весили, а их аргументы еще больше. Тучи, сгустившиеся над колодцем двора, были отражением их настроения, а моросящий дождь был их слезами. Я поспешил с Матвеевной за водкой, чтоб больше молча не смотреть молча на хмурое небо сквозь заплаканный глаз окна, выслушивая жалобные стенания о жестокостях мира. Диана, конечно, утешала правоверную подругу, говорила о том, что уныние – грех. И рассказывала о своей внутренней борьбе. Она нашла себе мальчика модельера, ему всего восемнадцать. Он работает моделью, но не всегда её слушается. Что же с ним делать?
На лестнице Матвеевна толкнула загипсованной рукой чинно поднимавшегося Игоря и семенившего за ним походкой гиббона Покемона. Сделав над собой усилие, проклиная себя за малодушие, я протянул руку Игорю, а его верному оруженосцу рявкнул, чтоб он убирался.
-Это твои друзья? – Матвеевна недовольно оглядела их с ног до голов. – Чего-то они мне совсем не нравятся. Этот жирный думает, что хитрее всех, а этот тощий полный дебил. Ты посмотри на него, у него же глаза, будто колес наглотался и бритый, как уголовник.
-Идите наверх, - закончил я критику Матвеевной. – Там расскажете Матвеевной о своих достоинствах. А мы сейчас за водкой сходим.
-Я не понимаю! - закудахтал Игорь, пригладив зачесанные назад редеющие волосы, приложив жирную ладонь к округлой и выпуклой груди. - Не понимаю, что это за люди рядом с тобой, и кто им дал право вот так вот…
-Я дал Матвеевне право вскрывать ваши пороки! Если вам чего-то не нравится, я вас не держу.
Я спросил у Матвеевны, чего она такая злая и откровенная. Она ответила, что ноет рука и взывает её к откровенности. Мое предложение взять какой-то закуски она грубо отклонила, сказав, что водки надо взять литровую бутылку, чтоб хватило на всю компанию, потому, что мои друзья пришли с четырьмя литрами пива, как жиды пархатые, а Диана, кроме пищевых отходов из детского сада, ничего принести не может. Так что закуску должен обеспечить я, как хозяин квартиры.
-Катя твоя не худеет, бисером вышивает, ушей из-за щек не видно, пузо, будто у беременной, а ты говоришь, что жрать нечего.
-Но то, что ты сейчас говоришь просто хамство, и оно мне почему-то даже нравится. Ты даешь людям ровно то, что они заслуживают.
-Ты стал какой-то другой. Раньше ты был котом, который гуляет сам по себе, а теперь бегаешь, как собачонка домашняя.
-Это точно. Ем пищевые отходы из детского сада и не возникаю против благочестивой Дианы. Пора завязывать со всей этой байдой. Велосипед угнали на днях, и это знамение свыше. Только я не знаю, что мне делать дальше, в какую сторону направиться. Я уже даже не знаю, чего я хочу, слишком привык делать то, что от меня ждут окружающие…
-Чего ты пригласил эти мерзкие рожи?
-Да это не я, а Катя. Она собралась вылечить их от сексуальной агрессии, и научить их правильно ухаживать за женщинами. Если честно, то ей мало превратить в полный бред свою жизнь, она работает и над моей.
-С кем поведешься, от того и наберешься.
Когда Матвеевна села за стол, и водрузила на него бутылку, Катя предложила ей вышивать бисером.
-Милочка! – обратился к Кате Игорь, потирая двумя пальцами уголки своего рта. – Этим лучше заниматься утром, после распития водки. А сейчас мы будем танцевать, как поет Демисс Русос!
-Я просила вас не называть меня так!
-Не надо стесняться своей миловидности! Но, если не хочешь, то не буду, желание дамы для меня закон. Музычку нам! Я не могу работать без фона, мне нужна атмосфера и кружка для пива.
Катя небрежно поставила перед ним пивную кружку, в который был вялый цветок и позеленевшая вода. Игорек сморщился и пошел тщательно мыть кружку и выкидывать цветок. Диана придвинулась поближе к Покемону, а он таращил глаза и старательно жевал резину.
-У Дианы вид охотницы, - заметил Игорек, искоса наблюдая за её телодвижениями. – А у нашего вечно юного друга вид переевшего кролика, который никак не может что-то прожевать.
-Жвачку жую, - глупо гогоча, пробубнил Покемон. – Переживаю!
-Не вмешивайтесь в наш разговор так нагло! – отшила Игорька Диана.
-Как тебя зовут? – ласково и вместе с тем зловеще спросила она у Покемона. – Ты такой симпатичный мальчик!
-Меня? Меня зовут… Дииимааа!
-Дима! – заблеяла Катя. – Я тебя умоляю, не будь Покемоном!
-Не мешай, Катя! Это не вежливо, лезть в разговор, когда тебя не спрашивают. У тебя, Дима, есть какие-то домашние животные.
-Ах! – взвыл Игорек, мешая Покемону отвечать на поставленный вопрос. – Дайте же молодым людям уединиться. Давайте, сделаем для них шалаш на диване из этого красного пледа!
-У меня дома есть… - выдавливал из себя по одному слову Покемон.
-Как интересно! И кто же у вас есть дома?
-У него есть кошка, - ответил я вместо него. – Она приносит ему глистов и котят, которых они топят в кипящей воде вместе с мамой.
-Женя! – Диана теряла терпение. – Ты просто завидуешь его красоте.
-У меня дома есть змеи! – смеясь, как юродивый, выпалил Покемон.
-Очень хорошо! И чем же вы их кормите?
-Не знаю! Хлебом, наверное!
-А где они у вас живут?
-Под газовой плитой. Я бросаю им батон, и они в него впиваются и грызут и друг друга жалят ядом своим.
-А почему ты им его не покрошишь, или не размочишь?
-А чтоб у них челюсти были сильные…
-Давайте, Дима, выпьем немножко, я с вами поделюсь.
Диана хотела плеснуть Покемону в стакан с пивом водки из своей чайной чашки, но Матвеевна её опередила и плеснула щедрой рукой из бутылки так, что полилось через край на бисер и спортивные покемоновские штаны с тремя лампасами. Диана старательно начала стряхивать жидкость с синтетики, ощупывая то, что было под ней. Игорек брезгливо отказался от вливания водки в его кружку с пивом. В знак протеста Матвеевна выпила стакан водки залпом и обещала разойтись и устроить всем веселую жизнь. Начала она с того, что экспроприировала из холодильника несколько сосисок, и съела их без хлеба, не смотря на мои протесты и предложения закусить гусиным паштетом, который Катя размазала по сладким булочкам, которые принес Покемон. Насытившись, Матвеевна потребовала бумагу и кисть с красками. Красок Кате было жаль, но она расщедрилась на обломки пастели, напоминая Матвеевне, что у неё вряд ли что-то получится из-за сломанной руки, но та была непреклонна в своих требованиях. Кате было тяжело оторвать от сердца пару больших листов ватмана, но её лицемерие пересилило жадность. Матвеевна, учуяв, что бумага была выдана со скрипом, очень быстро нарисовала левой рукой на одном листе павлинье перо внушительных размеров, а на другом большой и красный мужской половой орган, вылезающий из цветка ромашки.
-Все! Нарисовала, в первый раз в жизни левой рукой. Катюха, давай еще лист, не жмись! С моими рисунками потом в туалет сходишь, только помять надо вот так вот.  Это, чтоб задницу подтирать удобно было. Ну, ты скажи свое авторитетное слово, как искусствовед! Гениально? Да? Для туалетной бумаги неплохо оформила, только в оформители меня не принимают на работу. Ну, до тебя, родная, мне очень далеко! Ты у нас непризнанная гениальность! Эй, ты, Покемон и ты толстый! Вы знаете, что она гениальный художник. Хотите она вас нарисует? Давай, рисуй вон ту морду, если бумаги на неё хватит!
Напустив на себя важный вид, Катя принялась рисовать Игорька, который даже замер, позируя. Она приговаривала, что нарушает все законы живописи, хотя рисовала, а не писала красками, но она создает портрет в своем оригинальном стиле. Покемон смотрел на её действие с подлинным восторгом, издавая неприличные звуки, крича, что Игорь на бумаге, как живой, Матвеевна, зло смеясь, поддакивала ему. Через пятнадцать минут «напряженной работы» шедевр был окончен. И я получил несказанное удовольствие, когда смотрел на лицо натуры, созерцающий свое отображение. Лицо было обозначено овалом, внутри которого кособоко были расположены точки глаз под палками бровей, крючок носа, съехавший на бок, рот с большой нижней губой, которой у Игоря не было. Но самым каверзным местом в портрете был бублик уха.
-Ты гляди! – задыхалась в приступе хохота Матвеевна. – Сейчас он на этот портрет посмотрит немного, и станет на него похожим!
-Матвеевна! Я тебя умоляю! Ты совершенно ничего не понимаешь в живописи! Я вижу этот мир иначе, чем ты.
-Э! Э! – помычал в кулак Игорь. – Это даже не дружеский шарж, не карикатура. Это! Это, особое видение гениального художника. Но у себя в комнате я его, пожалуй, не повешу! Однозначно!
-Давай, я на другой стороне лучше портрет его члена нарисую, может его он у себя над кроватью повесит. Он у него маленький, да удаленький!
-Матвеевна! Я тебя умоляю! Пожалуйста, не надо рисовать всякую гадость, и говорить о ней! Рисуй лучше просто цветочки, перышки…
-А я не вижу члены в негативном свете. Я много о них думаю, и этого не стесняюсь. А чего тут стесняться? Без них совсем тоскливо жить.
-Вас Матвеевна зовут? – неуверенно начал Игорь. – А с чего вы это взяли, что он у меня… М-м…
-Опыт, родной ты мой! Большой стаж, за короткий срок. Я заметила, что, если мужик пухленький, широкий, высокий, шкаф, одним словом, то ключик у него маленький. А если он тощий от природы, узкий, значит, у него всё в корень ушло. Бывают, конечно, исключения, но судя по тому, как ты сейчас нервничаешь, ты к ним не относишься…
Катя распахнула окно, включила музыку на всю катушку и начала выполнять, заученные на уроках танцев, движения. Игорек, всегда любивший, поразмахивать своими массивными конечностями под музыку, танцевать с Катей не решился. Я подскочил к ней, сделал пару неприличных движений и сел на диван, чтобы бездумно терзать струны игрушечной гитары найденной на чердаке. Выполнив программу минимум по танцам, Катя высунулась в окно, и начала поносить жителей дома напротив, сидевших в своих светящихся окнах.
-Мужик! – с пафосом вопила она. – Бросай ты свой дрянной суп! Выплесни его в окно и иди к нам пить водку и совокупляться!
-Вырубите вы музыку! – призвал к порядку Игорек, который отказался от водки. – Екатерина, не ори, а то мужик и вправду придет и отымеет Евгения, а не тебя или ментов, на хрен, вызовет, которые нас всех отымеют. Не надо мешать другим!
-Но где же чувства? Где страсть? Все сидят какие-то вялые, а могли бы танцевать танго.
-Танцевать будем под другую музыку и в другом месте.
Дело было в том, что Катя сильно намешала водки, пива и вина, за которым сходила Диана с Покемоном и, уже толком не соображая, что делает, врубила ГрОбов. Игорька обожавшего всякий эстрадный кал, сильно передернуло от грубости Летова. Рисовавшая красный член, входящий меж зеленых половых губ Матвеевна начала бурно возмущаться зазвучавшим так громко безобразием. Она не понимала панк-рока, и не выносила ненормативной лексики. Диана великодушно не обратила на музыку внимания, а Покемон попросил чего-то нечто, и замычал, изображая музыку, которая ему нравится. Диана деликатно поглаживала его загривок, а он боязливо трогал её мясистую коленку двумя пальцами, на которые он постоянно поплевывал. Плевки на указательный и средний палец были одной из его отвратительных привычек. Он это делал с гордостью, объясняя свои действия спецификой своей работы, мол, кончики пальцев у него сохнут от постоянного контакта со шпатлевкой, которую он целыми днями размазывает по стенам. Матвеевна, отвлекшись от рисования, взяв руки Покемона в свои, преподала ему урок ухаживания. В результате Диана возмущенно закричала, чтоб она рисовала свои члены и не мешала ей общаться с мальчиком. Покемон возмущенно заявил, что он не мальчик, а мужчина и выпятил свою куриную грудь, выкатывая свои бездумные глазки, которые, как он сказал Диане по секрету, стоили по миллиарду каждый. Услышав это, Матвеевна предложила ему продать один из них и вставить такой же, только стеклянный, а на полученные деньги роскошно гудеть всю оставшуюся жизнь.
Катя немного утихомирилась, выпила водки, поинтересовалась, чем занимается Игорь. Тот напустил на себя важный вид, поправил воротник рубашки с коротким рукавом и начал в высокопарных выражениях рассказывать ей о том, что он руководит небольшой бригадой, уверенно занимает определенную нишу в строительном бизнесе и предлагает Кате работу. Он упивался положением работодателя чинно сидящего в кресле и милостиво принимающего человека на работу. Катя в свою очередь начала врать ему о том, что она без пяти минут дизайнер, но согласна на любую работу. И он не постеснялся предложить ей шлифовать стены, если я ей разрешу. Я сказал, что у неё есть своя голова на плечах и пусть сама решает. Тогда он сказал, что просто не имеет права позволить любимой женщине своего лучшего друга работать на такой тяжелой и низкооплачиваемой работе. Два лицемера соревновались, а меня воротило от их болтовни. Матвеевна, поцеловавшись с каждым на прощание, не поддавшись уговорам, ушла домой и сказала Игорю, что он неплохо целуется, хотя и мерзкий человек. Покемону она посоветовала хоть иногда чистить зубы и не есть всякую дрянь.
Мне очень хотелось уйти вслед за Матвеевной и никогда больше не видеть ни «любимой» женщины, ни Дианы с её пищевыми отходами, ни друзей с их нишей в строительном бизнесе. Однако, я продолжал дергать струны пластмассовой гитары, уставившись на репродукции Черлениса, которыми Катя оклеила грязные серые обои. Я посмотрел на себя глазами Игоря, и почувствовал его злорадство, ради которого он терпеливо сносил все выпады Матвеевны, которая в итоге капитулировала и ушла. Я увидел всю нелепость своего положения. Я не хотел, чтоб бывшие друзья видели меня поедающим пищевые отходы, и откладывающим сосиски на черный день. Хотя у них не было денег, так же, как у меня, их безденежье не так бросалось в глаза, как моё.  Еще эта Катя, вымогающая у них работу…
-Евгений чего-то грустный, - с плохо скрываемым злорадством, сказал Игорек. – Кстати я хотел попросить у тебя прощения за то, как себя вел, когда мы вместе работали…
Теперь он между делом еще и хотел опустить меня в глазах этой сожительницы!
-Кстати, мне не за что тебя прощать! Своим поведением ты унижал только себя и больше никого.
-Ты еще сердишься? Ну, подойди сюда и дай мне руку. Я приношу тебе искренние извинения за все свои колкости и насмешки. Ты был прав, а Сайнюшка с этим Митюнюшкой занимались херней.
-Чего ты просишь у меня то, что должен взять сам! Нельзя вымогать то, что дается даром.
-Дима! Ты ничего не хочешь сказать Евгению?
-А что надо говорить?
-Извиниться перед ним за свое поведение в прошлом.
-Не буду я перед ним извиняться. Он плохо работал и из-за него мы получили мало денег и правильно Сайнюшка ему не заплатил.
-Да он его просто кинул и нас тоже, но не так явно, а потом точно так же, как и его. Не ты ли ныл, что он нас постоянно обманывает? Я прошу извинить меня за выражение присутствующих здесь дам! Да кому ты нужен, кроме меня, скотина! После тебя каждый раз приходится отбивать от стен горы криво намазанной штукатурки. Забыл, как ты вымазал на потолок десять мешков, и все пришлось сбивать зубилом всю ночь?
-Да мне мама сказала, что я был бы лучшим в её фирме! Лучше тебя мне не найти!
-А вот здесь ты прав!
-Да нет, ты не понял меня! Лучше тебя мне не найти!
-Вот и я об этом говорю!
-Нет! Лучше тебя мне не найти! Черт! Лучше! Лучше тебя! Лучше меня, мне не найти…
-О чем они так ругаются? – спросила у меня Катя.
-Это их дела, которые меня уже давно не интересуют. Давай спать ложиться, я уже устал.
-А как же гости! – Катя смотрела на меня, как горные козы смотрят на извержение вулкана.
-У нас два дивана. Улягутся как-нибудь. Плед у них есть, подушки тоже, где туалет они знают, так что за них не волнуйся. Верхний свет мы вырубим, а Диана там, на холодильнике светильник запалит. Вот так! Спасибо, Диана!
С головой забравшись под одеяло, Катя шепотом спросила меня, когда мои друзья уберутся. Я ответил, что раньше много гостил у них, и потому не имею морального права, попросить их уйти. Я врал ей, мне было приятно то, что она мучается, и я давал ей понять, что она в этой квартире такой же гость, как и они, порядком засидевшийся и надоевший мне. Она возмущенно заметила, что Игорь живет совсем рядом, и принялась меня тискать.  Гости и чинно делали вид, что не замечают движений наших тел под одеялом, не слышат нашего учащенного дыхания. Они беседовали о микрорайонах застроенных новыми панельными домами уродующими лицо города. Потом разговор зашел о религии и Игорь, чтобы показать, какой он православный сладострастно облобызал свой нательный крестик, и прижал его пухлой ладонью к жирной и волосатой груди, подняв глаза к закопченному потолку, попросил у бога прощения за свои грехи. Покемон, насмешливо мыча, передразнил его, за что был схвачен пятерней за шею и выслушал строгую нотацию от Игоря и Дианы сразу.
В этом бардаке я не мог довести то, что начала Катя, до логической развязки, и начал предпринимать отчаянные выпады. Катя с целью уверить гостей в том, что мы вовсе не тем занимаемся, о чем они думают, разговаривая о плюсиках и минусах в небесной канцелярии, начала влезать в их беседу, вставляя бестолковые реплики. Последнее вынудило меня повернуться к стене, притвориться спящим, который, накрыл голову подушкой, и мерно храпит. Разговор продолжался, но я уже не слышал, до чего они договорились.
Насколько я понял, Диана улеглась между Покемоном и Игорем. Они прикрылись красным пледом, по которому начали ходить волны. Катя прошептала мне на ухо о том, что не потерпит такого разврата в своем доме, и я был поражен её праведностью наповал. Когда я проснулся, свежий и ласковый солнечный свет уже заполнил комнату. Окна дома напротив отражали солнечные лучи, а над ржавой крышей синело чистое небо. Вставать было лень. Красный плед на соседнем диване продолжал колыхаться.  Игорь первый вылез из-под пледа, включил чайник, допил водку на дне бутылки, нарезал оставшийся хлеб, и размазал по нему остатки гусиного паштета, пожелав нам доброго утра, пригласил позавтракать. Катя стыдливо облачалась под одеялом. Я сел за стол, натянув только трусы. Бутерброды не лезли в горло, но я их старательно туда запихивал, проталкивая горячим чаем. Впрочем, это был не чай, а отходы чайного производства, упакованные в бумагу, вкус которой еще долго оставался во рту. Катя вылила остатки вина в чашку, в которой оставался чайный пакетик, гадливо морщась, выпила и заговорила с Игорем о погоде в нашем городе, а потом и в Испании, куда можно поехать отдыхать. Я же, улыбаясь, наблюдал за волнами под красным пледом.
-Наш маленький Даун играет в свою любимую игру! - прокомментировал я.
-В «подводную лодку», - подтвердил Игорь. – Только что-то не выныривает.
В ответ на эту реплику из-под пледа показалась рожа Покемона. Поржав немного, он опять нырнул.
-Признаки жизни подает, - удовлетворенно заметил Игорь. – Это радует! А то я переживаю за него, как за своего ребенка…
-Погуляем? – сердито предложила Катя. – Я не могу на это смотреть! Какой ужас! В моем доме, без моего разрешения.
В парке, распивая пиво на скамейке, она подвергла Диану жесточайшей критике. Говорила, что её нельзя подпускать к детям, а она работает воспитателем. Упрекнула меня в том, что я ничего не предпринял, чтобы предотвратить эту оргию. Её просто несло от праведного гнева. Игорек с ехидной улыбочкой выслушивал её излияния. Он был уверен в том, что это она не всерьез. Но я знал, что о юморе Катя и, понятия не имеет, просто бездумно повторяет фразы из телевизора. Мне было скучно и противно выслушивать эту речь о нравственности, да еще и в присутствии Игорька. Источив запас готовых замечаний по этому поводу, она начала намекать моему гостю, что ему, Покемону и Диане пора сваливать. Он же делал вид, что намеков не понимает.
-Она хочет тебе сказать, чтобы ты взял за шиворот своего тупоголового друга, и влюбленную в него воспитательницу с высшим христианским образованием, и свалил из этого поганого семейного гнездышка.
-Эжен! – воскликнул Игорек бабьим голосом. – Как ты выражаешься! У тебя такая интеллигентная жена! Ты должен вести себя, рядом с ней, соответственно. Иначе возникает неприятный мезальянс.
Ему было лень посмотреть в словаре иностранных слов, что означает мезальянс, но он любил повторять это, случайно услышанное, слово, и потому пихал его всюду, любуясь своим красноречием. На Катю применение этого слова подействовало. Она потом отметила, что Игорь очень образованный человек.
-Мы останемся здесь на полгода, - серьезно заявил Игорек, и Катя ему поверила с испугом. – Тебе Евгений рассказал о традициях нашей секты? Не переживай, ты с ними скоро познакомишься, а заодно и с остальными адептами. Мы все будем жить у вас…
-Какой кошмар! А как же наша интимная жизнь!
-Но сегодня-то всё прошло нормально! – Игорек весь светился от ехидства. – И ночью, и утром!
Катя уставилась на носок своего туфля, которым она ковыряла утоптанную и заплеванную землю под скамейкой. Подошва отставала от туфли, но она упорно продолжала свое вредительство, не зная, что ей следует говорить в этой ситуации.
-У нас с Дианой был разврат, - торжественно продолжал Игорек, выдержав паузу. – А у вас что было?
-Это было в первый и в последний раз! – скорбно сказала Катя. – Мы собираемся пожениться. Я буду в белом подвенечном платье, а он в каком-нибудь банальном смокинге. Мы будем венчаться в церкви…
-Что-то Эжен не настроен на венчание, судя по его выражению лица, когда он услышал о банальном смокинге и подвенечном платье. Михаловна держала вон в том доме кабак. Так он там уже один раз женился. Не в кабаке, конечно, в загсе все оформили, я свидетелем с его стороны был, а потом сюда отмечать приехали. У невесты пузо на нос лезло. Вела она себя отвратительно. Платье у неё белое было. Она его у своей соседки одолжила, та в нем снегурку на детском утреннике играла. Да, было времечко…
Игорь, хотя и старался выглядеть мужиком брутального типа, по натуре своей был старой лицемерной бабой, сплетницей. Как-то раз одна девица, сидевшая с нами в пивной, сказала, что он очень похож на её крестную. Он поперхнулся пивом, и сказал, что, наверное, она оговорилась, перепутав крестную с крестным, но неделикатная девица опровергла его версию, и внятно повторила, что он очень похож на женщину и лицом, и голосом, и жестами…
-Ладно, пошли! А то мало ли! Как бы чего не вышло с Димочкой.
Диана и Покемон сидели и пили чай во время нашего возвращения. Покемон имел вид напуганный, а Диана недовольный. Она агрессивно схватилась за недопитую Игорем бутылку пива, и начала толкать пламенную речь о феминизме. Потом она переключилась на защиту демократии, приправленную антисемитизмом. С пеной у рта она спорила с Игорем о вреде космополитизма, и утверждала, что Новодворская симпатичная женщина и блестящий политик. От её демократии разило фашизмом, но фашизмом без красивой атрибутики и великих целей. Это был кухонно-женский фашизм, пахнущий пищевыми отходами из детского сада, причиной которого была сексуальная неудовлетворенность. Если человек озабочен политически, то это свидетельствует о его сексуальной озабоченности, сделал я грустный вывод, и попросил гостей убраться быстрее. Катя, так увлеклась нападениями на Диану, что опротестовала мою просьбу.
-Ты не забыла? – спросил я. – Нам сегодня, кажется, надо ехать помогать твоей маме на ярмарке, где она будет продавать вышитое тобой искусство.
-Но ты же сказал, что не поедешь…
-Почему не поеду? Очень, даже, поеду!

Глава девятая. Побег.

Ярмарка проходила на окраине города в лесопарке. Деревянная посуда, народная музыка, самодельные игрушки, даже дверные петли и защелки, изготовленные кузнецом по старинной технологии. Вежливо поздоровавшись с её мамой и её сердечным другом, я отошел в тенек, под сосенку, открыл взятую с собой книгу, и углубился в чтение. Солнце, как летом, припекало, сквозь народную музыку иногда пробивалось пение птиц. Близ парка было озеро, на берег которого я уже собирался эвакуироваться, подальше от всего этого народного идиотизма, когда Катя опрокинула прилавок, залепила оплеуху своей маме, подошла ко мне, начала вырывать у меня книгу, требуя ключи от дома. Зачем ей были нужны мои ключи, если у неё были свои, я не знал. Стерпев публичное избиение, я отправился домой, взял велосипед и поехал кататься. Яркое Солнце, прохладный ветерок, сверкающая рябь на поверхности озер. В карманах нашлась мелочь на минералку, хлеб и колбасу. На закате я не торопясь добрался до пустынного морского пляжа и чувствовал себя счастливым и свободным, наблюдая за тем, как розовый шар светила тонет в фиолетовом притихшем море. Хотелось продлить это мгновение, взять палатку и спальный мешок, ехать вдоль моря, пока не объеду его вокруг. Что там, за морем? Другая страна, где люди говорят на другом языке и живут иначе.
При мысли о заморских странах у меня сжалось сердце и участилось дыхание. Когда мне было три года я побежал в бушующее море в ноябре, намереваясь вплавь добраться до Швеции. Не снимая одежды, я бежал за отступающей волной, крича взрослым, гнавшимся за мной, что я инопланетянин, и мне не нравиться на этой планете. Набежавшая волна опрокинула меня, закрутила, и бросила к отцу, который забежал по колено в ледяную воду. Летом я так же неоднократно пытался уплыть в другие страны по морю. А когда немного подрос, я обзавелся единомышленниками, и мы построили много плотов на реке возле дома, чтобы уйти на них в море, но нас постоянно ловили менты или плоты отнимали старшие пацаны. Потом я стал побуждать товарищей строить землянки в лесу, в которые мы убегали из надоевшего дома. Только в шестнадцать лет я в первый раз в жизни сел на велосипед. С горем пополам, научившись держать равновесие, иногда падая на поворотах, я поехал по первому попавшемуся шоссе. Проехав пятьдесят км, я очень захотел есть, и повернул назад. Ехать на голодный желудок, против ветра, на тяжелом складном велосипеде оказалось труднее, чем я думал. До дома я добрался, шатаясь от слабости. Я даже шел с трудом, но через два дня снова отправился в путешествие, взяв с собой немного денег и рюкзак с продуктами. Велосипедное седло с тех пор стало для меня райским уголком, местом силы и спокойствия, местом, где я чувствовал себя на своем месте…
С моря я поехал к родителям, где и переночевал. Утром мне позвонила её мама и попросила передать Кате, что она её любит и все ей прощает, я безразлично ответил, что не видел её уже сутки, и пока еще не чувствую желания увидеться с ней. Я вежливо попрощался, но хотелось послать её ко всем чертям. Какая это любовь! Она своими прощениями и поблажками сделала из своей дочери морального урода, с которым невозможно жить. Да, жаба, создающая себе подобную жабу, думает, что создает шедевр. У жаб есть тоже свои понятия о прекрасном. Но я-то тут причем?
Думая над этим вопросом я углубился в свои воспоминания и не нашел в них даже намека на влюбленность, в следствие, чувство неполноценности. Я не понимал тех сверстников, которые годам к четырнадцати начали гулять с девчонками. Мне с ними было мучительно скучно целый день сидеть на лавочке во дворе, лузгать семечки и говорить об одежде, общих знакомых, сериалах, заполнять какие-то анкеты. Разумеется, половые гормоны регулярно стучались мне в голову, и я прогонял. В шестнадцать лет я со всех сторон слышал, что я ненормальный потому, что до сих пор не проявляю интерес к противоположному полу. Впрочем, я и сам решил, что это болезнь, которую надо срочно лечить. На свидания я волок сам себя за волосы. Когда видел ту, с которой мне предстоит провести вечер, начинал проклинать весь мир, одевая на лицо приветливую улыбку, стараясь произвести на девицу благоприятное впечатление, хотя мне хотелось послать её подальше, и уйти. Наконец, я устал выслушивать нравоучения окружающих по поводу моего безразличия к женщинам и ходить на свидания. Я утратил надежду на то, что мне когда-нибудь кто-то хотя бы понравится, не говоря уже о какой-то любви. Один из моих коллег, старый холостяк, сказал, что настоящая любовь может возникнуть только в процессе долгой и трудной совместной жизни. И мне было легче поверить напарнику на слово, чем продолжать мучительные поиски. И я женился на первой, подвернувшейся под руку особе, которой опрометчиво поклялся в вечной любви. И бился я с ней два года, до тех пор, пока не встал перед дилеммой – нарушить клятву или свести счеты с жизнью, третьего дано не было. В итоге я снова ходил на свидания, и мне опять никто не нравился, пока не нарвался на Катю. По началу, я был даже доволен ей потому, что она, по сравнению с бывшей женой была безобидным купидончиком. Низко ли я себя ценил, ленился ли ухаживать за приличными женщинами? Да! Я делал не совсем то, что хотел, шел на поводу низменных инстинктов, удовлетворял общественные запросы. Ясное дело, из этого ничего приятного для меня не могло получиться.
Катя позвонила мне в понедельник с телефона своей мамы и занялась самооправданием. Не желая употреблять её словесный сумбур, я отложил трубку в сторону на четверть часа. Когда я её снова приблизил к уху, там все еще слышался поучительный писк. Она даже не заметила того, что я её не слышал.
-Я ничего против тебя не имею, - бесцеремонно прервал я её излияния. – Я не держу на тебя обиды, это было бы верхом глупости, ведь ты, судя по твоим словам, человек больной. Я решил, что наше дальнейшее совместное проживание невозможно, по причине финансового кризиса, из которого я не вижу выхода, в силу  твоей, психической болезни.
-Ах, вот как! Ты используешь мои слова против меня!
-Я просто информирую тебя о том, что у меня нет денег, чтобы оплачивать квартиру и все твои странности.
-Я тебе уже в сотый раз повторяю, что я не тунеядец, и вполне могу сама себя содержать,  даже тебя, если это потребуется!
-В том-то и дело, что ты это повторяешь уже в сотый раз, но за полгода еще гроша ломаного не заработала!
-Сегодня я жду тебя дома, чтобы серьезно поговорить…
-Соскучилась! Некого тискать и полоскать мозги заодно? Сначала оплати квартиру, а потом зови меня туда!
-Можешь считать, что я её оплатила! Я завтра выхожу на работу в рыбный магазин! Тебе мало этой жертвы?
-То, что ты завтра выйдешь на работу, еще не значит, что ты там отработаешь хотя бы неделю. Судя по твоим же рассказам, ты в очень многих местах работала только один день.
-Ты опять используешь сказанное мной против меня! Я из-за тебя проговорила за счёт мамы кучу денег…
Связь оборвалась. Видимо мама просто вырвала у неё свой телефон. После работы я отправился на съемную квартиру. Всё-таки я мог там жить еще два месяца. Хозяйка всё равно, по договору, не возвращала залоговую сумму. Катя ждала меня приодетая и грамотно подкрашенная, сразу было видно, что её мама постаралась, ради того, чтоб отдохнуть от дочери лишний месяц. Но это было лишь половиной сюрприза! Холодильник ломился от разных продуктов, а так же были вымыты полы, а выстиранное белье сушилось, развешанное по комнате.
-Как на мне сидит это платье? – спросила она, грациозно крутясь передо мной. – Олька уехала в Америку на пару месяцев, а я настолько похудела, что влезаю в её вещи.
-Хорошо сидит, - невозмутимо ответил я. – Хорошее платье, и потому давай снимай его быстрее.
-Смотри, какое я белье у нее взяла! Правда, бюстгальтер маловат. Жизнь моя! Пронзи меня!
-Ты че, у сестры еще и эротический роман украла?
-Почему украла?
-Ладно, почитать взяла. Иди сюда! Пошлятина! «Пронзи меня!» Это же нарочно не придумаешь!
-А по моему, очень даже сексуально звучит…
Она не хотела замечать глупости и неуместности подобных книжных восклицаний, не замечала моего равнодушия и холодности. Это толкало меня на еще большую холодность и даже грубость, с помощью которой, я пытался заставить её сказать и сделать что-то достойное живого человека, а не механической куклы. Я делал секс тупо и механически, чтобы она полюбовалась на себя со стороны, но она ела все без разбора, как робот. После сказала она мне, что я был страстным и необузданным.
Набив брюхо тем, что попало мне под руку в холодильнике, я рухнул на диван и заметил на стене черно-белую фотографию, на которой был запечатлен катькин отец, держащий на руках маленького и полного ребенка.
-Эта фотография напоминает мне об инцесте… - трагическим тоном объявила Катя, добросовестно разрыдавшись.
-Мои родители развелись из-за меня. Когда мне было четыре года, я просто летала по комнате благодаря своему отцу…
-Во сне что ли? – спросил я, с тоской думая о том, что сейчас мне придется выслушивать очередные бредни, слепленные из отрывков голливудских триллеров. - Я не понимаю о чем ты. Выражайся яснее, жертвуй ради этого поэтичностью повествования.
-Хорошо. Он меня постоянно избивал и говорил мне всякие гадости…
-И чем это было вызвано с твоей стороны?
-Да ничем! Я была очень ласковым ребенком. Я его так любила! И хотела получить от него дозу ласки…
-Дозу ласки! Прекрасное выражение! Браво!
-Не перебивай! Я хотела, чтобы он меня поцеловал, а он меня отталкивал, говорил, что от меня воняет чесноком и луком, но я же не виновата, что люблю острую пищу!
Как будто её папе было легче вдыхать зловоние из её рта, зная, что она не виновата в том, что любит лук, чеснок и прочую гадость! Я его прекрасно понимал и полностью разделял его настроения. Правда я выкручивался, угощал её жевательной резинкой, хотя она и не заглушала жуткого запаха, утыкался носом в её плечо, щекотал ей ухо языком, только, чтоб не дышать этой гадостью, а она еще с невинным видом могла рыгнуть от избытка чувств.
-Это был лишь предлог, - продолжала Катя. – На самом деле, он не мог совладать со своими низменными инстинктами. Я это чувствовала, но не понимала, а мама все поняла. И этот он женился через два месяца после развода. Потом, когда у нас в семье было тяжелое финансовое положение, он взял меня к себе работать. У него свой рыболовный магазин и мастерская, где изготавливаются всякие поплавки.  Через два месяца он выкинул меня оттуда, как собаку! Родную дочь! Знаешь за что? Я, видите ли, поставила на место его помощника, которого он назначил старшим. Он с первого дня придирался ко мне. Я сразу почувствовала, что он меня, таким образом, домогается, но не пожаловалась на него папе. Я тогда была безумно и безнадежно влюблена в одного гомосексуалиста, и пока с ним выясняла отношения, опоздала на работу на несколько часов, а когда этот старший начал меня отчитывать по этому поводу я сказала ему, что он уволен и впредь здесь буду командовать я и мой папа…
После её рассказов, у меня сложилось впечатление, что её отец был человеком, который всегда застегнут на все пуговицы, и может умереть от инфаркта, если его безупречно выглаженный и вычищенный белый пиджак, вдруг испачкает птичка. Педантизм был для него святыней, а его старшая дочь, то падала в фонтан, то ломала ракетку, когда он учил её играть в любимый теннис, то выворачивала на него миску свекольного салата в его день рождения, когда он собрал за столом солидных людей. Я был очень удивлен тем, что он еще время от времени приглашал её в гости и терпеливо справлялся о том, как у неё дела, хотя наверняка каждое её слово гирей падало на его больную голову. Он не мог смириться с тем, что у Кати всё не, как у приличных людей.
Возможно, что легенду, про инцест, придумала её мама, которой трудно было пережить то, что от неё сбежал муж, и еще сразу же после развода женился. Мне надоело слушать это, и я поспешил перевести разговор в другое русло. Я спросил, что Катя предприняла, чтобы оплатить квартиру. Она ответила, что хозяин обещает не брать с нас деньги за один месяц проживания, если Катя распишет забор во дворе.
На следующий день хозяин пожаловал в гости, поинтересовался, почему мы живем без телевизора, даже предложил свой старый бесплатно, но я категорически отказался, сказав, что мы люди творческие, и у нас нет времени для того, чтоб убивать его у телевизора.
-Она мне показала абстракцию… - морщась, сказал жуликоватый хозяин с невинными голубыми, широко распахнутыми глазами. – Я не особо в этом понимаю, но я бы хотел, чтобы она вот этот рисунок скопировала на стене…
Он указал на мой рисунок, который по профессиональному уровню был достоин первоклассника, но показывал дом плывущий по быстрой горной реке и его хозяина сидящего на крыше, который, не надеясь выбраться живым из стремительного потока, прощально махал рукой односельчанам, оставшимся на берегу. Я не стал говорить, что это только баловство, даже не сказал, что это рисовала не Катя. Я начал уточнять техническую сторону дела.
-Стена забора настолько неровная, что её необходимо оштукатурить. Потом у нас нет денег на краски, штукатурку, кисточки, валики, кельму, сокол…
-Я вас прекрасно понимаю… - хозяин замялся. – Вообще-то, это моя жена хочет, чтобы этот забор был как-то оформлен, а то этот двор совсем мрачный получается…
-А я, вообще-то, не рисую. Рисует моя подруга. Может, пусть женщины сами обо всем и договорятся?
-Я думаю, да! Так будет лучше. А то мы тут нарешаем сейчас, а потом согласовывать все заново придется.
За разговором стало ясно, что штукатурить и грунтовать, после работы буду я. А так же я должен покупать краски, кисточки и сокол с кельмой. В конце концов, Катя наверняка откажется копировать мой антихудожественный опус, и напишет там свою лечебную картину. Хозяин с хозяйкой заставят меня всё переделывать. Все это было далеко не в моих интересах. Мне хотелось под благовидным предлогом финансовых затруднений, возникших по вине отделаться подруги от неё, а не штукатурить, не расписывать стены этого двора, скандаля с ней по поводу творчества. Однако, преобразить стены  мне было интересно. Потому я оторвал со стены пару отставших обоев, взял гуашь, и вывел крупным планом логотипы любимых групп. Копии получились довольно точными благодаря тому, что я нашел линейку и транспортир.
Моя подруга ворвалась в квартиру, как ураган, немного побранила меня за использование её красок и кисточек, которые я ей покупал, дыша алкогольными парами, помахивая почти пустым двухлитровым баллоном крепленого пива, а потом прилегла на диван, и завыла.
-Иди ко мне, милый! Посмотри! Посмотри на мои ручки!
-Кажется, с ними все в порядке! Просто ты, отмечая свой первый рабочий день в рыбном магазине, слегка перебрала, и тебе мерещится всякая ерунда.
-Пожалей меня! Включи литургию Чайковского, она умиротворяет меня. Смотри, мои лапки все в этой мерзкой чешуе! Там было столько рыбы! И она вся была мертвая…
-Где же честно заработанные деньги?
-Поставь литургию громче! Я пообедала там, в кафе, не есть же эту рыбу, которую мне бесплатно предлагали!
-И ты проела все деньги!
-Нет, я еще купила пиво, чтобы снять стресс и больше никогда не вспоминать об этом ужасном месте. Я лучше умру, чем буду там работать!
-Можешь начинать умирать прямо сейчас, чтоб зря продукты не переводить на говно. Кстати, тебя хотели хозяин с хозяйкой видеть.
-Я только что разговаривала с ними, и обо всем договорилась.
-О чем, интересно, ты могла с ними договориться в таком виде?
-Ну, ты завтра по быстрому оштукатуришь стены тем, что стоит в туалете, а послезавтра я начну расписывать.
-Не выйдет! Во-первых, то, что стоит в туалете – это шпатлевка, которая предназначена только для внутренних работ. Если её положить слоем более десяти миллиметров, то она просто растрескается, и её смоет дождем. Во-вторых, этого мешка хватит только на три квадратных метра, в лучшем случае. В-третьих, я не собираюсь покупать за свой счет инструмент, и горбатиться тут после работы…
-Это все только отговорки! Ты ставишь мне палки в колеса, чтобы выставить меня лентяйкой перед всеми. Но я не позволю тебе этого сделать! Я оштукатурю этот забор сама! И тогда вы все увидите. Ты обязан показать мне, как это делается, и купить инструменты.
-Я в этом деле полный профан.
-Тогда пусть твои друзья придут, и сделают эту работу, может, я им даже за это заплачу.
-Сама звони и договаривайся с ними!
-Сама? Я всё должна делать сама, как терминатор!
-Тебя никто не заставляет ничего делать! Иди к своей маме, пусть она моет тебя, потому, что ты сама не умеешь, пусть кормит тебя и выносит из-под тебя горшки! Если ей нечем больше заняться. Я не собираюсь всюду водить тебя за руку, стелить солому, чтоб тебе было удобно падать в истерические обмороки! Ты свободный человек! Будь свободной до конца! Отстань от меня!
-Какой же ты, ублюдок! Я из кожи вон лезу, чтобы решить его проблемы, а он…

Глава десятая. Очевидное, но в то же время, невероятное.

Мы были вынуждены прервать семейное пение дуэтом потому, что ко мне пожаловал Коля Некрасов, друг моей сестры. Высокий молодой человек из приличной профессорской семьи. Послушный мальчик, играющий на виолончели, правда, моей сестре очень не нравилось, как он это делал, судя по её словам, он беспристрастно пилил струны смычком, в точности, как его учили. Это было его сутью. Он очень быстро прочитывал множество заумных книг, делал правильные выводы, помнил всё чуть ли не наизусть, но он был не способен написать ничего своего. В его жизни практически не случалось ничего особенного. Все было практично, прилично, ничего лишнего и неправильного. В этом моя сестра его зло упрекала. Она могла простить ему то, что он втихую ел припрятанную шоколадку, когда они вдвоем поехали в поход, и нечего было есть, это её не так раздражало, как то, что он выигрывал математические олимпиады и на радость родителям лежал дома на диване, решая задачки по физике.
-Ты знаешь, - спрашивала его моя сестра. – Чем отличается живой человек от мертвого?
-Это вопрос анатомического характера…
-Нет! Живой человек ошибается, получает двойки, хамит, психует, а это на тебя не похоже.
Ксения рассказала ему о том, какое воздействие на меня оказали книги Кастанеды и он рьяно принялся их изучать. Он старательно штудировал их, как учебники и нам было о чем поговорить. Пока я возился с Катей, он научился играть на гитаре, и во время очередного совместного посещения бани предложил мне организовать панк-рок группу. Проблема была только в том, что он понятия не имел о панк-роке, и пришел ко мне, чтобы узнать об этом направлении музыки, но не тут-то было…
Катя просто накинулась на него с речами об эзотерике и религии, а он совсем растерялся и развесил уши.
-Я хотел послушать панк рок, - неуверенно возражал он.
-Это всё не конструктивная гниль! Ты же сам прекрасно понимаешь, что это не музыка и эту дрянь слушают только отмороженные подростки, которые сексуально закрепощены и эта энергия выливается у них в агрессию. Посмотри на него! Он абсолютно закрыт для окружающего мира и ненавидит человечество, но не волнуйся за него, я его вылечу, со временем. Я лучше знаю, что нужно проповедовать с помощью музыки. Хочешь я спою тебе то, что я написала?
Она бодро запищала по бумажке свои зарифмованные представления о боге, рае, сексуальных мужчинах, любви и птичках.
-У нас получится прекрасный дуэт! Мы будем исполнять народные песни! Ты будешь потрясающе выглядеть с белой гитарой, а я буду в таком декольтированном вечернем платье с разрезом вот до сюда. Нет! Пожалуй, только до сюда…
-А как же он? – неуверенно спросил Коля.
-Да его вообще на сцену не пустят в таком виде, но если он пересмотрит свои взгляды и вкусы, то будет на заднем плане играть на каких-нибудь барабанах…
-Но я, все-таки, хотел бы хоть немного послушать ту музыку…
-Лучше встань к стене, выгни спину и расслабься. Главное, это расслабиться! Положи мне руки на плечи и почувствуй биотоки, которые я тебе посылаю. Смотри мне в глаза! Вот, так! Чувствуешь?
Я был ошеломлен не меньше Некрасова и почувствовал её биотоки, хотя и не смотрел ей в глаза. Еще я почувствовал, что мое присутствие излишне и очень захотел смыться. Происходящее было не на что не похоже и пугало меня. Когда Катя прислонила моего гостя к стене, и подвергла гипнозу, я подумал, что она его сейчас изнасилует, а мне потом придется за все это отвечать. Заманил восемнадцатилетнего невинного юношу в свой притон, где его растлила какая-то сумасшедшая.
-Я не допущу, чтобы ты пропал так же, как он! Доверься мне, расслабься и расскажи, что тебя на данный момент мучает!
И тут Коля Некрасов понес такое, что мне стало совсем жутко. Он исповедовался ей в том, что на данный момент находится в сожительстве со своей учительницей английского, женщиной сорока лет с двумя детьми, которые называют его папой и, чтобы помочь ей он подрабатывает в свободное от учебы время. Мне ужасно хотелось, чтобы он засмеялся и сказал, что это шутка, но он был абсолютно серьезен и доказывал, что его учительница женщина-маг. Катя же, решив ковать железо, не отходя от кассы, предложила ему свою руку и сердце в напыщенных выражениях. У меня от всего этого просто челюсть упала на стол, за которым я сидел. Я, конечно, был не прочь так быстро и легко отделаться от Кати, собрать вещи, и ночевать уже дома, и все это под благородным предлогом. Однако, честно ли было кидать Колю под этот английский танк, бросать его наедине с этой ненормальной, которой он не может оказать ни малейшего сопротивления?
Но Коля решительно заявил, что у него мало времени и начал стесняться того, что наболтал в состоянии аффекта. Катя не ослабляла своей хватки, и вызвалась проводить его до остановки.
-Только не говори ни кому, - попросил меня Коля на остановке.
-Ты это серьезно? – спросил я с надеждой на то, что он пошутил.
-Да, я люблю её. И эти дети мои. Дело в том, что в прошлой жизни я был адмиралом в Индии, который всё потерял, влюбившись в девушку из Советского Союза. В итоге у меня не выдержало сердце. Я умер, а моей жене вместе с детьми пришлось уехать на родину, но я её так любил, что моя душа вселилась в тело новорожденного русского мальчика, Коли Некрасова. Вот, смотри, у меня на руке даже образовался шрам, хотя я никогда не повреждал руку в этой жизни, зато в прошлой жизни…
-Коля! Я тебя умаляю! Это все неправда! Это тебе скажет каждый встречный! Это даже ребенку ясно! Женя, чего ты молчишь, скажи же ему, он ведь твой друг! Он гибнет! Его просто околдовала эта ведьма…
-А может ему это нравится? – подумал я вслух. – В итоге каждый делает то, что ему нравится. Быть индийским адмиралом куда интереснее, нежели каким-то заурядным отличником в школе. В восемнадцатилетнем возрасте ему, наверное, льстит числиться отцом десятилетних детей, и пользоваться вниманием взрослой женщины. А на счет панк-рока ты поторопился. Встретимся потом, когда тебе надоест адмиральский чин и тебя достанет взрослая женщина-маг со своими детьми. Может этого никогда и не произойдет. А на счет любви ты врешь! Врешь самому себе. Любящий человек вряд ли бы стал скрывать от всех связь с любимой женщиной. А тебе даже неприятно говорить о связи с ней. Ладно, не слушай никого и живи, как тебе нравится, помни, что мы не хозяева своей судьбе, а она наш хозяин, и потому во всем, что мы делаем, нет ни нашей вины, ни нашей заслуги. Пока!
После неудачной попытки закабалить Колю Катя, как ни в чем не бывало, начала домогаться моего тела. Мне следовало бы устроить ей сцену ревности, но мне было лень, и я лежал бревном на диване, пока она забавлялась. Коля был еще молод, и у него были силы обманывать себя. Он был рад это делать, а мне это делать надоело. Кто знает, может быть попал бы я в руки к такой женщине, которая не перегибает палку, не надоело бы мне это так быстро. Как ни старался я в тот вечер, удовлетворить её потребности, у меня ничего не получалось. К утру сильно устал и почувствовал себя жертвой.

Глава десятая. Развод.

Хотя я получил повестку в суд заранее, назначенное число настало внезапно и застало меня врасплох. У меня не оказалось денег даже на дорогу и прочую мелочь. И тут, как тут, Лукашенко предложил свои услуги. От его деревни до райцентра, в котором жила моя бывшая жена было пять км. Он предложил оплатить дорогу за меня, Катю, переночевать у него. Я не смог ему отказать. Моя сестра тоже решила поехать, чтобы поддержать меня морально, дать свидетельские показания, если это будет возможно. Я был вооружен множеством справок, которые оправдывали мои неуплаты алиментов, а так же квитанции о том, что я ранее регулярно переводил деньги на её счет.
После пяти часов дороги мы прибыли в деревню с покосившимися заборами, среди которой стояло пару хрущевских блочных пятиэтажек, из окон которых неряшливо торчали жестяные печные трубы. Отпечаток запущенности присутствовал везде. Заваленный хламом подъезд и квартира. Стены, оклеенные газетами, испачканная краской мебель, строительные материалы и инструменты разбросанные повсюду. Лукашенко с гордостью сообщил нам, что он с братом уже давно начали ремонт, но из-за отсутствия времени никак не могут его завершить. Катя спрашивала его о старинных зданиях с лепниной, а он говорил, что скоро его мама выиграет тяжбу с колхозом. Он станет самым богатым человеком в деревне. Ксению же интересовали лошади, которых в той деревне было много. С ранних лет моя сестра проводила большую часть времени на городских конюшнях. Лукашенко тоже до того, как закодировался от пьянства, и уехал в город, был конюхом. Потому разговор шел о лошадях. Катя же злилась, что никто не хочет с ней беседовать о лепнине, которую мы пошли посмотреть на развалинах барской усадьбы.
-Твоя сестра просто без ума от этого мужлана, - шепнула мне на ухо Катя. – Она, наверное, окрутит его и выйдет за него замуж. Ведь у него есть много лошадей…
Я больно сдавил её пухлую ладошку, так, что она взвизгнула.
-Чего ты злишься? Они неплохая пара…
-Не говори ерунды! Если он тебе так нравится, сама за него выходи замуж! И вообще, хватит шептаться и лезть в чужую жизнь!
Меня всё раздражало в этом захолустном краю, даже природа казавшаяся мне чахлой. Я не был расположен далее слушать о лошадях и смотреть, как Катя делает вид, что рассматривает обломки усадьбы и оговаривает мою сестру. Я отправился спать, а спать предстояло на пыльной тахте, застеленной грязной простыней, вчетвером. Катя улеглась к стенке, я рядом с ней, потом легла Ксения, и Лукашенко упал с краю. Часа два Катя ворочалась и не давала мне заснуть, требуя возмещения супружеского долга. Я выполнил его, как можно тише, что ей не очень понравилось.  Засыпая, я подумал о том, что с Катей тоже не мешало бы развестись, заодно.
На завтрак были те же сосиски без мяса и картофельное пюре с привкусом рыбы, что и на ужин. Я бы не возмущался по этому поводу, если бы потом Лукашенко не выкатил мне за ужин, завтрак и обед хороший счет. Он посчитал пыльную тахту и то, что его отчим доставил нас от автовокзала в райцентре до его деревни в кузове пикапа, а утром отвез обратно в райцентр.
Никаких свидетелей на заседание суда не пустили. Бывшая жена выглядела в суде пришибленно и на вопросы отвечала еле слышно. У судьи был апатичный и усталый вид уставшей от жизни старой девы, употребляющей алкоголь по выходным. Она заунывным голосом вела ритуал суда, решив всё заранее. То, что я взял предложенное слово, и начал задавать ей непредвиденные вопросы, было для неё неожиданностью.
-Могу ли я потребовать справку о психическом здоровье моей бывшей жены? – с напором спросил я.
-Вы будете отвечать за оскорбление личности!
-Я никого не оскорблял, а спросил, и жду ответа на поставленный вопрос.
-Нет, вы не имеете права выдвигать такие требования.
-А теперь, ваша честь, я хотел бы узнать, на каком основании вы отдаете ребенка в руки матери. Насколько мне известно, у неё нет специальности, и только основное образование, ни одного дня трудового стажа, хотя ей уже двадцать лет. Получается, что пять лет она ничем не занималась, живя на иждивении своей матери, которая уже десять лет, как официальная безработная. Живут они в муниципальном жилье с частичными удобствами, за которое они уже давно не вносят плату. Я же являюсь собственником квартиры со всеми удобствами, мои родители работают, потом, у меня имеется несколько востребованных специальностей, средне-специальное образование, семь лет трудового стажа и, наконец, я живу в городе, где рабочие руки чаще требуются. Так почему же вы решили отдать ребенка ей?
-Инспектор побывала у них дома и сочла условия содержания ребенка приемлемыми. В их семье наблюдался достаток.
-Разрешите поинтересоваться, что в понятии инспектора есть достаток. И откуда, по вашему, может взяться этот достаток, если она и её мать не работают и регулярно употребляют алкоголь?
-Я не могу отдать вам ребенка потому, что у вас с ним совершенно не было контактов в течении года с лишним. Вы неадекватно себя ведете, странно одеты, к тому же, вы агрессивны!
-Осмелюсь спросить, о статье закона, в которой приводятся нормативы поведения и одежды?
-Вы спрашиваете о том, что ясно любому ребенку, без всяких законов.
-То есть, вы хотите сказать, что «любой ребенок» может взять и установить нормы, согласно которым меня можно лишить отцовства? Так?
-Отцовства вас никто не лишает. Суд даже обязывает вас посещать ребенка каждые выходные и помогать бывшей жене по хозяйству. Как вы верно заметили, условия у них не самые лучшие, нужно заготавливать дрова, а это работа не женская…
-Простите! Про заготовку дров, как я понимаю, в законах сказано? Соблаговолите, пожалуйста, напомнить мне номер пункта.
-Если у вас есть элементарная совесть, и вы думаете о своем ребенке…
-Осмелюсь напомнить вашей чести, что об элементарной совести и заготовке дров в законе ничего не написано, в чем я имел удовольствие убедиться. Почему суд обязывает меня приезжать в этот город, а не наоборот, может быть, у меня нет денег на дорогу, после уплаты алиментов? Хотя у меня нет абсолютно никаких доходов, вы обязали меня выплачивать сумму равную четверти от минимальной зарплаты. Откуда же мне эти деньги взять? Может быть, суд согласиться оплачивать проезд на автобусе и номер в местной гостинице?
-Вы сами только что заявили, что у вас есть возможности устроиться на высокооплачиваемую работу. И в гостинице ночевать не обязательно, вы можете переночевать в квартире своей бывшей жены. Я думаю, она не будет против этого и предоставит вам спальное место.
-Конечно, предоставлю, я же не зверь, я всё понимаю…
-Я говорил, что у меня непропорционально больше шансов найти работу, чем у моей бывшей жены. Мне так же хотелось бы узнать, почему суд совершенно не интересуется причиной того, что я и моя жена перестали жить совместно?
-Молодой человек, не забывайте где вы находитесь и с кем вы разговариваете! Говорите свое последнее слово и прекратите задавать мне вопросы, на которые я не обязана отвечать по закону.
-Я хочу засвидетельствовать, что в любой момент готов взять на себя воспитание и содержание своего сына, с согласия его матери, конечно…
-Никогда ты моего согласия не получишь! – злорадно прошипела Вера.
-А еще прошу засвидетельствовать мое неудовлетворение работой суда. У меня всё!
Возвращались пешком в деревню мы втроем. Лукашенко, сказав, что ходить пешком так далеко вредно, решил полтора часа торчать на автобусной остановке в райцентре. Мы шли по обочине заасфальтированной дороги мимо нераспаханных полей покрытых гнилым сорняком. Местами сквозь гниль пробивалась нежно-зеленая трава. Яркое солнце иссушило дорожную грязь, превратила её в пыль, слоем которой покрылась наша обувь. На полпути мы свернули в небольшой сосновый бор, нашли там поляну, присели на землю покурить и съесть лаваш.
-Теперь-то ты свободен! – воодушевленно сказала Катя. – Теперь мы можем с тобой пожениться, и создать самую счастливую семью на свете. Я рожу много маленьких чудовищ, которые станут потом безумно талантливыми художниками. Я так счастлива! Скажи, что ты меня любишь!
Ксения отвернулась, чтоб Катя не видела её выражение лица.
-Ты знаешь, милый, твоя бывшая жена, сказала мне, что у меня жирная жопа, когда мы все выходили из этого здания. Это так грубо! Я не представляю, как ты с ней прожил два года. Теперь верю в то, что ты о ней рассказывал. Это действительно страшный человек! Хотя с виду такая маленькая и тихенькая девочка, даже, не скажешь, что она уже родила…
Ксения оборвала её воркование, спросив меня, действительно ли Коля признался в том, что живет со своей учительницей английского. Я слово в слово повторил его признания.
-Ну, Кольян и дает! Что за чушь! Адмирал из Индии умирает от сердечного приступа из-за любви! Это просто мелодрама какая-то!
-Романтическая история! – Катя не могла представить того, что не всем женщинам нравятся истории подобного рода. – Он, конечно, очень талантливый мальчик, и заслуживает девушку помладше и талантливее, без детей и всякого дерьмища…
Когда Катя отлучилась в кусты, сестра сказала мне, что она еще хуже, чем Вера. Я, смеясь, ответил, что они обе мне противны и теперь я ищу только повода, чтобы отделаться от неё.
-Если она тебе так не нравится, то, какого черта, ты волок её сюда и, вообще, продолжаешь с ней жить? Не проще ли взять, и сказать ей начистоту прямо сейчас.
-Видишь ли. Градус моего возмущения еще не достиг последнего предела, когда скрытые желания вылезают наружу и реализуются. У меня еще есть место для парочки шагов назад. Я привык всё доводить до конца. И эту историю тоже надо довести до конца. Наступить на все грабли, провалиться во все ямы, окончательно убедиться в том, что сосуществование с женщиной на одной жилплощади не для меня. А расстаться с ней придется, так, или иначе. Надо платить алименты, рассчитываться за велосипед. У меня просто нет денег, чтобы далее платить за квартиру.
-А если она заплатит?
-Скорее небо упадет на землю, чем это случиться.
-Трудно тебе! Мне так хотелось её убить, когда она заговорила о свадьбе и детях. А на счет Кольяна, я думала, что она все придумала.
-Пошли, пока мне голову не напекло.
-Че она там копается?
-Не парься, догонит, не потеряется, уж слишком я этого хочу.
В автобусе Катя начала вещать мне о той жертве, на которую она пошла ради меня. Она, можно сказать чистая и непорочная девушка, а я разведенный, несостоятельный, неталантливый…
-Моя бабушка сказала мне, что ты какой-то басурманин со своей бородой. Вообще,  для женщины унизительно выходить замуж за разведенного человека, который платит алименты, у которого нет даже захудалой машины и своей квартиры…
-Слушай, а может не стоит нам с тобой продолжать отношения? Твоя бабушка найдет тебе девственника с машиной и квартирой, без всякого дерьмища, как ты любишь выражаться. Твоя, уважаемая, бабушка определенно знает толк в мужчинах, потому всю жизнь прожила одна, как и твоя мама.
-Моя мама, можно сказать, замужняя женщина.
-Можно сказать всё, что угодно и про кого угодно. Свадьбы не будет! Я не позволю тебе испортить свою жизнь с моей помощью! Тебя ждет блистательное будущее, но лишь в том случае, если мы расстанемся. Я плохо отношусь к твоей маме, не заискиваю, как это делали твои давешние ухажеры. Я даже не понимаю, зачем они это делали…
Когда мы подошли к подъезду дома ставшего для меня родным на полгода, с Катей случился приступ. Она собралась рухнуть в грязь, но я успел её подхватить. Мне очень не хотелось, чтоб она замарала в грязи одежду, которую её было очень трудно заставить стирать. Она трагическим голосом объявила, что умирает. Мне ничего не оставалось делать, как переть её тушу на пятый этаж. Она усложняла мне задачу, постоянно вертясь, не желая даже повиснуть у меня на шее. На последней ступени я споткнулся, загремел на пол вместе с ней, больно ударившись коленом. И тут посмотрел на себя со стороны, мне стало смешно. Она подумала, что я плачу, прекратила свою игру в приступ, встала открыла дверь и сказала, что ей уже лучше, помогла мне подняться с ушибленного колена и добраться до дивана, после чего предложила заняться сексом.
-Колено болит, черт! Не могу сосредоточиться…
-Мне так приятно! Ты такой сильный! Поднял меня на пятый этаж! С другими я не могла даже мечтать об этом. Не волнуйся, твое колено скоро пройдет, это пустяки…
-Пустяки? Ты что доктор, что ли, чтоб так уверенно об этом говоришь? И вообще я так за тебя испугался и перенапрягся, что у меня сейчас тоже начнется нервный приступ.
Она не заметила моей иронии, она считала её неуместной в такой волнующий для неё момент и потому не желала её замечать. Она решила вскипятить воды и заварить мне чаю, но, как всегда забыла залить в чайник воды и это обстоятельство помешало мне изобразить приступ эпилепсии, побудило начать истерику по поводу её бестолковости. Она орала в ответ, что у неё плохо с концентрацией и нет денег на психолога, фактически, я не даю ей излечиться от недуга.
-Кто ты? – рычал на неё я. – Ты - профессиональная жертва! Твое основное занятие обвинять всех и каждого в своих бедах, которые ты сама себе создаешь. Художники рисуют, сварщики варят, повара готовят блюда, а ты лежишь на диване и ноешь, обвиняя весь мир в своей несостоятельности. Все виноваты, кроме тебя! Ты по натуре жертва, для жирной и мягкой задницы которой, нужен садист, палач!
-А ты кто?
-А я не могу быть жертвой и роль палача тоже мне противна. Мне скучно играть в эту тупую игру. Это делает наше общение невозможным. У тебя простые правила, если не хочешь гнобить меня, тогда сам становись передо мной на колени. Если не я, то меня! Всё гениально и просто! Не мы это придумали и не нам эти правила нарушать. Чертовски противно быть сильным, среди слабых, в христианском обществе! Это просто не выгодно! В обществе, где сильный должен быть у слабых и жирных дебилов на побегушках нет смысла быть сильнее других, куда удобнее быть слабеньким и требовать, чтобы о тебе заботился тот, кто хоть что-то способен сделать сам. Кто христианские герои современности? Это монашка медсестра, которая всю жизнь посвятила подтиранию задов разных дегенератов, которых следовало бы выпустить на природу и предоставить им возможность самим о себе позаботиться. А что вы даете им взамен? Ваши восторги и почести подобны нечистотам и зловониям, которые вы производите и они служат пищей для ваших героев с больным самолюбием и больной фантазией. Они не нашли лучшего способа самоутвердиться, потому терпеливо выносят горшки из-под говноделательных машин, подают нищим, ставят себе плюсик в небесной канцелярии, ждут от бога воздаяния в стократном размере, самодовольно любуются своим благородством. Но в итоге все вы только потребители, не способные ничего создать. Вы получаете удовольствие только от употребления майонеза, лука, кока-колы, алкоголя, наркотиков, созерцания тупых сериалов и шоу и никогда ими не пресыщаетесь, но и не насыщаетесь потому, что боитесь лишиться чувства голода, своей жадности, ведь это все, что у вас есть. Вам же неведомо удовольствие, удовлетворение, самоутверждение от создания чего либо. И я сейчас кричу об этом, потому, что я такое же ничтожество, как вы, я один из вас. Я пробую играть в ваши игры и за это ненавижу сам себя. По утрам я плюю в свою рожу, которая выплывает в этом зеркале. В детстве у меня еще было мужество, чтобы отказаться играть в футбол и баскетбол, я плевал на свидания и общественное мнение, но потом сдался, одел спортивный костюм, постригся, как все и пять лет старательно пытался быть нормальным человеком. Да и теперь. Что я делаю?
-Я тебе не говноделательная машина и потребитель, я создаю художественные ценности, создаю их в муках, ради человечества!
-А потом требуешь от человечества оплаты своих мучений, но ты не спросила, на кой хрен человечеству нужны твои кляксы, если они даже тебе не нужны. Раз ты создаешь их в муках ради кого-то, а не ради своего удовольствия. Если человек требует благодарности за свои действия, значит, он неискренен, значит, ему не стоило этого делать и то, что он делает ни черта не стоит! Ты не хочешь быть, ты ничего не сделала для того, чтобы быть. Все твои действия направлены на то, чтобы казаться, иметь, обладать, употреблять. Таковы все твои друзья, таков и я. Все мы ублюдки и подонки! Все мы делаем вид, что ужасно довольны собой. А я, пожалуй, делаю этот вид хреново. Ты недовольна мной из-за этого. Уж, извини! Я лишен способности привыкать, я готов смыть отчизну в унитаз, ради путешествия в незнакомую страну. Мне всё, рано или поздно, надоедает. Теперь мне надоело казаться, черт знает кем. Я ленивая, тупая сволочь, которая, время от времени, от нечего делать, пишет всякую ерунду, которой лень зарабатывать большие деньги, но она из страха создает рабочий вид за мизерную плату, живу вместе с тобой, хотя и ничего к тебе не чувствую, как и ты ко мне. Мы признаемся друг другу в любви, потому, что хотим обмануть самих себя и окружающих, заодно, потому, что в нашем обществе непринято жить без любви, а если её нет, то её надо придумать. Мы забываем о том, что в этом мире нет никого, кроме нас самих и нам некого обманывать кроме себя. Пытаясь обмануть других, мы нагибаемся так низко, что обманываем самих себя…
Я вдруг понял, что Катя не желает понимать того, что я ей говорю, что с таким же успехом мог говорить это шкафу, стенке, двери. Пожалуй, с двери и, даже, самому себе, я бы вряд ли всё это наговорил. Иногда, всё же, нужен человек, которому ты можешь сказать то, что не решаешься сказать самому себе не вслух. Я подошел к ней и поцеловал её в макушку. Поцеловал искренне, потому, что хотел этого. Я был благодарен ей за то, что она побудила это изречь. Меня не интересовало, согласна она со мной или нет, для меня было важно лишь то, что она, сама того не ведая, помогла мне облечь свои мысли в слова. Я сел и начал записывать то, что наговорил ей. Она молча сидела на подоконнике и курила одну сигарету за другой.
-И что? – недобро спросила она. – Мы здесь будем мудачиться еще полтора месяца? Извини за выражение, но иначе я твой стиль жизни назвать не могу. Мне надоело мыться в тазике и в нем же стирать вещи. Я не могу больше так жить! Я уже ем, сидя на подоконнике, глядя на эти рожи в доме напротив! Я уже начала с ними здороваться на улице. Мы уже стали одними из них! Ты это понимаешь? Еще немного и я сломаюсь!
-Я не держу тебя здесь. Ты можешь хоть сейчас собрать свои манатки и свалить от сюда к маме. Ты абсолютно свободный человек!
-А как же наша любовь! Почему ты не найдешь себе нормальную работу, за которую хорошо платят? Мы могли бы снять квартиру с ванной, телевизором, стиральной машиной и пылесосом…
-Скажи мне, где её искать.
-Ты мужчина, и сам должен это сделать!
-Где это сказано, что я должен?
-Посмотри телевизор!
Поднимаясь утром на работу, я начал расталкивать и её. Она сначала пищала, что хочет спать, а потом начала рычать, что работу искать не пойдет.
-Я не проститутка, чтобы продавать каждый день свое тело на время рабочего дня за гроши.
-Тогда продавай свой талант. Продавай, что хочешь, кому хочешь, но я не собираюсь далее делиться с тобой едой и сигаретами!
-Ты хочешь, чтоб я стала проституткой? Ты можешь допустить это?
-Мне безразлично, где ты будешь питаться, что будешь курить, где ты будешь доставать деньги на это!
-Ах ты сволочь! Сутенер поганый!
-Сутенер! Я не думаю, что на тебя кто-то польстится…
Услышав это, она нахмурилась, встала на диване, и начала пинать мое лежащее тело. Это меня рассмешило, а она разъярилась еще больше и чуть не сломала мне ребра пяткой, требуя, чтоб я немедленно убрался из её дома. Это требование меня разозлило. Я выкрутил ей руку, подвел к двери, открыл её, и дал разбушевавшейся подруге пинка под зад. Пока она выламывала дверь и орала, я думал о том, что она сейчас, не помыв ног, залезет в чистую постель и будет спать до обеда. Старенькая дверь начала сыпаться под её напором и мне пришлось её открыть, а вечером приколачивать ржавыми гвоздями отколовшиеся части.

Глава одиннадцатая. Путешествие в город восходящего солнца.

В середине недели Лукашенко предложил подработать вечером в соседней фирме. Надо было разгрузить несколько контейнеров с игрушками. За пару часов напряженной работы я заработал то же, что в среднем получал на своей основной работе. С досадой я оплатил счет, предъявленный Лукашенко, который лицемерно отказывался взять всю сумму сразу. На следующий день мы грузили старинную мебель в другой фирме и тоже неплохо заработали. Я купил себе новый спальный мешок, задумав взять пару отгулов, и поехать на велосипеде к своему другу Наполеоновичу – старому хиппи, который уже два года грустил по родному городу в деревне, где жили его родственники. К моему удовольствию, до выходных подвернулась еще одна подработка. Я заплатил алименты, немного осталось на покупку провизии в пути, к тому же Ксения тоже захотела четыре дня крутить педали и в итоге увидеть человека, о котором я ей очень много рассказывал. Она купила себе новый велосипед и хотела его обкатать. Ехать предстояло триста км в одну сторону за четыре свободных дня. Впрочем, обратно можно было вернуться на поезде.
-Откуда ты взял его? – строго спросила Катя, когда я вернулся домой с новым спальным мешком. – Он, наверное, очень дорогой? Конечно, дорогой!
-Мне его одолжил папа, чтоб я с комфортом прокатился до Наполеоныча и обратно.
-Ты всё-таки поедешь! Нам нечего платить за квартиру, а ты берешь отгулы и тратишь деньги на путешествия!
-Заказы, которые примут за те два дня, никуда от меня не денутся, а есть мне всё - равно придется, где бы я ни был, в пути или на работе.
Я сам не понимал, зачем я вру Кате не счет спального мешка, зачем оправдываюсь на счет отгулов и дорожных трат. Было ясно, что я с ней расстанусь, через полтора месяца, когда придется убраться с неоплаченной квартиры. Я просто не хотел лишних пару часов выяснений отношений, бессмысленного сотрясания воздуха криками.
-Мы с Ксенией выезжаем завтра вечером, постараюсь пораньше освободиться с работы…
-Я еду с вами! – торжественно объявила Катя. – Хорошая жена везде следует за своим мужем. К тому же, я очень люблю придорожные кафе! Я в них провела всю свою юность и соскучилась по ним…
-Мы едем не автостопом, а на велосипедах и в кафешках сидеть не собираемся. Мы будем целый день крутить педали на солнцепеке или в дождь. А у тебя нет ни велосипеда, ни спального мешка. И главное, что ты не хочешь ехать, но преподносишь мне жертву, которая мне абсолютно не нужна.
-Я достану велосипед, возьму на время у своего дяди, у него их много, а спать буду в твоем старом спальнике. Мне, действительно, хочется поехать с тобой в путешествие! Поближе познакомиться с твоей сестрой, мы так мало с ней общались. И ты так много рассказывал про Наполеоновича, что я, просто, мечтаю его увидеть.
-Если пойдет дождь, у тебя нет ни плаща с гетрами, ни болоньевого комбинезона, как у Ксении.
-Я одену твои кожаные штаны и куплю в супермаркете пончо из полиэтилена, оно очень дешевое, а из обуви твои старые сапоги.
-Врешь ты всё! Не хочешь ты ехать! Но, пожалуйста, если настаиваешь, только учти, кроме себя, тебе на этот раз обманывать некого. Предупреждаю сразу, отстанешь, ждать не будем, поедешь на поезде обратно сама.
-Еще неизвестно, кто отстанет!
Наполеонович был обрусевшим поляком и ревностно верующим православным. В Риге он жил по соседству с Саней, тем самым другом Игоря, который кинул меня на деньги после четырех месяцев совместной работы. Познакомившись по пьяной лавочке, мы с Игорем и Покемоном потом часто тусовались в его квартире. Пьянствовать с ним было интересно, он был незаурядной яркой личностью, такой же, как его отчество. Отец его был капитаном дальнего плавания и рано умер. Мама работала в солидном банке в Москве, а потом эмигрировала в Нью-Йорк. Старший брат был редактором одного из глянцевых журналов. Сестра двойняшка была чьей-то женой. У Юры  же жизнь не сложилась, хотя и началась неплохо.
Учась в средней школе, он занимался музыкой и рисованием, писал стихи, носил длинные волосы и широкую бороду, слушал битлов и АКВАРИУМ. После школы поступил в московское театральное училище, успешно отучился два курса, будучи любимчиком преподавателя. Однако его учителя вдруг осудили по очень скандальной статье. Про Юрку начали сплетничать. Он бросил учебу, вернулся в Ригу, где пошел учиться в ПТУ на краснодеревщика. Однокурсники издевались над двухметровым, волосатым и безобидным хиппи. Частенько он возвращался домой избитый и упорно утверждал маме, что упал по дороге домой. Потом он устроился в гробовую мастерскую, где неплохо зарабатывал и как-то раз, покупая сигареты, нечаянно показал бандюгам содержимое своего кошелька. В результате год лежал в больнице с переломами позвоночника. Когда он на костылях вышел из больницы, от него ушла невеста. Тогда он направился в церковь, намереваясь, стать священником. С церковной службой у него тоже ничего не получилось. О причине скандала он говорить избегал.  Вскоре он нарвался на наркомана, который, требуя у него денег на дозу героина, прострелил ему ногу в подворотне. Потеряв много крови, Юра все же выполз на тротуар и был спасен клошаркой, которая вызвала скорую помощь. После этой травмы он потерял надежду расстаться с костылями и, получая инвалидность, спивался, практически, не выходя из квартиры. Его мама не решалась высылать деньги ему лично, знала, что их тут же украдут или отберут соседи алкоголики, которых мы с Игорем часто выставляли из его квартиры. Она посылала деньги соседке, которая платила за квартиру и иногда подкармливала Юрку, присваивая себе большую часть присланных денег.
Я помню, что как-то раз оставил его одного на железнодорожной станции на полчаса, а потом выкупал его у ментов, которые, услышав его отчество и фамилию, изрядно над ним потрудились, но, не добившись от него другого отчества и фамилии, решили сдать его в дом для умалишенных. В барах от него нужно было постоянно оттаскивать желающих набить ему морду. Своим беззащитным видом он просто вызывал на себя агрессию. В его квартире время от времени появлялись потасканные женщины, потом исчезали. Одна из них привела к нему уголовников, которые терроризировали весь дом, а Наполеоныча заставили писать слезливые письма в разные благотворительные организации с требованиями материальной помощи, которую он отдавал им вместе со своей пенсией. Они его постоянно били и издевались, морили голодом. В квартире устроили притон, жили там, пока один из них не умер от передозировки наркоты. Соседка, опекавшая Юрку, не обратилась в правоохранительные органы, хотя знала, что твориться с её подопечным, зато собрала со всего дома подписи в требовании лишить его жилплощади, и передать жилплощадь её дочери – матери одиночке. Любовник её дочери дал, где надо, взятку и Юрка остался на улице. Приехала его мама из Америки и поставила его перед выбором – в Нью-Йорк или в деревню к дальним родственникам. И он предпочел деревню, где мама купила ему двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, купила ему синтезатор, телескоп, телевизор, компьютер, музыкальный центр, множество дисков, которые у него быстро растащили местные девицы. Пропажа дисков послужила причиной, по которой его дядя стал запирать его в квартире на неделю, выводя его на улицу только на несколько часов в неделю, забивая его холодильник полуфабрикатами, забирая у него все то, что присылала ему мама и его пенсию по инвалидности. Я приезжал к нему раз в три месяца, писал ему письма, высылал диски с новой музыкой, книги, звонил. Как-то раз приехав, увидел его сильно избитого. Оказалось, его навестила сестра со своим мужем. Они привезли ему маленький и дешевый телевизор, а дорогой забрали, забрали, вроде еще что-то. Он не хотел распространяться по этому поводу.
До того, как в его квартиру в городе вселились уголовники, один из его соседей оставил ему крупную сумму денег на хранение. Юрка деньги пропил с другими соседями. Я узнал об этом, случайно встретив этого мужика на улице. Даже не поверил ему. Наполеоныч это подтвердил и еще начал злословить в адрес соседа, которого обокрал. Сосед, мол, гадина потому, что не простил кающегося грешника и мученика, и не хочет с ним разговаривать.
До того я ценил его за то, что он ни про кого не говорил плохо, ни на кого не злился. Я считал его чуть ли не святым, не способным на агрессию, готовым помереть в муках на кресте ради искупления людских грехов. Я был уверен в том, что его доброта искренняя, но в итоге она оказалась лишь притворством, ради плюсиков в небесной канцелярии.
Пока я жил со своей бывшей женой, он часто гостил у меня неделями и подвергался её нападкам. Вера обладала редкостным талантом чувствовать фальшь и выводить человека из себя в состояние, в котором он срывает с себя все свои маски. До того, как я сошелся с ней, я считал себя безобидным человеком, который не может за себя постоять, не способным на ненависть, агрессию. За месяц совместной жизни она доказала мне, что я способен избить женщину, получая от этого удовольствие, желая ей смерти. Наполеонович напротив, с умильной улыбкой Христа сносил все её издевательства и жалел её потому, что считал, что ей очень тяжело жить, таская столько ненависти в себе. Однако, когда он в последний раз приехал ко мне в гости из деревни, Вера взялась за него основательно. Она терпеливо выискивала его слабые места и доводила его потихоньку, мелкими тычками, оскорблениями. Слабое место она нашла. Ему было невыносимо больно, когда она злобно рычала на своего сына, с которым Наполеонович любил играть. Еще он чуть не разрыдался, когда она на его глазах специально сломала любимую погремушку мелкого и выкинула её. И наконец, он не выносил, когда его выступление обрывают на полуслове, особенно, когда он выступал перед малознакомым человеком. В один из вечеров ко мне заглянул бывший коллега по работе, принес бутылку хорошей водки, стакан который, вдохновил моего друга исполнить ряд пародий на видных политиков. Коллега был восхищен его артистическим талантом, но Вера подрезала Юре крылья на самом взлете, она колола его штопальной иглой в спину, требуя, чтоб он заткнулся. Гость умолял его продолжить. Я понимал, что мое вмешательство бесполезно, и молча наблюдал за происходящим, желая узнать, действительно ли мой друг такой добрый, за какого себя выдает. Зрелище было не для нервных! Может быть, впервые безмятежное лицо Наполеоновича исказила гримаса неконтролируемого гнева. Он взревел, как лев, опрокинул стол и поломал своим костылем её стул. Она жалобно завопила и ловко увернулась от серии его сокрушительных ударов, кинувшись вон из квартиры. Размахивая костылем, круша все на своем пути, он кинулся за ней, как профессиональный бегун. Он мчался за ней по улице, распугивая прохожих, выкрикивая клятвы в суровой мести до последнего вздоха. Вера же вопила, что он пьяный и хочет убить её, кормящую мать, хотя ребенка она никогда грудью не кормила. Добежав до церкви, Наполеонович вдруг вспомнил о своей роли в жизни, сел на лавку и разрыдался. До полуночи он молился и не хотел возвращаться домой.
-Какой он святой? – удовлетворенно, злорадно, ядовито прошипела Вера. – Даже прощения у меня не просит, падаль! Ребенка сиротой хотел оставить гнида церковная, крыса мокасейная. Жрал, тварь, на халяву, две недели и еще надо мной издекивается. Инвалид хренов, еле убежала от него! Пошли домой, скотина, мне холодно и ребенок дома один остался.
-Я не пойду с ней никуда! – выл Островский. – Я хочу умереть на этой скамейке! Почему господь не убьет меня здесь за такой грех?
-Не парься, Юра! Я горжусь тобой! Мне поначалу тоже мерзко было, а теперь ничего. Ты просто дал человеку то, что он заслуживает. Богу богово, кесарю кесарево! Если бы Вера над тобой в юности поработала пару лет, то ты вряд ли бы инвалидом стал. Она, конечно, генератор зла, но она нужна в этом мире, чтоб лечить людей от лицемерной святости, ложной филантропии. Пошла вон, зараза! Иди к ребенку! Из-за тебя мне его теперь на себе такой кусок переть надо.
Весь следующий день Наполеонович пролежал, накрыв лицо простыней, отказываясь от еды и питья. Он даже не сходил в туалет, пока я не вернулся с работы. Вера любезно предлагала ему не только еду, чай и поиграть с ребенком, но и спрашивала, не слабо ли ему вскрыть себе вены со стыда в туалете или повеситься там, но он отвечал на её провокации гробовым молчанием. Когда я вернулся с работы, он попросил меня проводить его до друга, жившего неподалеку от меня. Я проводил его до друга, того самого, деньги которого он легкомысленно растратил. Друга не оказалось дома, но женщина открывшая дверь предложила нам его немного подождать. Я оставил Юрку там и пошел в магазин, намереваясь на обратном пути забрать его из маргинального вертепа, но мне долго не открывали и я ушел искать его в ближайших пивных, парке, но не нашел. Потом выяснилось, что обокраденный мужик не пустил кающегося грешника на порог, и отказался с ним разговаривать. Всю ночь Юрка ходил по городу, а утром сел на поезд в свою деревню…
-В последнее время, - говорил я Кате и Ксении перед отъездом. – Наполеонович что-то сдал. Домашний арест, наверное, на него плохо влияет. Смотрит в основном канал «Детский мир», пишет сказки для детей и иллюстрирует их. А раньше он голосом Новодворской рассказывал о женской анатомии, а голосом Жириновского и Ельцина о мужской, а как он пел рэп…
-Вот и хорошо, - залепетала Катя. – Я буду вместе с ним лежать на диване, смотреть мультфильмы и кушать гамбургеры, которые ему оставляет его дядя. Обожаю гамбургеры политые кетчупом!
-Надеюсь, - недовольно спросила Ксения. – Ты не забыла, что до дивана и мультиков нужно триста километров ехать на велосипеде!
-Я тебя умоляю! Ничего особенного в этом для меня нет. Я в свое время всю ночь шла пешком по шоссе, когда не могла поймать попутку.
-Идти - одно, а ехать на велосипеде и притом быстро - совсем другое.
Ксения скептически осмотрела её велосипед. Это чудо советского производства весило килограмм тридцать. Дамская рама была искривлена. Широченное мягкое седло грозилось натереть зад. Катин дядя поступил неразумно, установив на заднее колесо этого уродца втулку свободного хода с тремя шестернями и переключателем передач, но забыв установить ручной тормоз на заднее колесо. Тормоз на переднем был дурацкой конструкции и искривленный обод колеса не давал ему исполнять свое назначение. Одним словом, этот тарантул был практически без тормозов. Ксения посмеялась над моей попыткой выровнять обод, подтяжкой и ослаблением спиц.
-Мы теряем время. Уже темнеет. На этом жалком куске стали все равно не разгонишься так, чтобы пользоваться тормозом. Поехали быстрее, нам еще в магазин за продуктами надо зайти! Черт, дождь пошел!
Катя же разложила платья и юбки на диване, раздумывала какие из них запихать в ранец, а какие оставить. Из её рюкзака уже торчала, не вмещаясь внутрь пара туфель на высоком каблуке. Я бросил велосипед, согласившись с Ксенией, что тормоз этому велосипеду не нужен, сказал, что я готов. Мне было приятно то, что я могу, предоставить сестре, воспитывать свою бестолковую подругу, и отдохнуть. Ксения отняла у неё ранец, вытряхнула из него все, кроме спального мешка и куртки и бросила его ей.
-А как же платье и туфли! В чем я буду ходить по деревне?
-Мы едем не на светский вечер и потому не обязательно переть триста километров на плечах бесполезные тряпки и это дерьмо предназначенное для выворачивания ног!
-Но я хочу произвести на друга моего будущего мужа благоприятное впечатление! Впрочем ладно! Но кожаные штаны-то я должна взять!
-На улице дождь. Одевай их сейчас на джинсы и сними колготки!
-А вот этот свитер? Он трикотажный и так выгодно облегает мою фигуру...
Ксения поняла, что дискутировать словесно с Катей можно очень долго и потому молча смотрела на неё в упор, шевеля мышцами стиснутых челюстей. Суровый взгляд вразумил Катю быстрее, чем словесные доводы.
-Я всё поняла! – отчаянно воскликнула она, выполнила то, что от неё требовалось с несчастным видом и пошла к зеркалу над раковиной красить глаза и губы и припудрить пухлые щечки.
-Ксюшечка, - обратилась она к моей сестре. – Помоги мне, пожалуйста, подвести глаза, а то я без очков плохо вижу, а в очках мне неудобно. Надо, кстати постараться втиснуть в рюкзак косметику…
-Кончай заниматься херней! – Ксения с трудом сдерживалась и с укором посмотрела на меня. – На улице дождь и темно! Мы едем в поход!
-Но моя мама говорила, что неприлично, когда женщина выходит из дома, не подкрасившись. Тебе тоже не мешало бы подвести губки…
-Я ненавижу краситься! Пошли быстрее!
Ксения одела свой ранец, взвалила свой велосипед на плечо и пошла вниз. Катя сказала, что моя сестра ведет себя не как девушка, а как терминатор и она соболезнует её парню.
-А кто пособолезнует мне? – съязвил я, но ирония до Кати не дошла.
Облачившись на улице в свой плащ и гетры, я поехал вперед, предупредив Катю, чтоб она не ехала за мной колесо в колесо, а держала порядочную дистанцию. Но она меня не поняла и на первом же перекрестке снесла бы меня, если бы я, зная её, вовремя не отскочил в сторону. Она глупо улыбалась, когда я повторно объяснял ей, что значит держать дистанцию. Потом я часто оборачивался и орал на неё, когда она приближалась ко мне слишком близко. На окраине города я купил пару бутылок минеральной воды, палку вяленой колбасы, плитку шоколада и пару пачек вермишели быстрого приготовления.
К полуночи мы проехали тридцать километров. Дождь перестал моросить, но до ближайшего леса было далеко. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались луга. Вдалеке мерцали огоньки селения, слышался собачий лай.
-Устали? – спросил я у своих спутниц. – Завтра будет хорошая погода. Вон, на Юге, откуда ветер дует, небо чистое. Надо будет встать пораньше. И проехать как можно больше, пока он не разошелся к полудню. Рано утром редко бывает ветрено. Так что пора ложиться спать. Приглядите за велосипедом и рюкзаком. Я пойду через поле, поищу там место для ночевки.
Я шел по мокрым травам к черневшим посреди поля кустам. Оказалось, что кусты росли вдоль маленькой речки или мелиорационной канавы. Места, где можно было разбить палатку так, чтоб её не было видно с шоссе я близ них не нашел и вернулся к дороге. Катя показала мне найденного светлячка и сообщила, что она счастлива.
-Надо проехать еще немного. Там будет двухуровневая развилка дорог. Между путепроводов вроде был небольшой сосновый лесок. Попробуем там заночевать, а если не выйдет, то придется еще километров двадцать по темноте и этой сырости чесать. Поздно выехали, блин!
Катя выглядела бодрой и распространялась о красотах вокруг, а Ксения угрюмо молчала. Я старательно облазил все окрестности развилки и нашел отличное место для стоянки. При свете фонарика на моем лбу мы вместе расчистили площадку от палок и шишек. Ксения пристегнула велосипеды цепью к дереву и помогла мне поставить палатку, а Катя, чуть не опрокинула чайник, пытаясь поставить его на горящий примус.
-Давай лучше я этим займусь! Иди коврики и спальники в палатке расстилай. Ксюх, гидрокостюм сними и на велосипед повесь, думаю, что не украдут, пока мы спать будем, катькин плащ тоже заодно повесь.
-Этот не промокающий костюм изнутри больше намок, чем снаружи.
-Каждый час примерно надо останавливаться под крышей, выворачивать его и протирать туалетной бумагой или салфетками, иначе просто намокнешь изнутри… Погасите вы эти мигалки! А то еще кто-то остановиться и подойдет сюда поинтересоваться, чем мы тут занимаемся. Куда вы курите до еды? Тошнить же будет. Сигареты вот так держите, чтоб огоньки с дороги не видно было.
-Мы прячемся, как диверсанты!
-Не знаю, как вы, а я гостей сегодня принимать, не намерен. Заглянут еще на огонек какие-то пьяные провинциалы и испортят нам настроение…
Ксения отказалась от вермишели быстрого приготовления и колбасы, только погрызла сухие мюсли и съела свою шоколадку с чаем. Палатка оказалась узковатой для троих. Я лежал посередине, и подо мной была щель между двумя ковриками, но зато у меня был теплый спальник.
-Спать только на боку, переворачиваться осторожно, а то порвем, еще, палатку, и нам будет, совсем, хорошо.
Ночью Катя тычками требовала от меня ласки, в которой я ей отказал. Мне было не до слюнявых нежностей. Едва не повалив палатку, Катя резко повернулась ко мне спиной и тихо заныла. Так что я благополучно заснул.
Опасаясь, что опять пойдет дождь, я наглухо закрыл двери палатки, и к утру она основательно запотела изнутри. Она была однослойной иглуобразной с клапаном наверху, от которого было мало толку. Проснулся я, как и задумал, рано, но пока поднялся, пока растолкал своих спутниц, пока вывернул и просушил палатку, свернул её, пока мы позавтракали разваренными мюсли, был уже девятый час. Ксения еще помогала мне с палаткой и завтраком. Катя же, сидя на корточках, клевала носом, пища о том, что она совершенно не выспалась. Только после еды она окончательно проснулась. Пыхтя сигаретой, она сказала, что очень удивлена тем, что палатка не промокла, и мы остались сухими.
-Я не могла себе представить, как можно спать в этом мокром и темном лесу на этой мокрой, грязной и холодной почве…
-Ты где-то видела чистую почву?
-Я один раз прожила целую неделю в палаточном городке, только у нас была другая палатка, поменьше, желтенькая такая… Она все время промокала, когда шел дождь. И мы вчетвером спали под одним большим ватным одеялом, на двух надувных матрасах, которые сдувались к утру.
-Доедай кашу быстрее и лей туда чай. Хватит тут неправдоподобные истории рассказывать. Мы в эту палатку втроем еле влезли, а ты говоришь, вчетвером неделю жили в палатке поменьше. Вы что, друг на друге спали или, сидя на корточках?
-А зачем туда выливать чай?
-Чтобы пить его оттуда и заодно котелок сполоснуть.
-Какая мерзость! – сказала брезгливая Ксения, употреблявшая мюсли в сухом виде, запивавшая их чаем из своей железной кружки. – Это будет не чай, а какие-то помои!
-А как ты предлагаешь вычистить котелок? Воды осталось пол литра, а до ближайшего магазина километров пятнадцать и солнышко припекает.
-Не надо было разваривать эти мюсли, лучше есть их прямо из пакета.
-Вареные они быстрее перевариваются, а так много энергии уходит на их переработку. Кать, ты ложкой там по стенкам поскреби и все не выпивай, мне тоже оставь. Потом еще его мокрой травой надо будет протереть.
За два часа езды под палящим солнцем мы продвинулись только на двадцать километров вперед. И это при том, что установился полный штиль и я поменялся велосипедами с Катей, которая ехала впереди, за ней Ксения, а я замыкал колонну. Ксюхин велосипед был тяжелее моего, у него была стальная рама и шестерни впереди и сзади не совсем удобного размера. До того мы с ней в прошлом году ездили на дачу к нашим старикам – примерно тридцать км в одну сторону с утра и столько же вечером обратно после продолжительного отдыха и она держалась молодцом. Но тут она сильно отставала от Кати, часто спрыгивала с велосипеда и шла пешком. Катя то уезжала далеко вперед, то наоборот тормозила движение.
-Она едет рывками, - жаловалась Ксения. – Я несколько раз в неё чуть не врезалась. Будто трудно сесть на седло и спокойно крутить педали в одном ритме.
-Ничего, ща пообедаем, когда городок этот проедем, я там куплю чего пожрать и воды. Тогда вы велосипедами поменяетесь.
-Я пока могу еще на своем. А ты на этом не устал?
-Да я совсем не напрягаюсь. Ты, кстати тоже иногда привставай, чтоб жопу размять, а то кровь застоится и плохо станет. Капюшон одень, а то хватит еще солнечный удар.
-Я же не рыжая, как ты.
-Поехали, а то эта совсем далеко уехала и даже не оглядывается.
После обеда Катя решила похвастаться своей выносливостью, поехала на своем велосипеде, но её хватило только на пол часа пока она не проколола шину, часто заезжая на обочину. Её дядя прикрутил колесо гайками странного размера, на которые у меня не нашлось ключа, и я заклеил камеру, не скручивая колеса. Хозяйка этого чуда техники не поняла, что с ним случилось и что я делаю с колесом, но была очень напугана и чувствовала себя виноватой. С велосипеда Ксении она завалилась, проехав на нем пару километров. Во время второго обеда она начала жаловаться на то, что ей трудно ехать за Ксенией, что её велосипед неудобный. Мы сидели на голом холме и жарили картошку с колбасой. Дорога шла вдоль Даугавы. Катя умудрилась сесть на подземный муравейник. Вся её оголенная поясница покрылась волдырями, которые она расчесала до крови.
-Сходим искупаться? – предложила она. – Какая тут роскошная фактура, жаль, что я не пейзажист, можно было бы взять, такой мольберт, складной, и написать столько картин.
-Там спуск очень крутой, замучаемся с велосипедами спускаться, да и берег каменистый. Я в прошлом году там ноги об камни побил и вода грязная, мутная какая-то…
-Хороший ты себе велосипед купил, - сказала Ксения с аппетитом, поедая жареный картофель с колбасой, который не любила. – Седло удобное, легкий, педали крутить как-то легче.
-У него еще посадка ниже. Меньше сопротивление ветра и потому легче ехать. Хорошо бы еще на руль рога с подлокотниками прикрутить, тогда вообще лафа на нем ездить будет.
-Ты мне его потом подаришь? – спросила Катя. – Он такой красненький, как раз для девочки. Давай я к реке схожу и помою посуду.
-Иди. Только смотри себе шею там не сверни. Бумага тебе нужна.
Катю сильно смутил вопрос о туалетной бумаге. Она, стыдливо опустив глаза, вернулась и взяла у меня рулон. Было уже четыре после полудня, а мы проехали только шестьдесят километров с утра. До Екабпилса, где наша дорога поворачивала на восток, нам надо было проехать еще столько же. Шоссе шло среди полей, на следующий день мог подняться сильный встречный ветер. За Екабпилсом же дорога шла среди дремучих лесов и южный ветер дул бы уже сбоку, не мешая езде. Я сильно надеялся, что по вечерней прохладе и безветрию мы преодолеем эти шестьдесят километров еще до полуночи. Шоссе было прямое, широкое, никаких холмов. Когда Катя вернулась с плохо вымытой посудой и наполовину израсходованным рулоном бумаги, я озвучил свои соображения. Ксения была настроена решительно, чего нельзя было сказать о моей подруге. Узнав о том, что до вечера нам необходимо проехать столько же, сколько мы проехали с утра, она захныкала, сказала, что умрет, но на велосипед сегодня садиться не собирается. Однако, она не долго упорствовала в своем решении, когда мы молча принялись собираться.
На закате мы спустились в долину реки Пэерсэ впадавшей Даугаву, вдоль которой шла дорога. Крутые берега извилистого потока были покрыты широколиственным лесом. Местами краснели глинистые обрывы. Мы перекурили на мосту, под которым шумел стремительный поток. Катя начала рассказывать про это место, которое с давних времен облюбовали художники, и предложила там заночевать.
-Ты что! – возмутилась Ксения. – Нам еще тридцать с лишним километров ехать. Иначе завтра замучаемся против ветра по полям корячиться. Давай, пройдемся пешком, пока дорога в гору, разомнемся немного. Солнце уже заходит. Я не хочу опять по темноте ехать.
-Тебе разве тут не нравится?
-Красиво, но мы вообще-то не сюда ехали, а дальше, к тому же тут ночевать негде. Вон, дома кругом.
-Почему бы не попроситься на ночлег? Почему мы должны, как дикари ночевать в этой тесной палатке?
-Оставайся здесь и просись на ночлег, если тебе тут так нравится, а мы поедем дальше. Ты едешь, Женька?
-Еду, конечно! Не знаю, как вы, а я готов ехать всю ночь. Меня ночью больше прет, чем днем. Прохладно, ветра нет…
-А я устала и хочу принять душ, съесть тортик и спать в нормальной постельке, как человек.
-Какого черта тогда ты перлась с нами? Я тебя предупреждал, что будет трудно, но ты сказала, что будешь терпеть.
Дорога то ныряла в ложбины, то круто шла в гору. На одном из подъемов Катя устроила истерику. Она визжала на всю округу, что больше не проедет и метра. Я был на неё очень зол, стоял поодаль и молча улыбался.
-Что у вас случилось? – строго и спокойно спросила Ксения.
-Она говорит, что не может дальше ехать, нехорошими словами обзывается. Говорит, что умирает.
-Успокойся, пожалуйста! Где ты тут собираешься ночевать? Посмотри, какие тут заросли! А там дома. Собаки лают, и будут лаять всю ночь, пока их хозяин не спустит на нас. Давай сегодня эти холмы хотя бы проедем. Еще пару километров осталось, а там лес сосновый впереди. Пошли пешком пока.
Катя взяла у меня свой велосипед и попыталась на нем въехать в гору, но после пяти минут нервной борьбы сдалась и пошла пешком впереди. Мы не торопясь следовали за ней. Она часто оглядывалась и прибавляла шагу.
-Она что убегает от нас? – удивилась Ксения.
-Далеко не уйдет, кишка тонка. Истеричка, блин, увязалась, а теперь ноет. Достала она меня! Так и знал, что с ней будут проблемы! Вода кончается, а до ближайшего магазина километров десять, закрыт, уже, наверное. Черт! Что теперь с ней делать? Бросим её, ввяжется в какую-то историю, отвечай потом за неё!
-Хорошо я её хоть немного еще проехать уговорила. Откуда воду возьмем?
-А вон избушка! Люди шашлыки делать собираются. Пошли у них попросим. Полторалитровая бутылка есть одна пустая. Может у них еще одна найдется.
-Стой тут. Я сама с ними поговорю.
Я послушно остался у дороги с велосипедами. Лишней тары у, показавшихся мне угрюмыми, сельских жителей, для нас, не нашлось, но они наполнили нашу бутылку водой. Посмотрев на воду я не нашел её идеально чистой, но решил, что мы ей не отравимся, если её прокипятить. Проехав сто метров, мы увидели Катю сидящую на пыльной обочине дороги. Её велосипед валялся поодаль.
-Чего сидишь? Давай на другую сторону, туда за кусты на лужайку.
Всхлипывая, она поднялась и поплелась через дорогу, волоча свой рюкзак по земле. Пока мы ставили палатку и готовили ужин, она сидела и курила одну за другой сигареты. А потом залезла в палатку и завернулась в мой спальный мешок. Это лишило меня терпения. Мне очень захотелось выдернуть её из палатки, вытряхнуть из своего спальника и накостылять ей, после чего дать пинка под зад и отправить на все четыре стороны.
-Думает, что раз она устала, ей всё позволено!
Моя злобная реплика вызвала в палатке бурю. Казалось, что она вот-вот лишит нас нашего скромного крова. Она выпрыгнула из палатки и ушла в лес.
-Как же! – процедил сквозь зубы я. – Побегу я её искать и утешать. Гуляющему, ложка на окошке. Пусть спит натощак! За свои психи нужно нести ответственность.
Когда мы доели ужин, она вернулась с букетом цветов и выпила остатки минералки. Промочив свое горлышко, она начала вечерний свой концерт.
-Вы знаете, что сегодня самая короткая ночь в году? В прошлом году мы этой ночью пили пиво и делали шашлыки с Андреем. Он был таким милым, кормил меня шашлычком с руки. А вы тупые и жестокие животные! Садо-мазохисты! Вы специально издеваетесь надо мной, но я вам этого не позволю! Семейство уродов! Вы никогда не будете счастливы потому, что не умеете жить, как нормальные люди…
Ксения еще пыталась с ней дискутировать. Я же обдумывал, как отделаться от этой размазни-кокетки повежливее. Хотя зачем мне была эта вежливость в лесу близ дороги?
-Пошли спать! Завтра надо подняться пораньше, чтоб съехать с шоссе, пока не поднимется ветер.
В палатке Катя долго ворочалась и пихалась, задавшись целью не давать мне заснуть до рассвета, но Ксения на неё нарычала, и она притихла. Подняться пораньше нам опять не удалось. Пока мы просушили запотевшую изнанку палатки, пока позавтракали, Солнце уже высоко поднялось над лесом. Задул суховей с Юга. Вытянуть Катю из палатки стоило немалых нервов. Она брыкалась и рычала, будто пытаясь задержать нас как можно дольше. От завтрака она отказалась. И в ярости изорвала пачку, в которой больше не было сигарет. Когда мы выбрались на дорогу, пейзаж перед глазами плавился от жары, а ветер кидал в глаза мелкую пыль.
-До станции доедем вместе, - сказал я Кате, которая уселась на скамейке автобусной остановки. – Тут совсем не далеко, километров пять. Вставай! Поехали быстрее, мы и так уже потеряли по твоей милости много времени, а ты будто специально тормозишь!
-Пошли вы! Уроды! Ненавижу вас! Вы хотите меня убить оба!
-Поехали! – оборвала её триаду Ксения и сделала в её сторону пару решительных шагов.
-Никуда я не поеду с такими гадами, как вы! У меня нет сил! Я хочу пить! Я останусь здесь и умру!
-Вот тебе деньги на билет. Тут еще и на еду и воду хватит. Станцию будешь сама искать. На этом всё! Прощай любимая!
-Идите в жопу, уроды! – крикнула она нам на прощание, показывая средние пальцы.
Ксения не любила быстро крутить, она только давила на педали на малых оборотах, и не желала менять тактику. Против ветра её манера езды была просто самоубийством. Потому она часто слезала с велосипеда и шла пешком. Она ехала на моем велосипеде. Её ранец я привязал на руль, чтоб ей было удобней, но двадцать км до съезда с шоссе мы преодолели за два с половиной часа. Я думал, что она сдастся, но она молча вставала снова и снова и упорно двигалась вперед. Только к полудню мы круто повернули на Восток, испытывая несказанное облегчение. Дорога шла сквозь дремучие леса, в которых дуновения ветра совсем не ощущались. В попавшемся на дороге сельмаге я не нашел ничего съедобнее маринованной и обжаренной селедки и вермишели быстрого приготовления. Купленную там плитку шоколада мы с трудом разгрызли, почти бесплатная минеральная вода имела какой-то странный кисловатый привкус. Ксения к моему удивлению с аппетитом съела и  селедку, и Роллтон, и старательно грызла твердокаменный шоколад.
-Помнишь, как ты спросила маму: «Что я эту колбасу грызть буду?»?
-Я бы сейчас с удовольствием погрызла докторскую колбасу. Никогда не думала, что гадкая селедка может быть такой вкусной и Роллтон тоже.
-Там были еще макароны на развес. Такие, как в советское время. Может, даже, оставшиеся с тех времен. Стратегические запасы, наверное. Я их варил, один раз, постоянно помешивая, на маленьком огне, даже масла в воду добавил, и они всё равно слиплись. Вера их где-то на базаре покупала, они дешевые…
-Как думаешь, Катька уже дома?
-Черт её знает… Она же ненормальная. Может, шляется еще где-то. Велосипед, наверное, выкинула. Может и рюкзак с моими кожаными штанами и спальным мешком тоже. Штаны жалко. Столько денег за них когда-то отдал! Блин, когда связываешься с истеричками, попадаешь в идиотские ситуации. Вернусь домой, а там её мамаша начнет предъявлять претензии, мол заманил моего дебильного ребенка в дикую глушь и там бросил на произвол судьбы, а у неё там отобрали дядин ценный велосипед, и изнасиловали отморозки какие-то. Может, она встретит какого-то человека, безумно в него влюбится, уедет с ним.  Все она делает безумно потому, что ума у неё нет, и совести тоже, и бесчувственная, как бревно…
Дорога поддавалась легко. Холмов не было, асфальт был положен недавно. В лесах у дороги мы видели косуль, мчащихся по кущам быстрее, чем мы ехали по асфальту. На обочине в изобилии валялись раздавленные ёжики и белки. Одного из них еще свежего пыталась унести в лес лиса, но мы её спугнули. Мы ехали молча, молча отдыхали. К вечеру небо затянуло облаками, ветер утих. Часто попадались брошенные крестьянские избы, прогнившие, с проваленными крышами. Места казались вымершими. Следы пребывания человека уродливо выглядели на фоне природы. К полуночи мы въехали в город среднего размера с населением больше двадцати тысяч. Я предложил объехать его по шоссе, но Ксения захотела посетить это очаг культуры и взялась сама ориентироваться в спящем человеческом муравейнике по крохотному плану города на обратной стороне карты. Это кончилось тем, что мы заблудились среди блочных пятиэтажек. Одни прохожие пугливо убегали, когда мы к ним приближались, другие, пьяные и агрессивные нас обращали в бегство. Выяснить у местного населения, куда нам следует ехать, не получалось. Когда мы оказались на перекрестке двух указанных на плане улиц, Ксения свалилась в обморок. Она подошла к стене и медленно осела на корточки, закрыв глаза. Я побрызгал ей водой в лицо и дал пожевать мюсли. Мы торопились и потому не устраивали большого перекура и не подкрепились основательно.
-Давай пройдемся пешком, пока ты отойдешь.
-Да не, всё в порядке. Я, просто, есть очень захотела. Дай шоколадку. И поехали быстрее из этого города в лес, а то я засыпаю уже.
Едва выехав за город, мы разбили палатку на отгороженном от дороги плотным кустарником лугу, между стогов сена. Наскоро попив чаю, мы улеглись и моментально заснули. За тот день мы проехали больше ста пятидесяти километров. До цели оставалось пятьдесят. Под конец дня я даже начал надеяться, что к полуночи мы, может, и доберемся до конечного пункта. Я не очень устал, но Ксения выложилась полностью, достигла предела своих возможностей.
На следующий день дело спорилось хуже. Дорога стала узкой и извилистой на ней появились целые караваны мчащихся грузовых машин. Ветер изменил направление и начал мешать нам ехать. Но главной проблемой были холмы, на которые Ксения предпочитала восходить пешком. Жара сильно раскалила асфальт. Хотелось спрятаться в тень или залезть в прохладную воду. Первый обед мы устроили на заброшенном кладбище. Ели рис с колбасой, сидя на чьем-то замшелом надгробии. Оно было мягким от мха, как плюшевый диван. Ржавые кресты, сваренные из труб, стояли тесно и не были православными. По углам небольшого кладбища были столбики, сложенные из гранитных голышей, между ними были натянуты массивные цепи. Вековые липы раскинули над кладбищем свои ветви, храня его от зноя и ежегодно осыпая могилы своей мертвой листвой. Даже в солнечную погоду в том месте царила скорбная атмосфера. Рядом на лугу паслась корова. Она мычала, глядя на нас.
-Эта корова похожа на Покемона. Взгляд такой же и мычит точно так же, как он, выражение лица абсолютно совпадает и уровень развития одинаковый. Разница только в назначении. Покемон – это та же корова, только приспособленная размазывать все, что ему скажут шпателем по стенам. Как-то раз он сильно оголодал в велопоходе, а жрать было совсем нечего, не было денег, а до дома километров пятьдесят. Так он ел листья с березы без помощи рук. Так же, как эта тупая корова. Из-за него я теперь коров не люблю.
-Почему ты все время общаешься со всякими гоблинами и покемонами? – спросила у меня Ксения в сотый раз.
-Ты же сама знаешь, что я не ищу легких путей. Если общение лёгкое и безоблачное, то впоследствии практически нечего вспомнить. Допустим, мы отправились бы в это путешествие без Кати и на машине. Каких-то три часа дремы в кресле и всё. И нет ничего, о чем стоило бы вспомнить. Мы пишем свою жизнь, как книгу и самое худшее из мучений, это, когда эту книгу скучно читать не то, что постороннему человеку, но даже и самому автору. С развитием общества его монады испытывают все меньше ощущений, в их жизнях случается всё меньше того, о чем стоило бы вспоминать. Потому они все больше употребляют чужих впечатлений и ощущений, лежа перед телевизором. В сущности, творчество, искусство является переваренными и переработанными ощущениями, впечатлениями, чувствами, мыслями. Это некие оксиды жизни, то есть кал. И большинство современных людей питаются исключительно копро. То есть они употребляют только чужие ощущения, всячески ограждая себя от получения собственных в своей жизни. Виртуальный секс, закон и порядок на улице, томагочи вместо детей, роботы, выполняющие всю тяжелую работу. Я в депо видел мужика, который туда пришел работать, как только окончил школу и доработал до пенсии. Жил он в трех шагах от рабочего места, на котором он всю жизнь крутил одни и те же гайки. В центр он поехал только тогда, когда нужно было поменять паспорт и это путешествие повергло его в такой глубокий шок, что он потом беспробудно пил неделю. Он даже ходил очень плохо потому, что на рабочем месте стоял, а дома лежал и сидел. Очень многих писателей неинтересно читать потому, что они жили в изоляции от реальных ощущений и только пользовались отрыжкой чужих. Чтение их книг и просмотр их фильмов, это уже копрофагия в квадрате…
-Ты за обедом не мог лучшей темы для разговора найти?
-А ты не могла предложить лучшего места для обеда?
В середине дня нас примерно полчаса пытался намочить дождь. А часа в четыре вечера мы въехали, наконец, на холм, с которого далеко видна равнина, в которой располагалась деревня, заселенная в основном Островскими.
Пришлось съездить на другой конец деревни, чтобы взять у Юркиных родственников ключи от его квартиры. Открыв дверь, я увидел на пороге человека отдаленно напоминавшего Наполеоновича, который назвался его именем ,но не узнавал меня. Включив в коридоре свет, я увидел, что лицо Юры изуродовано до неузнаваемости. На лбу вмятина размером с кулак. Глаза на разном уровне. Нос сильно искривлен и, будто укорочен. Один из глаз был безжизненным и неподвижным. По всей голове тянулись шрамы. Передвигался он совсем плохо, мало что помнил и плохо воспринимал то, что ему говорят. Это был некий человек – овощ, радовавшийся без причины. В квартире был ужасающий бардак. Кошка гадила, где попало, а хозяин не обращал внимания на её экскременты. Он давно говорил мне, что после одной из травм не чувствует запахов. Раньше он, хоть по требованию частых гостей, проветривал квартиру. Теперь же в ней стояла отвратительная вонь от застоявшегося сигаретного дыма. К ужину я сварил суп, в котором Юрка безразлично ковырялся, говоря разную околесицу. Я долго допытывался, что с ним произошло, по отрывочным репликам понял, что полгода назад он поехал в санаторий у моря, а на обратном пути заехал к брату, с которым они сильно напились, а очнулся он уже в реанимации.
Странно, но я почему-то не чувствовал к нему жалости или сострадания. Я был убежден, в том, что рано или поздно это должно было случиться. Он был магнитом для разных неприятностей или наоборот, он постоянно искал их. Утром мы с Ксенией немного пошлялись по деревне пешком, читали объявления на заборах возвещавшие о том, что продается коза, цыплята, свиньи и корова. Продавали так же и предметы домашнего обихода, сельскохозяйственный инвентарь и мопед. Сообщалось о том, что по субботам работает общественная баня. Мужчины парились с полудня до трех, а женщины с трех до пяти. Правильно, чтоб мужики в бане надолго не засиделись.
Рано утром к Юрке приехал его друг детства, которого я видел впервые, но много слышал о нем. Он так же был удивлен состоянием Наполеоновича и так же, как я не мог добиться от него вразумительных ответов на вопросы. С его другом я как-то не нашел общего языка, да, признаться, и не искал. Мы с Ксенией дожидались поезда, гуляя по населенному пункту, в котором не было абсолютно ничего примечательного. Каждый прохожий почему-то с нами здоровался. Крепкая старуха вела под уздцы лошадь, впряженную в телегу нагруженную пьяными до бесчувствия мужиками, которых она развозила по домам.
Ксения села на поезд, а я двинулся в обратный путь на своем велосипеде. За три часа я проехал то расстояние, которое мы проехали за последний день путешествия, но тут хлынул мощный ливень, под которым я ехал до двух часов ночи. Заночевал я под мостом через железную дорогу. Очень уж мне не хотелось лезть в мокрый лес и разбивать палатку под проливным дождем, который не собирался кончаться. Когда я курил после ужина по рельсам, вдруг промчался старинный паровоз, за которым катились старинные вагоны. В светящихся окнах, которых были видны люди одетые, как в конце девятнадцатого века. Поезд промчался, как галлюцинация. После пяти часов езды без передышки в темноте и под дождем, против ураганного ветра, который будто хотел выбить меня из седла, мне показалось, что я потерялся во времени. Но бетонный мост над головой напомнил мне, что я в начале двадцать первого века. Потом Ксения сказала, что видела этот паровоз на одной из станций, когда ехала на поезде. Вроде бы, кино снимали.
Утро встретило меня тем же дождем и встречным ветром. Не выспавшийся и усталый я за четыре часа проехал только сорок километров. В основном я не ехал, а сидел на крытых остановках, попивая чай, ждал, пока кончится дождь. Но он не кончался, а ветер усиливался, а когда я въехал на шоссе упирался в меня не наискось, а прямо в лоб. Еще за три часа я с трудом добрался до той станции, близ которой мы оставили Катю, и сел на поезд, понимая, что оставшиеся до дома полторы сотни километров я проеду только к утру в таких условиях, а утром мне надо на работу. Когда я ехал в поезде мне начала трезвонить Катя с маминого телефона. Выяснив, что она благополучно вернулась домой, я бросил трубку, оборвав её сумбурные излияния. Я был не в настроении слушать её оправдания, извинения, обвинения. После путешествия мне вдруг стало ясно, что я хочу ехать вперед и познавать мир, а Катя хочет валяться в постельке и, чтоб её кормили шашлычками. Мне с ней просто не по пути. У меня и у неё разный подход к жизни, разных вещей мы хотим. К чему стоять на месте и доказывать друг другу свою правоту, портя нервы, убивая время, которого нет ни у кого. С вокзала я направился домой к родителям, где залез в горячую ванну, и лежал там больше часа. В голове было прохладно и пусто. Сомнений относительно Кати больше не было.

Глава двенадцатая. Хищническая политика.

На следующий день после возвращения из путешествия, вечером, я за два рейса на велосипеде перевез все свои вещи со съемной квартиры. Только я включил телефон, как она начала на него названивать. Я несколько раз ответил на её звонки и послал её подальше, но она упорно трезвонила, ведь ей было нечем больше заняться.
-Слушай, чего тебе от меня надо? Скажи кратко и лаконично, в двух словах.
-Я хочу с тобой встретиться и поговорить.
-Ладно, в пятницу вечером я заеду на квартиру.
Она с порога накинулась на меня и полезла в штаны. Я решил, что после секса разговор будет яснее и короче и уступил ей. Удовлетворяя свою физиологию и её прихоть заодно, я обдумывал предстоящий разговор.
-Ты думаешь, что я получил удовольствие?
-Тебе разве не понравилось?
-Я очень не люблю делать кому-либо одолжения, не люблю, когда их делают мне. Сейчас я просто уступил тебе, наверное, в последний раз. Я хочу честно признаться тебе в том, что ты не удовлетворяешь меня ни в каком плане, что ты не нравишься мне внешне и внутренне. Я не держу на тебя зла, но полностью равнодушен. Я сто раз тебе говорил, что не хочу ни семьи, ни детей. Мне хорошо одному. Просто я об этом немного забыл, но ты мне напомнила. Спасибо тебе за это! Разговаривать дальше нет никакого смысла.
Хотя я ей ничего не обещал, я всё равно чувствовал себя отрицательным героем из мыльной оперы. Я осуждал себя, вместе с миллионами зрителей. Она много и долго говорила мне о своей любви, над которой я просто надругался, на повышенных тонах. Я терпеливо выслушивал эту словесную солянку, сваренную из сериалов и мелодрам. Я знал, что она не скажет ничего нового, что её слова ничего не изменят, но всё равно слушал, будто наказывал себя за то, что связался с ней. Я не отпускал сам себя, сидел и слушал. Я хотел есть, но всё равно не уходил.
Я проторчал вместе с ней на квартире все выходные, питаясь всякими вредными продуктами. Как она ни старалась, она не могла пробудить во мне даже примитивный инстинкт размножения. Нет, я не отталкивал её, не спорил с ней, только молча смотрел в окно. Тело как-то обмякло. Лень окутала меня, и я уже не спокойно выслушивал всё, что она, не умолкая, болтала. Пришла уверенность в том, что она уже не скажет ничего нового. Рядом с заводной игрушкой, я сам стал таким же. Похоже, было на то, что таким я ей понравился больше. Осталось только начать выполнять приказы её мамы, которые она могла мне передать, слегка искажая, и появилась бы еще одна ячейка общества.
-Что же с тобой случилось? – спрашивала она, наваливаясь на меня. – Почему ты больше не хочешь меня?
-У меня болит спина, нет настроения.
-Давай, я похожу по твоей спине, и тебе станет лучше!
Я посмотрел на её тучную, не смотря на то, что она сильно похудела за последнее время, фигуру и ничего не сказал. Не надо было быть ясновидящим, чтобы предсказать, что станет с моими ребрами, когда Катя начнет топтать мое туловище. Если даже ребра выдержат её семьдесят кг, то позвонки точно сместятся. Может быть, впервые за время наших отношений, она поняла меня без слов.
-Зря ты так! – загнусила она. – Это тайский массаж. Я видела по телевизору, как две девушки ходили по лежащему на животе мужчине.
-Зачем ты зря сотрясаешь воздух? Неужели не ясно, что тайские девицы весят не по семьдесят кг и, наконец, они учились делать массаж, они знают, куда и как, нужно наступать, что это целая наука, а не баловство и подвиг во имя скучного и одинокого секса!
-Почему одинокого?
-Потому, что мне одиноко, когда я с тобой. Тела наши прижаты друг к другу, как резиновые куклы, а мы, сами, находимся черт, знает где, управляем ими с помощью пульта и смотрим на них через камеру.  Любовь – для нас только ружье, чтобы убить время на остановке автобуса, который везет нашу смерть…
-Ты опять начинаешь говорить мне гадости! Что тебе мешает быть сейчас со мной, хотя бы из благодарности? Я столько для тебя сделала! Я даже ходила в эту ужасную общественную баню ради тебя, и два часа смотрела на уродливые туши старых баб, чуть не откинула копыта в парилке. Я, как последняя дура, поехала с тобой и твоей сестрой в это путешествие, после которого меня мама целую неделю собирала по частям! Я должна постоянно жертвовать собой, ради твоего удовольствия, а ты не можешь даже удовлетворить меня сексуально!
-Я не могу найти тебя среди твоих несуразных подвигов, которые никому не нужны. Я еще ни разу не почувствовал, чтобы тебя что-то действительно радовало! Человек состоит из поступков, а у тебя их нет, есть только жертвы. Может ты мне или кому-то другому понравилась бы, если бы делала не то, чего от тебя ждут окружающие, а то, чего хочешь ты, ты и только ты. Все твои желания, страдания, удовольствия насквозь фальшивы, позаимствованы у общества. Ты рисуешь, чтобы угодить маме, трахаешься, чтобы угодить мужикам, живешь с мужиками, чтобы быть не хуже своих подруг и прочих баб. Ты носишь эти штаны не потому, что они тебе нравятся, а потому, что они модные, потому, что тебе их подарила мама и ей будет неприятно, если ты положишь её подарок в дальний ящик, ты влюблялась потому, что судя по сериалам, которые ты смотрела, влюбляются и женятся все, даже оловянные солдатики. Твоя жизнь - сплошное одолжение обществу. Это полный бред!
Я вскочил с дивана, схватил свой велосипед, и уехал. Я много раз повторял ей одно и то же, но до неё не доходило ни слова. Для неё речь не являлась средством обмена информацией, она не вникала в смысл сказанного. С помощью разговора она только колотила понты, то есть пыталась унизить собеседника, оказавшись правой и подчинить его своей персоне, но проблема была в том, что она не знала, что делать дальше с подчиненным человеком. Она не получала от жизни удовольствия по причине того, что не хотела ничего по настоящему.
В одну из пятниц мне позвонила Диана, просила подъехать немедленно в одну из кафешек в центре, мол, меня и Катю все только и ждут уже два часа. Толком, ничего не поняв, я приехал в кафе, где за столиком в углу, чинно попивая всякую гадость, сидели Матвеевна, Диана и еще несколько женщин с курсов.
-Это свинство! – Матвеевна поднялась со своего место, чтоб облобызаться со мной. – Я ей позвонила, она сказала, что вы будете через полчаса.
-Ты куда дел Катю, злодей? Мы всё знаем, она всё про тебя рассказала.
-Я её убил, - невозмутимо ответил я, сохраняя серьезный и мрачный вид. – Она долго и упорно ныла и её старания наконец-то увенчались успехом. Я обездвижил её тупым и тяжелым предметом, расчленил её тело, упаковал в мусорные пакеты и всю ночь раскидывал их по разным контейнерам…
-Ты только пришел, но уже достал меня своим черным юмором!
-Но не белым же юмором шутить Чернецову! Кстати, Матвеевна, на какой номер ты звонила Кате? Её мобильник уже давно лежит в ломбарде, насколько я знаю.
-Со вчерашнего дня её номер работает. Она, наверное, выкупила его.
-Я уже не живу с ней. Опять свобода! Я добросовестно терпел её маленькие странности, но теперь. В общем, я в один прекрасный момент спросил себя: Зачем мне всё это надо? И не нашел вразумительного ответа, собрал вещи и вернулся под мамину юбку.
-А как же любовь? – спросила Лариса – манерная женщина лет сорока, учительница танцев. – Мне тут столько наговорили о ваших возвышенных отношениях, о самопожертвовании ради семейного счастья. А тут такое разочарование. Я была удивлена тем, что вы, Евгений способны на такое, но теперь все встало на свои места. Я лишний раз убедилась в том, что все мужики сволочи. Рыцари, бьющиеся на турнирах за расположение прекрасных дам уже давно вымерли!
-Да их и не было! Средневековые феодалы были вечно пьяными, немытыми скотами, которые жрали руками, никогда не мылись, насиловали служанок, а дрались на турнирах, чтобы выплеснуть свою природную агрессию и самоутвердиться. Прекрасные дамы были для них не более, чем боевой трофей, красивая вещь, с которой они играли, как с куклой,  заточали её в монастырь, когда она надоедала им и на горизонте появлялась новая.
-Не надо всех мерить по самому себе! Пушкин стрелялся на дуэли, защищая честь жены.
-Так он и не в средние века жил! И защищал он, прежде всего свою честь. Быть рогоносцем не очень-то приятно. Это только дворянская спесь. Дантэс его жену не изнасиловал, не оскорблял, а даже напротив. Был бы он действительно любящим мужем, он не мешал бы очередному увлечению своей жены и благородно ушел в сторонку. А он, как Отелло вознамерился продырявить каждого, с кем пофлиртовала его жена, лишь бы его кучерявую голову не украсили оленьи рога. Да он просто самовлюбленный эгоист!
-Так что же у вас с Катей случилось?
-Я не собираюсь оправдываться и плакаться в жилетку, рассказывать, какая она плохая, а я хороший. Я не нуждаюсь в одобрении окружающих, поддержке общественности. Скажу лишь то, что я в очередной раз убедился в том, что любовь невозможно вылепить своими руками, в одиночку. Плохая она была или хорошая, не имеет значения. Просто я ничего не чувствовал к ней, не получал удовольствия от общения с ней, но в течении нескольких месяцев глупо надеялся на то, что мое отношение к ней изменится, надеялся на то, что она изменится, но ни того, ни другого не произошло. А тут еще и финансовые затруднения. Она обещала ежемесячно платить половину суммы за квартиру и питание, но за несколько месяцев не внесла ни копейки…
-Я считаю, что, если мужчина живет с женщиной, то обязан полностью содержать её.
-Именно это я и делал. Но теперь понял, что Катя этого не стоит.
-Это безответственно с вашей стороны!
-По-вашему, все замужние женщины проститутки, оформившие со своими мужьями пожизненный договор. Мужья отдают им всю зарплату, а за это получают скучный секс, прибранное жилище и домашнее питание. А, чтоб этот трудовой договор было не так-то просто расторгнуть, жены рожают детей. Тоскливо всё это!
Лариса была возмущена сравнением замужних женщин с проститутками, но не вспылила. Соблюдя все приличия она, удалилась вместе с другими женщинами. Матвеевна и Диана остались. Диана начала клеймить Катю позором, и утешать меня. Она разоблачала все её симуляции нервных болезней, обличала её лень и лицемерие. Это был просто научный трактат на тему женской психологии. Матвеевне было скучно это выслушивать, потому она, выпив две сотни водки, принялась петь караоке, после чего переместилась за соседний столик. Запахло скандалом. Я ушел, не попрощавшись и во время.
Диана последовала за мной. Было уже за полночь, транспорт уже не ходил. Мы шли вдвоем по плохо освещенной улице, застроенной обветшалыми деревянными строениями в сторону вокзала и моей съемной квартиры. В тот момент я был мягок, и готов идти туда, куда дует ветер. Именно потому я не сказал ничего против, когда Диана предложила пойти на съемную квартиру и скоротать там остаток ночи. Я только сообщил ей, что я очень голоден и у меня нет с собой денег. У меня не возникло никаких подозрений, когда моя случайная спутница, напросившаяся в гости, купила в круглосуточном магазине булочек, хлеба, гусиного паштета и самого дешевого чая в бумажных пакетиках.
-Думаю, что Катя не привела туда никого и квартира пуста. Еще я сильно надеюсь, что она не прихватила мой электрочайник.
-А почему ты уехал к родителям, а не живешь тут один? За квартиру же заплачено.
-Так-то оно так. Я пытался дожить этот месяц один в этой квартире, но её постоянно осаждает Катя. Выламывает дверь, скандалит. Соседи грозятся вызвать ментов. Я устал от всего этого. И тут у меня нет компьютера, чтоб печатать свои произведения.
Съев больше половины булочек, выпив три стакана чая, в которые кидал по два пакетика, скурив четыре её сигареты потому, что у меня кончился табак, я, от нечего делать, затопил печку, и сжег в ней один из стульев. После  я улегся на сложенный диван, в одежде,  сделал вид, что сплю, пока Диана отлучилась из квартиры.
-Ты уже спишь? – она не нежно тормошила меня за плечо. – А где мне ложиться?
-На том диване. Пледом прикройся. Че-то холодно после дождя…
-Давай еще немного поговорим, - громко сказала она. – Я не могу заснуть в незнакомой обстановке.
-Ты же тут уже одну ночь провела, и много раз до того тут целыми днями сидела. Если говорить будем, точно до утра не заснем, а у меня завтра дела, на работу, в общем, надо сходить с утра пораньше…
-Тебе там не холодно? От окна дует, а ты совсем не укрыт.
-У меня куртка теплая. Всё в порядке. Не волнуйся.
-А мне холодно, даже под пледом. Иди ко мне, вдвоем будет теплее…
Я прекрасно понимал, что от меня требуется в данной ситуации. Я должен быть мачо или хотя бы послушным мальчиком, но не хотел быть ни тем, ни другим. Если женщина отказывает мужчине, то это в порядке вещей, мужчина, конечно, должен расстроиться по этому поводу, попытаться её уговорить, завоевать её сердце, совершая великие подвиги. Таковы стереотипы общества, правила этикета. Эпатаж «Евгения Онегина» заключается в том, что женщина объясняется мужчине в любви первая и мужчина ей отказывает, но в заключении всё становится на свои места и негодяй получает по заслугам. Пушкин говорит, что отказать влюбленной женщине большое свинство. Читая этот роман в четырнадцать лет, я сам был возмущен поступком Онегина. К нему со всей душой, а он! Девушка подарила ему самое сокровенное, самое дорогое, а он посмел жестко отвергнуть её! Он вел себя, не как мужчина, а, как капризная барышня. Но вот и мне выпало почувствовать себя на месте Онегина. Диана, правда, не требовала у меня любви до гроба, ей нужен был всего лишь секс без всяких обязательств. Только тепло моего тела. Хотя я ясно осознавал, что дай ей палец, и она возьмет всю руку, а потом и сожрет меня со всеми потрохами. Я этого боялся и потому выглядел трусом в собственных глазах. Я молчал и делал вид, что сплю и готовился к обороне и выходу из квартиры. Но решительной атаки не последовало, и я был этому искренне рад, даже мысленно поблагодарил за это женщину, которая вызывала у меня отвращение.
-Ты не мог бы дать мне номер домашнего телефона своего друга, - попросила она за завтраком. – Его мобильник почему-то отключен и я никак не могу с ним связаться.
-По-моему, у него нет уже домашнего телефона.
-Тогда дай мне его почтовый адрес, - её голос зазвучал зловеще.
-Я сейчас ему позвоню и передам тебе трубку…
-Нет, не надо…
-Что значит не надо? Я должен спросить у него разрешения перед тем, как давать его адрес.
-А без его разрешения никак?
-За кого ты меня принимаешь?
Я чувствовал себя перед ней виноватым, потому согласился проводить её до магазина электротехники и объяснить продавцу, что она хочет. А хотела она портативную стерео магнитолу, работающую на батарейках с мощными динамиками, в которую можно воткнуть микрофон. Для того, чтобы пение Дианы слышал весь дом, в которой она живет. Она хотела очень громко петь про миллион алых роз, ходя по квартире с магнитолой. Когда я пересказал пожелания Дианы молодому продавцу, тот выпучил глаза, глядя на шарообразную фигуру Дианы, а потом начал искать гнездо входа на магнитолах, расставленных на стеллажах. К счастью для её соседей такой магнитолы в магазине не нашлось.
-Могу предложить для этих целей диктофон. Можно записать пение на кассету, а потом воспроизвести. А так нужен специальный аппарат. Я бы вам посоветовал сходить в магазин музыкальных инструментов на улице Тербатас. А что, эта девушка действительно поет?
-Начинает, - тоскливо ответил я. – О ней, пока, никто не знает и, надеюсь, никогда не узнает.
Отделавшись от Дианы в тот раз, я был очень счастлив, топая по лужам на неровном тротуаре. У меня было чувство удачного побега из тюрьмы, чувство миновавших неприятностей, когда не нужно надеяться на лучшее, ибо и так хорошо.
Через недели две Матвеевна заманила меня к себе в гости, тактично умолчав, что у неё сидит Диана, которая, как выяснилось, являлась к ней каждые выходные без приглашения с кипой своего грязного белья и просила, чтоб Матвеевна прокрутила её тряпки в своей автоматической стиральной машине. Я терпеливо ждал, пока Диана уйдет, но она не уходила и вдобавок начала парить мне мозги своими националистическими идеями, придвигаясь ко мне все ближе. Чтобы быть с ней несогласным, я даже взялся оправдывать немецкий фашизм и китайский тоталитаризм. Она же требовала от меня, чтобы я боролся за свободу Тибета, территориальную целостность Грузии и Молдавии. Наша дискуссия завершилась тем, что она попросила меня подать ей журнал, лежащий на тумбочке. Я отказался, сказав, что до тумбочки ей дотянуться - раз плюнуть, а мне нужно вставать и обходить стол перед диваном или лезть через её необъятные телеса.
-Мне нужен не журнал, - зашипела Диана. – Мне нужно, чтобы ты поднялся и прошелся по комнате и угодил мне.
-А говна на лопате не желаете?
Услышав это, она ухватила меня за горло и попыталась придушить и была ужасно удивлена, когда я брезгливо отряхнул её руку со своей шеи, будто я должен был благодарно принимать от неё мучения. Тем временем Матвеевна уложила её выстиранное белье в пакет и зашла в комнату, чтобы нас помирить. Она не придумала ничего лучше, чем врубить порнографию, от которой Диана демонстративно прикрылась журнальчиком, но периодически стреляла глазами в телевизор. Когда я её в этом уличил, Матвеевна радостно заулюлюкала, а Диана бросила в меня журналом.
-Эх, Матвеевна! И ты, как Брут! Неужели ты думаешь, что я второй раз наступлю на точно такие же грабли. Ведь сценарий тот же! Один в один! На улице дождь, поздно, транспорт уже не ходит…
-Да у меня и в мыслях не было, а у Дианы тем более!
-Не было, значит! Тогда я буду спать в той комнате, в которой ты ляжешь, а иначе пойду, разомну ноги и помою голову дождевой водой. И выключи ты эту порнуху! Мне тяжело смотреть на это и ничего не делать. Потому я не люблю стриптиз.
-А тебя никто и не сдерживает. Я могу выйти погулять.
-Да нет, уж лучше я тихо, сам с собой.
-Онанист! – зашипела Диана. – И ему не стыдно об этом говорить!
-Нет! Не стыдно. Лучше быть свободным онанистом, чем журнальчики подавать таким, как ты.
-А я возьму и всем расскажу о том, чем ты занимаешься!
-Рассказывай! Я позвонил Игорю, и он мне на тебя жаловался. Слопала торт, что он принес, практически не поделившись с ним, зажала полбутылки бренди. Всю ночь скакала на нем, а утром выпроводила, даже не покормив, а когда он отказался повторно встретиться с тобой, ты начала угрожать, что все расскажешь его жене и для этого спрашивала его адрес у меня. Только должен тебя разочаровать. Он и его жена уже десять лет живут в разных квартирах. Он на пятом, она на четвертом этаже и сексуальной жизнью друг друга мало интересуются.
-Это все не правда! Ничего между нами такого не было. Это просто хвастовство! Как после неудачной рыбалки.
-Да нет, мы не рыбаки, мы рыбы, а рыбак это ты. Кто тебя ловить-то станет? И дело даже не в том, что ты не умеешь одеваться, не в твоем лишнем весе, дело в твоем желании всех унижать. А это все от больного самолюбия…
Она не дала мне договорить, начав визжать и бросаться всем, что попадало под руку. Я не уехал в ту ночь, не уехал и утром. Я ругался с ней, пока она не ушла.

Глава тринадцатая. Попытки безболезненного расставания.

Мучительными для меня были попытки сделать расставание с Катей приличным. Она постоянно звонила мне, не смотря на то, что я грубил ей в ответ на её предложения встретиться. Один раз она сообщила мне, что у неё сломался велосипед, и просила меня немедленно приехать, и починить его за деньги. Рыча от злости на самого себя, я приехал и заклеил ей проколотую камеру, подозревая, что она проколола её специально. Сделав работу, я умчался прочь, поклявшись себе в том, что больше никогда не откликнусь на её зов.
Раз она пришла к моей маме и рассказала, что я не посещаю храм божий. Мама призналась ей, что сама тоже туда никогда не ходила. Катя в замешательстве ушла, ушла, чтоб на следующий день опять прийти, и рассказывать моей маме про то, что я употребляю наркотики и общаюсь с насильниками и грабителями.
-И откуда же он берет деньги на наркотики? – спросила мама.
-Он продал свой музыкальный центр. – убежденно ответила Катя, хотя и я и музыкальный центр находились в комнате, за стенкой. – Сейчас он тусуется на квартире у Игоря. Я визуально помню, где он живет. Нам нужно сейчас же ехать туда, и спасать вашего сына!
-Не надо! Если он хочет погибнуть, пусть гибнет. Он взрослый человек и волен сам распоряжаться своей жизнью…
-Как вы можете так говорить! Вы совершили преступление против своего ребенка, не крестив его, и, не приучив ходить в церковь, а теперь вы просто бросаете его на произвол судьбы! Вас совершенно не интересует, что он не умеет обращаться с женщинами! Он бил меня и ругался матом. Вы даже не знаете, в каком свинарнике мы жили!
-Вот именно, я плохая, он плохой, а тебе такой хорошей нечего с ним делать. Так что до свидания! Не будем портить друг другу нервы.
Мне было неудобно перед мамой, что она должна выслушивать эту околесицу.
-В следующий раз будешь сам разговаривать с этой дурой! И откуда ты таких ненормальных берешь!
-Ты могла не приглашать её внутрь, а сразу послать куда подальше!
-Я её приглашала? Да она сама заперлась, как трактор «Беларусь».
-Ну не открывай ей дверь в следующий раз.
-Я еще буду прятаться от неё! Ты должен послать её так, чтоб она все поняла и больше не возвращалась!
Когда я в очередной раз встретился с ней, чтобы послать её так, чтоб она больше не возвращалась она, попускав сопли, сообщила, что беременна и ничего, уже, сделать нельзя.
-И когда же ты могла забеременеть?
-Я не знаю. Наверное, в последний раз, когда мы с тобой провели выходные вместе…
-А как же твои противозачаточные свечи?
-Случилось чудо, они не сработали! Я так хочу детей!
-Но с тех пор и месяца не прошло! Почему ничего нельзя сделать? Аборт можно сделать до четырех месяцев срока. Ты просто паришь мои мозги осиновым веником!
-Я ходила к гинекологу, и он сказал, что делать аборт на таком большом сроке опасно. Если я это сделаю, то, скорее всего, я уже никогда не стану мамой.
Я не был на неё зол потому, что знал, что следует отвечать на подобные заявления. Тем не менее, мне очень хотелось сказать, что ей не следует рожать, ибо она сама еще ребенок, больной человек. Эти слова исходили не от злости на неё и на себя, я был убежден в этом. Через мгновение ход моих мыслей изменился. Я вдруг понял, что беру на себя слишком много. Решаю, кому быть, а кому не стоит! Рожать ей или не рожать? Это всё же её дело, её и только её. Пусть сама принимает решение! Я же принял свое решение.
-Ты хочешь, чтобы я сейчас взял и наступил на грабли, от которых у меня еще шишка на лбу не прошла? Хотя я и бледнолицый, но всё же способен учиться на своих ошибках. Так вот, добровольно я свое отцовство не признаю. Даже, если ты и докажешь, что этот ребенок мой с помощью ДНК экспертизы, ты ничего кроме мизерных алиментов не получишь. И то вряд ли. Если еще и ты меня нагрузишь, то я просто уеду в Россию, я уже давно собираюсь это сделать.
-Ты меня не понял! Мне не нужны твои деньги. Я хочу создать нормальную семью, ячейку общества, и достойно продолжить свой и твой род…
-Ты хоть сама понимаешь смысл сказанного сейчас тобой? Какое общество, какие, к черту, ячейки и продолжение рода?
-Я готова пожертвовать своим творчеством, ради счастья маленьких чудовищ.
-Чего-то, нервный я в последнее время стал. Не могу больше слушать твою галиматью спокойно. Она просто гвоздями врезается в мой мозг. Так что давай разговаривать конструктивно. Я знаю, ты думаешь, что будешь жить вечно, потому тебе не жалко тратить драгоценное время на цитирование телевизионного мыла. Я же понимаю, что могу сдохнуть в любую минуту, потому не могу себе позволить тратить время на подобную ерунду. Ты не хуже меня понимаешь, что наше дальнейшее сожительство невозможно по материальным причинам. Нам негде жить, у меня нет работы, я уволился с последнего места работы и не знаю, что мне делать дальше.
-Давай уедем на Кипр! Моя подруга занимается трудоустройством за границей, помнишь её, она мне поможет. Я слышала, что на там требуются сварщики…
-У меня нет диплома сварщика, и я толком не умею варить. То, что я, лепил решетки, в какой-то частной фирме не значит, что я могу варить газопровод и суда. И я знаю, что значит поехать за границу по рабочей визе. Мой одноклассник чуть ли не пешком возвращался из Испании, где хотел собирать апельсины. Я хочу уехать не на какой-то Кипр, а в цивилизованную страну и уехать навсегда.
-А как же родители! Тут же наша родина, наши корни…
-Слушай, скажи хоть что-нибудь от себя лично! Скажи что-то не из книг, не из забытой школьной программы, не из клятвы пионера, не из газет!
-Ладно! Я только сейчас поняла, с кем имею дело. Ты бесчувственный и беспринципный дьявол. Ты не человек потому, что даже для самых опасных бандитов есть хоть что-то святое, а тебе ничего не дорого, тебе на всё плевать, ты не любишь даже самого себя. Если бы ты себя любил, то не обрекал бы себя на одинокую старость…
-Я всё это уже слышал множество раз. Ты мне льстишь. Я еще не достиг уровня дьявола, для которого уже нет ничего святого. Да, я старательно избавляюсь от своих привязанностей, но у меня не выходит. На счет бесчувственности ты тоже преувеличиваешь. Я, к сожалению, много чего чувствую, злюсь на себя, скучаю, когда слушаю, как ты озвучиваешь общественные стереотипы, грызу свои локти по поводу того, что мой сын будет половину жизни жить с этой злой, невежественной женщиной, а потом, скорее всего, сопьется в этом райцентре. Много чего меня гложет и мучает, а вот тебя, похоже, нет. Ты самый настоящий пластмассовый пупс! Все твои травмы нанесенные тебе любимыми домашними животными и мужиками, которых тебе удалось склонить к сожительству, только притворство, за которым пустота. Зачем я тебе это всё говорю? Ты всё это знаешь и без меня. Ладно, я пошел, у меня еще куча дел…
-Это не правда! Ты злой и эгоистичный и не хочешь нести ответственность за свои поступки! Какие у тебя дела? Я знаю, что ты употребляешь наркотики и продал свой музыкальный центр и кожаные штаны. Зря я их тебе возвращала! Мне жаль тебя, твои родители совершенно не занимаются твоим воспитанием! Твоя мама сказала, что она сама не ходит в церковь и тебя не заставляет. Я пытаюсь тебя спасти от ада, а ты отталкиваешь меня…
Я без слов зарычал на неё и быстро зашагал прочь. Разговаривать с ней можно было сутками, и она была просто не в состоянии исторгнуть из своей головы хоть что-нибудь новое. На счет дел, я ей сказал правду. В ту пору я развил интенсивную творческую деятельность. Очутившись в отчем доме, я получил хорошее питание и массу свободного времени. Художественной литературы, которая бы меня захватила, мне не попадалось. Время от времени я почитывал Фридриха Ницше, слушая Вагнера. Насмотревшись на кляксы Кати, я почувствовал острое желание  рисовать хотя бы лучше неё, рисовать, чтобы внести свою лепту в разрушение общественных стереотипов, рисовать, чтобы попрать кукольные святыни стоящие в храмах, чтоб осмеять людские понятия о добре и зле, рисовать то, что я слышал в песнях Летова и Тиля. Я рисовал, как умел, простым карандашом в школьном альбоме. Рисовал я на уровне ребенка, уделяя внимание только сюжету, будучи не в состоянии даже выстроить композицию, подробно вырисовывал мелкие детали. К каждому рисунку я писал стихотворное объяснение. Стихами я называл зарифмованные наборы слов, выстроенные в куплеты. Читавшие эти поэтические потуги говорили, что я изобрел новый стиль в поэзии и рисовании, что побуждало меня продолжать творить с упорством одержимого. Это было выражение моего осмысления того, что я слушал, о чем читал. Усмотрев, что смысл нарисованного не совсем понятен немногочисленной публике и для его разъяснения мало несуразного стишка, я попытался сопроводить каждый рисунок еще и прозаическим рассказом в стиле Зощенко, которого я время от времени почитывал на работе.
Мои тогдашние дерзания были похожи на дерзания героя Сервантеса.  Я не претендовал на гениальность. Я отдавал себе отчет в том, что это не искусство, а баловство, я чувствовал недовольство плодами своих усилий, но вопреки доводам разума всё же надеялся на что-то, толком не понимая на что.
Не смотря, на финансовые затруднения, я почти каждые выходные отправлялся в поход на новом велосипеде, иногда вместе с Ксенией, которую велотуризм немного захватил после путешествия к Наполеоновичу. Эти походы и творческая деятельность помогали мне примириться с низкой зарплатой, с долгами, работой, которая мне надоела, коллегами, которых я уже давно не хотел видеть. Моя сестра, бросившая учебу в техникуме и работавшая в другой фирме моего шефа, поняла, что жить в родной стране ей не хочется и последовательно предпринимала меры для того, чтобы оказаться в Ирландии, как и Лукашенко. Я же об этом не думал всерьез. Я грезил стать писателем, поэтом, художником и музыкантом. Даже начал брать уроки игры на гитаре. Для меня не было особой разницы работать курьером или делать жалюзи на родине или в цивильной Европе, в которой писателем или поэтом я точно не мог стать, а на родине мне мерещился ничтожный шанс.
С первыми заморозками Лукашенко уволился и уехал в Ирландию, не получив расчета. И я решил использовать это происшествие в своих корыстных целях. Заручившись поддержкой коллектива, я предложил директору занять его место. В отличии от Лукашенко, я составил список своих полномочий, а так же схему управления. Директор в то время каждый день приходил в мастерскую, и устраивал скандалы, выражая свое недовольство работой мастерских. К примеру, Коля  делал только деревянные горизонтальные жалюзи, никто кроме него этим не занимался. Иногда целую неделю он сидел без работы, в то время, когда Юра должен был сделать сто штук своих рулонных за три дня. Разумеется, что Юра не хотел отдавать Коле половину заказов, чтоб не терять своих денег. Платили-то нам только за квадратуру. На следующей неделе Коля вкалывал, а Юра сидел в курилке. К тому же директор запретил нам самостоятельно нанимать себе помощников и работать по ночам. В шесть часов вечера мастерские он лично запирал, подозревая каждого из нас в том, что по ночам мы делаем жалюзи для себя лично. В результате заказы не выполнялись в срок и сильно упали показатели качества, а от многих больших и выгодных заказов приходилось просто отказываться. Я в письменном виде предложил директору доверить распределение заказов бригадиру, который бы лично следил за сроками выполнения и занятостью сотрудников. С моими предложениями согласились все сотрудники, хотя они, по началу, вызвали у них гнев. Ранее обязанности бригадира были неопределенными, фактически это был официальный стукач, которому все сотрудники платили десять процентов от своей зарплаты, якобы за то, что он помогал каждому выполнять неоплачиваемые обязанности, вроде разгрузки материала, его складирования, разговоров с клиентами. На практике же бригадир занимался только своей сдельной работой, а разгрузки проводили сообща, если это было необходимо, а если нет, то каждый разгружал свой материал и разговаривал со своими клиентами. В сущности, процессом работы никто не управлял. Директор же понятия не имел о том, что такое технология и производство. Он неоднократно повторял, что его совершенно не интересует, как мы выполняем заказы, Руководить он не умел и не любил, но и никому не позволял.
И вот, в один день он пришел и, как всегда, запел свою надоевшую всем и ему самому песню, но тут я нагло перебил его и сунул ему свой проект в письменном виде, подписанный всеми коллегами. У него тут же началась паника. Он заорал, что мы все сговорились против него и хотим его разорить. Коллеги пытались его образумить, уговаривали хотя бы прочитать то, что я предлагал, но он изорвал бумаги и швырнул обрывки в мусорное ведро.
-Ничего не надо менять! Я просто требую, чтобы вы были внимательными и ответственными. Сейчас настали тяжелые времена, чтобы нас не съели конкуренты, нам нужно не думать о собственной выгоде, а тянуть фирму. Мы все в одной лодке! Если плохо фирме, то плохо и вам лично. Неужели вам это непонятно! А вы хотите работать только за деньги. Да?
-Да! – нарушил я боязливое молчание, длившееся больше минуты. – Я не собираюсь больше ничего делать, если это не оплачивается нормально. Я больше не буду переоборудовать рабочие места, убирать их, разгружать и складировать материал и детали, если вы не начнете это оплачивать.
-Что же это получается? Вы за каждое свое действие хотите с меня деньги драть! Проблемы, связанные с выполнением ваших заказов – ваши проблемы и сами их решайте. Поступил заказ, вы его должны выполнить в срок, любой ценой и без брака. Я устал вам повторять, что не хочу ничего слышать о ваших проблемах.
-Не наших проблемах, - вставил я. -  А ваших проблемах.
-Если вы будете так относиться к своей работе, тогда нас сожрут акулы капитализма!
-Опять-таки, не нас, а вас.
-Кому что-то не нравиться, тот может убираться на все четыре стороны! Людей за воротами достаточно стоит, которые готовы и бесплатно работать. Вот, Евгений в свое время ушел от нас и понял, что работы нет, и потому вернулся…
-Это не правда! – опять я его перебил. – Работа есть. Курьером я зарабатывал больше, чем тут. Тем более можно найти другую работу, более тяжелую и более высокооплачиваемую. Если сейчас ничего тут не изменится, то меня на следующий день здесь уже не будет.
-Пожалуйста, - он продолжал, сделав вид, что не слышал, что я сказал. – Все знают, что я честно выдаю расчет сразу после увольнения. Евгений может это подтвердить…
-И это не правда! Все знают, что я после увольнения полгода ходил, и выпрашивал у вас, честно заработанные, деньги. В итоге я получил только половину, а остальное вы просто отказались мне выплачивать и даже номер своего телефона сменили, чтоб я вас не тревожил. Я вижу, что вы и сейчас не хотите, чтоб я тут работал. Так, что завтра меня на работе не будет. Всего вам доброго! Я пошел…
-Стоп! Так не пойдет! Ты должен, по закону, отработать месяц.
-Я работаю у вас незаконно. Вы не платили за меня налоги государству, но срезали с моей зарплаты сумму налогов, якобы за риск.
-Тогда я не выплачу тебе расчет! Вот так! Против лома нет приема.
-Если лом в умелых руках. Вы помните, какая у меня была зарплата, сколько я взял авансов? Так, что то, что вы мне остались должны, я вам дарю. Кстати, свои инструменты я забираю – все инструменты, которые я купил сам
-Но это мое! Ты же оставил мне это, когда ушел в первый раз!
-Тогда я всё это просто забыл. Я потратил на эти вещи немало своих денег…
-Да у нас за такое морду бьют! Ты никуда отсюда не уйдешь и ничего не унесешь!
Он встал в дверях в угрожающей позе. Я порядком перетрухнул тогда, но старался не подавать вида и решительно двинулся к двери. Отступать было некуда, и, в то же время, я понимал, что директор тоже боится. Он отскочил в сторону раньше, чем я приблизился к нему на расстояние в два шага. Я сбросал в сумку весь свой инструмент, взял свой велосипед и поехал домой. На следующий день я взял сумку с обрезками алюминия, которые я таскал домой в течении последнего месяца и сдал их, получив примерно ту сумму, что мне остался должен шеф. Я знал, что он будет требовать, чтоб я отработал месяц, пока он будет искать мне замену и может не выплатить те гроши, что я у него заработал и потому потихоньку таскал домой обрезки.

Глава четырнадцатая. Удары судьбы.

Вернувшись домой, я начал обзванивать объявления о найме на работу. Пять звонков были безрезультатны, либо просто не брали трубку, либо говорили, что уже нашли человека, либо предлагали нечто несерьезное. Шестое объявление возвещало о том, что требуются крепкие мужчины для работы в порту.
-Здравствуйте! Вам еще требуются крепкие мужчины для работы в порту?
-Нам всегда требуются, - этот ответ меня насторожил.
-А в чем заключается работа, которую вы предлагаете?
-Работа на дробильных машинах возле причала. Две недели вы будете обучаться, а потом сдаете экзамен и приступаете к работе. Зарплата у нас официальная и выше средней. График работы – двенадцати часовая смена днем, сутки отдых, затем ночная и двое суток отдыха. Если вы согласны завтра начать обучение, то подходите к проходной порта в восемь часов с паспортом.
-А пока я буду учиться, это будет как-то оплачиваться?
-Вы что, с ума сошли? Это все равно, что въехать в гостиницу, пожить там, а потом заплатить, если понравиться или не заплатить, если не понравиться…
-В том-то и дело. Вы предлагаете мне две недели поработать бесплатно в процессе обучения, а потом будете думать принимать или не принимать меня на оплачиваемую работу. Это всё равно, что пожить в гостинице две недели бесплатно, а потом или начать за неё платить или, не заплатив, выехать.
-Я вижу, вы слишком умный, и при этом собираетесь работать руками.
-Понимаете, я учился на автокрановщика, заодно мы учили устройство дорожной ремонтной техники и дробильных машин заодно. Так, что возможно мне и трех дней обучения хватит для того, чтобы сдать экзамен, и приступить к самостоятельной деятельности…
-Хватит пудрить мне мозги! Если хотите у нас работать, тогда будете обучаться две недели, меня не интересует, где вы там учились. Мне важно, чтоб работник был дисциплинированным, и четко выполнял свои функции без всякой отсебятины.
-Хорошо! Я подойду завтра к девяти. До свидания!
Это собеседование не предвещало мне ничего хорошего, но деньги кончались, а нужно было платить алименты и ежемесячные взносы за велосипед. Делая над собой титаническое усилие, я на следующий день поднялся рано утром, позавтракал, влез на велосипед и подъехал к проходной порта.
Дул холодный северный ветер. Небо было ясным. Светило яркое осеннее Солнце. Опадала пожелтевшая листва. Прислонившись к серому бетону забора, стояли другие претенденты на работу в порту. У них были опухшие багровые лица и мутные глаза. Одеты они были в растрескавшиеся дерматиновые куртки или засаленные болоньевые. На одном из них красовались кримпленовые брюки видевшие утюг только на фабрике, где их пошили. Обут он был в чудовищно грязные резиновые сапоги. Он что-то оживленно рассказывал остальным хриплым голосом, как однажды, выпил литр водки, и свалился на тракторе в глубокий овраг. Его мат лишь слегка разбавлялся нормативными словами. Поодаль от них стоял упитанный парень прилично, по сравнению с остальными, одетый. К нему я подошел, и осведомился, не ученик ли он дробильщика угля. Тот подал мне руку и назвался Сергеем, сказал, что месяц назад уволился телефонной компании, где занимался рытьем траншей.
-…Ты, блин, пропустил теоретические занятия. Мы две недели ходили каждый рабочий день. Теперь вот практика. Не нравится мне что-то в этой фирме! Вон, видал, какой коллектив, одно слово – белая сибирская лиса. Начальнички еще те. Чуть что, сразу штраф, двадцать пять процентов от зарплаты. Четыре залета за месяц и считай, что работал бесплатно.
-Так по закону же…
-Закон для культурных организаций, в которых контингент не такой, как тут. Этим денег не надо, только налей, и будут работать круглыми сутками. О! Нехороший человек приехал! Пошли грузиться.
Длинноволосый мастер пересчитал нас, как баранов, собрал паспорта, зашел с ними в будку проходной, и через минут десять, роздал паспорта, с вложенными в них, одноразовыми пропусками.
-Хорошо хоть пометку в паспорте не сделали, - шутливо заметил Серж.
-Ты, - зарычал мастер, услышавший его замечание в полголоса. - Слишком много разговариваешь! Терпеть не могу умников!
Нас загрузили в темную будку «каблука», где мы сидели на корточках, среди промасленных деталей и инструментов. Серж сказал, что один раз сильно испачкал штаны, сидя в этом авто-заке.
-Так, что ты осторожнее. Один раз эта патлатая заточка нас полтора часа возила по всему порту, наверное, забыл, что мы тут сидели. Ноги, блин, затекли тогда. Да, и продрогли порядком…
-На практику будем сами ходить, - сказал один из синяков. – Сегодня он в последний раз нас подвозит, чтоб показать, где раздевалка находится и бытовка, где вахтенные журналы лежат…
-Запоминайте дорогу, - смеясь, сказал Серж, всматриваясь в узкую щель меж дверей.
Переодевались мы на шаткой лавке в темном коридоре между туалетом и душевыми. Сообразив, что работать будем на улице, а парадно-выходную одежду придется оставить на лавке, я просто натянул старые джинсы поверх новых, и поверх косухи натянул старенькую кожанку. Я был удивлен, когда увидел, что человек в растрескавшейся дерматиновой куртке начал переодеваться. Резиновые сапоги он сменил на кирзовые с подошвами протертыми по самое основание и латаный широкими стежками блестящий от масла комбинезон и телогрейку простреленную на вылет во многих местах, будто снятую с партизана убитого в лесах Белоруссии во время первой мировой войны.
-Стоячие унитазы полны говна, - сказал Серж, выходя из туалета. – А в душе только летняя водичка в две тонких струи…
-Ты! - мастер заорал на Сержа, выкатывая свои черные семитские глаза. – Мудила, вышел, из душа! Тут люди босяком ходят, а ты в сапогах заперся.
-Да у меня сапоги чище, чем их ноги. И по такому ледяному полу не очень-то босяком походишь. Одно место можно застудить и потом ссать каждые полчаса…
-Не гундось! Стрелять таких, как ты надо! А то засели, в правительстве и житья от них нет.
-Вы обещали рукавицы выдать…
-Ты сначала покажи, что ты работать можешь не только языком своим поганым. У меня таких уродов, как ты по полтысячи за год бывает, и только десятая часть из них на работу устраивается. Некоторые рукавицы возьмут, и на следующий день не являются.
-С чего бы это? – спросил я, желая поддержать Сержа. – Зарплата у вас вся официозом и выше средней. Времени свободного много, да и работа не такая уж тяжелая, если разобраться.
-Да, - повернувшись ко мне, мастер умерил свой праведный гнев, и даже начал выбирать выражения, наверное, просто еще не привык ко мне, чтобы орать, как на Сержа. – Текучка у нас, конечно, сильная, даже при таких условиях. Народ после первой зарплаты запивает, то ли от счастья, то ли от тоски. Меня это не интересует, мне нужно, чтоб все машины работали.
Я долго плутал по причалам в поисках дробильной машины указанной мастером. Когда же я нашел её, то встал рядом с мужичком стоявшим поодаль. Он объяснил мне суть работы дробильщика угля. В начале смены надо было поставить машину под кран. Некоторые агрегаты передвигались на гусеницах, другие же были снабжены колесами и выносными опорами, их буксировали тракторами. Потом надо было включить в определенной очередности транспортеры, барабан, и вибрирующие днища бункеров. И потом только стоять и смотреть, чтоб в куче раздробленного угля не было мусора.
-А заправлять эту хреновину как?
-Это уже не наша забота. Каждую смену мужик на погрузчике приезжает, и доливает. Наша задача под стрелой крана не стоять, бумажки и деревяшки подбирать, железо, вот этим крюком от магнита отрывать. Они, конечно, сами по технологии должны в бочку валиться, но иногда бывает, что как-то заскочат и прилипнут. Главное машину в конце смены почистить, а иногда и перед сменой приходится, если сменщик не почистил. На этой машине один работает, Олегом его звать, так часто во время ночной смены нажрется, и плохо чистит или вообще не чистит.
-И что, все молчат?
-А как же! У нас в коллективе стукачей не любят. Иногда приходится после своей смены вместо него работать, если он не выйдет. Он потом деньги отдает. А бывает, что на работу выйдешь, а твоя машина не нужна, тогда сидишь тут до обеда бесплатно и деньги на дорогу считай, что зря потрачены. Тут главное не заедаться. Если поломка, какая-то мелкая, самому починить, ремонтников зря не беспокоить. Говорят, тут один солярку сливал, и канистры через забор перебрасывал. Уволили. Да, смазывать надо раз в неделю по четвергам в дневную смену. А так работа что надо. Можно и врезать, чтоб не скучно и не холодно стоять было. Начальство тут не появляется почти. Летом тут пылища, хуже, чем зимой. Некоторые тут заведут машину и гуляют по всему порту или рыбу ловят с причала, к соседям ходят поболтать. Пошли, точки смазки покажу. Шприц в бытовке в углу за дверью лежит.
Отстояв восемь часов, я ушел домой, не дождавшись конца смены. Мой будущий коллега мне не понравился, а некий Олег, о котором он много рассказывал, вызвал у меня полное неприятие, как и механики похожие на гоблинов. На следующий день я снова стоял дневную смену с тем же мужиком. Он сказал, что Олег болеет, а для этой машины мало работы, так, что он эту неделю работает только в дневные смены, а ночь никто не выходит.
-На следующей неделе к нам Андрюху молодого обещали перевести в экипаж, временно, и Олег обещал с больничного соскочить. По мне так лучше бы сидел целый месяц. Проблематично с ним работать. Да и этот Андрюха тоже. Вместо того, чтобы машину чистить, попросит крановщика, чтоб пару ковшей воды туда вылил. Приходишь, вроде всё чисто, а начнешь работать, так она к обеду так забьется, что приходится час её драить. К мокрому металлу пыль так прилипает, что кувалдой не отобьешь. А ты женатый?
-Нет, а что?
-Плохо! Начальство всех спрашивает. Они считают, что семейных лучше брать. А че бороду такую отрастил? Мусульманин?
-Да нет, панк, анархист.
-Сбрей, а то на работу не возьмут. Выглядишь, как придурок. Потому и не женат. Какая дура за тебя такого пойдет.
-Но в бога-то ты веришь? – спросил он, погодя.
-Не верю в то, что он есть и не верю в то, что его нет.
-Чушь это всё! Верить надо, хоть в бога, хоть в черта, но надо верить. Если человек ни во что не верит, то в нем стержня нет. Выпить хочешь?
-Нет, спасибо, я не употребляю алкоголь вообще.
-Со вчерашнего дня?
-Три года почти.
-Наркотой, наверное, балуешься. Не понимаю я вас. Все вы, молодые, дурные какие-то. Я вот в твои годы уже давно на заводе работал, семью содержал и байдой всякой голову не забивал.
-Наркотой я не балуюсь, раньше траву покуривал, но быстро надоело…
-Как это надоело!
-Да скучно это всё, как и алкоголь…
-А что весело? – мужичок быстро становился я агрессивным.
-Рисовать интересно, книжки читать, на велосипеде путешествовать, музыку слушать. Работаю я с шестнадцати лет и семью уже успел покормить, теперь алименты плачу.
-Рисовать! На велосипеде! Тебе уже давно пора на машине ездить!
Шел первый, в том году, мокрый, снег. Устало скрежетали краны. Трактор с автосцепкой передвигал состав с углем. У причала стояло датское судно, и мне хотелось незаметно проникнуть на него,  уплыть подальше из этой страны населенной людьми с больным самолюбием. Вечно они доказывают всем и каждому свою правоту. Каждый пропащий алкаш и бомж поучает меня, как надо правильно жить. Может быть там, за морем тоже полно таких же учителей, как этот седой тракторист, поигрывающий своей вставной челюстью…
В конце недели я простоял двенадцать часов, чтобы посмотреть, как надо чистить машину. Юра, конечно, надеялся меня припахать, и я бы не прочь поработать, но его полупьяные разговоры озлобили меня. Я мягко дал ему понять, что не намерен делать его работу бесплатно. Пока он корячился, я держал переноску и закидывал его вопросами, на которые он не знал ответов.
-Зачем под барабан-то лезть? Можно и сверху почистить, если его не стопорить.
-По технике безопасности…
-Да кто увидит-то? К тому же под застопоренный барабан влезать гораздо опаснее, чем стоять над не застопоренным.
-Ты вот стоишь себе на верху, переноску держишь и п…ь всякую х…ю, а я, когда учился, залез вниз и х…л и мой учитель мне даже не светил, а стоял у причала и орал, чтоб я быстрее работал, а то он на транспорт опаздывает.
Услышав это, я ощутил острое желание уронить что-нибудь тяжелое на голову или хотя бы на ноги этому добросовестному работнику.
На следующей неделе Сержа среди учеников уже не было. Подойдя к дробилке, я увидел возле неё незнакомого пьяного человека, который перебирал гаечные ключи, громко разговаривая сам с собой. Судя по возрасту и опьянению, это был тот самый Олег, который не чистил после себя машину. Я вежливо с ним поздоровался, но руку подавать не стал.
-Стажер… - промямлил он. – Тогда давай чини, б…ь, эту х…ю…
Он показал на маленький транспортер перед магнитом. Резиновая лента съехала с роликов, которые были неровно установлены. Он пытался отрегулировать ролики, не выключив транспортера. Несколько раз у него чуть не затянуло руку под ролик, он постоянно падал с бочки, лежавшей на боку, ибо его роста не хватало, чтоб дотянуться до регулировочных болтов.
-Заглуши машину, тогда, может, починю, если мешать не будешь.
-Чо! Ты как со мной разговариваешь, д…б!
-Не гони волну, раз нарезался. Тебе сейчас голову под ролик закрутит, а меня потом долго расспрашивать будут, как это произошло. Ты хотя бы этот транспортер выруби на пятнадцать минут.
-Так! Иди сюда, сука! Вот тебе лопата! Отгребай уголь от машины!
-Это еще зачем? Можно тракториста попросить, так он уберет.
-Я твой начальник, а ты чмо болотное! Выполняй приказ, падла рыжая, пока я тебе бороду на х…й не намотал.
-Слушай, мужик, залезь в кабинку, проспись, а я вместо тебя поработаю. Окей? А то тут начальство ходит, увидят тебя, чего доброго и кердык тебе. Ты тут за деньги работаешь, а я не обязан тебе помогать должен. Я бы тебе помог, если бы ты человеком был…
-Не хочешь работать, пошел вон! Я тебя увольняю! Я здесь уже пять лет работаю.
Я повернулся и пошел прочь, но тут он приказал мне остановиться, подошел, сказал, что был не прав и решил устроить мне экзамен. Взявшись за мое плечо, он повел меня обратно к машине. Услышав опять несвязную брань в свой адрес, я отряхнул его руку со своего плеча, тогда он, чуть, не зашиб меня лопатой. Обычно я в таких ситуациях начинаю нервничать, но тут я был спокоен, и проворно убегал от лопаты, а когда мне это надоело, поймал лопату и попытался отнять её у него, но он крепко в вцепился в орудие угнетения непокорного ученика. В той ситуации я начал действовать автоматически, сделал ему подсечку, но не мог предвидеть, что он отпустит лопату и плюхнется всем весом на уголь, ударившись головой о гусеницу машины. Звук удара был глухим, тихим и страшным. Я по инерции отскочил в сторону и подальше зашвырнул лопату, а потом стоял и напряженно ждал. Только тогда я и испугался. А что, если он не встанет? Периферийным зрением я заметил, что кран остановился. Подняв голову, я убедился в том, что крановщик наблюдал всю эту нелепую сцену. К моему удовлетворению мой наставник поднялся, испугано попятившись, вытащил телефон и позвонил начальству. Я отошел в сторону, раздумывая над тем, что же будет дальше. Разводящий – приблатненный молодой человек лет двадцати пришел минут через десять. Я закурил, пока он разговаривал с Олегом, который к его приходу заглушил-таки машину и принялся старательно грести уголь лопатой.
-Что у вас тут случилось? – спросил разводящий, подойдя ко мне.
-Он разве не рассказал?
-Он сказал, что ты ему не помогал, а потом избил.
-Странный он у вас какой-то. Пытался в движении ленту на ролики натянуть. Его пару раз чуть не покалечило. Разве так можно?
-Можно, если осторожно. Сейчас я ему замену пришлю. Он пьяный в дупель. И ремонтники сейчас подъедут.
-Зря… Я бы и без ремонтников справился, если бы он не мешал мне.
-Ладно, иди, помоги ему.
-Че он делает-то?
-Не видишь что ли? Работает.
-Лопата-то одна. И он мне её не уступит. Что мне драться с ним что ли?
-Ладно, иди на обед и его с собой уведи.
-Что я ему нянька что ли? Он дерется и ничего не соображает.
-Тогда здесь останься, ремонтникам поможешь.
Прибывшие ремонтники за десять минут устранили неполадку. Я шел на обед вместе с пьяным наставником. Он ругался и угрожал мне, назвал стукачем.
-Хамишь! – злобно огрызнулся я. – Ты ведь сам позвонил и сам себя выдал, а сидел бы тихо, ничего бы не было.
-Меня из-за тебя оштрафуют на двадцать пять процентов, сука! Ты меня не слушался и вывел.
-А кто ты такой, чтоб тебя слушаться? В таком возрасте и так себя ведешь!
-Но ничего, я еще с тобой поквитаюсь! Ты у меня еще поплачешь! У меня друзья есть…
-А как ты думаешь, у меня они есть?
-Ох, и поработаем мы вместе!
-А это уж вряд ли! В одной фирме нам тесновато будет.
В бытовке он продолжал зудеть у меня над ухом и, заодно, рассказывал всем, что я на него настучал. Чумазые дробильщики угля смотрели на меня исподлобья и сочувствующе советовали ему поскорее свалить. Я думал о том, что не хочу работать с такими скотами, и не стоит тратить время напрасно. Следует сейчас же уйти прочь от этой грязи, пьяни и лая начальства. Но тут один мужик маленького роста сначала велел Олегу заткнуться, а потом энергично вытолкал его вон из бытовки.
-Это правда, что ты на него настучал?
-Он сам разводящего по телефону вызвал. Тот подтвердить может, спроси его.
-Ты не переживай. Я его в первый раз в таком состоянии вижу. Но вообще-то он м…а! Че он драться с тобой полез?
-Ага.  Я лопату у него отобрать хотел и нечаянно уронил. Он башкой ударился, испугался и бугру звякнул. Крановой все видел…
-От паскуда, пьяная! Хочешь бутерброд? Ты, смотрю, только шоколадку с минералкой съел. Давай я тебе чая горячего налью.
Пока я ел бутерброд и пил чай, мне было очень больно, не физически, а где-то глубоко. В горле стоял ком и на глаза наворачивались слезы. Я не понимал почему. Почему мне не было бы больно, если бы все были против меня, я только этого и ждал, я был готов к тому, что меня не слишком вежливо попросят убраться. Я даже не хотел оправдываться, знал, что поверят ему, пьянице, такому же, как они. Он был все же для них своим, а я чужим и непонятным. Они не думали почему, они просто это знали, чувствовали и дело не в моей бороде и прическе.
Я доработал ту смену с молчаливым парнем, который стоял, не двигаясь, блаженно глядя в одну точку. Только под конец смены он спросил, откуда я, и был очень удивлен и разочарован тем, что я родился и вырос в Риге. С гордостью он сказал, что два года назад приехал из деревни, где у него есть два быка и лошадь, а его жена самая красивая во всем районе. Он не требовал от меня, чтоб я чистил машину, а сам покорно влез под барабан и поработал там скребком, я ему посветил. По дороге к раздевалке он узнал, что я живу совсем рядом с портом и сказал, что врагу своему бы не пожелал жить в таком ужасном месте.
На следующий день я работал с новым наставником. Перегоняя машину с одной площадки на другую, он чуть не опрокинул её на крутом спуске. По этому поводу он потом долго и беззаботно смеялся. Рома сам месяц назад был учеником, а до этого работал на складе. Ему было уже за сорок, но он заявил, что когда-то был стилягой.
-Я, как и ты, одевался не так, как большинство, не мечтал стать завмагом или космонавтом, а носил длинные патлы, и хотел удрать в штаты, а потом по глупости женился, развелся, музыку забросил. Я же на басу играл одно время. Не слышал про группу КОТ? Вокалист у нас был бедовый, его все жирафом называли. Длинный был. Юра. Он на французском, кстати, в основном пел. Но это была не та музыка, что тебе нравиться, тогда еще не было этих немцев, как их? Раммштайн! Мне на складе пацан дал послушать, у меня нервный шок после этого был. Пошли, пройдемся, а то холодно тут стоять.
-А если железо какое-нибудь застрянет?
-Да и х…й на него! Все равно ты ничего сделать не успеешь. Машину можно самое малое за десять минут остановить. Если сразу главный транспортер тормознуть, то она так забьется, что не отковыряешь потом. Ты же знаешь, что сначала нужно вырубить верхний стол, посигналить крановщику, чтоб больше не сыпал, потом только барабан, нижний стол, и когда машина пустая можно остановить главный транспортер. Один тут рядом стоял, когда железяка под магнитом раком встала и ленту на две части за пять секунд распустила. Он и до рычагов добраться не успел. Так что пошли, не хай, крутится. Если чего крановщик длинный гудок даст.
Пока мы прогуливались, случилось то, чего я боялся. К магниту прилип большой кусок стали, который ломом отодрать не получалось. Мой наставник сильно занервничал и начал в ярости швырять бесполезные инструменты. Я же сбегал к соседней дробилке и попросил у мужика, который угостил меня чаем и бутербродом стропу, быстро, рассказав ему, что у нас случилось. Он сказал, что у него нет ничего подходящего, но в Ромкиной дробилке внизу есть ящик, где лежит всякая мелочь, вполне возможно, что там будет и стропа. Действительно, там лежала потертая матерчатая стропа. Из деревяшки я сделал клин, который мы забили между магнитом и железякой. В щель продели стропу и удавкой обвязали кусок стали. Подозвали трактор, к крюку которого привязали свободный конец стропы. Трактор короткими рывками отодрал железяку от магнита.
-Спасибо тебе! – сказал мне Роман. - Я один вряд ли бы до этого додумался.
-А куда бы ты делся? Понервничал бы немного, а потом успокоился, и подумал.
Подошел мужик с соседней дробилки, посмотреть, зачем я просил стропу. Рома рассказал, как я его выручил и выразил свое восхищение моей находчивостью.
-Да, - сказал мужик. – Я вот тут уже пять лет работаю, казалось бы, опыт, но поставят меня на эту машину, и придется всему заново учиться. Главное уметь быстро соображать по ходу пьесы, а стаж ничего не значит. Олега, кстати собираются увольнять, а тебя на его место поставить.
-Тут можно работать, - заговорил Рома. – Если нормальная компания подберется. Но, блин, если работать с такими козлами, как этот Олег или Андрюха, это просто кошмар. Андрюха, я слышал, солярку сливает, а отвечать-то всему экипажу надо за перерасход. Я уже не говорю, про то, что эти падлы машину не чистят или пьяные приходят и просят заменить их. Легко сказать две смены отстоять, а потом двенадцать часов только на отдых и опять на работу. Я ему тогда сказал, что мне эти деньги на х…й не нужны. Я спать хочу, у меня дома дел куча, а он, видите ли, не рассчитал свои силы, тоска его заела. Этот Юрка кучерявый, хоть и врезает, но на работу всегда выходит, и машину чистит. Если с ним и с кем-то другим, то я тут останусь, а с этими пусть муму работает. Это нужно уж совсем себя не уважать.
В конце смены Ромка показал мне, как он чистит машину, не застопорив барабан.
-Мне этот Юрка и Олег тоже говорили, что нужно под низ залезать. Я им ничего не сказал, делал, как они велят, а потом, когда сам начал работать, делал, как мне удобнее. Он же, когда туда лезет, не видит ни х…я. Грязь прямо на морду сыплется. А что толку чистить то, чего не видишь. Тоже мне, герои труда, великомученики! Мне бы и в дурном сне не приснилось под барабан залезть.
Выйдя за проходную, мы шли, по темной улице, к остановке, обсуждая фильм «Мертвец», который на меня произвел ошеломляющее впечатление. Рома предложил скинуться на двухлитровый баллон пива или поторчать в забегаловке и дернуть по сотке и совсем не расстроился, когда я отказался.
-Да, после такой работы только на пьянку и болтовню силы и остаются или на телевизор. Я тут всё равно долго не задержусь. Долги за квартиру отдам, и буду искать себе что-то приличное, чтоб коллектив нормальный был, и работа не для дебилов. Летом тут, говорят, пылища, дышать не чем. Я же себе не враг, чтоб так насиловать свое тело и разум, стоя по двенадцать часов.
На следующий день нам неожиданно устроили экзамен. Я ждал своей очереди в бытовке. Рядом сидел Олег в парадной одежде и трезвый. Его глаза испуганно бегали, хотя он и шутил по поводу своего залета, не обращая на меня внимания. Я оказался в самом конце списка. Передо мной вызвали Олега и через десять минут меня. Мы разминулись с ним в дверях кабинета директора. Он злорадно улыбнулся, заглянув мне в глаза и это меня ужасно разозлило.
Директор развалился в вертящемся кресле, выпятив свое тугое брюхо. Жирные щеки он прятал в слегка кудрявых длинных волосах пепельного цвета. Рядом с его столом, сгорбившись на низенькой табуретке, сидел тощий и долговязый мастер с узкими глазами и длинными черными волосами.
-Евгений Чернецов… - ухмыляясь, медленно проговорил директор. – Тяжелую музыку слушаем, значит…
-Это не имеет отношения к работе, - отчеканил я, перебив его.
-А это уж мне решать, что имеет отношение к работе, а что не имеет! Ясно? Тут, говорят, что у тебя какие-то проблемы в процессе обучения были. Рассказывай.
-Никаких проблем с обучением у меня не возникало.
-Что у тебя с Олегом там произошло? – спрашивая директор, рисовал напротив моей фамилии в списке, сдающих экзамен, большой вопросительный знак.
-Проблемы были у вашего работника, а его проблемы не моего ума дело.
-Нет, ты расскажи мне о его проблемах.
-Простите, но о его проблемах поговорите лучше с ним, а не со мной.
-Трудно с тобой, Чернецов, трудно. А это плохо. Совсем ты не думаешь о том, как семью кормить, деньги зарабатывать. Ладно, Коля, проверь ка его познания в области техники.
Мастер задал мне несколько дежурных вопросов, на которые ответил, не задумываясь. Тогда мастер одел очки, взял какую-то книгу, начал задавать вопросы по ней. Я полчаса, не умолкая рассказывал об устройстве гидро толкателей, гидро моторов, аксиально-поршневых насосов, о свойствах чугуна и конструкционной стали.
-А какая марка у конструкционной стали? – спросил директор, желая помочь своему мастеру.
-Третий номер.
-Какие части дробилки изготовлены из этой стали?
-Столы, бункер, рамы транспортеров, кабина…
-А верхняя крышка?
-Крышка изготовлена из чугуна.
-Почему?
-Чугун более износостойкий.
-Но почему все-таки крышку не изготовили из каленой стали?
-Вы спрашиваете об этом оператора.
-Чтобы стать оператором, нужно не только знать, из чего изготовлена каждая деталь машины, но и заслужить доверие начальства. А! Вспомнил один вопрос! Сколько точек смазки на главном транспортере?
-Мне показали только две, но по логике их должно быть три.
-Почему три, а не четыре?
-На четвертой находится гидро мотор, который сам смазывается. По логике вещей, конструкцией предусмотрена автоматическая смазка подшипников внизу из-за труднодоступности этой точки…
-Да, трудно тебя подловить. Ты, как Дружинин. Знаешь его? Он механиком работает. Тоже, всё рассуждает и рассуждает. Других о чем-то спросишь, они отвечают или да или нет, а он начинает философствовать. Ты, я вижу, такой же. Так сколько же точек смазки на главном транспортере?
-Тех, которые нужно смазывать шприцом только две. Во всяком случае, так мне сказали те, кто работает на этой машине.
-Нет, ты без всяких оговорок ответь, сколько точек смазки?
-Я попросил бы уточнить вопрос.
-Ладно! Обойдемся без уточнений. Ты  точно не хочешь мне ничего рассказать о том, что случилось у тебя с Олегом.
-Мне кажется, что он все вам уже рассказал, а я не склонен за глаза обсуждать человека.
-Иди на свою дробилку. Там сейчас этот Юра кучерявый работает. До вечера я подумаю, что с тобой делать.
К счастью для меня директор думал не долго. Через час он позвонил Юре и велел передать мне, чтоб я убирался. Юра передал мне пожелания своего начальника очень раздраженно, осудил меня за бороду и прическу, за строптивость и недостаток рвения и почтения к, стоящим выше. Я не дослушав мудрых поучений пошел сдавать на склад каску и жилет. Грязные джинсы и куртку я бросил в раздевалке и покатил на велосипеде по мокрому снегу обильно валившему на грязный город с хмурых низких небес. Я испытал облегчение, когда полностью осознал, что не буду работать в месте, которое мне не понравилось с первого взгляда. Мне не нравилась работа, не нравился коллектив, но больше всего не нравилось начальство привыкшее помыкать безответными пьяными скотами в человеческом обличии. Проанализировав свой разговор с директором, я понял, что разговаривал с ним дерзко специально, чтоб он меня взаимно возненавидел с первого взгляда и не принял на работу. Таким извращенным способом я сам себя подстегивал, чтобы продолжить поиск своего места. Тогда я еще упрямо спорил с судьбой, пытался плыть против её течения, потому у меня было постоянное ощущение, что меня тащат по жизни за волосы, а я беспомощно барахтаюсь и упираюсь. Сержу, к примеру, раньше меня стало ясно, что он лезет не к своему корыту. Он, следуя своей судьбе, добровольно развернулся и ушел. Я же рвался к чужому корыту, как слепой котенок, пока не получил пинка под зад.

Глава пятнадцатая. Еще один вариант современного рабства.

Вернувшись домой, я нарисовал картинку о том, как судьба учит людей своими ударами и написал нескладный стихотворный комментарий, после чего еще составил объявление в газету о знакомстве, не ожидая от этого ничего хорошего. А на следующий день созвонился с отделом кадров деревообрабатывающего комбината находящегося на отшибе. Добираться туда надо было двумя видами транспорта порядка двух часов или почти час на велосипеде. Комбинату требовался оператор мостового крана. Обнесенный бетонным забором с колючей проволокой по верху комбинат представлял собой пару цехов из неровно положенных кирпичей и нескольких жестяных ангаров. Еще на территории было много полуразрушенных железобетонных строений. Под ногами была грязная каша из снега, а в груди ощущение того, что я попал в тюрьму. Трудовой договор, который положили передо мной, был таким обширным, что на его чтение могло уйти часов двенадцать. Я прочел несколько страниц, которые мне рекомендовала работница отдела кадров, и без всяких подозрений подмахнул его. Потом высокомерный мастер по технике безопасности три часа читал мне и еще четверым новым работникам лекцию с философско-психологическим уклоном. Он рассуждал о религиях, фатализме и возвращался к технике безопасности.
-… Что такое техника безопасности? – рассуждал он, излишне жестикулируя, водя нас по территории. – У каждого есть свои понятия на этот счет, ибо не существует абсолютно одинаковых людей. У каждого своя уникальная точка зрения. К примеру, нескольким людям дали посмотреть на слона, до этого не видавшим сего зверя. И потом спросили каждого в отдельности, что такое слон. Стоявший спереди сказал, что это голова с хоботом, ушами и две ноги, стоявший сзади сказал, что это две ноги и хвост, стоявший сбоку. Это я всё к тому, что на технику безопасности нельзя смотреть, как на догматы церкви. Чтобы понять, что это такое, надо долго ходить вокруг, да около, залезть под неё, на неё. Допустим, один человек всю жизнь соблюдал технику безопасности на работе, но по пути домой поскользнулся, упал, ударился головой и умер, а другой напротив ничего не соблюдал, не учил никаких правил, постоянно рисковал и благополучно доработал до пенсии. Всё потому, что тот, кто соблюдал правила, был не осторожен, не внимателен потому, что был уверен, что соблюдая правила, оградил себя от неприятностей, а тот, кто нарушал, всё время был начеку и знал, что опасности повсюду и никто, кроме него самого его от них не спасет. С точки зрения фаталистов техника безопасности вообще не нужна потому, что если человеку на роду написано лишиться руки на работе, то никакие правила его не спасут.
-Позвольте! – я, сам того не желая, вмешался в умствования мастера. – Мне кажется, что вы несколько примитивно понимаете фаталистов. Ведь есть и люди, которым судьбой предначертано предотвратить несчастные случаи на производстве. Врачи, к примеру, тоже выполняют предначертания судьбы, спасая людей от гибели.
Услышав это, мастер недовольно замычал, с трудом подбирая слова для ответа, промямлил нечто нечленораздельное, а потом продолжил свою заученную наизусть лекцию.
-Дело не в том, что люди говорят, дело в том, как они это говорят. Вот один подойдет к своему новому коллеге и начнет орать матом, обзывать его, упрекать в неопытности, хулить его метод работы и показывать, как можно работать иначе, но его никто слушать не будет, хотя его советы весьма полезны и он, хотя и груб, но желает новичку добра, помогает ему. А другой, допустим, может бархатным голосом, вежливо, в изысканных выражениях наговорить начальнику гадостей, а тот его еще и похвалит. Вот бывает глупость какая-то написана в книге, но хорошо написана и её все читают охотно и запоминают. А бывает, что умные и нужные вещи изложены сухо и неинтересно и никто эту книгу не читает, а если и читают, то ничего не помнят. Правила техники безопасности написаны сухим, деловым языком, читать их не интересно, хотя они могут спасти вас от смерти или увечья. Потому я, собственно, и рассказываю вам все это…
В завершении своего выступления мастер по ТБ отвел нас в единственное на всем комбинате место, где разрешалось курить. Вокруг березки стояли квадратом четыре лавочки. За курение в цехе или любом другом месте срезали всю зарплату за месяц.
-Ты понял, о чем он говорил? – спросил старый мужик бомжеватого вида молодого, жадно затягиваясь своей пахучей «Примой».
-Каждый зарабатывает по своему, - экс штукатур курил «Мальборо». – Ты вот, смог бы три часа, как он говорить такие умные вещи?
-Но толку-то от них никакого!
-А не нужен толк, главное, чтоб тому, кто ему деньги платит, нравилось. Думаешь, от нас много толку будет? Если бы владельцу комбината нужен был толк, то он купил бы финскую автоматику, платил бы хорошую зарплату трем наладчикам и спокойно получал бы себе нехилую прибыль. Ему нужен не толк, не прибыль и отсутствие проблем, а ему нужна власть над стадом баранов, которых он может наказать, а может помиловать. Он может запретить им курить, а может разрешить, может кинуть им бесплатной еды, и дать им бесплатную общагу, а может выкинуть на х…й, или заставить работать бесплатно. Нам в армии один раз приказали широченный плац от льда чистить, но вместо ломов дали совковые лопаты. Я по неопытности старшине сказал, что ломом бы удобнее было, а он ответил, что это все надо не для того, чтобы плац от льда очистить, а чтоб солдаты з…ь.
-Не так-то просто автоматику финскую купить, она, наверное, стоит дорого.
-Зато окупается быстро и потом не надо бешеные деньги тратить на зарплаты сотням у…в, на налоги за них. Я в Финляндии поработал, так там на таких заводах по пять человек работает. Два оператора и трое на погрузчиках и кране. Там просто нанять работника очень дорого стоит. Профсоюзы свое дело делают. Сами финны себя уважают, за копейки у…я не согласны, потому там, всё механизировано.
-Так че ж ты оттуда уехал, раз там так хорошо?
-Нашему брату – совку везде х…о будет. Воспитаны мы неправильно. По дурости я вернулся, теперь локти кусаю. Я туда ехал на квартиру с машиной заработать. Заработал, вернулся. Есть у меня тут квартира в старом доме с частичкой, но своя и машина, которая не намного меня младше, но нет нормальной работы. Летом еще по специальности на стройках неофициально шабашил, так кидали на бабки по страшному, своим инструментом работал. А сейчас объектов нет, денег тоже, вот и пришел я сюда. За квартиру платить нечем, машина на стоянке сломанная стоит, да и на бензин денег нет и моя еще рожать надумала…
Лекция, не смотря на её бестолковость мне, понравилась. Понравилось и то, что в кране, на котором мне предстояло работать, имелся обогреватель и то, что на комбинате бесплатно кормили обедом. Однако меня насторожил график работы – четыре дня по двенадцать часов, потом два выходных и четыре дня по двенадцать в ночь и всё с начала. Так же мне предложили прописаться в общежитии, находившемся в пяти км от комбината, и жить там. Так же мне поведали о возможности халтурить, то есть выходить помимо своей смены в чужую и получать за это деньги сразу после смены. Причем халтурить мне предлагали не крановщиком, а помощником оператора ленточной пилы, за смехотворную плату.
Две недели я должен был работать в качестве стажера под надзором крановщицы, которая до этого работала в том цеху только одну неделю и у неё не очень-то получалось. Кран был чудовищно разбит. На ходовом механизме и грузовой тележке тормоза вообще отсутствовали. Рычаги ходили очень туго, слетали троллеи. Обледенелые бревна стропили стальными стропами, которые в любой момент могли съехать и более десяти тонн дерева могли рухнуть на пол и задавить пьяных и агрессивных существ без передних зубов, которые, будто специально, постоянно лезли под груз. Почти все стекла в кабине были выбиты. Крановщица говорила, что эти вечно пьяные люди в основном мужского пола, иногда бросаются в крановщиков палками, а иногда и бьют. От обогревателя под ногами не было никакого толка. Цех не отапливался и почти всегда ворота были открыты, так что дул ледяной и промозглый ветер.
Хотя за курение в цехе грозились оштрафовать на месячную зарплату все и каждый постоянно курили и бросали окурки в контейнеры с опилками. Старший смены такой же пьяный и беззубый, как и все иногда с сигаретой в зубах залезал к нам в просторную кабину и просил порулить, угрожая уволить. Работы было так много, что в туалет сходить было практически невозможно. С обеденного перерыва протяженностью в пол часа я крановщик должен был возвращаться на пятнадцать минут раньше остальных.
Перед уходом моя наставница не специально сделала мне гадость. Выдергивая из-под кучи бревен стропы, она так раскачала крюковую подвеску, что концевой выключатель не сработал. В результате гребни на шкивах покололись. Порвался трос, который заменили, а шкивы не стали, хотя из-за частичного отсутствия гребней, трос с них сваливался. Мне самому приходилось лезть на балку, крюками ставить их на место, пока разъяренные люди внизу громогласно кричали о своем желании лишить меня передних зубов, чтоб я не выделялся их наличием. Крановщицу хотели хорошо оштрафовать. Она ничего не поняла в том, что произошло, следовательно, и ничего не могла сказать в свое оправдание. Мне стало жаль глупую женщину.  Я написал вместо неё объяснительную, а так же напомнил начальству, что по закону штрафовать можно только, если рабочий подписал акт, в котором признавал свою виновность, иначе оштрафовать его можно было только решением судебной комиссии из трудовой инспекции, которую не хочет видеть у себя на заводе ни один работодатель. Всю вину за происшедшее я возлагал на несработавший концевой выключатель, который заменили на новый, хотя он и прекрасно работал.
В лице водителя, который привозил в цех бревна, я получил лютого врага. Скаля свой щербатый рот, он смотрел на меня зверем. Иногда он залезал в кабину и клялся мне в том, что я на его заводе работать не буду. В ответ на это я только молчал и улыбался. Уже после недели практики я написал заявление об уходе, но мне объяснили, что я по закону должен доработать месяц, пока мне найдут замену. В противном случае меня грозились уволить по статье и не заплатить зарплату вообще. В ту пору я еще не особо зачитывался кодексом законов о труде и решил попробовать себя на прочность и честно отработать месяц, тем паче, что мне очень нужны были деньги.
Добираться до работы на велосипеде становилось все труднее. Один раз, после ночной смены я попал в настоящий снежный буран. Встречный ветер достигал восемнадцати метров в секунду и нес с собой тонны мокрого снега. Приходя домой, я быстро ел и ложился спать. Девяти свободных часов мне не хватало, чтобы выспаться. В два выходных между четырехдневными сменами я в основном спал, перестаивался с ночного режима работы на дневной и наоборот. Все эти трудности были для меня терпимыми, кроме нервной нагрузки. Иногда мне очень хотелось дернуть рычаг не в ту сторону и придавить человекоподобное пьяное существо, которое залезло по поднятый груз. Я не испытывал к ним ненависти, как не испытывал её к комарам, которые донимали меня в другое время в лесу. Я знал, что задавив кого-то из них, я смогу доказать свою невиновность. В их крови полно алкоголя, они залезают под груз, грузовые тормоза плохо держат, колодки изношены. Конечно, мне влетит за то, что я сел работать на неисправном кране, в удостоверении могут сделать пометку. Я боялся, не хотел рисковать, понимая, что ничего не изменю к лучшему в своей жизни. Мысли о том, чтобы их всех убить кого-то из них мне всё же мучали  меня. Тюкнуть железякой по черепу из-за угла, насыпать яда в общий котел. Но чего я этим добьюсь? Получу минутное удовольствие и оборву их жизнь, которая хуже самой мучительной смерти.
От крановщицы «обучавшей» меня я узнал, что они работают без выходных. Получаемые деньги они полностью пропивают на рабочем месте. Тракторист, вывозивший с комбината опилки, водитель, развозивший готовую продукцию, постоянно привозили им дешевое пойло имевшее коричневый цвет, технический запах и градусов двадцать. В столовой они умудрялись насытиться на целые сутки, жили в бесплатном общежитии от завода по семь человек на двенадцати квадратных метрах. На автобусе ездили без билетов или ходили пешком. Многие шли в общежитие, не переодеваясь, в рванине, припудренной опилками. Кожа на руках и лицах у многих, даже совсем молодых была пурпурного цвета и шелушилась. Видимо это была аллергия на древесную пыль.
-А старший смены, - рассказывала крановщица, сильно шепелявя из-за отсутствия передних зубов. – Он еще в прошлом году простым рамщиком вкалывал, но тут приболел чего-то, от нечего делать запил, и начал в автоматы эти деньги просаживать. Зарплату за ночь спустил, в долг взял, а утром пошел квартиру закладывать. У него в нашем поселке квартира двухкомнатная была. Квартиру он продал и все деньги проиграл. После этого от него жена с детьми ушла. Он хотел после этого на Запад податься, но Влад его уговорил остаться, начальником смены сделал, они ж учились вместе и на завод вместе когда-то пришли. Теперь Серега в общежитии живет, правда комнату ему отдельную вроде бы сделали. Вон ту, горбатую малолетку видишь? Это любовь его. Недавно только восемнадцать, говорят, исполнилось, а ему уже под сорок. Прогульщица она. Иногда по пол месяца где-то шляется, зарплату ей почти не выплачивают, хорошо, хоть Серега ей чего подкидывает.
-Если бы не подкидывал, то она прогуливала бы меньше. Зачем ей деньги? Кормят её здесь бесплатно, из общаги не гонят, разве что одежду какую-то в секонд-хенде прикупить раз в сезон. А линия с автоматикой когда-нибудь тут работала?
-Ломают её постоянно. А ремонтники чинить отказываются, резину тянут. Рамщики сказали, что темную устроят тому, кто починит. Они ж тогда без работы останутся. Так у них сделка, по кубометрам платят, а так. Там же совсем ничего делать не надо. Только размеры задавать. Это ж столько людей без работы останутся! Там же только двое нужны, чтоб принимать и сортировать, да потом стропы заводить. А ты правильно сделал, что в общежитие не пошел, там платить ничего не надо, пока работаешь, а, как уволишься, так по договору тебе расчет не положен. Многие тут работают потому, что денег жалко.
-Глупо. Можно заявление написать и тут же заболеть после зарплаты. Главное все продумать хорошо.
-Так это с врачом договориться надо. А эти-то! Их вместе с этими бревнами из дремучего леса привезли. Двух слов связать не могут. Они и не знают, где этот врач есть и что такое больничный.
Иногда, поднимаясь утром или вечером на работу, я в серьез думал влезть в холодную воду реки простудиться и серьезно заболеть, правда, я не знал, сколько заплатят по больничному листу, и потому этого не сделал. Каждый день я с трудом уговаривал себя еще немного помучить себя, и домучил себя до конца месяца. Расчета пришлось ждать пятнадцать дней после увольнения и получил я за двести сорок часов работы и половину из них в ночное время только минимальную зарплату предусмотренную за сто семьдесят часов работы в течении месяца. Работница по кадрам показала мне оговорку, запрятанную в дебрях толстенного трудового договора, в которой говорилось о том, что если работник отработал меньше двух месяцев, то ему выплачивается при расчете только минимальная зарплата. Год спустя бесплатный адвокат от профсоюза рекомендовал отнести этот договор в трудовую инспекцию и подать на этот комбинат в суд по нескольким статьям. Мне было наплевать на справедливость и закон. Лень было ходить по государственным учреждениям. Так же относились к подобным вещам и остальные люди, поработавшие на этом ужасном заводе строгого режима.
Когда я сидел в вибрирующей, от движения крана по неровным рельсам, кабине, мне иногда приходили сообщения с глупыми вопросами от женщин самого разного возраста, живущих, по большей части, в провинции, но чаще просто гудели. Настроения отвечать на глупые вопросы или перезванивать у меня не было. Мое объявление в газете не осталось без женского внимания, но что это были за женщины! Позвонила даже Катя, правда, не по объявлению. Она сказала мне, театрально всхлипывая в трубку, что нашла работу и очень дешевую квартиру, просила, чтоб я дал ей ещё один шанс. Я ответил, что не могу дать ей то, чего у меня нет.
-Ты что, не слышишь? У меня есть работа и деньги! Я хочу жить с тобой. Я совершенно изменилась и стала такой же собранной, как ты…
-Я работаю, блин, в данный момент, а ты мне мешаешь. Пока!
-Подожди! Неужели ты не можешь дать мне пятнадцать минут? Это не так уж много! Я хочу сказать, что  люблю тебя. Я сделала аборт, как ты мне приказал, убила нашего ребенка, ради тебя, ради нашей любви. Скажи мне, что нужно сделать, чтобы быть вместе с тобой, какой нужно стать и я стану!
-Стань совершенно недоступной для меня! Я через год начну добиваться тебя и предлагать руку и сердце, которые заспиртованы в пробирках и выставлены в институте медицины в качестве наглядного пособия для начинающих медиков…
-Так значит, ты не хочешь начать все с начала!
-С какого начала! Вся бумага, предназначенная для нашего романа, заляпана всякой ерундой и не осталось больше свободного места и чистых листов.
-Тогда я хочу отдать тебе деньги, которые ты вместо меня платил за нашу квартиру.
-Пожалуйста! Ты знаешь мой почтовый адрес, так перешли. Расходы на перевод можешь вычесть из предлагаемой суммы. Это будет твоим первым серьезным поступком в отношении меня, ты сможешь гордиться собой.
-За два месяца я платить не буду, чтобы компенсировать себе моральный ущерб, а за третий заплачу только половину потому, что ты не заплатил за аборт. В итоге, я должна тебе за полмесяца, и дам тебе деньги только лично в руки. На них мы можем снять номер в гостинице и провести там выходные…
-А может ты пригласишь в этот номер кого-нибудь другого. Игоря, к примеру, или Покемона. Они не откажутся, я тебе это гарантирую. Таким образом, ты компенсируешь мне то, что я платил вместо тебя за квартиру…
-Какой же ты ублюдок! В тебе нет ничего человеческого…
Я бросил трубку потому, что человекоподобные существа внизу заревели уж слишком угрожающе. Мне было жалко своего времени и сил на то, чтобы делать секс в какой-то гостинице с несимпатичной мне особой. Потом я рассказал об этом Игорьку. Он вопил благим матом, что так нельзя, что он в это не верит, что настоящий мужчина должен этого хотеть всегда и гордиться своими достижениями в области секса. Я наоборот, в тот момент и долгое время после стыдился своих «достижений», а теперь я к ним равнодушен. Мне, в сущности, нечем гордиться, я просто делал то, чего не мог не делать, просто вертелся щепкой в водовороте бытия и пытался при этом наслаждаться этим бытием. Каждый получает то, чего заслуживает, на что соглашается. Я на том этапе заслуживал Катю, но потом возомнил, что заслуживаю чего-то лучшего или вообще ничего.
Трое суток после последнего дня работы на деревообрабатывающем заводе, я лежал дома упакованный в свой спальный мешок, изредка поднимаясь, чтоб бездумно запихать что-то съестное в полость своего рта и так же бездумно протолкнуть пережеванную кашицу в пищевод, да сходить в туалет. Темные декабрьские дни походили на ночи. В сущности меня не интересовало ночь или день в том ужасном мире, где человека не только эксплуатируют по двести сорок часов в месяц на неисправной технике, практически ничего ему не платя, но еще и унижают, треплют нервы, угрожают. Потерявшись во времени, я жил в своем воображаемом мире, в котором тоже были экстремальные трудности и нехорошие люди, но я там был другой. Там я, получив минимальную зарплату на этом заводе, узнал адрес директора – старого высокомерно разглядывающего каждый день, принимаемых на работу алкашей, задающего им глупые вопросы. Там я ограбил и убил этого жирного эксплуататора со сморщенным лицом в его скромной квартире, а потом поджег его детище – завод…

Глава пятнадцатая. Протекционизм современный.

Из коматозного состояния меня вывела мама своим пронзительным криком. Она информировала меня о том, что хороший и давний друг моего папы предлагает мне высокооплачиваемую работу на стройке рядом с домом. Созвонившись с Геннадием Ивановичем, я договорился, что на следующий день приду в рабочей одежде на объект со всеми необходимыми документами. Мне предстояло приваривать битумный материал к залитой бетоном крыше. Для начала я должен был высушивать бетон, сметать с него пыль, таскать учителю газовый баллон и рулоны битумного материала. Он был мастером советской закалки. Он был убежден в том, что в обязанности руководителя входит назойливое нытье над ухом подчиненного, выражающее недовольство мироустройством, и рабочим в первую очередь.
-Не надо тратить газ на растопку льда! – зудел он. – Попробуй отбить его ломом, только осторожно, чтоб не повредить бетон.
-Я уже пробовал. Без повреждения бетона не получается никак.
-Тогда растопи и вытирай воду тряпкой.
-Резиновые перчатки нужны. Мороз десять градусов, ветер в мокрых перчатках невозможно работать, руки немеют.
-Плохо! Значит давление пониженное у тебя. Надо закаляться по методу йогов…
-Угнетаемых английскими империалистами и потому одобренными политбюро.
-Слушай меня внимательно! Эффект простой. Чем меньше мы газа израсходуем, тем больше у нас будет зарплата. До вечера надо всю крышу освободить ото льда и высушить. А завтра тогда будешь учиться приваривать.
-А если ночью снег опять пойдет или оттепель и дождь. Вон ветер с Юга подул? Тогда все заново придется сушить и чистить.
-Это ничего! Терпение и труд всё перетрут.
За неделю работы я несколько раз полностью высушивал крышу, и её каждую ночь заметало мокрым снегом. При этом меня мучили сомнения в том, что этот сизифов труд будет оплачен. От работавших рядом каменщиков я узнал, что Гена не выплатил бригаде деньги, и они объявили забастовку. Это меня совсем расстроило. Я стал менее послушным помощником. Тогда Геннадий Иванович решил заняться моим профессиональным ростом. Объяснять он совершенно не умел, к тому же он и сам толком не знал, как приваривается битумная мембрана. Целый день он приваривал два рулона и постоянно показывал мне, как делать не надо и рассказывал мне, какой я идиот. На следующий день я не только таскал рулоны материала и баллоны, сушил крышу, но еще и варил. А потом явился один из кровельщиков. По его разбитому лицу и виноватому виду я понял, что он в отличии от своих товарищей не бастовал, а был в банальном запое, после которого явился вымаливать прощение у начальника. Горелки было всего две, и потому они достались мне и запойному. Гена же или стоял рядом, выражая свое недовольство, или уходил с крыши в неизвестном направлении. Тридцатого декабря мы благополучно доделали крышу и были отправлены во временный, неоплачиваемый отпуск. Хотя Гена обещал платить мне каждую пятницу он так и не заплатил мне ничего, порекомендовав обратиться к прорабу, который сказал, что меня на работу не брал и платить мне не собирается и вообще все наряды на крышу Гена закрыл на себя. Новый год я встретил в ужасном расположении духа, потому, что мобильный телефон моего работодателя был отключен. Радовало меня только одно, то, что я отработал бесплатно только две недели и работал по восемь часов бесплатно.
Находясь в «отпуске», я в новом году, с новыми силами принялся за поиски новой работы. Отработал две восьмичасовых смены на производстве металлического профиля для монтажа регипса. Краны с нижним управлением там были настолько неисправны, что было страшно браться за пульт. После того, как я поставил в станки новые рулоны стали, загрузил две машины готовой продукцией, меня посадили за один из станков. Надо было выхватывать заготовки и укладывать их в пачки. За обедом коллектив употребил какие-то странные таблеточки и после этого молодые парни показались мне подозрительно умиротворенными и довольными жизнью. Один из них был цыганом и признался мне в том, что они получают минимальную зарплату, но зато им ничего не бывает за прогулы и опоздания, только начальник немного покричит. Еще он спросил, какого рода допинг я предпочитаю. На второй день пришел директор, который начал меня что-то спрашивать, но я не услышал из-за шума станка. Я попытался выключить станок, чтобы поговорить с начальником о неисправностях кранов, которые недопустимы с точки зрения безопасности. Но за эту попытку получил по рукам и директор завопил мне оскорбления прямо в ухо так, что я учуял плохой запах у него изо рта. Он был возмущен тем, что я работаю уже второй день, но еще не починил ни одного крана, возмущен тем, что я потребовал слишком большую зарплату, а работаю, как старый дед и, наконец, выразил негодование по поводу моей бороды, прически, серебряных колец и даже военных сапог на шнуровке. Я ушел, собрав вещи буквально вслед за ним. Цыган выразил сожаление по поводу моего ухода. Сказал, что я ему очень понравился, и он за два дня успел привыкнуть ко мне так, будто мы с ним десять лет вместе отработали. Он от смеха валился под стол за обедом, когда я грыз свои зачерствевшие пряники. Денег у меня не было, и я взял на работу то, что попалось под руку на маминой кухне.

Глава шестнадцатая. Новое знакомство.

Она позвонила мне именно в этот отчаянный момент моей жизни, когда я сидел дома, глядя в окно на природу казавшуюся мертвой и думал о смысле своего существования. Рядом лежали мои рисунки и стихотворные произведения, распечатанные на отдельных листах, которые раздражали меня своим несовершенством. Звучала «Гражданская Оборона»: «…В итоге всех горестей, бед и мучений мы будем под слоем промерзшей земли…».
-Привет! – сказал тихий, незнакомый, женский голос. – Я тоже слушаю ГрОбов. В данный момент Егор Летов меня убеждает в том, что всё идет по плану. Мы с тобой, кстати тезки.
-И оба картавим…
-Я этого очень стесняюсь и потому в основном молчу. И еще я не очень хорошо говорю на русском. Мой родной язык латышский.
-Я этого не заметил, даже акцента почти нет.
-Разговаривать я могу, но вот стихи писать не очень…
-Может быть, встретимся сегодня?
-Куда пойдем?
Этот вопрос загнал меня в угол и напомнил мне о том, что я безработный, у которого ветер в карманах, а потасканный кошелек валяется где-то на полке ненужной безделицей. Об этом я забыл, непринужденно проболтав две минуты со странной девушкой. Она была странной уже потому, что сама позвонила мне, а не скидывала гудки, не просила перезвонить, не прислала сообщение, и даже не очень-то спешила завершить разговор, за который платила. У меня, конечно, был денежный НЗ, остатки зарплаты за работу на кране деревообрабатывающего комбината, но я так же и не знал, на какое время мне придется эти деньги растягивать. После пятисекундной паузы я предложил просто попить чая в каком-нибудь кафе в центре.
-Давай лучше завтра пойдем в кино. На этой неделе демонстрируют грузинские фильмы, а я, кроме фильмов Данелии ничего из этого не видела.
-Это авантюра, которая может закончиться разочарованием. Я, кроме фильмов Данелии, видел еще тягомотный грузинский сериал «Спираль» о том, как хулигану студенту пересадили гениальный мозг его преподавателя и он стал преступным гением.
-Интересная идея.
-Но фильм был паршивый.
-Ты просто интересно рассказываешь. Грузинское кино я всё равно посмотрю, рискну своим временем и деньгами. Если не хочешь, можем встретиться при других обстоятельствах.
-Я не говорил, что не хочу смотреть даже плохое кино. На самом деле эта лотерея беспроигрышная. Если меня не порадует фильм, то меня порадуют кислые мины разочарованных зрителей.
-А ты, оказывается, злой!
-Вот злости-то мне как раз и не хватает. А постные лица ближних людей меня радуют из-за духа противоречия. Так, где и во сколько?
Я сказал ей, что буду в косухе и у меня рыжая борода и направился к самому заброшенному кинотеатру пешком, хотя идти предстояло километров десять, но надо было унять волнение, возникшее в результате разговора. Воображение начало рисовать невероятное, чтоб избежать идеализации и последующего оглушающего разочарования, я напряженно шагал, стараясь не строить никаких предположений. Я оглядывал свой родной микрорайон с его закопченными корпусами заводов, кирпичными одинаковыми коробками многоэтажек, перекошенными деревянными трущобами, которые не успели снести во времена перестройки. Некоторые из этих низеньких, убогих строений уже десяток лет стояли полуразрушенными, на месте других залили фундамент для кирпичной пятиэтажки, который понемногу превратился в место свалки. В сыром и холодном воздухе чувствовался запах нефтепродуктов и заводской гари. К нему примешивался запах ячменя с пивного завода и ставший для меня ненавистным запах дерева с мебельной фабрики. Странно, что возле моего дома было множество заводов, но я всегда работал где-то в другом конце города. Почему-то всегда, когда я искал работу, на этих заводах не было вакансий. В тот момент я ощутил нелюбовь к своей родине и страстно захотел на Запад, где все незнакомо и непривычно.
Не смотря на то, что я подустал, пройдя очень быстрым шагом, мой пульс участился, когда я подходил к кинотеатру. Разум говорил, мне, что все это слишком хорошо, чтобы быть реальностью, что возможно сейчас передо мной окажется Катя, а разговаривала со мной какая-нибудь её подруга. А может быть, меня тут ожидает нечто на шпильках, в шубе, с приклеенными ресницами, которое будет рассказывать мне о своих подругах. Но нет! Передо мной стояла девушка с широким и плоским лицом, раскосыми глазами, в черной шинели, из-под которой выглядывали шведские солдатские круглоносые сапоги. Её длинные, черные волосы слегка вились. Из-под поднятого воротника шинели, торчал клетчатый черно-красный платок. Она слегка мне улыбнулась, только глазами и протянула руку, будто была мужчиной.
-Пошли быстрее! Скоро начнется. Билеты я уже купила.
-Мне, право, как-то неловко. Давай я тебе отдам деньги.
-Потом. Идем, а то опоздаем. Не люблю приходить, когда всё уже началось.
Спешили мы зря. Реденькую толпу в фойе еще не запустили в зрительный зал, зато предлагали продегустировать грузинские вина, разлитые в тридцатиграммовые наперстки. Моя новая знакомая предложила мне опустошить парочку этих пластиковых рюмок. Я отказался, сказав, что уже давно не употребляю алкоголь, даже в таких микроскопических дозах.
-Странно, - сказала она, опустошив пару наперстков, вежливо поблагодарив человека преподносившего публике вино. – До этого момента мне казалось, что все панки не могут жить без алкоголя, травы и прочих наркотических веществ.
-Мне не нужно наркоты, я сам наркота. А вообще мне не нравится, какое действие оказывает алкоголь на состояние моего восприятия и моего организма. Если я выпью немного, то у меня начинает болеть голова, я становлюсь вялым. А  стоит мне выпить больше, то пытаюсь уехать в Перу на крыше поезда, который едет в какую-то Москву или предлагаю пожениться всем женщинам подряд. Да и просто не нравиться мне алкоголь на вкус.
-От этого вина голова, вряд ли, у тебя будет болеть. На вкус оно превосходное. Но, если не хочешь, то лучше не надо. Не надо вообще делать то, чего можешь не делать. Мой парень постоянно пьет, чтобы показать всем, какой он взрослый, и выглядит пьяным ребенком. Один раз даже потерял обувь, ходил босиком и ныл, что ему холодно.
-Уверяю тебя, со временем ему это надоест, как когда-то надоело мне. Я долгое время пил, чтоб поддержать компанию, чтоб был повод просто пообщаться, но со временем тяга к общению ослабла, я стал более разборчив в выборе друзей и в результате остался совсем один. Я понял, что лучше в одиночестве читать Оруэла, чем болтать с пьяными коллегами по работе, обсуждая газетные статьи и то, что крутят по ящику. Алкоголь был нужен мне, чтоб не быть чужим среди людей, но в один прекрасный год я смирился со своей отчужденностью и он стал мне не нужен…
В зале погас свет, я умолк, сделав над собой усилие. Мне уже не хотелось смотреть грузинское кино, хотелось говорить с новой знакомой, попивая безалкогольное пиво. На экране появилось старинное, немое кино, на белом фоне мелькали две темные фигуры, походившие на Чарли Чаплина. Зрители напряженно ждали, предполагая, что это пролог, когда начнется основная часть. На пятнадцатой минуте демонстрации ископаемой клоунады по залу пробежал недовольный ропот. Я шепотом спросил её, как ей нравится кино. Она в полголоса ответила, что пока очень разочарована, не отрывая глаз от экрана, хмуря густые брови. Совместив воедино, немое кино, недовольный ропот и её хмурое лицо, я засмеялся.
-Что тут смешного? – она удивленно посмотрела на меня. – Неужели они не могли найти что-то лучше? Над чем ты тут смеешься? Не могу поверить в то, что сто лет назад это кто-то смотрел с интересом.
-Видела бы ты свое лицо на фоне этой ерунды!
Она засмеялась, но все же сказала, что это свинство, со стороны тех, кто устроил этот фестиваль. Через двадцать минут фильм кончился и в зале загорелся свет.
-Какие нервные лица! – процитировал я Гребенщикова, улыбаясь. – Быть беде…
-А тебе всё смешно!
-На твоем лице тоже недостаточно печали и праведного гнева.
-Это всё из-за тебя. Ты посмотри на того лысого мужика! Да, того, который головой вертит. У него сейчас очки свалятся.
Свет в зале опять погас и начался цветной фильм восьмидесятых годов. Писатель принес рукопись в издательство, в котором царит бардак. Он ходит по кабинетам и в каждом из них находит людей, которые занимаются чем угодно, только не своими прямыми обязанностями. Из одного кабинета его посылают в другой и так далее. В итоге он уходит от туда ни с чем, унося свою рукопись, но потом он приходит туда еще раз осенью. В первый раз он был там летом. Все люди по прежнему пьют кофе, читают газеты, делают бутерброды и салаты на письменных столах и говорят писателю то же самое, что и в первый раз, жалуясь на низкую зарплату, на сотрудников и начальство, на родственников. Все повторяется весной и, наконец, летом. Фильм кончается тем, что здание издательства рухнуло.
-Классное было кино! – сказала она, когда мы шли людному тротуару, топча коричневую снежную кашу. – Хотя я толком ничего не поняла, что хотел сказать автор, но ощущение ошеломляющее и оглушающее. Извини, но других слов для характеристики этого фильма мне не пришло в голову. Глупо, наверное, звучит…
-Дело не в словах, а в том, как их говорить. У тебя неплохо получилось выразить свои впечатления. Это я тебе говорю, как человек имеющий сертификат радиовещателя выданный доктором педагогических наук Юрием Журавлевым.
-Ты работаешь на радио?
-Нет, только учился на ведущего три месяца. Неплохо провел время и заодно убедился, что на радио мне делать нечего. По ржавым болванкам водить драчевым куда интереснее, чем говорить ахинею по бумажке в микрофон. Там нужно говорить не то, что ты хочешь и как ты хочешь, а то, за что платят.
-Но есть же некоммерческие радио.
-На них ничего не платят и, опять-таки, существует определенный формат. Давай зайдем вот в это кафе.
-Извини, я не могу. Я опаздываю на встречу со своими друзьями.
-Ладно, тогда пока. И спасибо тебе за то, что ты есть. С такими людьми, как ты я перестаю умирать и чувствую себя вечно живым, как Ленин.
-Меня впервые в жизни благодарят за то, что я просто есть!
-Это только слова. Не придавай им большого значения. Личности состоят из поступков, а не слов. Нет поступков, нет и человека.
-Но я думаю, что это поступок – поблагодарить меня за то, что я есть.
-К сожалению, нет. Это просто красивая фраза. Сказать это - всё равно, что подарить цветы или отвесить поясной поклон.
-То есть, ты хочешь сказать, что не благодарен мне за то, что я есть, а просто сказал об этом потому, что так положено?
-В общем-то, да, если быть честным. Но, если быть честным до конца, то я уверен в том, что сегодня не смогу заснуть потому, что встреча с тобой меня не на шутку взволновала. Она, как красное винное пятно на белой, бесцветной скатерти моей жизни. Впрочем скатерть моей жизни не очень-то белая, на ней полно черных и неуклюжих клякс. В общем, я – художник слова запутался в оборотах речи, хранящихся на складе моей головы, и не могу выразить те чувства, что поселились в моей душе. Что за ерунду я несу!
-Очень даже красиво ты говоришь, как поэт девятнадцатого века…
-В белых рейтузах, с блестящими аксельбантами и ведром кивера на глупой голове… Ты опаздываешь, а я тут болтаю в свое удовольствие.
Я еще долго бродил по морозной и слякотной сырости города, мысли путались в голове. Я рассказывал сам себе истории из моего предполагаемого будущего, в котором я видел себя бездельником, который скромно живет себе в избушке и имеет на счету столько денег, чтобы не думать о них всю оставшуюся жизнь. Однако, мысль о том, что покой, это верная гибель для меня разрушала песчаные замки моих фантазий. «Нам нужно то, чего не знаем мы. / Что ж знаем мы, того для нас не надо!». Случайно всплыли строки из «Фауста» в моей голове. Сумма на счету швейцарского банка заманчиво выглядит для меня, ибо я просто не имею понятия о скуке праздной жизни. Семь лет, после училища и школы я работал без отпуска и не был предоставлен сам себе больше, чем на семь дней. На тот момент я ни разу не был в отпуске. Получая одно время, довольно приличные деньги, я их терял, пропивал, одалживал, содержал женщин, которые были мне противны. В тот момент, я еще не осознавал, что не знаю, что делать со свободным от работы временем.
В ту ночь я, действительно, долго не мог заснуть. Около полуночи я получил от своей новой знакомой СМС, в котором она сообщала мне, что я ей очень понравился, и она прекрасно провела со мной время. Почти до утра я думал о том, как дальше выстраивать с ней отношения, что я могу ей предложить, кроме разговоров в кафе? Может быть, еще смогу пригласить её в кинотеатр, на концерт, в музей, экскурсию после получки. Я не мог просто общаться с ней и получать от этого удовольствие, я строил планы на будущее, хотя и не хотел этого делать.
Утром с больной от недосыпания головой я позвонил на судостроительный завод и договорился с каким-то начальником о встрече возле проходной. И через час мерз, набирая его номер несколько раз, но в трубке слышались только гудки. Наконец, ко мне подошел мужик в ушанке из кроличьего меха, и короткой куртке, подчеркивающей его объемное брюхо. Он оглядел мой кожаный наряд, спросил, не Евгений ли я, и изложил мне свои предложения.
-Значит так, мне нужен турбинщик для очистки швов от брызг и шлака. Работа будет на улице, так что тебе понадобиться теплая спецодежда. Кстати, не советую одевать на работу дорогие вещи. В раздевалке у нас шкафчиков нет, потому воруют. Оплата – один евро за час. Работа начинается в восемь, но у проходной надо быть в семь, пока до раздевалки дойдешь, переоденешься. В полвосьмого разводка. Обед с двенадцати до часу. С полчетвертого до пяти кофе тайм. В семь часов конец рабочего дня, но иногда надо остаться еще на два часа. Субботы у нас рабочие, воскресенья выходные, но мы стараемся работать и по воскресеньям. Чем больше часов, тем больше денег. Если надо, то могу тебя и официально устроить, но только будешь получать минимальную зарплату.
По субботам я работать заранее отказался, сказав, что соблюдаю шабат. Начальник был удивлен тем, что я не рвусь заработать больше денег. Мне повезло в том, что полтора месяца меня отправляли не на стапель, а в цех, где я должен был зачищать детали, которые вырезали газорезчики. Они особо не усердствовали, потому я, в общей сложности, работал по два часа в день. Остальное же рабочее время я читал Ницше и Платона, сидя на лавочке рядом с остальной бригадой. Было холодно и, я бывал искренне рад, когда они делали заготовок больше обычного. Без работы время тянулось ужасно медленно. На обед мы обычно уходили минут на сорок раньше, а возвращались на час позже. Я съедал пару бутербродов за десть минут в раздевалке, после чего ложился на пол возле теплой батареи и проваливался в тревожную дрему. Те, кто уже давно работал на этом заводе, лезли в сушилку, где воняло несвежими носками, но было жарко, как в бане. Кто-то спал сидя на столе, кто-то на лавках, а некоторые валились на пол в душевых. Через час смена гардеробщицы заканчивалась, и она пронзительно звонким визгом будила храпящих, разомлевших в тепле, чумазых людей одетых в рваную прожженную одежду. Пара тысяч людей тоскливо поглядывала на часы, ожидая конца рабочего дня. Некоторые срывались на час раньше положенного и бежали к раздевалке, воровато оглядываясь, прячась куда попало, видя на горизонте белую каску мастера. Ходил еще по заводу мастер по технике безопасности, который штрафовал за то, что рабочие несли каски в руках, а не на голове. Нахлобучить каску на теплую шапку, было трудно, и почти каждый обитатель верфи почему-то считал унизительным работать в каске, которая то и дело сваливалась с головы вместе с шапкой. Я носил ватные штаны и телогрейку, поверх парадной одежды, чтоб её не украли в раздевалке. Я ненавидел свой будильник, ненавидел автобусы, битком набитые рабочим мясом, которое дремало и зевало стоя и сидя, молча сжимали друг другу ладони, иногда говорило о зарплате, погоде и предстоящей работе. Восходящее Солнце освещало силуэты заводских корпусов и свисавшие с неба тучи. Навстречу восходящему светилу бесформенной толпой, дворами напрямик, и по дороге вдоль забора двигалось по белой простыне утоптанного снега множество безликих черных точек. Эти точки были люди идущие работать за деньги, вернее даже не работать, а отсиживать часы на своем рабочем месте, саботируя приказы мастера по мере своих возможностей. Одной из этих черных точек на белом снегу был я, одной точкой из многих сотен которые протискивались сквозь горловину проходной, предъявляя пропуск.
Отсидев первую неделю на судостроительном заводе, отлежав всю субботу дома, в воскресенье я созвонился со своей новой знакомой и предложил встретиться в недешевом баре, оформленном в американском стиле. Там к стойке были пригвождены автомобильные номера из разных штатов Северной Америки, на стенах были обои изображавшие пейзаж американской пустыни на мексиканской границе. На подоконниках были ковбойские шляпы, седла и уздечки. Мне это заведение нравилось тем, что там подавали чай не из пакетиков и в больших чашках. В ожидании своей тезки я смотрел на пустыню и вспоминал книги Кастанеды. Рядом с чашкой чая лежала папка с моими рисунками и стихами. Я не заметил, как она вошла и сама взяла себе чая. Это меня раздосадовало потому, что я непременно хотел её чем-то угостить. Поздоровавшись с ней, я подал ей папку со своими потугами на творчество, подошел к стойке и купил самое дорогое пирожное.
-Любишь сладкое? – лукаво спросила она.
-Нет, это я тебе купил. Хочу сделать тебе приятное.
-Я с детства не люблю сладости и мороженое, даже чай пью без сахара.
-Прямо, как я. В детстве мой дед, который помешан на сладком насильно кормил меня конфетами и шоколадом, от которого меня просто тошнило. В то время, когда нормальные дети шли по улице, поедая мороженное, я ел квашеную капусту и соленые огурцы, а еще я ужасно любил щавель и кислые ягоды. Впрочем, мои вкусы изменились после двух лет прожитых с моей первой женой. Тогда я начал есть всё, что попадало под руку. Я стал часто употреблять шоколад потому, что он быстро и эффективно утоляет голод грызущий желудок.
-Вот этот рисунок мне нравиться больше всех! Стихотворение тоже замечательное. Я терпеть не могу свободу, которая сделана ин ЮЭСЭЙ! Правда, я это только чувствую, но не могу выразить словами, а у тебя прекрасно получилось.
-Я тоже так думал, пока подбирал, группировал и рифмовал эти слова, но уже теперь вижу, что это всё слишком поверхностно. Не стоит смотреть на Америку только глазами Задорнова. В конце концов, не все американцы жирные и тупые патриоты. Среди них есть и великие писатели вроде Джека Лондона, есть люди, которые выражают свой протест против внешней политики своей родины. И не так уж и глупо любить свою родину за приобретенный на распродаже телевизор с пультом управления. Во всяком случае, умнее, чем, как Корчагин вкалывать бесплатно на благо жирных партийных аппаратчиков. Россия и Штаты на самом деле друг друга стоят. Почему-то до сих пор принято считать, что СССР освобождал, а национал-социалистическая Германия захватывала. По своей сути любое государство, это банальный рэкет и крыша. Государственники от уголовников отличаются только масштабом . Христианство из секты стало религией только потому, что одурачило не сотню простаков, а половину человечества. Если обманешь сотню, то ты мошенник и шарлатан, но если ты обманул сотню тысяч, то ты уже вождь, отец народа, святой. Если ты украл пенсию какой-то бабушки, то ты преступник, но если ты украл сбережения миллионов старушек, проведя денежную реформу, то ты уважаемый олигарх, но, если при этом, не поделился, с кем следовало бы, поделиться, то у тебя есть шанс стать диссидентом, иммигрировавшим на Запад. Геринг был прав в том, что обвинения, предъявленные националистически настроенным социалистам, можно предъявить любому государству их вина состоит только в том, что они проиграли войну. Американцы переиграли совков в своем лицемерии и потому СССР развалился. Фашисты же были совсем откровенны и потому первыми проиграли свою войну. Лицемерие – главное качество политика и в итоге победит государство, политики которого, самые лицемерные…
-А почему бы тебе просто не написать всё, что ты сейчас говоришь, как есть, без рифмовки и этих сложных оборотов речи? Было бы понятнее…
-Да, знаю, я часто теряю смысл, подбирая созвучные слова, но я только учусь, тренируюсь, совершаю ошибки, это лучше, чем вообще ничего не делать. Всё равно то, что я делаю, никогда не дойдет до публики, ибо я не пропагандирую государственную систему ценностей и не ставлю перед собой цель стать известным и зарабатывать на этом деньги. Я бы с удовольствием пошел учиться на поэта и писателя, но этому нельзя научить, этому можно только научиться.
-Почему? Есть же историко-философский факультет, есть филологический, есть журналистика…
-Но очень мало хороших писателей учились по этой части и очень мало, учившихся стали хорошими писателями.
-Кстати, а ты где учился?
-Я учился в ПТУ на автокрановщика, там учились будущие уголовники, многих из них я видел в криминальной хронике. Лишь единицы из сотен стали крановщиками, десятки стали водителями, многие стали продавцами, некоторые разнорабочими, мясниками, а я недоделанным, кухонным философом, который часто меняет одну грязную работу на другую, думая при этом о самоубийстве, мечтающий, сидя на унитазе, лежа на диване. Это все я к тому, что на постсоветском пространстве система образования никуда не годится. Да еще и эти понятия о престиже. Одна моя бывшая коллега, работавшая менеджером ненавидела общаться с незнакомыми людьми, решать какие-то вопросы, нести ответственность. Зато она просто визжала от удовольствия, когда пришла помочь мне в мастерской, и я дал ей самую нудную работу. Она сказала, что была бы счастлива до пенсии состыковывать пластиковые детали, ни о чем не думая. Её жизнь превратилась в мучения потому, что в обществе считается, что менеджер – круто, а сборщик – дерьмо. В результате прирожденный плотник рыдает в президентском кресле, а прирожденный лидер спивается, работая грузчиком в овощном магазине.
-А почему ты пошел учиться на крановщика?
-Когда я окончил девятый класс, моя мама не работала, а папа приносил жалкие гроши. Рос долг за квартиру, из которой нас могли выкинуть на улицу. С тех пор я возненавидел куриный суп с вермишелью и куриное мясо вообще, которым мы тогда только и питались. Мы с сестрой ходили в чужих обносках. Я видел, что моя мама – экономист и папа – художник не могут заработать себе на пропитание. Да и многие инженеры в то время разгружали вагоны с углем, а профессора торговали трусами в подземных переходах. В то же время я видел, что сварщики, водители, токари зарабатывают приличные по тем временам деньги и им легче найти работу. Я хотел, как можно быстрее вылезти из чужих обносков и слезть с родительской шеи, на которой сидеть было страшно. Я отдал документы в ближайшее от дома училище, чтобы через три года начать зарабатывать стабильную зарплату, а не перебиваться случайными заработками, как мой отец. В то время я просто презирал работников умственного труда, кичащихся своим высшим образованием и работающих уборщиками. Еще я начитался лживой советской литературы и уверовал в прогрессивность пролетариата. Поработав с пролетариями, побывав в их шкуре я, конечно, понял, что это в большинстве своем бессловесная и бездумная, пьяная скотина, которая не то, что революцию не может сделать, а даже заработанные деньги у начальника потребовать боится. Почитав более серьезную историческую литературу, я убедился в том, что революции делал кто угодно, но только не рабочие, которые были только орудием…
-Так, если ты всё это понял, то почему не бросил работу и не пошел учиться?
-Разочаровавшись в пролетариях, я, как раньше, недолюбливал нищих людей, называвших себя интеллигентами, и не перестал питать классовую ненависть к предпринимателям.
-А творческие люди?
-Быть нищим Гогеном мне тогда не очень хотелось, да и мужества творить у меня тогда еще не было, я решил пойти по более простому пути и решил удовольствоваться участью отца среднестатистического семейства. Два года мучился с сумасшедшей хабалкой, и нажил на свою голову алименты. После развода некоторое время посещал разные курсы, искал работу, которая бы мне нравилась. Еще раз попытался найти удовлетворение в семейной жизни, решив, что с первой женой мне просто не повезло. Не повезло и со второй и в добавок я еще и разочаровался в семейной жизни вообще и тут еще и навалились финансовые проблемы… Я уже не в том возрасте, чтоб жить за счет родителей и учиться. Алименты еще надо платить…
Она ничего не сказала, просто посмотрела мне в глаза. Я понял, что занимаюсь самооправданием, поиском отговорок, чтобы дальше рисовать на уровне десятилетнего ребенка и писать стихи достойные первоклассника, надеясь на чудо, на то, что вдруг мое говно окажется гениальным, что я, как и Катя, делаю свои кляксы, только трачу на них немного больше сил и времени. Я тут же воспротивился этим мыслям, откинул их прочь.
-Я, наверное, наговорил чепухи сейчас, тебе было неинтересно это слушать, и ты после этого не захочешь больше меня видеть. Но лучше уж сразу, чем потом. Зачем притворяться, прятать недостатки, которые потом всё равно вылезут наружу…
Я понял, что опять несу чушь, говорю «потом», будто собираюсь начать с ней семейную жизнь. Я на всех женщин смотрю, как на будущих жен, даже не на любовниц, а именно на жен и притом на нелюбимых.
-Да нет, мне было интересно тебя слушать, хотя мне тяжело тебя понять, у меня всё только начинается. Я не читала советской литературы, не пытаюсь, стать пролетарием, не презираю людей за бедность, не ненавижу за богатство. Я учусь в университете просто, потому, что мне интересно. Я хочу научиться играть на гитаре, путешествовать автостопом и жить тем, что подадут за игру на улице.
-Сейчас я тоже хочу путешествовать на велосипеде, играть на улицах, а зимой писать книги и учиться тому, что мне интересно, но мне пришлось пройти через многое, чтобы это понять, а тебе всё сразу ясно. Может быть, вместе пойдем на курсы игры на гитаре?
-У меня сейчас с деньгами туго. Купила себе шинель и новые сапоги и приходится поститься.
-У меня тоже нет денег и времени тоже. Ухожу на работу в шесть утра, а возвращаюсь только полдевятого. Поем и уже в сон клонит. Платят хуже, чем на плантациях в странах третьего мира…
-Это на судостроительном заводе? Один мой знакомый говорил, что там у многих проблемы с алкоголем.
-На моем участке нет. Кофей пьют и курят ультра легкие сигареты одну за другой, да по сто раз рассказывают одни и те же пошленькие, выдуманные истории и сальные анекдоты, от которых меня тошнит. Самое мучительное, для меня, на этом месте – бездействие. Я в основном сижу и мерзну, отсчитывая часы до конца рабочего дня. Уж лучше делать хоть что-то. Никогда бы не смог работать охранником или библиотекарем. Нет ничего ужасней, чем работать на тридцать процентов своих возможностей. От безделья я больше устаю, чем от тяжелой работы.
-В первый раз вижу человека, который жалуется на то, что его работа недостаточно тяжела. Мои знакомые наоборот радуются, когда находят работу сторожа или продавца в магазине, где нет покупателей.
-Во-первых, на такой работе теряешь драгоценное время за какие-то гроши. Во-вторых, мышцы атрофируются, да и мозги тоже. Да и жаловаться мне особо не на кого, кроме себя. Дело в том, что я один в бескрайней вселенной, а этот мир только плод моего больного воображения, сон, который приснился мне со скуки и мне страшно в этом кошмарном сне…
-Ты хочешь сказать, что я часть твоего кошмарного сна? Интересно…
-Нет, ты выпадаешь из этого кошмара, ты ему противоречишь и потому кажешься мне нереальной. Ты очень не похожа на всех людей, с которыми я ранее общался. Луч света в темном царстве, хотя это, наверное, пошло звучит.
-Но в мире есть много добрых и интересных людей! Мир не такой уж мрачный, каким ты его себе представляешь.
-Я с ними не сидел за одним столом, не пил чай и не беседовал.
-У тебя еще всё впереди. Я думаю, что ты когда-нибудь встретишь тех, людей, которые тебе понравятся…
Мысли о том, что этот вечер в приятной компании и приличном заведении, скоро должен закончиться, портили мне удовольствие. Мой разум судорожно придумывал способы продлить это мгновение своей жизни. Но мне было абсолютно ясно, что я ничего не могу для этого сделать. Ей не нужны моя рука и сердце, не нужен секс и совместный быт, не нужны жертвы. Она вольная птица, которая зачахнет в съемной квартире. Она делает не то, чего от неё требуют общественные нормы, а то, что хочет. Именно этим она мне и нравится. Ни ей, ни мне не хочется создавать семью, ячейку общества и дать обществу послушное и управляемое поколение. Но я почему-то думал, что должен ей что-то предложить, хотя и не знал что. Я искал смысл в наших встречах, пытался строить какие-то надежды. Я чего-то ждал и не подозревал, что оно уже пришло.
-Ты не хочешь отправиться со мной в путешествие на велосипеде?
-Сейчас?
-Нет, потом, когда станет тепло.
-Я не знаю, где я буду, когда станет тепло, и у меня нет велосипеда.
-Главное не велосипед, а желание.
-Я путешествую автостопом.
-А не хочешь хотя бы попробовать на велосипеде.
-Нет, не хочу даже попробовать. Мне с детства не нравилось кататься на велосипеде.
-Мне тоже. Пока в пятнадцать лет впервые не сел на велосипед. Я его просто боялся, и мне было лень крутить педали. Я мечтал о мопеде или машине. Но в один прекрасный день, перед экзаменами в девятом классе, мои тогдашние друзья собрались прокатиться на велосипедах и звали меня с собой. Я долго отнекивался, говорил, что у меня нет велосипеда, а сестра не одолжит мне свой. Мне было стыдно признаться, что я просто не умею ездить на велосипеде. Я сильно мучился по этому поводу, а когда мне надоели эти мучения, я взял, и честно признался им во всем. Мне вдруг стало после этого легко и хорошо. Целый день я учился, потом неделю кружил с ними по двору, а потом мне стало скучно, кружить по знакомым местам, и я поехал в другой город и с тех пор путешествую только на велосипеде. Когда попадаешь в город, не напрягаясь, на каком-то транспорте, то ничего особенного не чувствуешь, но, когда польешь дорогу к этому городу своим потом, тогда видишь его в совершенно ином свете. Велосипед – наверное, единственное в этом мире место, где я могу выложиться полностью, без остатка сил.
-Может быть. Может всё оно и так, но я могу пока обойтись без велосипеда. Пока мне нравится путешествовать автостопом, мне не хочется садиться на велосипед. Не стоит делать того, что можешь не делать. Не правда ли?
-Правда, - нехотя согласился я. – Я и сам не знаю, зачем я предложил тебе путешествовать вместе. Наверное, мне трудно смириться с тем, что у нас разные дороги потому, что ты мне нравишься. Я боюсь, что ты возьмешь и уйдешь, боюсь тебя нечаянно обидеть, боюсь сделать что-то не так, стараюсь тебе угодить, но ты не хочешь есть это чертово пирожное, а кроме него я ничего не могу предложить.
Слушая это, она улыбалась, неумело, как ребенок. И эта улыбка долго еще висела картиной в моем смущенном мозгу. Я терзал сам себя потому, что мне казалось, что я говорю не то, что следует, что это выглядит отвратительно, и я ей не нравлюсь. Я знал, что говорю не то, знал, что делать себе рекламу, пытаться показаться лучше, чем я есть, тоже не правильно. Незнание того, что следует, загоняло меня в тупик и нервировало.
-Не нервничай, ты меня начинаешь пугать.
-Обычно, когда меня просят не нервничать, я начинаю нервничать еще больше.
-Не только ты. Идем, мне пора на автобус. Проводишь меня?
Я проводил её до автобуса и дождался его вместе с ней. Она помахала мне рукой из-за запотевшего стекла. Я шел широкими шагами по блестящему от влаги асфальту. Было уже поздно, утром надо было рано вставать, но мне не хотелось лезть в транспорт. Я упрямо шагал против ветра, который дул резкими порывами, будто давал мне пощечины, будто побуждал меня втиснуться в толпу тесно упакованных в автобус людей, быстрее доехать до дома и лечь спать.
Две недели спустя мы с ней сидели в большом и шумном заведении. Я тупо заливал в себя одну за другой кружки кваса, а она медленно пила микроскопическую чашку зеленого чая. Выглядела она напуганной и несчастной, часто вздрагивала без причины, опасливо оглядывалась. Я не хотел спрашивать её о причине нервозности. В конце концов расскажет сама, если посчитает нужным, захочет. Сам не зная почему, я начал рассказывать ей о своей семейной жизни потому, что ничего другого на ум не пришло.
-Извини, я сегодня никак не могу сосредоточиться. Мой парень снял квартиру в центре. У него непонятно откуда появились деньги. Ужасная квартира! Окна выходят в колодец двора. Потолки высокие, большие комнаты и мебели почти никакой нет. Акустика такая, как в театре.
-Может, пойдем, прогуляемся, а то тут слишком шумно. Народ веселиться, что-то празднует, а я всегда не любил протокольные застолья в строго определенные даты.
-А пятницы тринадцатого числа?
-Вот еще! Сначала пятницы тринадцатого числа, потом панки станут общественной организацией с удостоверениями, иерархией, формой одежды и прочей ерундой. Со временем они станут политической партией. Её депутаты будут заседать в парламентах разных стран, будет опубликован манифест партии анархистов. Это уже проторенная дорога для любой идеи. Люди поодиночке – гении, но, когда сбиваются в стаи, получается тоталитарный идиотизм.
-Так какой же выход?
-Работать над собой в одиночку. Все мы очень разные и потому методы борьбы с системой должны быть разными. Властям куда легче бороться с организованной преступностью, чем с преступниками одиночками, которые не имеют ни традиций, ни привычек. Изловив одного, они не смогут принудить его выдать остальных. Организацию можно уничтожить, захватив её руководство. Стайные люди поодиночке мало чего стоят.
-Но не все могут жить и бороться в одиночку. Большинство просто сходят с ума в одиночестве, им страшно.
-Быть в одиночестве, значит быть наедине с самим собой. Выходит, что люди боятся самих себя.
-Не совсем, просто, когда ты окружен единомышленниками, чувствуешь себя более защищенным перед разными опасностями.
-Вот именно! Начинаешь расслабляться, живя в замкнутом кругу своей общины, привыкаешь сваливать всю ответственность на лидера, а потом делаешь из него козла отпущения. А лидер в свою очередь развращается властью и начинает ей злоупотреблять. Тысячи замечательных идей были испохаблены и извращены из-за того, что люди исповедовали их не индивидуально, а коллективно. Многие панки тусуются среди своих, прячась от окружающих. Они ходят в свои заведения, на свои концерты. Это просто проявление слабости, страха. По моему, панкам не место, среди себе подобных, их место среди нормальных, их миссия смущать их нормальность своим ненормальным нарядом, неадекватных поведением и суждениями. Невозможно разрушить нормы, не касаясь их, спрятавшись от них…
-Получается, что настоящий панк всегда один.
-Это лишь одна точка зрения. Одна из бесконечного множества. Сейчас я пришел к такому выводу, но может быть завтра я буду кричать о противоположном. Я не знаю, что я буду думать через пять минут, и сейчас меня это не интересует, я не вижу смысла строить предположения. События часто обгоняют мои предположения.
Я умолк, думая о том, что эгоистично с моей стороны болтать без пауз и не давать ей рассказать хоть немного о себе. Мы молча шагали в желтом свете уличных фонарей, не зная, куда мы направляемся. Мне очень хотелось далее мыслить вслух. Я вспоминал о том, что только что говорил, и мне было необходимо дополнить, исправить, усовершенствовать сказанное, но я наступал сам себе на горло и ждал, пока она начнет говорить.
-Почему ты вдруг замолчал? Что-то не так?
-Да, дело в том, что я встречаясь с людьми нескромно выражаю свои мысли, болтаю без умолку, а после чувствую, что наболтал чепухи и так ничего и не узнал о том человеке, с которым разговаривал.
-Это хорошо, когда тебе всегда есть о чем сказать. Иногда я не знаю о чем поговорить, и молчание меня угнетает.
-Просто бери и говори, что в голову приходит, не думая о том, интересно ли это собеседнику. Ему тоже станет интересно, если это интересно тебе.
-Я сейчас вспомнила, как в прошлом году добралась до Черного моря. Севастополь, Феодосия, Ялта. Целую неделю я не вылезала из воды. Жила на пляже в палатке, запаслась продуктами, вечером сидела у костра. Я очень испугалась, когда в первый раз увидела плавник дельфина над водой. Сразу вспомнила фильм, «Челюсти». Хотя я была уверена в том, что в этом море акулы не водятся, но всё равно было очень страшно. Тело само собой выбегало из воды. Потом я познакомилась с тамошним парнем, он знал много смешных анекдотов и постоянно шутил о том, что акулы водятся и в Черном море. А кончилось все очень плохо… Он украл все мои деньги и телефон, хорошо хоть паспорт оставил. Возвращаться я планировала на автобусе. К счастью для меня водитель автобуса оказался добрым человеком и довез меня бесплатно, даже делился со мной своей едой. Ел он в основном консервы с хлебом и пил сладкий лимонад. Было ужасно невкусно, но приходилось терпеть. Я не помнила номера телефона мамы и потому не могла ей позвонить и потому очень нервничала, а когда наконец-то, добралась до калитки родного дома, испытала такой восторг.
-А меня почему-то никогда не тянуло на Черное море. Я уже давно мечтаю побывать на родине Карлсона, в Швеции, Норвегии, Финляндии. Хочу увидеть полярный день. Представить себе не могу, чтоб Солнце круглыми сутками не сходило с неба.
-Я слышала, что там проблемы с насекомыми и не часто бывает хорошая погода. Ты там обязательно побываешь.
-На данный момент Европа для меня не реальна. Терпеть не могу всякие визы. И у меня просто нет денег и нет нормальной работы, чтобы их заработать.
-А у меня гражданство Латвии и потому дороги Европы для меня открыты. Этим летом я скорее всего поеду в Италию, Францию, Испанию. Мой брат уже давно уехал и не думает возвращаться, ему там очень нравиться. Если у тебя есть желание попасть в скандинавские страны, то ты туда попадешь, вот увидишь. Когда-нибудь твои книги опубликуют, и у тебя будет столько денег, что ты сможешь только и делать, что путешествовать на своем велосипеде. Главное пиши, рисуй и не останавливайся. Рано или поздно ты сотворишь что-то великое…
-Мне в это совсем не верится. Иногда мучаюсь, печатаю, печатаю, рисую, а через месяц прячу это подальше потому, что я просто удивляюсь собственной глупости. Часто у меня возникает ощущение, что я бездумно занимаюсь какой-то ерундой, что возомнил себя тем, чем не являюсь и зря пытаюсь пробить лбом кирпичную стену, за которой ничего нет. Конечно, часто пытаюсь поверить в то, что мои рисунки хоть на что-то годятся и в книгах есть хоть что-то, но тяжелее всего врать самому себе.
-Это свидетельствует только о том, что ты обречен на постоянный прогресс и потому ты рано или поздно станешь крутым писателем и художником.
-Наверное, в следующей жизни…
Вернувшись домой, я засел за свои рисунки и долго ломал голову над тем, что в них не так. Именно той ночью я впервые попытался рисовать с натуры, а не по памяти. Я начал перерисовывать человеческие рисунки из журналов, газетных фотографий. Получалось немного лучше, но я всё равно был недоволен плодами своих усилий. Я даже подумал о том, чтобы начать просто составлять коллажи из вырезок, признав свое бессилие в искусстве изображения.
В итоге мои отчаянные потуги и ничтожные результаты привели меня к депрессии. С глубокой ненавистью к самому себе я лежал, глядя в потолок после работы и в выходные. Она позвонила мне две недели спустя и спросила, как у меня дела. Я вяло ответил, что у меня пропало желание жить и что-то делать, мои стихи никуда не годятся, рисовать я совершенно не умею и рассказы мои - детский лепет. Все глупые дети, а я самый глупый из всех.
-Только сегодня вечером на себя руки не накладывай, подожди до завтра. У меня есть два билета на фестиваль местечкового панк-рока. Я выиграла их, позвонив на радио. Если тебе не в лом, то давай сходим.
В ужасном настроении я поехал в центр, где встретил её и мы вместе поехали в клуб на окраине города. Людей собралось мало. С два десятка совсем юных созданий, писклявыми криками требовавших больше пива и музыки тяжелее некуда.  Музыкантов было больше, чем слушателей. Звук был ужасным, слов песен было не разобрать. Каждой группе было выделено по полчаса. В перерывах выступали стриптизерши. Одного из подростков, толпившихся у сцены, раздели товарищи и бросили на сцену. Секюрити кинули его вниз, толпа отрыгнула его обратно. Хотя в большом зале было предостаточно свободного пространства панки и скины сбивались в тесную кучу падали, на упавших падали другие. Охранники в белых рубашках и наглаженных брюках брезгливо растаскивали кучу, швыряя пьяных подростков в разные стороны. Организаторы концерта провели конкурс соло гитаристов и соревнование по быстрому распитию пива. Победитель пивного соревнования получил упаковку подгузников для взрослых. Мы сидели за столиком в темном углу, и пили минеральную воду. Меня не затронула эта музыка, я не пошел скакать и стучаться головами с подростками, которые приняли допинг. Я чувствовал себя не в своей тарелке, чужим на этом празднике жизни.
-Я один раз полезла к сцене, - сказала мне Жека, когда мы ехали в переполненном пьяными панками и скинами транспорте в центр. – Мне кто-то врезал по челюсти, потом жевать было больно. Тебе какая из групп понравилась больше?
-Та, где пел этот длинный скинхед в очках. Остальные вокалисты просто что-то бубнили и мурлыкали в микрофон, их было совсем не слышно. Я бы не назвал это тяжелой музыкой. Исполнители компенсируют отсутствие напора однообразным шумом, а публика весела, не сколько от музыки, сколько от алкоголя и травы. Если бы не было допинга, все бы сидели с кислыми минами, как мы и скучали. Их проблема в том, что они пытаются играть, как некто и не хотят изобрести нечто новое, свое, сугубо субъективное.
Сидящий передо мной панк повернулся ко мне и не слишком дружелюбно на меня посмотрел, а потом вышел. Я в окно видел, как он со знанием дела блевал, воткнув два пальца в рот.
-Надеюсь, что это его стошнило не от моих занудных изречений, а от пива, в которое щедро добавили димедрола. А на счет музыки мне действительно кажется, что тяжесть не в ритме сверхзвуковой скорости, а в артистизме исполнителей. Даже у «Аквариума» некоторые композиции будут тяжелее, чем те, что я здесь услышал. Дать этим музыкантам акустические инструменты и заставь выступать на улице без всяких усилителей и это будет не напор, а просто шум.
-Да, действительно, они все в основном мальчики, у которых даже борода не растет, а они уже возомнили себя летовыми и менсонами. А Летов и на акустической гитаре играет так, что мороз по коже и без пива тянет поскакать. Слышал его альбом «Вершки и корешки»? Он же на акустической гитаре играет.
-У него и тексты песен то, что надо. Но, если бы не такие дилетанты, как эти, то он не был бы гением. На самом деле гениев создает масса дилетантов, с которыми их сравнивают. Честно признаться, лет пятнадцать назад, когда слышал в основном «Смоуки», «Битлз» и прочую землю в иллюминаторе, которую крутили по советскому радио, я наверное обалдел бы от того, что услышал только что и стал бы фанатом этих лёликов. Тогда для меня и Высоцкий был откровением. Да что далеко ходить! Пять лет назад я слушал «Кино» и «Арию» и считал это крутой музыкой. А теперь лишь изредка врубаю несколько композиций из всего советского легального рока. Одно время я вообще слушал только синтезированную классику, пока она меня не достала.
-А я об этой музыке практически не имею понятия. Слышала пару песен Цоя и Бутусова, так себе. На первой моей собственной касете был «Лайбах». Копия была сделана с десятой копии. Потом купила в магазине пинкфлойдовскую стенку. Потом мне достался первй альбом «Експлоитед» и так далее.
-«Пинк Флойд» я слушал с детства и с удовольствием слушаю сейчас, как Вагнера и Баха. К этой музыке я до сих пор не охладел, в отличии от основной массы русского рока. Думаю, что не разочаруюсь со временем и в ГрОбах. Все-таки он не просто антисоветчик, игравший модную тогда музыку, подражая западным аналогам.
-А вот и твой автобус идет! – сказала она, когда мы стояли на остановке в центре. – повезло тебе, а мне еще пол часа ждать. Поеду к своему другу, переночую в его ужасной квартире, до дома я уже не доберусь… Ладно, пока.
-С чего ты взяла, что я уеду и оставлю тебя тут посреди ночи? Я наверное не произвожу впечатления джентльмена, но не такой уж я и хам.
-Не дури, а то пешком придется идти!
-Наверное, я тебе совсем надоел, раз ты меня прогоняешь.
-Да нет, мне с тобой очень интересно, просто я не хочу, чтоб ты из-за меня мучился.
-Для меня часовая прогулка по ночному городу совсем не мучение, а небольшая и приятная разминка затекших от сидения и лежания на работе ног.
-Врешь ты всё! – она улыбалась. – А если мой автобус просто не приедет?
-Тогда пойдем до ужасной квартиры пешком. Я тебя с удовольствием провожу.
-Ну, это уж нет! Не люблю загружать других своими проблемами.
-А ты не допускаешь, что мне просто приятно пройтись по городу вместе с тобой?
-Давай мандарин съедим пополам, сейчас я почищу…
Я почувствовал, что просто обязан что-то сделать, но непонятный страх, будто стеклом отгородил меня от неё. В тот момент, я боялся сделать что-то неправильное, и сильно занервничал. Начал спрашивать себя, что я вообще здесь делаю, да чего она от меня ждет.  Она боязливо поднесла половину очищенного мандарина к моим губам. Я не менее боязливо открыл рот, думая о том, что со стороны, наверное, это выглядит глупо. Время потянулось мучительно медленно. Я ощутил желание поскорее уйти, или заполнить возникшую неловкую паузу. Я порывался что-то сказать, но в голову нахлынули размышления о том, чем все эти отношения могут закончиться. Мысли о будущем совершенно лишили меня чувства реальности. Подъехавший автобус увез Евгению, а я все стоял, созерцая окурки, разбросанные на платформе остановки.  Воображение нарисовало будущее, в котором я нашел приличную работу, адекватную зарплату. Снова съемная квартира, а может, купленная в кредит, в которой я живу вместе с ней. Нет, с ней этого быть не может, она не согласиться, потому что мы, хоть и пытаемся друг друга понять, но не любим друг друга. Во всяком случае, я ничего похожего на это, незнакомое для меня чувство не нашел в себе. Да, она мне нравится, но это не повод, для того, чтобы бежать на встречу к ней каждый день или постоянно звонить ей. Девица, ехавшая рядом с нами в трамвае с концерта, подошла ко мне, попросила сигарету, я рассеяно отдал ей початую пачку. Она взяла две сигареты и вернула мне пачку.
-Большое спасибо! У вас что-то случилось?
-Нет, ничего не случилось. Совсем ничего не случилось, потому грустно.
-Отсутствие новостей – это тоже хорошая новость.
 -Полное отсутствие новостей после смерти, - мрачно проронил я и зашагал домой.
На ходу голова заработала активнее. Я внезапно поймал себя на том, что опять планирую начать совместную жизнь, с женщиной, к которой ничего не чувствую, лелея, при этом надежду, на то, что, на этот раз, все получится. По этой причине, я и испугался сделать что-то неправильно. Благодаря этой находке, мне стало очевидно мое желание устроить свою жизнь, согласно общественным стереотипам, не смотря на все свои размышления, аргументацию, протесты, бесчувственность, порождающую ложь. После  этого мне стало совсем неуютно наедине с самим собой, будто налгал человеку, которым мне доверился. С шага я перешел на бег, почувствовав, что замерз. Холод был не снаружи, он исходил от меня.
Чем она мне нравилась? Наверное, тем, что предполагаемое сожительство с ней мне виделось более удобным, чем с бывшей женой, чем с Катей. Когда я подал в газету объявление о желании с кем-то познакомиться, я, будто, пришел в магазин выбрать велосипед выбрать новый велосипед. При этом я смотрю на людей, как на вещи, осведомляюсь о том, насколько они мне могут быть полезны, удобны, во сколько денег они мне будут обходиться. Чувства? Какие чувства могут возникнуть при пользовании вещью? Если с ней нет никаких неприятностей, то её просто не замечаешь, как воздух, не ценишь. Если же она причиняет неудобства, то просто ищешь ей замену, мечтая от неё избавиться. Я спросил себя о том, стал бы я встречаться с Евгенией, если бы не все эти проекты обустройства личной жизни. Вспомнилось, как я себя горячо убеждал в том, что общение с ней совсем не утомительно, в отличии от общения с Катей или Верой. Зачем мне себя убеждать подобными сравнениями, если бы я, действительно, что-то чувствовал? Да, вряд ли я бы начал о чем-то думать, что-то взвешивать, прикидывать, калькулировать.
В тот момент мне показалось, что я инвалид. Что толку в способности ходить, говорить, видеть, обладать, какими-то ценностями, респектабельной работой, здоровым телом, если не можешь ничего почувствовать? Что толку быть заваленным деликатесами, если ты не способен их переваривать? Есть ли смысл в жизни, если нет в ней того, за что готов с ней расстаться без всяких расчетов и раздумий?
Моя последняя встреча с Евгенией произошла в морозный день в конце февраля. Во влажном воздухе двадцатиградусный мороз был просто невыносим, а моя подруга забыла одеть шапку , потому её уши сворачивались в трубочку. И я не предложил её свою. У неё были длинные и густые волосы и теплые рукавицы на руках, она могла долго идти, держась за уши руками. У меня же голова была начисто выбрита по бокам, не было рукавиц. Мы добежали до квартиры её друга, у которого она одолжила шапку.
-Теперь куда пойдем? – весело спросила она. – Теперь я могу ходить по улице хоть двенадцать часов подряд.
-Я бы хотел пойти в Африку, где тепло.
-До Африки мы до понедельника дойти и вернуться обратно не успеем, но можем зайти, в ближайшее кафе. Как тебе такая идея?
-Только на этот раз я тебя угощаю! У меня недавно была зарплата. Я за прошлый месяц умудрился отсидеть на лавочке сто восемьдесят часов. Я делаю вид, что работаю, а они делают вид, что платят мне. Не смотря на торжество демократии, производственные отношения не изменились. Я, наконец-то, понял, что лучше работать крупных предприятиях, чем в карликовых фирмах, где бездействие одного работника очевидно и у начальника есть возможность за всеми уследить. Там и рабочие следят друг за другом. В общем, у меня началась гигантомания. Теперь я знаю, чего хочу! Я хочу устроиться крановщиком на большой завод. Теперь я не буду соглашаться на первую подвернувшуюся работу.
-Это хорошо, что ты начал привередничать в плане рабочего места и специальности. Осталось еще начать привередничать относительно выбора страны, в которой ты живешь. Я уже решила, что территория бывшего социалистического лагеря, меня недостойна. В этом году кончается моя учеба, но засесть за комп в каком-то офисе и имитировать бурную деятельность меня чего-то не тянет.
-Я почему-то еще не перестал надеяться на то, что могу и в родном городе найти человеческое рабочее место под бетонным потолком цеха. Мне кажется, что, если у человека проблемы на родине, то на чужбине их будет еще больше. На родине можно большего добиться, есть хоть ничтожный шанс стать творческим деятелем…
Я вдруг представил, как глупо выгляжу на фоне своих дилетантских рисунков, стихов и рассказов с надеждой на успех. Я вдруг увидел себя пенсионером, отработавшим половину жизни на одном кране, выброшенным на свалку вместе с ним. Но я поспешил отмахнуться от этих видений и заставил себя надеяться на что-то лучше, однако представить, чтобы люди употребляли плоды моих усилий со страниц газет и журналов у меня не получалось. Да и о чем я могу написать, если буду торчать на кране? Можно сменить тысячу рабочих мест, на которых я чувствую себя, как инородное тело, но всегда сталкиваться с одной и той же проблемой. Проблемой того, что инициатива наказуема, что нельзя перевыполнять норму, а надо имитировать и качать права, громче кричать о своей добросовестности и стучать на товарищей. Может быть, там, на Западе, всё обстоит иначе. Я не знаю, хотя и уверен в том, что там платят больше, но выше цены. Меня просто тянуло на Запад, но я боялся, ужасно боялся, что тот, незнакомый мир, своими проявлениями, разрушит мое красочное представление о нем. Родной город мне тогда еще не надоел до такой степени, чтоб бежать из него без оглядки, и я не ленился обосновывать свое нежелание.
Когда мы выпили по большой кружке чая, не из пакетиков, я сказал, что сегодня в концертном зале неподалеку проверяет билеты мой бывший коллега. Он может нас без проблем пропустить бесплатно.
-А кто там сегодня выступает?
-Без понятия. Можно позвонить и узнать. Иногда там выступает Аквариум и Бутусов, но в основном поп всякий, потому я и не очень хочу туда идти, но, если ты хочешь, то можем пойти.
-Можно сходить, не развалимся, если пройдем лишний километр.
Зайдя в просторное фойе, мы сдали верхнюю одежду в гардероб, подошли к дверям, в которых работал Саня.
-Садитесь куда хотите, - радушно пригласил он нас внутрь. - Сегодня зал полупустой, только до начала концерта, посидите в заднем ряду, а потом идите хоть в первый. Сегодня эти куплетисты-бандуристы, как их? Не помню. Один с гитарой, другой с гармошкой. Короче согреетесь хотя бы.
К моему удивлению она смеялась над незатейливыми куплетами, а я сидел с кислой миной и думал. Думал я всякую ерунду. Я привел её слушать эту не приятную мне музыку, и мне почему-то стыдно за себя, будто это я лично стою с гитарой и пою эти частушки, которые меня раздражают. Она кивнула в сторону мужика, который сидел неподалеку, одев очки в толстой роговой оправе, он читал книгу в полумраке.
-Их так часто показывают по ящику, что придя на их концерт, он почувствовал себя дома и машинально взялся читать. Я вообще не понимаю, зачем люди приходят на их концерты, если их крутят по всем каналам круглые сутки.
-А я их в первый раз вижу. Мне нравится, правда. Я просто телевизор совсем не смотрю.
-Я тоже телевизор не смотрю, но мой папа очень любит этих юмористов, настолько, что я их возненавидел потому, что я их не слышу дома только в наушниках, а от них у меня болят уши.
-Через час пойдем, у меня последний автобус, надо успеть…
Подходя к остановке, я развеселился вместе с ней, забыл о своих давешних размышлениях, своем нечестном отношении к ней.  Она захотела дружески похлопать меня по спине, а я неосознанно отскочил в сторону, будто она меня огрела по спине оглоблей. Она растерянно смотрела на меня и говорила, что не хотела меня расстроить или обидеть. Я засмущался, попросил прощения, сказал, что мне почудилось будто это не она, а кто-то другой схватил меня за плечо. Снова неловкое молчание в ожидании опаздывавшего автобуса. Снова мысли о том, что я обманываю себя, и её. У меня нет необоримого желания обнять её, взять за руку, поцеловать, потому, будет гнусно, продолжать делать ей комплименты, встречаться с ней. Потом от неё пришло такое же, как всегда короткое сообщение, о том, что все было прекрасно, и она даже запомнила пару частушек с концерта. Я так же вежливо, ответил ей, что доволен тем, как провел время, изъявил желание встретиться еще раз, хотя тут же разозлился на себя за это. Потом она написала мне сообщение, о том, что уезжает странствовать автостопом по Европе. Я же ответил, что мне очень жаль, что я не могу последовать за ней по причине скудных познаний в латышском, для того, чтобы сдать на гражданство. Она сразу предупредила, что телефон оставляет дома, и не знает, когда вернется, и вернется ли вообще.

Глава последняя. Плоды дилетантства.

 На работе задержали зарплату и в лютый мороз меня перевели на стапель, где по состыкованным блокам судна муравьями ползало множество грязных замерзающих человечков. Две недели я стучал зубами от холода внутри задымленного сварочным дымом резервуара и изредка пытался чистить металлические брызги со сварочных швов. Меня бы вряд ли перевели на стапель, если бы я в один из дней, одурев от скуки, не навалился на работу с таким остервенением, что выполнил трехдневную норму. Глядя с палубы на багровый закат я решил первого марта уволиться с этой работы и сказал об этом вслух. Товарищ по несчастью спросил, куда я направлюсь.
-Хрен его знает, - задумчиво ответил я. – Лучше подохнуть с голоду или ходить за супом к кришнаитам, чем мерзнуть тут за дарма. У меня уже второй день температура. Еле встал сегодня, в сейчас подумал, что мой злейший враг – это я сам.
-Не, я сначала новую работу найду, мистер Холмс, а потом уже отсюда срыгну. Когда потеплеет, стройки начнутся. Я март тут еще досижу.
-Конечно, тебе маленькую машинку дали, она весит сто грамм, вот ты и терпишь, а мне эту пятикилограммовую с чашкообразным камнем, да еще и потолок сказали шлифовать, а рядом еще сварщик работает. Так что дышать нечем. Для хохлов и болгар это может и большие деньги, а я с такой зарплатой только в долги залезаю.
-Так ты хотя бы до середины марта доработай, зарплаты дождись и тогда на лыжи вставай.
-Да ну их! Потом за март денег до середины апреля ждать. Первого меня уже здесь не будет. Лучше потратить время на поиски нормального места, чем сидеть в этой дыре и ждать, пока оно само тебя найдет. Не место ищет человека, а наоборот, и с этим ничего не поделаешь.
Жизнь подтвердила справедливость моих слов. Уволившись с судостроительного завода, я за десть дней нашел вполне приличную работу по специальности на комбинате железобетонных конструкций и рьяно взялся за работу. Работал иногда по пятнадцать часов и по выходным. Ездить туда надо было через весь город. На дрогу уходило по два часа в одну сторону, но я чувствовал свою необходимость на том месте, работа была мне интересна потому, что я узнавал много нового и мог проявлять инициативу.
Короткие сообщения от Евгении приходили все реже. Я вежливо ей отвечал, иногда предлагал встретиться, но она отнекивалась, писала, что у неё нет времени. Времени не было и у меня. Хотя, если быть честным, то можно сказать, что и у меня и у неё не было желания, мы не знали, чем заняться вместе и похоже, что были не интересны друг другу. Я рисовал и писал, пытаясь совершенствоваться, злился на себя из-за того, что ничего не получалось
Закрепившись за полгода на новом рабочем месте, я впервые за всё время своего трудового стажа начал болеть не на работе, а дома и получать за это денежную компенсацию. Не то чтобы я подло симулировал, просто использовал появившуюся возможность. Ранее мне и в голову не приходило, не выйти на работу, если заболела спина, расстроился желудок или поднялась температура. Убежденный в том, что кровать – гнездо болезней, я употреблял медикаменты и шел на работу, стиснув зубы. На работе мне было легче перенести болезнь, ибо работа отвлекала меня от страданий. Тогда же я начал использовать свои болезни ради того, чтобы больше времени уделять творчеству. Приобретя диктофон, я, помимо рисования, я делал нечто отдаленно напоминавшее авторские радиопередачи.
Чем больше я рисовал, тем меньше был доволен тем, что получалось, хотя все знакомые говорили, что у меня неплохо получается таким тоном, каким Катина мама хвалила её рисунки. Возникла потребность в том, чтобы кто-то, кто хоть немного разбирается в изобразительном искусстве. Подтвердил мои подозрения в том, что в подобном духе продолжать не стоит. Я даже был готов выслушать какие-то советы.
 И тут я вспомнил про подругу Кати Тоню. От неё я что-то слышал о любительских издательствах. Потому я разыскал Катю и предложил ей встретиться. Было уже тепло, сухо и светло, на деревьях зеленели листья. Катя предложила зайти в пивную, я вяло согласился и, зайдя в заведение, сразу уселся за столик в углу. Катя взяла две кружки пива и пластиковую тарелку с гренками из черного хлеба.
-Ну вот, - радостно сказала она. – Наконец-то я тебя угощу…
-К сожалению, тебе не удастся этого сделать. Я, как раньше, не употребляю алкоголь и сейчас болею желудком.
-Но я слышала, что сухарики нужно есть людям, у которых проблемы с желудком.
-Это гренки, а не сухарики.
-Так зачем я тебе понадобилась?
-Почему сразу «понадобилась»?
-Это, конечно, очень мило, если ты вызвал меня просто для того, чтобы спросить, как у меня дела, но я в это не могу поверить.
-Ого! Да ты, я вижу, сильно поумнела без меня! Наверное, куда-то торопишься, и потому общение с тобой стало приемлемым для меня. Так что давай будем соблюдать эти идиотские правила приличий, и узнаем друг у друга, как дела.
-Хорошо. После того, как мы расстались, я попала в психиатрическую больницу, а потом к одному уважаемому целителю, который избавил меня от моих психологических зажимов. Я познакомилась по переписке со своим теперешним мужем, он тогда сидел. Теперь живу у него и мы очень счастливы. Работаю официанткой в одном чудном ресторанчике и помогаю одному очень талантливому художнику-дизайнеру.
-Вот видишь, как все хорошо устроилось. А ты еще не хотела расставаться. Если бы мы с тобой не расстались, всё бы получилось совсем иначе и наверняка не так хорошо. А я сменил много рабочих мест, пока не нашел теперешнюю работу по специальности. Но всё это не так важно. Дело в том, что за это время я нарисовал вот эту кучу идиотизма и теперь не знаю, куда её деть. Скорее всего, это следует выкинуть, но может она кому-то и понадобиться.
-Ты рисуешь! – воскликнула она, перелистывая рисунки. – Это прекрасно!
-Не надо меня хвалить, как дебильного ребенка! Лучше помоги мне найти твою подругу. Она говорила, что есть в нашем городе любительские издательства, которых этот ужас может быть заинтересует. А еще, может, она скажет мне, стоит ли мне этим заниматься далее.
-Хорошо. Я дам ей твой номер телефона, она тебе позвонит. Хотя я с ней почти не общаюсь, у меня теперь семья. Ты зря говоришь, что это ужас. У тебя талант, хотя не хватает жизни.
-Мне нужно, чтобы мне хотя бы указали, что в них не так.
Через неделю я встретился с Тоней. Она сказала, что очень занята, но может уделить мне немного времени, пока будет обедать. Обедала она в дорогом заведении блинами с икрой. Мне казалось, что будет неприличным сидеть в ресторане, ничего не заказав. При этом мне было жаль денег, растраченных на чай. Она попыталась читать, одно стихотворение, потом, быстро перелистнув сразу несколько страниц, начала читать другое, но после нескольких строчек, поставила мне диагноз.
-Видишь ли, мне и большинству тех, кто имеет хоть малейшее понятие о рисовании это просто непонятно и потому не интересно. Это всё равно, что рассказ, написанный на непонятном языке. В рисовании есть определенные понятия, основы, правила, которые ты не соблюдаешь. Художники видят этот мир иначе, чем простые люди. Лучше бы ты рисовал примитивнее, проще условнее, не выписывал множество мелких деталей с такой тщательностью, тогда бы твое дилетантство было не так очевидно. К тому же ты понятия не имеешь о композиции. Ты тупо заполняешь весь лист…
-Но Брейгель…
-Чтобы понять его творчество, нужно хоть немного понять, что такое изобразительное искусство вообще.
-А как же самобытность!
-Самобытность? Чтобы выразить свою точку зрения, нужно хотя бы научиться говорить.
-Может быть, кому-то пригодятся идеи, которые я пытался выразить…
-Идеи? Ты имеешь в виду сюжеты? Видишь ли, для художников главное не что нарисовано, а как нарисовано. Сюжет важен в литературе. Литературность в рисовании, в живописи не очень приветствуется. Хороший художник может увидеть целый мир в яблоке и рисовать его сто часов. Для него куда важнее отношения цветов, изгибы линий, свет и тень, с помощью которых, он изображает рельеф поверхности…
-Это, как Сезанн рисовал овощи, пока они не сгнивали?
-Ну вот, ты даже читал об этом, но так и не понял. Вообще-то, понимать и делать – разные вещи. Если у тебя есть желание продолжать рисовать, то тебе необходимо хотя бы год позаниматься по вечерам у какого-нибудь хорошего мастера. Все это никуда не годится. Про стихи ничего не буду говорить, у меня нет времени их читать, но можешь отправить их в издательство «Снежный ком». Это некоммерческое издание раз в год выпускающее брошюрку в сто страниц со стихами начинающих авторов. Их адреса в интернете я не помню, но ты поищи через поисковик, или купи их выпуск. Сходи, потусуйся с ними, может они и согласятся что-то напечатать. Твоя беда в том, что ты ни с кем не общаешься из богемы. Хотя, тусоваться с этими малолетками возомнившими себя гениальными поэтами довольно скучно, но, во всяком случае, лучше, чем с грузчиками…
-Но и среди грузчиков есть интересные люди! – возмутился я. Была задета моя пролетарская гордость. – Хотя мне в последнее время вообще не хочется ни с кем общаться и одному, как-то лучше. Дело в том, что большинство деятелей искусства далеки от основной массы народа, и потому их творчество понятно только людям из их круга общения.
-Твое творчество понятно только тебе, а пролетарии вообще не хотят никакого искусства, не все, конечно, есть исключения, вроде тебя, но основная масса. Ты сам это прекрасно знаешь.
-Можешь мне порекомендовать какие-нибудь курсы рисования?
-Были какие-то курсы для поступления в академию. Для тебя будет проще взять рекламную газету. Там, наверняка, будет пара, интересующих тебя, предложения. Не расстраивайся по поводу своих рисунков, у тебя есть главное – желание что-то создавать и ты готов учиться. Просто ничего не бывает сразу. Гениями не просыпаются, ими становятся в результате долгого и упорного труда. Читал про Родена?
-Читал. Читал еще «Луна и грош» Моэма.
-На самом деле все было не совсем так, как в этой книге. Гоген достаточно долго учился у хороших мастеров, и долгое время совмещал биржу и свое творчество.
-Я думал, что жизнь интересна, а она оказалась еще более интересной.
Я тут же пошел в магазин и приобрел сборник стихотворений, который выбросил, не дочитав, до конца. Мне стало совершенно ясно, что ни я, ни эти молодые зазнайки не имеют понятия о поэзии. Я был счастлив, что не так много людей увидело мои поползновения, и я могу их выкинуть, а еще лучше оставить лежать в столе, как напоминание о том, что ничего не бывает просто так, всего достигают потом и кровью.
В итоге я всё-таки оказался на курсах рисования и получил представление о том, что такое рисунок. Катя родила ребенка от невысокого угрюмого парня, с которым она часто ругается, стоя на улице…