Глава 6. Новый сосед

      На улице апрельская слякоть. Холодный ветер,  часто срываются снежинки,  мечась в лучах солнца,  падают на землю и тают. Вот и кончилась моя семейная жизнь,  я был уверен,  что Татка не придет.  И за такой короткий промежуток времени можно узнать характер:  разбалована исключительным положением в семье, что значит — один ребенок,  все прихоти выполняются.  Я рос в другой семье,  где никому нет дела до твоих капризов,  минимум внимания и участия.  Это и закалило меня.   А толку? Кому лучше, кому хуже? В этом ли смысл жизни,  чтобы кому-то было лучше или хуже?

Бесконечная мысленная жвачка.  Надо думать о чем-то другом, пока не дойду до общежития.  Вчера по телевидению передали, что члены нашего первого народного правительства имели нигде неучтенные запасы золота и драгоценностей.  Вероятно, для то¬го,  чтобы в случае свержения иметь возможность сбежать за границу и начать всё сначала.  Мало им жертв одной революции. Ради достижения призрачной цели коммунизма были готовы уничтожить половину своего народа.  Опубликована страшная цифра людских потерь,  начиная с революции семнадцатого года — сто десять миллионов. Достоевский почти точно угадал число жертв будущей революции. Так не нужно ли заклеймить революцию и тех, кто её делал? Но  нет,  все озабочены сиюминутными делами, словно  ничего особенного не происходит: как обычно намечается субботник,  начальство не настаивает на обязательном выходе в свой выходной,  можно остаться после смены и отработать четыре часа за бесплатно.  Власти привыкли, чтобы народ работал за так, или за жалкие гроши, и всё равно,   положение не улучшается, обстановка катастрофическая.  Болтунов развелось множество, их слова обволакивают, не все могут сообразить, что  не всему произносимому и не всем говорящим можно верить.  Как различить праведника от развратника, и циника,  преследующего  цель захвата власти? Слова завораживают,  затуманивают сознание,  мы начинаем верить в непорочное зачатие и исцелению через телевизор. До какого скудоумия можем докатиться?

К моему удивлению,  на доске ключа от комнаты не оказалось, значит,  кто-то уже поселился,  а мне так хотелось одиночества, чтобы прийти в себя,  всё обдумать и решить,  что же дальше делать? А что,  если вернулись прежние жильцы? С нашего правосудия станется,  сейчас всё с ног на голову    поставлено,  вернее,  наоборот,  пытаемся стать на ноги,   но ни черта не  получается.  Неужели снова придется драться,  или же полученный урок пойдет им впрок, и не будут приставать, но мстить уж точно будут. Что же делать? Хоть снова уезжай.  Но куда? Дома не ждут. В Москву лимитчиком? Сейчас снова начали принимать, холостяцкие руки везде нужны.  Но  сколько  можно мотаться?

На заправленной кровати лежал незнакомый парнишка в одежде и курил, слушая рок хрипящего от перегрузки динамиков магнитофона.  Качество записи препаршивейшее.  Но он этого не замечал,   или не понимал,   ритмично покачивая  ногой в рваном носке,  от которого ударило хорошо выдержанным потом, словно в комнате заживо гнил гангренозный человек.  Я пораженно выдохнул воздух и открыл узкую форточку в окне. Парень соизволил меня заметить,  поднялся,  присаживаясь на кровати.   Он был юн и неприлично  для парня миловиден,  наряди в женское платье,  вполне сошел бы за девушку.

— Привет,  сказал я, убавляя звук магнитофона и не отходя от струи свежего воздуха. —  Давно живешь? Как звать?
— Юра.   А ты Кондоров?

Я удивленно кивнул, и глаза парнишки восторженно заблестели.
— Вот  здорово!  А то уж думал, не дай Бог, те барыги вернутся,  что я с ними делать буду? Я драться не очень. Ты в этой комнате? В той? Можно я к тебе свою постель перенесу?
— Я соглашусь,  но с двумя условиями:  в комнате не курить и,  пожалуйста,  не обижайся, мыться каждый день и при этом стирать носки. Извини меня,  вонь от твоих носков идет страшнейшая,  не хочется привыкать,  в армии от этого никуда не денешься,  не дают часто мыться,  но здесь все условия,  ванна, душ,  хоть целыми днями плескайся.
— Да-да,  конечно,  я сейчас, — покраснел Юра и вскочил с кровати. — У меня только одна пара носков,  вторую никак не соберусь купить, поэтому и не стираю.   Я мигом.

Он схватил полотенце и скрылся в ванной.  Я прошел в свою комнату, открыл чемодан, перебрал остатки вещей — только две пары носков осталось, новые украдены, выбрал что поновее и положил на тумбочку. Надо будет с получки запастись носками. Время позднее,  можно  и спать лечь,  завтра рано вставать.

Я расстелил постель и лег. Из ванной вышел Юра в трусах, растерянно держа выстиранные носки,  не зная,  куда их определить.
— Повесь в той комнате на батарею,  за ночь высохнут,  а на замену вот эти возьми.
— Что ты, не надо. Я завтра же куплю себе, у меня деньги есть,  просто,  знаешь,  за ними надо специально идти,  а на это времени всегда не хватает,  всё думаешь,  завтра,   при случае.

Он перенес  постель на соседнюю кровать и тоже лег,  выключив свет. Полежав немного в тишине,  я стал его расспрашивать. Юра охотно рассказывал. Приехал  из Челябинска после неожиданного замужества матери.  С отчимом не поладил в первый же день, а через месяц стало ясно — двоим в одной берлоге не ужиться, кто-то должен уступить или уйти.  Против ухода Юры никто не возражал,  кроме младшего  брата Коли,  поэтому он взял документы,  вещи и поехал наугад, в Тольятти,  о котором был наслышан и верил, что здесь не дадут пропасть. С  большим трудом его согласились принять на главный конвейер, так что мы будем работать в разных цехах.

Рассказ Юры,  наполненный живописными подробностями,   затянулся за полночь. Парня было жаль, и я решил взять над ним шефство,  по-возможности опекать от дурных компаний,  которых слишком много в нашей жизни.

Утром мы разошлись в разные стороны:  Юра побежал в буфет, а у меня в кармане не было ни копейки. Пока жил у Татки,  деньги не требовались,   за всё расплачивалась она. Собирались после зарплаты купить свадебный костюм, но  мне сейчас не до костюма, хватило  бы на питание, остальное отдам,  если придет Татка,  сам туда не пойду,  много чести.  Хотя,  вряд ли они возьмут.  Ну и черт с ними,  главное — предложить, пусть знают, что я никогда не был  нахлебником, и не собираюсь им быть.

На работе попробовал занять денег у мужиков, но у троих опрошенных — денег с собой не  было, а у женщин спрашивать постеснялся, не хотел лишних расспросов. Пришлось два дня обходиться толь¬ко заводским обедом, который съедал — подчистую, стараясь есть неторопливо,  чтобы никто не заметил мой адский аппетит. К удивлению, состояние легкого голода оказалось не так уж и не¬переносимым,  вполне можно терпеть,   был даже  небольшой азарт — с честью преодолеть это  затруднение,  и ни к кому не обращаться за помощью.

В зарплату получил  неожиданно много денег,  выплатили и по  бюллетеню. Мог смело  отдать Ропшиным сотенную бумажку,  если возьмут. Остальное  на проживание,  хватит  и на носки.  Но носков  нигде не  было, ни в одном магазине. Я не мог понять,  в чем дело,   и после смены,  взяв с собой Юру,   поехал к Барцевым.  Как я и думал,   Ира пришла в восторг от девичьей внешности Юры,   а узнав его историю,  разохалась и готова была взять под своё покровительство. Юра не возражал,   ему тоже понравилась Ира.   Она уже  знала о моей размолвке с Таткой и не одобрила моё поведение, упрекнув в излишней гордости,  Я передал ей сотенную и попросил передать Татке, чтобы не числила в должниках.

— Зря ты, у них своих полно,— сказала Ира,  нехотя забирал деньги.
— Зачем же тогда надо было  попрекать куском хлеба?
— Да никто тебя не попрекал,  так сказалось,  а ты сразу в бутылку.  С таким характером ни с одной женщиной не уживешься, всё будет не  по тебе,   слова не скажи.
— Да, такие слова я не хочу выслушивать, и если кто считает меня должником,  стараюсь свой долг отдать.  Независимость, прежде всего.
— Нет независимых людей. Все мы от кого-нибудь да зависим. Ты хочешь слишком легко жить,  ни от кого не зависеть.

Какая-то сермяжная правда прозвучала в её словах, и я надолго задумался,   пока они смотрели новый перестроечный фильм, в котором симпатичные герои произносили смелые речи ещё в застойное время.  Оказывается, такие герои были,  а мы их не знали. Если так легко оболванить народ,  то чего мы стоим,  мы, стадо баранов,  ведомое вдруг прозревшим бараном?

Какая-то реплика киногероя  помогла вспомнить о  моей проблеме,  и я спросил  Мишу:
— Подскажи,  в каком магазине можно купить носки? Ваш город совсем не знаю,  полгорода нужно обойти,  чтобы магазин найти, куда ни ткнусь — нигде нет.
— Спохватился! — фыркнула Ира. — Сейчас носки дефицит по всему Союзу.
— Носки — дефицит?! — поразился я. — Не может быть!  Их же было навалом. Я перед отъездом купил пять пар, их и свистнули.
— И носки,  и трусы,  и майки,  и вообще всё-всё что тебе нужно.  А ненужное лежит,  прикрывает полки, но скоро и его не будет.
— Почему? — наивно спросил я,  не понимая, как это может быть.
То было всё,  и вдруг ничего не стало,  несмотря на заверения правителей, что условия жизни постараются не ухудшать. Женщины любят паниковать,  преувеличивать — в магазинах очереди,  если бы не было чем торговать,  то и очередей не стало бы.
— Кто его знает. Может быть, мафия скупает. Кто говорит: приказ сверху пришёл,  придерживать на складах товар, чтобы при повышенных ценах насытить рынок.  Правду никто не скажет. Мне повезло, удалось по случаю купить Мише несколько пар, могу тебе одну пару продать. Но тебя это не спасет.  В УРСе носки есть,  но у тебя талонов нет.  На портянки перейдешь. Кстати, сапоги в продаже есть, кирзовые,  но туфлей нет,  никаких, даже самых дешевых.
— Черт! У меня же и туфли сперли! В чем ходить буду? — расстроился я.  Дома в эту пору давно уже ходил бы в туфлях.
— Покупай босоножки, пока есть, клеенчатые,  с тигриной расцветкой, всех невест пораспугаешь, — засмеялась Ира.
— Тебе хорошо смеяться, приспособились, всё заранее скупили, а мне каково?
— Не надо было драку учинять, — философски заметила Ира.
— Что, я первый начал? Он же, как танк полез.
— Ладно-ладно, верю. Но в следующий раз будь осторожней, лучше всего не доводить до этого, видишь — пьяные — обойди, или совсем уйди.

Можно поражаться женской логике,  но спорить невозможно. У неё жизненная мудрость, она права, я должен был предвидеть такой итог, но беспечно понадеялся на свои кулаки, и меня вполне закономерно проучили. За битого двух небитых дают. Значит, я стал умнее, и в следующий раз в подобной ситуации я просто-напросто уйду? Невероятно! Я не мог представить себя в роли трусливого изгоя. Выходит, меня ни к чему не научили,  и я снова полезу в драку, даже зная плачевный итог? Это моя судьба, мой крест?

Ира, соблазнительно нагнувшись, выдвинула нижний ящик "стенки" и достала пару новых носков.
— И на Юркину долю, — нахально сказал я, отводя взгляд на экран телевизора, — у него тоже носков нет.
— Ваня мне свои отдал, — заступился за меня Юра.
— Что с вами поделаешь,  придется делиться, — вздохнула Ира и снова нагнулась. — Мы в УРСе купим, а вам туда дорога заказана.
Миша принес черные ношеные туфли и поставил передо мной.
— Примерь.  Если подойдут — на первое время хватит.

Туфли от долгого лежания ссохлись и чуть жали. Разносятся. Деньги Миша отказался брать.  Я не настаивал — каждый рубль  на счету.  Отдал только за две пары носков, я-то получил зарплату, а Юре до нее тянуть да тянуть.

Юра уже влюблено поглядывал на Иру и с опаской на Мишу, сидящего в кресле и почти не вмешивающегося в наш разговор. Не могу понять поведение Миши, мы с ним антиподы, но почему-то постоянно возникает ощущение, что он в чем-то прав. Но в чем, не могу понять, не хватает времени додумать эту мысль, постоянно что-то мешает.  Мне трудно допустить его правоту.

Пошла вторая неделя разрыва с Таткой, и я начинал испытывать беспокойное томление — мне требовалась женщина. Вечная проблема мужчин.  А выхода из этого бедственного положения не видел,  не возвращаться же назад к Татке с покаянным видом? Хуже нет — быть в примаках. Снять девицу нужного поведения? Но с ней и подзалететь можно, да и опыта общения маловато, не знаю, где искать, как договариваться? Что же делать?

Глаза то и дело натыкаются на голые Иркины колени, нет, чтобы халат подлинее надеть, душу только выматывает, пораспустил её Мишка.  Попросить,  пусть познакомит с какой-нибудь подругой? Она же говорила, есть у нее незамужние. Но, сколько можно экспериментировать? Надо взять себя в руки, заняться спортом, пробежками, благо спортивные костюмы не украли, побрезговали.

На улице Юра громко восхищался красотой и умом Иры, завидовал Мише и негодовал на него, что недооценивает, каким сокровищем обладает. Я его прекрасно понимаю, есть от чего прийти в восторг, особенно, когда находишься в таком зависимом состоянии.

— У тебя кто-нибудь был? — спрашиваю я.

Юра храбро и смущенно кивнул. Я понял, что он девственник, и пощадил его самолюбие, сказав:

— Я сам перед армией в первый раз попробовал женщину. Это было потрясением, понял, мы без них — ничто.  Ира работает в мужской парикмахерской в Салоне красоты, зайди к ней, приведи свои патлы в порядок, отрастил до плеч,  не ухаживаешь.
— Обязательно.  Завтра же зайду, — горячо пообещал Юра. Мне осталось только позавидовать,  в хорошие руки попадет.

Странные у меня понятия чести и совести,  не современные, много рассуждаю, рефлексирую, нынешняя молодежь не такая — быстро проходят азы.  Но вот же, Юра — отличный парень, неизбалованный,  поэтому ему лучше быть с Ирой, чем с общаговской шпаной.

Впрочем, и там есть хорошие ребята, но их нужно найти, разобраться, не будешь же к каждому подходить и спрашивать: ты хороший? А плохих и искать не надо,  сами найдут.

Мы шли по ночной весенней улице.  Я с недоумением раздумывал о необычайных хитросплетениях судьбы.  Почему так получается, а не иначе: иду с, по сути, незнакомым, мне парнишкой, забочусь о нем, вместо того, чтобы думать о себе, о неудавшейся жизни.  Почему рядом он,  а не Татка, или хотя бы другая девушка? Являюсь ли я творцом своей судьбы или же всё это запрограммировано в моей жизни,  разложено непрерывной цепью эпизодов во временном пространстве,  поэтому ясновидящим удается пробиться сквозь толщу времени и подсмотреть судьбу нужного индивида, которая хитроумно переплетается с другими судьбами и даже каким-то образом связана с предметами.

Если это не так, то не следует ли прекратить бесполезное трепыхание, а плыть по жизни, которая расписана до самой смерти? В том-то и дело, что и это трепыхание учтено в судьбе. Если перестанешь сопротивляться, значит, так на роду написано — погибнуть в расцвете лет. Но почему обязательно погибнуть? Многие живут.  Но как? Им не  позавидуешь:  спившиеся,  исколовшиеся,  безвольные, жалкие,  под каблуком жены.  Нет,  такая жизнь не для меня. Но и своими усилиями, выкарабкаться на поверхность, у меня не получается.  Все время что-то мешает, то обстоятельства так сложатся, то сам начинаю портачить. Как легко было бы жить,  если бы Бог существовал.  Помолился на коленях, выпросил миллиончик, или красивую жену, и встал, спокойно живя,  зная, что в случае чего Бог за тебя заступится, даже грехи отпустит.

Я отметал существование Бога,  к которому сейчас на полусогнутых устремилась истосковавшаяся интеллигенция,  рассуждая и скорбя о всеобщей потере культуры и нравственности.  Рабочим не до Бога. Работа,  мелочные заботы о пропитании отнимают по-чти всё свободное время,  да и школа крепко убедила лобовыми доводами, что ни один космонавт Бога не видел, а все чудеса — ловкость рук иллюзиониста-священника.  До Бога ли в нашей сумасшедшей жизни? Какой нормальный, справедливый Бог допустит такие безобразия, творящиеся на Земле,  страдания миллионов, смерть невинных детей?! Очищение через страдание? Ловушка для совестливых. 

Действительно,  перестрадавший человек начинает понимать боль другого и сострадает ему,  но, почему заодно и дети должны страдать? Этого я никому простить не мог, даже Богу, поэтому и отметал его начисто, выстраивая ту же концепцию и для инопланетян, которые мельтешат над планетой, ни во что не вмешиваясь. Буйному сумасшедшему связывают руки.  Этого заслужили и мы, погубившие природу и отравляющие себя и детей. Волга загрязнена до такой степени, что перекрытие всех стоков нечистот не может её спасти,  сама не очистится,  а перекрывать никто не собирается.  Вот и выходит, что мы дойдем до такой степени деградации, что сами вымрем без атомной войны.  Правительство не понимает, что угроза не от американцев, а совершенно с другой стороны. А может быть,  всё понимают,  но выгодней содержать пятимиллионную армию, дубинку для устрашения, в том числе и своего народа.

Не люблю дневные смены, всякий раз не хватает времени,  чтобы нормально выспаться.  Вечером Юрка заводит своими разговора¬ми перед сном, а после обеда скулы сводит зевотой, глаза слипаются, и я падаю на первый попавшийся стул.  За пять минут дрёмы готов отдать...  пять минут жизни. В курилке мужики спорят: отдадут наши Литву или нет? Всё же, в неё вложено немало средств,  построены заводы, предприятия,  и как это, за здорово живешь отдать насовсем? А если признать факт аннексии? Они без нас жили бы намного лучше, как та же Финляндия, которая обставила нас по всем статьям. Стыдобища. Семен Петрович возбужденно кричит:

— А русские? В чем они виноваты, что там очутились, зачем их надо притеснять?
— Отстал ты от жизни, батя, — говорит Толик, — Пятьдесят процентов русских проголосовало за отделение от Союза, значит, не так уж им и плохо там. Из России потянулись русские к ним, просят литовского гражданства, знают, что скоро без всяких осложнений и хлопот станут эмигрантами, вон из опостылевшей страны. А если примут закон о свободном выезде, миллионы убегут за границу.
— Ну и пусть катятся, нам легче без них будет. Сколько квартир освободится, жратвы больше станет, — махнул рукой Семен Петрович.

И я его понимаю, сам об этом думал, фантазировал: вот уезжает сосед, по лестничной площадке и освобождает квартиру, которую продать не может, не его, а государственная. Кому освободившуюся квартиру? Конечно, нашей перенаселенной семье.  И не пришлось бы мне уезжать из дома в такую даль.

— Да ты, хоть соображаешь, что говоришь?! — вспыхнул Толик. — Ты ни черта не понимаешь.  Это же высококвалифицированные люди, ученые, артисты, певцы. Стал ли ты лучше жить оттого, что уже миллионы уехали, а если учесть миллионы расстрелянных, погибших в советских концлагерях? Даже если половина населения уедет, ты не станешь богаче, тебя будут эксплуатировать, как и сейчас за копейки.
— Пусть уедут, а там посмотрим, — упрямо сказал Семен Петрович.

— Вот и поговори с таким, — расстроено произнес Толик, обращаясь ко мне. — Это же готовый черносотенец, а я с ним в одном Союзе рабочих. Потому что больше никто не хочет туда идти, всем наплевать и жаль своего времени,  скорей бы домой, да в ларек за пивом. У нас пивом только в одном месте торгуют. Представляешь, в городе триста шестьдесят тысяч, людей,  и что там творится? Поножовщина, людей убивают, рэкетиры местами в очереди торгуют, за трехлитровый баллон рубль сверху, и через пять минут несут тебе полненький.

— За сервис надо платить, — пошутил я. — Лично я очереди ненавижу,  стану, в крайнем случае, но только не за пивом и не за куском мяса. Лучше вегетарианцем быть, чем терпеть такие унижения.
— Так тебе и дадут стать вегетарианцем, в магазинах, кроме капусты и моркови, ничего нет.  Долго ли на них протянешь? Молчишь? Сегодня вторник,  не забыл? Придешь в Союз?

Я кивнул. Дома делать нечего,  по магазинам всегда успею пошататься в поисках рубашек. Миша подсказал — в скользящий выходной поехать в Старый город,  там магазинов побольше, обещал составить компанию, чтобы я не заблудился, советовал брать всё что есть,  мол, скоро и этого не будет. Не верится. Ведь не прекратили же работу все фабрики страны? Куда-то это должно деваться? Впрочем, в нашей стране всё возможно. Капиталист в восторге, что товар нарасхват, для нас же — это трагедия. У нас его придерживают на складах, под прилавком.  Пусть лучше сгниет,  но не попадет тому, кому не предназначен.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2013/05/20/487