Неудобная тема

Часовщик стоял на подоконнике в кухне и курил в форточку: на улице стояли лютые морозы, и балконную дверь – разболтанную и щелястую – пришлось заклеить, избавляясь от сквозняков. Неудобно, но что поделаешь – холод Костя не то чтобы не любил, но переносил плохо. Увы, даже властелин времени не застрахован от простуд...
Сигарета у «властелина времени» как раз дотлела, когда позади брякнула задетая ногой табуретка, глуховатый голос провозгласил: «Вот и настал твой час для встречи со мной, смертный!», и удивленно обернувшийся Часовщик едва не вывалился наружу, прямо сквозь двойные рамы, обнаружив посреди кухни зловещую фигуру в балахоне и длинноносой маске с багровым тусклым пламенем в ее прорезях. Проглотив едва не вырвавшееся ругательство и понадеявшись, что не слишком побледнел, Костя чуть изогнул губы в усмешке, сложил на груди ослабевшие руки (чудом не выпавший окурок теперь дымил противным чадом от фильтра) и сказал:
– Ну здравствуй, Костлявая! Поведай, от чего же я должен умереть – оттого, что много курил, или же я из окна сейчас выпаду?
– От того, что в одну фразу по два оскорбления умещаешь! Мало того, что тощим обозвал, так еще и в женском роде! – возмущенно сообщила «Костлявая» в ответ, стягивая маску и приглаживая растрепавшиеся под капюшоном рыжие волосы. – Слезай уже ты оттуда, а то как бы и правда не выпал.
– С твоими-то шуточками – недолго!.. Привет, Эзра, – хмыкнул Костя спрыгивая и протягивая руку гостю.
– Привет, – ответив на рукопожатие, кивнул жнец. – Вот, забежать решил. Чаю нальешь?
– Что, сушняк?
– Тьфу на тебя, никакого уважения к Ангелу смерти!.. – с надрывом сообщил Эзра, одновременно с этим скидывая плащ на табурет поверх уже лежавшей там маски и распахивая дверцы навесного шкафчика. – Кошмар! Кость, ты точно человек? Почему у тебя в кухонном шкафчике цемент и известка?
– Потому что продукты левее. Где место было, туда и положил.
– А кладовка?
– Ты туда заглядывал?
– А, ну да. Ты же у нас фанат своего дела... Странно, что на кухне ни одного хронометра! – Жнец уже увлеченно перебирал пакетики и баночки с сыпучим ароматным содержимым.
– Должен же я хоть где-то от них отдыхать... Возьми вон тот, в синем пластиковом коробке, – посоветовал Часовщик, тыкая в кнопку электрического чайника.
– На нем написано «дуст», вообще-то, – раздельно и мягко, как ребенку, сообщил жнец.
– Тебе ли этого бояться?
– Знаешь, отравиться до состояния «бесед с Ихтиандром» даже я могу! – возмутился Азраил, так искренне, что Костя не удержался и расхохотался.
– Да не парься, я специально надписал – а то некоторые мои гости очень любят себя сами угощать, при том, что чай этот мне куда дороже, чем они.
– Это ты про кого?.. – Азраил уже сунул длинный нос в коробку и теперь с удовольствием принюхивался к содержимому. – Про Локи что ли?
– Нет, Локи – существо приличное, как ни странно. Фэйри вообще в вопросе угощений весьма щепетильны. А вот люди...
– Люди! – фыркнул жнец. – Да не будь мы ограничены непреложными Законами, ты бы молился на людей, как на образец деликатности! К тому же, зачем ты продолжаешь общаться с живыми? Рано или поздно, это выйдет боком или им, или тебе.
– А я, значит, живым уже не считаюсь?
– Сам-то как думаешь?
Часовщик со вздохом отобрал у Азраила банку, отсыпал немного чая в заварочный чайник и залил горячей водой. И только после этого сказал:
– Я не хочу забывать. Не хочу забывать, каково это – не знать, не видеть, не быть обязанным делать что-то, жертвовать чем-то... Неужели непонятно?
– Нет, – сказал жнец неожиданно жестяным голосом. Но вздрогнул Часовщик не от этого тона, а от странного хруста, словно треснуло под каблуком стекло. – Нет.
Тишина, наполнившая тесную кухоньку, была громче взрыва.
– Не стоило нам заговаривать об этом, – беря себя в руки, вздохнул Костя, выудил из угла веник и совок. – Тебе опять влетит за маску... Руки не поранил?
Азраил помотал головой. Со сжатых ладоней осыпались последние крошки фарфоровой пыли. Осколки раздавленной маски белели на полу – чистые, без единого красного пятнышка.
– Зря ты общаешься с живыми, – повторил жнец.
– Чай заварился, кстати. Налей в кружки.
– Ладно, себя не жалко – а другие чем виноваты?
– Тебе сахарницу дать?
Тишина.
– ...давай.